Текст книги "Повседневная жизнь ацтеков накануне испанского завоевания"

Автор книги: Жак Сустель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 18 страниц)

После этого он пил какао и мыл руки, как и перед едой. Шуты, карлики или горбуны кривлялись и дурачились перед ним; Мотекусома брал одну из раскрашенных и вызолоченных трубок, которые клали рядом с ним, курил какое-то время и засыпал.

В доме правителя Мехико (и наверняка в домах правителей союзных городов и провинциальных князьков) готовили достаточно пищи для его ближайшего окружения, чиновников, жрецов и т. д. «Поев, властитель приказывал своим пажам или слугам накормить всех господ и послов, прибывших из разных городов, а также тех, кто охранял дворец; давали еду воспитателям юношей, коих называют тепучтлатоке, а также жрецам идолов, потом певцам и прислуге и всем, кто был во дворце, а также рабочим, ювелирам, мастерам, работающим с богатыми перьями и камнями, и тем, кто делает мозаики, тем, кто изготовляет роскошную обувь для сановников, и цирюльникам, которые их стригут». Им также раздавали какао, приготовленное разными способами: Саагун перечисляет с десяток различных рецептов.

Мастерство ацтекских кулинаров проявлялось в не меньшем разнообразии кушаний. Тот же хронист перечисляет семь видов маисовых лепешек, шесть – тамалей, многочисленные блюда из жареного или тушеного мяса, около двадцати блюд из птицы, рыбы, земноводных или насекомых, бесконечное разнообразие блюд из овощей, семян, сладкого картофеля, перца-чили и томатов.

Среди излюбленных яств высшего руководства можно назвать тамали смясной начинкой, улиток и фрукты (последние подавали с бульоном из птицы); лягушек под соусом из перца-чили; белую рыбу ( истак мичи) с перцем и помидорами; ашолотль– вид тритонов, встречающийся только в Мексике и считавшийся особо утонченной пищей, приправленной желтым перцем; рыбу, подаваемую под соусом из измельченных тыквенных семечек; рыбу с кислыми ягодами, напоминающими вишню; крылатых муравьев; агавовых червей ( моэкуилин); кашу-атолли из маиса и уаутли, подсоленные или подслащенные, с перцем или с медом, стручковую фасоль ( эшотль), различные корнеплоды, в том числе камотли– сладкий картофель.

У древних мексиканцев не было ни животного, ни растительного масла, их кухня была незнакома с жареньем во фритюре. Всё либо поджаривали на огне, либо, чаще всего, тушили, сильно сдабривая пряностями и перцем. Поскольку скота тоже не было, единственной мясной составляющей их рациона были исключительно дичь и два вида домашних животных: индюк и собака.

Центральная Мексика в те времена была очень богата дичью: кролики, зайцы, олени, дикие свиньи (пекари), птицы – фазаны, вороны, горлицы, а главное – бесчисленные виды водяных птиц, кишевших в озерах. Поначалу эти богатства озер и болот стали удачной компенсацией бедности ацтеков; в XVI веке они продолжали питаться по большей части этими птицами, которые в определенные моменты прилетали и тучами садились на воду, устраивая гнезда в камышах и тростнике.

С другой стороны (и в этом, наверное, состоит пережиток трудных времен, когда племя с трудом выживало в болотах), мексиканцы потребляли самую разную водяную пищу: лягушек, ашолотлей, головастиков ( атепокатль), пресноводных креветок ( акосильтин), водяных мушек ( амойотль), личинок ( аненестли), белых червей ( окуилистак) и даже ауаутли– яйца, которые водяная муха ( ашайакатль) в огромных количествах откладывала на воде и которые ели, как черную икру. Бедняки и крестьяне с берегов озера даже собирали с поверхности воды вещество, называемое текуитлатль(«каменные испражнения»), чем-то напоминающее сыр, отжимали его и делали лепешки, а также ели ноздреватые гнезда личинок водяной мухи.

