Текст книги "Деревья-музыканты"

Автор книги: Жак Стефен Алексис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)

Генерал Мирасен по-дружески спровадил Теажена. Он собирался обойти свои владения. Завтра придут крестьяне, чтобы, согласно традиции, помочь ему в работе. Все соседи, веселые и довольные, соберутся у него ранним утром и начнут полоть, жечь сорняки и разрыхлять почву под стрекочущие звуки музыкальных инструментов и песни людской солидарности: «Алмазная свирель», «Королева солнца», «Золотой дождь»... Затем закусят и выпьют, рассказывая тысячи всяких небылиц. По окончании работы каждый простится с кумом Мирасеном и известит всю честную компанию, что и он, со своей стороны, собирается устроить братскую кумбиту[78]78
  Кумбита – коллективные полевые работы на основе взаимопомощи (прим. автора).


[Закрыть] в ближайший четверг, а не то во вторник или в пятницу на будущей неделе.

Окрестные поля дымились. Все объединения для совместной обработки земли, издревле существующие на Гаити, уже принялись за сев яровых: и гвинейские общества с их суровыми законами, и артели взаимопомощи. Телята скакали на выгоне под спокойным взглядом коров. Время сева – время любви, об этом ясно говорил журчащий, как ручеек, девичий смех – дочка кумы Эрманс, прислонясь к дереву, слушала высокого белозубого парня, нашептывавшего ей всякие любезности.

Карл Осмен решительным шагом прошел за ограду храма. Он осмотрелся и увидел наконец Буа-д’Орма, который, сидя на корточках, возился с бойцовым петухом.

– Почет! Разрешите войти?

Буа-д’Орм вскинул голову, в упор посмотрел на вошедшего и, опустив на землю петуха, двинулся навстречу Карлу.

– Уважение!.. – ответил он. – Дом лоасов принадлежит всем людям. Каждый может его осмотреть. Входи же, сынок, ступай направо, налево, куда хочешь – все двери открыты перед тобой!..

– Может быть, вы пойдете вместе со мной? Мне хочется вам сказать... Я брат отца Диожена Осмена, вы это знаете?

– Я ни о чем не спрашивал тебя, дитя мое... Разве мы не братья, люди, живущие на этой земле? У одних доброе сердце, у других – злое. Почему? Об этом знают только небеса!..

Отец Буа-д’Орм молча обвел Карла вокруг перистиля и отворил дверь, ведущую в залу «собы». Карл увидел здесь покрытый глазурью глиняный кувшин, несколько деревянных столов и алтарь – начертанный на земле четырехугольник. Глаза Буа-д’Орма смотрели прямо на пришельца и, казалось, говорили: «Здесь нет ничего, кроме чистой воды, воды, освященной богами; вот это – непокрытые столы лоасов, на них цветы, блюдечко с зернами маиса, сахар... Смотри, путник, смотри во все глаза, с какими бы намерениями ты ни пришел сюда! Здесь нет ни креста, ни статуй, ни свечей, ни кабалистических знаков, ни амулетов– только чистая вода, чистый маис, сахар, цветы и молитвы, исходящие из глубины сердца».

– Не хочешь ли остаться наедине с собой, чтобы помолиться? – спросил главный жрец.

Карл был удивлен, он отрицательно покачал головой. Они вышли из святилища.

– Повсюду ты увидишь то же самое, – проговорил Буа-д’Орм, указывая на хижины во дворе храма, – возможно, мы и невежественны, но лоасы помогают нам. Мы говорим с ними, они нам отвечают. Мы их видим, ощущаем. Они открывают нам порой то, что нас волнует, то, что нам угрожает, им известны малейшие изгибы нашего сердца. С того дня, как малыми детьми мы встаем на ноги, чтобы ступать по земле, мы начинаем познавать лоасов – богов наших предков. Никто не в силах бороться с ними, никто. Скажи своему брату, что я молюсь о нем. Я его жду...