Это была бедняцкая пища, которая, должно быть, радовала племя, пока оно было маленьким и жалким, а теперь уже имела лишь подсобное значение для самых обездоленных. Но даже богачи и вельможи не брезговали амфибиями, некоторыми видами рептилий, например игуаной ( куакуэцпалин), некоторыми муравьями и агавовыми червями, которые и сегодня еще считаются в Мексике деликатесом. С другой стороны, с тех пор как империя простерлась до обоих океанов, мешики научились готовить морскую рыбу, черепах, крабов, устриц.

Индейка ( тотолин; самца называли уэиюлотль) – птица родом из Мексики, где ее приручили в древнейшие времена. Испанцы часто называли ее «местной курицей». Она была главной домашней птицей, и в садике при каждом доме обязательно паслось несколько индюков. Простые люди ели их только по большим праздникам.

Что до собак, то речь идет об особом их виде – безволосых и коротколапых маленьких собачках, которых откармливали, чтобы употребить в пищу. Мясо собаки, несомненно, ценилось не столь высоко, как мясо индейки, ибо, сообщает нам Саагун, «в блюдах вниз клали мясо собаки, а сверху – мясо индейки, чтобы его казалось больше». Как бы то ни было, этих животных выращивали в большом количестве, и хронист Муньос Камарго заявляет, что у него самого было несколько таких собак даже спустя много лет после завоевания. Этот обычай был утрачен из-за появления европейского скота, а еще потому, что принесение собак в жертву было неразрывно связано с некоторыми языческими церемониями, и испанские власти вмешались, чтобы ему воспрепятствовать.

По аналогичным причинам испанские монахи и миссионеры боролись, причем с успехом (о котором следует пожалеть с точки зрения материального благополучия мексиканцев), с выращиванием амаранта ( уаутли); это весьма плодовитое растение было, на их взгляд, чересчур тесно связано с туземными обрядами. Правда состоит в том, что древние мексиканцы ставили почти наравне четыре питательных растения: маис ( сентли), который почитали превыше всего, как главный источник жизни, фасоль ( этль), амарант и шалфей ^{43}.

В «Кодексе Мендосы» показано, что города, обложенные данью, должны были каждый год предоставлять ацтекским сборщикам внушительные количества этих четырех продуктов. Из семян двух последних растений готовили каши, одновременно освежающие и питательные, – цоаллии чианпинолли; из последнего получали также масло, сродни льняному, которое использовали для живописи.

Для древних индейцев, как и для нынешних, живущих в глухих деревнях или на бесплодных землях, период засухи между двумя урожаями, июнь – июль ^{44}, был временем голода и тоски: «Тогда действительно голодали; зерновой маис стоил очень дорого, во всем была нехватка».

В Мехико правительство пыталось поправить дело, раздавая продовольствие населению во время месяца уэй текуильуитль.Император «являл свою благосклонность к простому народу», раздавая всем тамалии атолли.В других местах приходилось возвращаться к собирательству, к доземледельческим методам пропитания. Ацтеки укоряли отоми за то, что те едят поганых животных – змей, крыс и ящериц; сами же переходили на дикорастущие съедобные растения ( куилитль): они умели распознавать и использовать невероятное их количество.

Саагун описывает множество видов таких растений, в том числе уаукилитль– дикий амарант, который ценили особенно высоко. Крестьянки продавали его на рынке: мать самого императора Ицкоатля торговала килитлемна рынке Аскапоцалько. Несмотря на свое видимое изобилие, мексиканская природа сурова к человеку. Часто случался голод, ежегодно возникала угроза недорода, а методы ведения сельского хозяйства были слишком примитивны, чтобы противостоять чрезвычайным обстоятельствам, например налетам саранчи, набегам грызунов, особенно обильным дождям или снегопаду.

Одна из основных задач туземных правителей состояла в том, чтобы запасать в закромах достаточный резерв для борьбы с такими напастями: правители городов Тройственного союза раздали в 1450 году запасы зерна, копившиеся больше десяти лет. Несмотря на всё это, приходилось прибегать к другим источникам пропитания, животным или растительным, и в любой момент в оседлом земледельце мог проснуться бывший кочевник, занимавшийся охотой и собирательством. Недород каждый раз отбрасывал земледельческие народы Центрального плато на несколько веков назад.

Мы видели, что мексиканцы завтракали поздно утром и обедали в середине дня. Для большинства из них второй прием пищи был и последним, разве что перед сном они утоляли жажду и голод кашей из маиса, амаранта или шалфея. Но те, кто не спал, сановники или торговцы, устраивавшие праздники и пиры, ужинали обильно и зачастую всю ночь.

Для такого пира надо было заранее запастись провизией: маисом, фасолью, семенами, перцем, помидорами, приготовить 80—100 индеек, два десятка собак, 20 нош какао. Гости прибывали к полуночи. «Когда они все собирались, им давали воды, чтобы омыть руки, а затем подавали еду. Покончив с нею, они снова мыли руки и рот, потом им подавали какао и трубки. Наконец, им дарили плащи и цветы». Саагун описывает здесь пир богатых купцов. Ужин затягивался до зари, под танцы и песни, расставались поутру, выпив последнюю чашку душистого какао, отдающего ванилью и медом.

Табак, как мы видели, играл большую роль: по крайней мере, у руководящего класса и у торговцев было принято раздавать гостям после еды набитые трубки. Они были цилиндрической формы, без четко выделенной головки, из тростника (возможно, иногда из обожженной глины), богато украшенные. Их набивали смесью табака с древесным углем и смолой ликвидамбара. Таким образом, получалось что-то вроде большой ароматической сигары, вкус которой, должно быть, сильно отличался от современной. Вне еды курили редко. Прогуливаться с трубкой в руке было признаком знатности и элегантности.

Табак широко применяли в медицине и обрядах. Его наделяли лечебными свойствами и религиозным смыслом: во время некоторых церемоний жрецы носили на спине калебасу, наполненную табаком. «Светское» использование этого растения в докортесовскую эпоху не распространялось на простонародные слои.

В ходу были и другие наркотические или отравляющие средства, гораздо более эффективные: с их помощью искали либо утешения, либо пророческих видений. Хронисты, в частности, упоминают о пейотле– небольшом кактусе, растущем на севере Мексики, вызывающем красочные галлюцинации. «Вкушающих его, – говорит Саагун, – посещают ужасные или смешные видения, и такой дурман длится два-три дня, прежде чем рассеяться. Это растение служит пищей чичимекам, поддерживает их и придает им храбрости, чтобы не бояться ни сражений, ни жажды, ни голода, и они говорят, что оно оберегает их от всякой опасности».

Пейотль и в наши дни еще играет большую роль в обрядовой жизни индейцев с северо-запада Мексики и с юга Соединенных Штатов. Другие растения, действие которых еще предстоит изучить, тоже использовали как наркотики, например, тлапатль(травянистое растение из семейства паслёновых) и семена мишитля.Но чаще всего в литературе говорится о грибе теонанакатль(«божественный гриб») ^{45}, который подавали гостям в начале пиров: «Первое, что ели на этом пиру, был небольшой черный гриб, который одурманивает и вызывает видения, а также подталкивает к сладострастию. Они ели его перед рассветом… с медом, а когда разгорячились, принялись танцевать. Некоторые пели, другие плакали, опьяненные этими грибами, третьи не пели, но сидели в комнатах в задумчивости. Некоторые видели, что скоро умрут, и плакали, другие представляли себя сожранными хищным зверем, третьи видели себя на поле боя, пленяющими врагов, или разбогатевшими, или хозяевами многочисленных рабов. Еще одни видели, что их уличат в прелюбодеянии и за это преступление размозжат им голову, другие – что они совершат кражу и будут убиты, и еще многое другое. Когда опьянение, вызванное этими грибами, прошло, они говорили между собой о том, что видели».