Карл был смущен. Он что-то невнятно пробормотал, пытаясь объяснить главному жрецу, что не разделяет убеждений своего брата, да и к тому же Диожен не всегда поступает так, как хочет: он выполняет повеления архиепископа. Старец смотрел на Карла своими большими грустными глазами.

– Если вы получаете приказ и подчиняетесь ему, – значит, тот, кто распоряжается вами, имеет на это право? Но кто же имеет право давать плохие приказы? Ты человек образованный, и тебе как будто хочется поговорить со мной, объясни же мне это. Я не понимаю, почему они вдруг решились на преступление. А ведь это преступление! Что мы им сделали плохого? Моя голова поседела и трясется от старости, ноги уже не слушаются меня, сердце покрылось морщинами, мне казалось, я многое знаю, но я не в силах понять...

Карл стоял, опустив голову. Что он мог ответить этому старцу, который говорил так твердо, с таким безмятежным спокойствием.

– Я еще молод, отец Буа-д’Орм. – И, помедлив немного, Карл повторил: – Я еще молод, отец Буа-д’Орм... Мать, братья – все говорят, будто я шалопай, так как не хочу жить по их примеру... Они требуют, чтобы я остепенился, сделал карьеру, а для этого надо поступать, как они, – все принимать, повиноваться, гнуть спину, рукоплескать. Но я никогда этого не мог... Значит, они правы, уверяя, будто я сумасшедший... Я только и делаю что пью, бегаю за девчонками да вожу компанию с «грязными неграми», как уверяют мои близкие... Они считают меня пропащим человеком... Я ничего не могу вам объяснить! Знаю лишь одно: за спиной моих родных братьев стоят могущественные люди – иностранцы, белые... Не в обиду будь вам сказано, я не верю ни в бога, ни в черта, но я уважаю все, что порождено землей. Лоасы порождены нашей землей так же, как бананы, маниока и маис. Почему у нас растет маис, а не пшеница? Да потому, что солнце у нас горячее, а в почве есть именно то, что требуется для маиса. Лоасы порождены нашей землей, потому что земля наша нищая, потому что для ее обработки у нас имеются лишь руки да убогие первобытные орудия, потому что нам приходится самим искать выхода, какая бы ни случилась беда... Белым людям хочется, чтобы ради их веры вы отреклись от лоасов, но ваша вера – это маис, а вера белых – пшеница... Никогда им не удастся навязать вам свою религию, но они могут сделать зло, много-много зла... Они все здесь опустошат, – так поступили некогда американцы в борьбе против крестьян, с оружием в руках защищавших свои хунфоры... Я подумал, что вам стоит выслушать все это, отец Буа-д’Орм, и я пришел... Лоасы умрут лишь в тот день, когда засияет электричество в деревнях, когда свет прогонит мрак из хижин, когда на полях загудят машины, когда крестьяне научатся читать и писать, – когда сама жизнь изменится, не раньше... Вы, конечно, мне не поверите, но мне еще многое хотелось бы вам сказать!..

Буа-д’Орм молча слушал Карла Осмена, пытливо вглядываясь в его лицо.

– Нож и только нож может проникнуть в сердцевину иньяма, сын мой, не так ли? Говори, я слушаю… Я не звал тебя, ты сам пришел. Я не заставлял тебя говорить, – скажи то, что подсказывает тебе сердце... Мы, люди земли, должны быть недоверчивы, если хотим выжить. Ведь нам постоянно приходится защищаться против вас, горожан, ты сам знаешь... Но никто не скажет, что Буа-д’Орм Летиро помешал пришельцу сказать то, что человек этот считал правдой...

Карл, все еще стоявший с опущенной головой, решился наконец поднять глаза на своего собеседника. Он чувствовал в нем спокойную силу, проницательность, мудрость и здравый смысл.

– Все же есть надежда, что хунфоры не будут разрушены, – продолжал он, – очень слабая надежда, но надо надеяться... Там, в столице, нашелся человек, который поднял голос в вашу защиту. Он выступил против священников, проводящих кампанию отречения... Я подумал: если крестьяне узнают об этом, они воспрянут духом. Быть может, вы не умеете читать, но я принес вам эту газету в подтверждение своих слов... Спасибо за ваш прием, спасибо за все. Мне пора идти. Клочок газеты не бог весть что, да и потом у этого человека немного последователей, но он борется за вас... Вот и все...

Буа-д’Орм протянул руку, осторожно, любовно взял печатный листок у Карла Осмена. Тот молча ушел, оставив старика в глубоком раздумье.

XII

Гонаибо проснулся очень рано. Утро было ясное, свежее, и ночь принесла ему отдых. Уже давно он не чувствовал себя так хорошо. Накануне он обегал все окрестности, наблюдая, прислушиваясь к разговорам, к пересудам. Больше чем когда-либо он избегал крестьян, хотя ему и пришлось действовать заодно с ними во время похода за похищенными предметами водуистского культа. Он отчаянно стремился сохранить свою одинокую независимую жизнь среди растений и животных под бескрайним небом, на поросшем травою берегу озера.

Ему приснилось, что он идет по большому голубому лугу, цветы на нем серебряные, а шерсть у животных похожа на белые хлопья. Жизнь – какое это чудо! За последние дни Гонаибо был лихорадочно возбужден, сердце его тревожно билось, но, увидев пришельцев собственными глазами, он успокоился. Утром он проснулся такой же веселый, как в светлые дни своей былой беззаботности: его ноги так и просились скакать, из горла неудержимо рвалась песня. Детство! Своенравная пора, когда по жилам у нас словно струится ручеек с проворными рыбками, заря жизни – предвестница грядущего дня... Будущее покажет, что наша страсть к разрушению, наша лихорадочная деятельность, наши столкновения, наша застарелая или вновь вспыхнувшая ненависть – все это следствие переходного возраста, животного состояния людей, в душе которых подлинная человечность еще не пришла на смену стадному безумию... И когда человеческий разум освободится наконец от ненависти, звериных инстинктов, крови, притворства, насилия или бесплодных мечтаний, жизнь станет вечным детством, пылким, восторженным и счастливым.

– Скажи, предок, – спросят потомки, – ведь было время, когда ты рыскал по лесам, как дикий зверь?..

– То был не я, это происходило до меня, – ответим мы.

– Скажи, предок, ведь было время, когда ты обращал в рабство себе подобных?

– То был не я, это происходило до меня, – повторим мы.

– Скажи, предок, – спросят опять потомки, – ведь было время, когда ты жирел, питаясь потом себе подобных! Когда человек эксплуатировал человека, когда человек был хозяином, господином другого человека!..

И мы опустим голову, звери мы этакие!

Гонаибо с ручной змеей, обвившейся вокруг его плеча, шел среди кустов такой же легкой поступью, какой шествуют дни и ночи, в руках он держал флейту, на устах его была песня... Здравствуй, пчела! Привет тебе, сверчок, что стрекочешь возле кочки! Здравствуй, солнце, трава, птица, черной точкой мелькающая в небе! Здравствуй, перышко, облако, вода, воздух, камень, веточка, – всех вас приветствует Гонаибо, мальчик с ручной змеей! Сын дождя, земли и ветра шлет вам улыбку!

Гонаибо уселся на своем любимом месте, на вершине холма. У его ног вилась белая дорога, за спиной, уходя к берегам озера, зеленела поросшая кустарником саванна. Он приставил флейту к губам и извлек из нее нескончаемую вереницу звуков... Ведь и ветер, просыпаясь по утрам, стонет от наслаждения... Летите все выше, ясные, чистые звуки! Небо круглое, как голубая чаша... Догоняйте друг друга, прозрачные жемчужины, рожденные тростниковой флейтой! Дикие утки покачиваются, как пальмы... Качайтесь и вы в воздухе, незримые кристаллы нот, серебристые звуки! Жизнь кружится, вертится, как шар. Гонаибо играл, откинувшись назад, на душе у него было спокойно. У тебя есть сердце, у меня есть сердце, и все мы дети света!..