Удивительнее всего в этих описаниях для нас, возможно, то, что в них никогда не говорится об алкогольных напитках. А ведь индейцы знали такой напиток – октли, получаемый путем брожения сока агавы и довольно похожий на сидр. Значение октлиподтверждается важной ролью, какую играли в религии боги питья и опьянения, которых называли Сенцон Тоточтин(«четыреста кроликов»), лунные и земные боги изобилия и урожая, а также богиня агавы-магея Майауэль.

Но древние мексиканцы прекрасно осознавали опасность для самих себя и для своей цивилизации, которая заключается в алкогольном опьянении. Возможно, никогда в истории ни одной культуры перед этой опасностью не воздвигали более суровых барьеров. «Напиток, именуемый октли, – заявил император, обращаясь к народу после своего избрания, – есть корень и первопричина всякого зла и всякой погибели, ибо октлии пьянство суть причина всех раздоров и всех разногласий, бунтов и мятежей в городах и царствах. Это словно смерч, который всё разрушает и уничтожает. Это словно губительная буря, приносящая с собой все несчастья. Именно от пьянства начинаются прелюбодеяния, изнасилования, совращение юных девушек и кровосмешение, кражи, преступления, заклятия и ложные свидетельства, слухи, клевета, смута и драки. Все это вызвано октлии пьянством».

По мере изучения письменных источников возникает такое чувство, что индейцы, ясно осознавая собственную склонность к алкоголизму, совершенно сознательно решили бороться с этой напастью, с самими собой, проводя невероятно суровую репрессивную политику. «Никто не пил вина (октли), только те, кто были уже стары, попивали его втайне, немного, не доходя до опьянения. Если человек показывался пьяным на людях, или если его застигали за выпивкой, или если он валялся на улице мертвецки пьян, или если ходил, распевая (песни) или в сопровождении других пьяниц, то если он был простолюдином, его наказывали, забивая до смерти, или душили на глазах у всех молодых людей (квартала) в назидание им и чтобы заставить их остерегаться пьянства. Если пьяница был знатным, его душили тайно».

Законы против публичного пьянства были жестоки: по распоряжению Несауалькойотля, жреца, застигнутого пьяным, сановника, чиновника или посла, явившегося пьяным во дворец, наказывали смертью; сановника, напившегося «тихо», тем не менее наказывали, лишая должностей и титулов. Простолюдину, застигнутому подвыпившим, в первый раз обривали голову на площади под шуточки толпы; во второй раз его ждала смерть, как и знатных граждан, застигнутых впервые. В данном случае мы видим крайне жестокую защитную реакцию общества на столь же непреодолимую тенденцию: время показало, что как только завоевание обрушило моральные и юридические устои мексиканской цивилизации, алкоголизм принял среди индейцев чудовищный размах.

Однако даже у такой карательной системы должен был быть «защитный клапан». Октлине находился под полным запретом. Старики и старухи могли его пить, в частности, по случаю некоторых праздников, и даже не было ничего страшного в том, что они опьянеют. Когда, например, праздновали «крещение» ребенка, «ночью старики и старухи собирались, чтобы выпить октлии опьянеть. Собираясь предаться пьянству, они ставили перед собой кувшин октлии виночерпий разливал его в калебасы и давал каждому по очереди… И когда видел, что гости еще не пьяны, то снова наливал им выпить в обратном порядке, начиная слева. Опьянев, они принимались петь… другие не пели, но переговаривались со смехом и отпускали остроты и громко хохотали, услышав шутку». Такое впечатление, что мексиканцы решили поступиться малым, предоставив наслаждаться выпивкой тем, кто уже отошел от активной жизни, и воздвигая при этом перед молодыми и зрелыми людьми преграду из жестоких наказаний.

Игры и развлечения

Заговорив о пирах, мы подошли к теме развлечений и игр. Наверное, большие официальные пиры всегда были связаны с каким-нибудь религиозным праздником или обрядом. Но были и такие, как наши свадьбы или рождественские ужины – хороший повод повеселиться среди родных и друзей. Те, у кого были средства, в первую очередь император, любили слушать за едой, или куря трубку и попивая какао на десерт, декламацию стихов или их чтение нараспев, под аккомпанемент флейт, барабанов и тепонастли(деревянный барабан, издававший два звука). После пира гости танцевали под ритмы этих инструментов.

Одним из излюбленных развлечений была охота. Если простые люди охотились, чтобы дополнить свой повседневный рацион или раздобыть дичи на продажу, знать охотилась просто для развлечения. В садах и парках или в полях, кишащих дичью, они стреляли птиц из духовых трубок-сарбаканов. «Мотекусома, желая развлечься, отправился с двадцатью пятью старшими мексиканцами во дворец, который был у него в Атлакуиуайане (сегодня это Такубайа). Он один вошел в сад, чтобы позабавиться, убивая птиц из сарбакана», – пишет Тесосомок. Оружие, о котором идет речь, – сарбакан или духовая трубка с пульками из глины, с давних пор известно во всей Мексике и Мезоамерике: им пользовались полубоги майя-киче из священной книги Пополь-Вух.Это оружие изображено на сосуде с рельефным орнаментом из Теотиуакана.

Большие облавы обычно проходили в четырнадцатый месяц года – кечолли, посвященный богу войны Уицилопочтли и богу охоты Мишкоатлю. В десятый день этого месяца все воины Мехико и Тлателолько сходились на лесистых склонах горы Сакатепетль и проводили там ночь, укрывшись под ветвями. На следующий день на заре они выстраивались длинной цепью, «точно цельная веревка», и гнали оленей, койотов, кроликов и зайцев, а потом набрасывались на окруженных животных. Убившие оленя или койота получали подарок от императора, угощавшего всех едой и питьем. Вечером охотники возвращались в город, неся с собой трофеи в виде голов убитых животных.

Мексиканцы увлеченно предавались играм, а две игры настолько захватывали некоторых индейцев, что они проигрывали всё свое имущество и даже свободу, ибо им случалось продавать себя в рабство. Эти игры – тлачтлии патолли.

В тлачтли(игру в мяч) в Мексике играли с древнейших времен: поля для игры в мяч обнаружили в городах майя классической эпохи, в Эль-Тахине, Туле. Поле в Чичен-Ице на Юкатане – один из великолепнейших памятников всей Центральной Америки. В индейских кодексах часто изображались поля для игры в мяч в форме двойной буквы Т. Две команды становились по обе стороны от поперечной линии, а игра состояла в том, чтобы перебросить на поле противника тяжелый каучуковый мяч.

На боковых стенах закрепляли два резных каменных кольца, и если одной из команд удавалось забросить мяч в одно из этих колец, она тотчас становилась победителем. Совершить это удавалось крайне редко, поскольку сложность заключалась в том, что до мяча нельзя было дотрагиваться ни руками, ни ногами – только локтями, коленями и бедрами. Игроки бросались на землю, чтобы отбить мяч, или принимали на себя удар каучукового мяча, запущенного со всей силой; поэтому они, как современные регбисты или бейсболисты, надевали защиту из наколенников и кожаных фартуков, даже накладки на подбородок и полумаски, закрывавшие щеки. Руки, которые игроки в любой момент могли ободрать о землю, защищали кожаными перчатками. Несмотря на такие предосторожности, несчастные случаи были не редкостью: получив удар в верхнюю или нижнюю часть живота, некоторые игроки падали и больше уже не подымались; большинству приходилось после игры делать надрезы на бедрах, в местах кровоизлияний. Тем не менее этой игрой увлекались необычайно страстно. Играть позволялось только представителям верхних слоев общества.