Вдруг он умолк. Что там такое? Блики солнца на траве? Фигуры, рожденные игрою воображения? Нет, конечно. Он вскочил и бросился со всех ног по гребню холма, заслонив рукой глаза от солнца и миражей. Чем дальше он бежал, тем яснее все видел. Там... возле дороги, на лугу, плоском, как ладонь, было шестеро темных всадников.

Гонаибо замер на месте. Да, у своих ног он действительно увидел шестерых всадников, шестерых всадников в шлемах и сапогах. Они скакали по лугу, вооруженные длинными палками. Ну и наглецы! Они били шестами по траве, и казалось, что-то бросали в нее, как будто мяч... И то ехали шагом, то мчались галопом, гоня этот круглый предмет по направлению к двум финиковым пальмам, которые росли неподалеку от дороги, вздымая к небу свои перистые ветви и кисти желтых плодов. Гонаибо растянулся на земле, судорожно вцепившись руками в траву. В нем клокотал гнев. Несколько минут он наблюдал за белыми людьми, за этими нахалами, которые играли у края дороги. Схватив затем пращу, он старательно прицелился и изо всех сил метнул камень. Один из всадников поднес руку к виску. Игра прекратилась, пятеро остальных пришельцев окружили раненого. Гонаибо не переставая метал в них острые камни...

Землемер Поль Аселом прибыл на место около девяти часов утра. Он спрыгнул с лошади и помог сопровождавшему его парню снять поклажу с мула: угломер, вешки, рулетку и прочие инструменты. Прибежал Шаван Жан-Жиль, работавший неподалеку на своем поле, и стал наблюдать за землемером. Они уже встречались прежде, немало времени тому назад, после смерти Константена Жан-Жиля. Поль Аселом проверял тогда, правильно ли стоят межевые столбы. Его прислал городской богач, оспаривавший участок у Шавана. Шаван прогнал незваного гостя здоровенной узловатой дубиной, и только благодаря своему быстроногому коню Поль Аселом избежал расправы. С тех пор он больше не возвращался в эти края.

– Что вам тут нужно?

Землемер не ответил. Он немного отошел в сторону, но все же продолжал разматывать рулетку. Тем временем явилась Шантерель, жена Шавана: она принесла мужу флягу с горячим кофе. Шаван кратко рассказал ей, как обстоят дела.

– Ступай предупреди отца Буа-д’Орма и всех, кого повстречаешь. Да поживее!

Шантерель проворно убежала. Жуаез Питу, шедшая на поле окучивать бататы, тоже остановилась. Кто просил приезжать этого землемера? Вскоре появились Силаме Силлабер и Мондестен Плювиоз, ехавшие за водой. Остановились и они.

– Что случилось?

У обочины дороги собирался народ.

– Если он отказывается отвечать, значит, его послали белые, – заявила Жуаез Питу.

Толпа увеличивалась. Землемер с беспокойством поглядывал на крестьян, прислушиваясь к их гневным голосам. Шантерель вернулась с целым отрядом мужчин, женщин и детей.

– Ну, понятно, его послали белые! – повторяли люди.

Шантерель не нашла отца Буа-д’Орма, но она предупредила генерала Мирасена и Аристиля Дессена. Один из них непременно придет. Потеряв терпение, Мондестен подошел к землемеру.

– Кто вас послал, господин Аселом? – спросил он.

Поль Аселом не ответил.

– Вот что, господин Аселом, – заявил Альтиус Деком, – придется вам заговорить... Мы не допустим, чтобы нам делали пакости! Если вас послали белые, так и скажите! Советую не упрямиться!

Землемер начал терять самообладание.

– Ну и глупые же вы, негры! – сказал он. – Если я работаю здесь – значит, имею на это право. Я не перед вами отчитываюсь! Семнадцать лет я занимаюсь своим делом, и не вам меня учить, как себя вести и как межевать землю!

Жуаез Питу подскочила к нему:

– Что такое? Мы глупые негры?.. Наверно, поэтому вы много лет и обкрадываете нас! Прочь отсюда! Убирайся! У меня просто руки чешутся надавать тебе затрещин! Ты думаешь, я все забыла? Ведь это ты украл у меня наследство покойного отца и отдал землю своему приятелю Дюпре Гранжану... Мне уже давно хочется разукрасить твою рожу, вор проклятый!

Дерзкая баба размахивала руками перед носом землемера и ударила бы его, если бы крестьяне вовремя ее не оттащили. Поль Аселом кинулся к ней. Жуаез схватила камень.

– Попробуй только подойди, гадина, и я разобью тебе морду!.. Ну подойди же, сволочь, подлец!

К счастью, как paз в эту минуту пришел генерал Мирасен. Он растолкал толпу, окружившую землемера, и принялся расспрашивать его:

– Что здесь происходит, господин Аселом?.. Мне сказали, будто вы межуете землю Шаванов... Я человек пожилой и не допущу безобразия. Я слышал, вас прислали белые. Объясните, в чем дело. Есть ли доля правды в этих разговорах?..

Генерала Мирасена все уважали. Он поддерживал дружеские отношения со всеми местными тузами, и у него имелись влиятельные покровители в столице. Полю Аселому не хотелось ссориться с человеком, с которым считался даже местный судья.

– Не знаю, что случилось с крестьянами, генерал Мирасен, сдается мне, они рехнулись... Что это они вообразили?.. Скажите, с каких это пор я являюсь межевать землю по собственному почину, без приказа ее владельца или без постановления суда?

В конце концов выяснилось, что землемера прислал Пресильен, один из наследников Тонтона Пьера, давным-давно уехавший из этих краев. Он жил теперь возле Солейе, так как женился на единственной дочери тамошнего крестьянина. Подумать только! Разбогатевший Пресильен возомнил себя «большим человеком» и перестал считаться с обычаями. Он и на похороны родного отца пришел с крайней неохотой! Переговоры не затянулись. Поль Аселом дешево отделался. Жуаез Питу ушла, погрозив землемеру кулаком. Что поделаешь! Крестьяне стали на редкость недоверчивы. Поль Аселом все же произвел обмер участка под бдительным надзором Септимуса, Десимуса и Дьедонне Пьера. Крестьяне разошлись, но языки продолжали работать вовсю. Закончив работу, Поль Аселом поспешно собрал свои инструменты и отправился домой в сопровождении помощника, который вел под уздцы мула.

Данже Доссу тщательно разработал план действия. Он заранее потребовал у лейтенанта тысячу пятьсот пиастров, уверяя, что придется совершить множество искупительных обрядов: надо же умилостивить прах разгневанных рабов, которых умертвил французский колонист, дабы они стерегли зарытый им клад. Итак, по словам колдуна, им грозит страшная кара со стороны покойников, которые неизбежно пробудятся от своего загробного сна. Но у Эдгара душа радовалась при виде испанских дублонов, которые вручил ему колдун, и он был готов решительно на все. Наконец-то ему привалило богатство и, несомненно, огромное! Втихомолку он отдал проверить одну из монет: она оказалась подлинной! Даже если ему достанется половина клада, это, вероятно, составит по нынешнему курсу сотни тысяч долларов. Данже уверял, что благодаря своему сверхъестественному дару он «видит» три огромных кувшина, скованные цепью и доверху наполненные золотом. Эдгар решил купить у колдуна часть его клада, уплатив за нее несколько тысяч долларов. Бродяга будет, конечно, в восторге от такой сделки!

В этот вечер Эдгар приехал к Мариасоль, как обычно, около семи часов вечера. Он достал с величайшим трудом то, что требовал Данже Доссу: поношенную форму генерала прежней национальной армии – шитый золотом красный мундир, треуголку, украшенную перьями, и прочее. Приятель лейтенанта, живший в столице, где-то раздобыл для него этот маскарадный костюм. Эдгар предупредил Мариасоль о своем свиданье с колдуном, которое состоится ровно в десять часов вечера. У них есть дела во дворе, и что бы Мариасоль ни услышала, она ни в коем случае не должна выходить из спальни. Мариасоль обещала, хотя и не могла понять, что общего имеет Эдгар с этим страшным человеком.