Тлачтлинаверняка обладал мифологическим и религиозным значением. Считалось, что ограда игрового поля представляет собой мир, мяч – звезду, солнце или луну. Небо – это божественный тлачтли, где сверхъестественные существа играют в мяч со звездами. Но в повседневной и светской жизни на результаты игры заключали огромные пари, в результате чего множество одежды, перьев, золота и рабов меняло своих владельцев: эта господская забава для некоторых заканчивалась разорением и рабством.

Иштлильшочитль сообщает, что император Ашайякатль, игравший против правителя Шочимилько, даже поставил на кон рынок Мехико против сада, принадлежавшего этому вельможе. И проиграл! На следующий день мешиканские солдаты явились к чересчур удачливому игроку и, «приветствуя его и преподнося ему подарки, набросили на него цветочную гирлянду, в которой был спрятан шнурок», после чего задушили.

Патоллибыла игрой в кости, похожей на нашего «гуська». В «Кодексе Мальябекки» изображены четыре игрока, сидящие на земле или на циновках вокруг доски в виде креста, разделенной на клетки. Рядом с ними сидит бог Макуильшочитль – покровитель танца, музыки и игры.

В качестве костей игроки использовали фасолины, помеченные определенным количеством точек; в соответствии с числом, выпавшим при каждом броске, они могли передвигать по доске, с клетки на клетку, маленькие цветные камешки. Тот, кто первым вернется в исходную точку, выигрывал и забирал ставки.

Как и у тлачтли, у патоллибыло эзотерическое значение: на доске имелось пятьдесят две клетки – количество лет в гадательном и солнечном цикле. В патоллииграют до сих пор; по меньшей мере, играли в 1925 году в некоторых общинах науа и тотонаков из Сьерра-де-Пуэбла. В противоположность аристократической игре в мяч, это была самая распространенная игра всех сословий. Страсть индейцев к азартным играм могла в ней проявиться в полную силу. Любопытная вещь: в то время как ацтекское пуританство сурово карало пьянство и призывало к воздержанию в сексуальной жизни, обуздать игру никто как будто не пытался. Гадательные книги ограничивались предупреждением тем, кто родился под определенными знаками, например се колли(«Один-Дом»), что они станут завзятыми игроками и спустят всё свое имущество.

Ритм дня и ночи

Не имея ни хронометров, ни водяных часов, ни даже солнечных, мексиканцы не могли делить день на равные части. Однако напряженная обрядовая и общественная жизнь подразумевала существование каких-то ориентиров, которые Муньос Камарго называет «(установленными) часами и моментами для управления государством». Если верить этому хронисту, трубы и раковины звучали на вершинах храмов Тлашкалы шесть раз в сутки: при восходе Венеры, в середине утра, в полдень, в середине дня, в начале ночи и в полночь. При этом такие понятия, как середина утра или дня, остаются расплывчатыми в отсутствие прибора для измерения времени; правда и то, что жрецы умели следить за движением небесных тел, ходом солнца и перемещением некоторых звезд. Так что они довольно точно могли определить промежуточные расстояния между восходом и зенитом, зенитом и закатом. По ночам они наблюдали за Венерой и созвездием Плеяд.

Согласно Саагуну, барабаны и раковины с храмов отмечали девять частей суток: четыре в дневное время, а именно восход солнца, середину утра, полдень и закат, и пять – в ночное: начало ночи (конец сумерек), час отхода ко сну, час, когда жрецы встают на молитву, «вскоре после полуночи» и «незадолго до зари». Некоторые из этих временных отрезков, таким образом, были достаточно большими, по три-четыре часа, а другие – очень короткими.

Понятия абстрактного времени, которое можно делить и высчитывать, у ацтеков не существовало. Но у дней и ночей был свой ритм, и этот ритм задавался с вершин храмов, с башен для поклонения богам и проведения ритуалов. Высоты подчиняли себе пространство и организовывали жизнь людей. Хриплый звук раковин и мрачная дробь барабанов неожиданно врывались днем в шум оживленного города или в ночную тишину, отмечая собой продвижение солнца и небесных тел. На каждом из этих этапов жрецы преподносили курящийся копал солнцу или властелинам тьмы. Вероятно, такие ориентиры использовали, назначая встречи, созывая советы, открывая или закрывая судебные заседания. Храмовые музыкальные инструменты размеряли день так же, как звон колоколов в христианских общинах.

Вопреки тому, что можно было бы подумать о цивилизации, практически лишенной искусственного освещения, с наступлением ночи жизнь не замирала. Жрецы неоднократно вставали с постелей, чтобы молиться и петь, юношей из квартальных школ отправляли купаться в ледяной воде озера или источников, вельможи и купцы устраивали пиры, женщины и воины танцевали при свете факелов, торговцы украдкой скользили по озеру в своих лодках, нагруженных сокровищами, колдуны отправлялись на зловещие встречи. Полноценная ночная жизнь разворачивалась в городе, погруженном во тьму, которую то здесь, то там разрывали красноватые огоньки храмов и языки смолистых факелов.

Ночь, одновременно пугающая и манящая, была временем самых важных встреч, самых священных ритуалов, тайной любви воинов с куртизанками. Зачастую император вставал во мраке, чтобы отдать в дар богам свою кровь и помолиться. Зоркий и чуткий наблюдатель, который смог бы охватить взглядом с вершины какого-нибудь вулкана всю долину, увидел бы мерцающие там и сям огоньки и услышал бы музыку праздников, топот танцев, голоса певцов, а затем, время от времени, стук тепонацтлии завывания раковин. Так проходила ночь, и беспрестанно чей-нибудь взгляд был вперен в небесный свод в тревожном ожидании завтрашнего дня, который, может быть, и не наступит. Затем наступал рассвет: шум пробудившегося города перекрывал торжествующий звук жреческих инструментов, возносившийся к солнцу – «государю бирюзы, поднимающемуся орлу». Начинался новый день.

Глава пятая

ОТ РОЖДЕНИЯ ДО СМЕРТИ

Наречение имени

Когда в мексиканской семье появлялся на свет ребенок, повитуха, принимавшая роды, заменяла жреца и следила за исполнением обрядов. Именно она, обращаясь к ребенку, приветствовала его, называя «драгоценным камнем, пером кецаля», и одновременно предупреждала о превратностях и горестях жизни: «Ты явился на свет, где твои родители живут в трудах и заботах, где царят нестерпимый зной, стужа и ветер… Мы не знаем, долго ли ты проживешь среди нас… Мы не знаем, какая тебе уготована судьба». Все эти традиционные темы будут бесконечно повторяться во время последующих церемоний.

Повитуха обрезала пуповину младенца, обращаясь к нему с длинными речами. Если это был мальчик, она говорила ему: «Мой возлюбленный сын… знай же, что твой дом не здесь, где ты родился, ибо ты воин, ты птица кечолли, и этот дом, где ты только что появился на свет, всего лишь гнездо… Твое предназначение в том, чтобы напоить солнце кровью врагов и накормить землю Тлальтекутли их телами. Твоя страна, твое наследство, твой отец в доме солнца, на небесах». А девочке она говорила: «Ты должна быть в доме, точно сердце в теле, ты не должна выходить из дома… Ты должна быть, точно пепел в очаге». Таким образом, с первого мгновения жизни мужчина был предназначен стать воином, а женщина – Золушкой у очага.

Затем повитуха обмывала младенца, вознося молитвы богине воды Чальчиутликуэ: «Соблаговоли, богиня, чтобы его сердце и его жизнь очистились; пусть вода унесет всякую грязь, ибо это дитя вручает себя в твои руки, о Чальчиутликуэ, мать и сестра богов».

Как только о рождении ребенка узнавали в семье и квартале ^{46}, а в случае знатных семейств – даже в других городах, начинался сложный церемониал «приветствий». Старухи из числа родни торжественно благодарили повитуху, та отвечала им образной речью. Отборные ораторы, обычно старики, являлись приветствовать новорожденного, а другие старики, специально назначенные для этой цели, отвечали длинными сентенциями.