Данже наводил ужас на Мариасоль. Стоило ему посмотреть ей в лицо, как у нее по телу пробегали мурашки. Колдун не держал себя развязно, наоборот, но постоянно заходил в дом под предлогом, что ему надо подождать лейтенанта. И всякий раз не спускал глаз с Мариасоль. Она чувствовала, что этот взгляд раздевает ее и обезьяньи руки колдуна будто ощупывают ее всю. Мариасоль приходилось бороться с собой, чтобы не потерять голову. Несомненно, этот человек желал ее. От него исходили какие-то отвратительные флюиды, липкие, вязкие, вызывая гадливое чувство и головокружение.

Боже, как трудно понять мужчин! Она была совсем одна в этой стране, никого здесь не знала, никому не могла довериться, ей даже не с кем было словом перемолвиться. Когда же она пыталась заговорить с Эдгаром о колдуне, он резко обрывал ее. Эдгар был с нею и ласков и жесток, а иногда и груб. Трогательная нежность чередовалась у него с непонятными приступами неистовства. То он прижимал Мариасоль к сердцу, да так бережно и осторожно, словно она была маленькой птичкой, то вдруг без всякой видимой причины набрасывался на нее, точно похотливое животное, срывал с нее платье, причинял боль, кусал ее. Когда же Эдгар приходил в себя, как утопленник, выплывший из пучины, где он познал ужас смерти, он долго лежал без движения, тяжело дыша. Затем принимался нашептывать своей маленькой Мариасоль ласковые слова, которые сводили ее с ума, и она становилась мягкой, как воск, в его руках... Любила ли она его? Да, любила со всем пылом своих девятнадцати лет, любила, как любят больного ребенка, беспокойного и тайне несчастного человека. Она видела в Эдгаре мужчину, в душе которого еще жив ангел-хранитель его детских лет. Ведь Мариасоль была женщиной, такой, какой ее сделали столетия мужского владычества: она обладала всеми достоинствами, заложенными в ее чистом сердце, и вместе с тем находилась во власти всех предрассудков, от которых отупел мозг этой потерянной и вновь обретенной Гризельды.

Эдгар извелся от ожидания. Главное, иметь деньги. Священники и те признают могущество колдовских чар. Если колдовство может дать деньги и власть, он без зазрения совести прибегнет к нему. Во всяком случае, дублон, который он держал в руке, был вполне реальной золотой монетой. Колдовство или самообман – не все ли равно, если Данже Доссу обладает даром находить спрятанные сокровища? Было бы глупо не воспользоваться помощью колдуна из-за какой-то дурацкой щепетильности! Не надо только его сердить, раздражать. Что до этих невероятных россказней о злых духах, там будет видно, чего они стоят. А вдруг нынче ночью он столкнется нос к носу с каким-нибудь рогатым вельзевулом?.. При одной этой мысли он вздрагивал и крепко сжимал маленький браунинг, спрятанный в кармане брюк.

– Не выпьешь ли отвара из плодов сулейника, солнце мое? Сегодня вечером ты как будто волнуешься, сердишься... Что с тобой, мой мальчик?

Протягивая Эдгару чашку, Мариасоль провела рукой по его волосам. Он уклонился от ее ласки.

– Отстань!.. Что со мной? Ничего особенного. Терпеть не могу, когда меня гладят по голове!..

Вот злюка, вот ворчун противный! Мариасоль отошла от Эдгара, бросив на него вопросительный и грустный взгляд. Она укрылась у себя в спальне и с нетерпением стала ждать конца этой отвратительной ночи. При малейшем шуме она вздрагивала и никак не могла уснуть. Как надоедливо пищат комары!.. Она потушила лампу и спряталась в постель. Прислушалась – Эдгар ходит взад и вперед по комнате, останавливается и опять принимается ходить: раз-два, раз-два, раз-два... Погоди, комар, дождешься ты у меня. Ну-ка сядь ко мне на шею, я тебя раздавлю!.. Зачем понадобились кирки и лопаты?.. Раз-два, раз-два... Хлоп! Убила комара... А для чего нужен Эдгару мундир?.. Раз-два, раз-два... Вот он останавливается, открывает окно... с кем-то говорит. Наверно, колдун пожаловал! И Мариасоль сжалась в комочек под одеялом.