Любовь ацтеков к красноречию приходилось утолять нескончаемыми и помпезными рассуждениями о милости богов и непостижимости судьбы. Ребенка тысячи раз сравнивали с ожерельем, украшением из драгоценного камня, редкостным пером. Превозносили его мать, «уподобившуюся богине Сиуакоатль Киластли». Расхваливали славное прошлое семьи. Если отец был сановником или судьей, вспоминали о «его должностях, его большой важности и весе на судебном помосте и в управлении государством». «Господин, – говорили ему, – это вылитый ты, твой портрет: у тебя есть отпрыск, ты дал побег!» Время от времени (это была одна из фигур красноречия) оратор извинялся за то, что говорит слишком долго: «Боюсь наскучить вам и вызвать у вас головную боль и колики», после чего продолжал свою речь с новыми силами. Говорившие от лица семьи благодарили столь же велеречиво. Наконец явившиеся поприветствовать новорожденного преподносили подарки: до двадцати-сорока плащей или предметов одежды в высшем сословии или просто еду и питье у простолюдинов.

Пока шла торжественная часть, отец посылал за тональпоуки– гадателем, специалистом по священным книгам. Тот, получавший за свои услуги ткани, индюков и бесплатный обед, для начала справлялся о точном времени рождения ребенка, чтобы определить, под каким знаком он родился. Затем сверялся со своим тоналаматлем, чтобы найти в нем знак дня рождения и серию из тринадцати дней, к которой он относится.

Если знак дня рождения считался добрым и счастливым, гадатель мог сказать: «Ваш сын родился под добрым знаком. Он станет властителем или сановником, богатым, доблестным, воинственным, он будет смел и удачлив в бою и достигнет высоких чинов среди полководцев». Младенцу могли дать имя уже на следующий день. Но как быть, если знак дня рождения сулил беду? Тональпоукитогда должен был пустить в ход всю свою изобретательность, чтобы найти в той же серии из тринадцати дней знак получше, по возможности – в один из четырех следующих дней. «Ребенок не родился под добрым знаком, – объявлял он, – но в этой серии есть приемлемый знак, который смягчит и подправит пагубное влияние главного знака». Обычно такое было возможно, поскольку знаки, сочетающиеся с числами больше десяти, всегда оказывались благоприятными, так же, как и те, что шли вместе с числом семь. В крайнем случае, дату наречения именем решались перенести на время после четырех дней, считавшихся допустимым пределом.

Церемонию «крещения» проводил не гадатель и не жрец, а повитуха. Обряд состоял из двух частей: ритуального омовения ребенка и наречения именем. Для начала готовили много пищи и питья для семейной трапезы, которая завершала крещение. Изготовляли также маленький щит, лук и четыре стрелы по числу сторон света – если младенец был мужского пола, или маленькие веретено, челнок, ларчик – если женского. Все родственники и друзья собирались в доме роженицы перед восходом солнца.

С рассветом посреди внутреннего двора или сада раскладывали символические предметы. Повитуха, держа в руках наполненный водой кувшин, обращалась к новорожденному, говоря: «О, орел, о, ягуар, храбрый воин, ты, внук мой! Вот ты и явился на свет, куда тебя прислали твои отец с матерью, великий владыка и великая владычица. Ты был создан и порожден в твоем доме высшими божествами, великим богом и великой богиней, живущими над девятью небесами. Это Кецалькоатль вездесущий оказал тебе такую милость. А теперь соединись с матерью твоей, богиней воды Чальчиутликуэ, Чальчиутлатонак». Смочив пальцы, она оставляла несколько капель воды на его ротике: «Пей, с этой водой ты будешь жить на земле, вырастешь и зазеленеешь; с ней мы получаем все, что нам нужно, чтобы жить на земле. Прими эту воду».