Данже вошел в дом с тяжелым мешком в руках. Вслед за ним в открытую дверь влетела большая черная бабочка.

– Это опасная бабочка, господин лейтенант... Она не предвещает ничего доброго! Пожалуй, какой-нибудь мертвец хочет нам помешать!.. Чувствуете, как пахнет в комнате? Вот беда! И зачем это случилось именно сегодня... Кстати, хозяин, вы никогда не слышали здесь по ночам шагов, звона цепей или чего-нибудь в этом духе?

Нет, Эдгар никогда не слышал ни звона цепей, ни лязга железа, ни звяканья ключей. Правда, на Мариасоль нападал иногда страх, и она рассказывала всякие небылицы... Женские бредни! Оно и понятно: бедняжка слишком часто бывает одна...

– Нельзя постичь непостижимого, – заявил Данже Доссу. – Во всяком случае, сегодня вечером в доме появился мертвец. Мы ничего не добьемся, если не обезвредим его заклинаниями.

Колдун вынул из мешка бутылку, масляную лампу и несколько крошечных свертков. Он снял рубрику и, присев на корточки, пригнулся волосатым торсом к самому полу.

– Не в обиду будь вам сказано, господин капитан, вам тоже придется поцеловать землю...

Эдгар медлил, но все же повиновался. Данже зажег черную восковую свечу, начертил на полу крест, насыпал какого-то белого порошка, вытащил из сумы человеческий череп и стал бормотать заклинания:

– Накипь-пена, три канавы, три мачете, три мотыги, три лопаты, давай-выливай, рой-копай, жги-поджигай, субботний день, сгинь, сгинь, рассыпься!

Лицо Данже Доссу все больше искажалось, глава налились кровью, он был в исступлении. Он загребал воздух своими огромными ручищами, пена выступила у него на губах. Затем он разбросал на все четыре стороны горсточки волшебного порошка: порошка святой Вероники, порошка заклятия, порошка порчи, порошка смерти. Эдгар пятился все дальше, пока не уперся в стену, с непреодолимым ужасом наблюдая за этой сценой. Колдун взял из пакетика щепотку ружейного пороха и кинул ее в пламя свечи. Произошел сильный взрыв. В соседней комнате протяжно заскрипели пружины на кровати Мариасоль. Данже продолжал сыпать порошок и время от времени вызывал вспышки пороха.

– Ты сам позвал меня, чтоб тебе!.. – крикнул он Эдгару. – Делай то же, что и я!

Эдгар осторожно приблизился к свече, взял щепотку пороха и бросил ее в пламя. Густой дым наполнил гостиную. Мариасоль закашлялась. Данже схватил кирки и лопаты; по его знаку Эдгар взял мундир, шпагу и вышел вслед за колдуном.

Наступившая тишина встревожила Мариасоль, она осторожно приподнялась на кровати. Значит, ушли? Она вся дрожала... Бежать? Но куда? Она никого здесь не знала, да и, кроме того, теперь, когда были вызваны злые духи, ходить по улице опасно. Она встала, стараясь не шуметь, подошла к окну, отворила его и вздохнула полной грудью. Но тут же поспешно захлопнула окно: по улице медленно двигался белый конь со звездой на лбу – она ясно видела его, – конь был оседлан, но без седока. Прерывисто дыша, Мариасоль затворила даже ставни. Слышно было, как цокали копыта удалявшегося таинственного коня. Ночная птица насмешливо захохотала в сумраке. В гостиной было совершенно темно. Мариасоль подошла на цыпочках к двери, посмотрела в щелку, прижалась к ней ухом... Нет, ничего не слышно. Она приоткрыла дверь – никого.

Во дворе, на площадке, по углам которой стояли четыре зажженных свечи, Данже Доссу и Эдгар Осмен рыли яму. Огромная фигура, колдуна сгибалась и выпрямлялась в такт неистовым взмахам кирки, вгрызавшейся в каменистую почву. Пот ручьями стекал по его обнаженному торсу. Эдгар пытался не отставать от Данже, но не мог выдержать такого напряжения. Время от времени он брал лопату и выбрасывал грунт. Вокруг высились кучи земли. Яма доходила обоим уже до пояса. Данже Доссу часто поглядывал на небо, по которому ползли черные рваные тучи. Вдруг колдун плотно сжал свои толстые вывороченные губы, стараясь подавить рвавшийся из груди смех. Он оказался прав: дождь не заставит себя ждать. Все было мастерски рассчитано. Из ямы теперь выглядывали только головы Данже и Эдгара.

– Стой! Стой! – крикнул колдун.

На дне ямы забил родник. Данже бросил кирку, погрузил руки в сырой песок, затем схватил свой мешок и вытащил из него разные предметы, в том числе небольшой кувшин. И тут же начал повторять заклинания, прерывая их вспышками пороха. Искатели клада снова взялись за работу, но вскоре остановились. Данже вынул из земли несколько костей и отложил их в сторону, бормоча молитвы. Еще раз разбросал волшебный порошок и продолжал копать.

– Золото уже недалеко, – заявил он.

Эдгар едва держался на ногах от усталости. Неловко, словно пьяный, он ударял киркой по дну ямы. Кружилась голова. Он то и дело вытирал глаза, которые застилал пот, и, собравшись с силами, вновь принимался за работу. Вдруг Данже начал жечь листья, вынутые из мешка, и полил яму какой-то жидкостью с удушливым запахом, от которого першило в горле. Молнии бороздили теперь все небо. Данже незаметно ударил киркой по кувшину, вытащенному из мешка. Кувшин разбился, Эдгар ничего не заметил.

На вскопанной земле лежала, извиваясь, блестящая змейка.

– Гром и молния! Эй, парень! Убей змею! – крикнул колдун.

Тут только Эдгар увидел у своих ног пресмыкающееся. Он бросил кирку и схватил лопату.

– Убей же ее, черт возьми! Скорее! – вопил Данже.

Эдгар беспорядочно стукал по земле лопатой. Змея исчезла.

– Горе вам! – заревел Данже. – Вы упустили стража, приставленного к сокровищу. Ну и дурак же я был, что связался с таким остолопом! Вы не представляете себе, какой опасности мы подвергаемся. А вдобавок, клад может опуститься, уйти глубоко в землю! Наденьте мундир, скорее!

Эдгар разделся, натянул узкие рейтузы, поспешно набросил на плечи красный мундир с золотым шитьем, надел треуголку, украшенную перьями, и взял шпагу. Данже Доссу выскочил из ямы.

– Выше держите шпагу, черт возьми! – приказал он. – Я заставлю змею вернуться! Я обезврежу мертвеца, который притаился в доме.

Он вручил лейтенанту огромную свечу и зажег ее. Эдгар стоял неподвижно, как статуя императора Дессалина на Марсовом поле, подняв шпагу к небу, все более мрачному, все более грозному.

– Не шевелитесь!.. Когда появится змея, ударьте ее шпагой. Главное, не промахнитесь!..

Данже Доссу стал жечь чертову смолу, полил землю странно пахнувшей жидкостью, прочитал гортанным голосом заклинания и помолился святому Экспедиту. Под конец он с недовольной гримасой тряхнул головой.

– Ждите меня здесь, – сказал он резко. – Пока черная бабочка находится в доме, змея не дастся нам в руки... Я пойду погляжу. Не уходите отсюда, не шевелитесь, даже если молния ударит у ваших ног! Крепко держите свечу и шпагу, и ничего с вами не случится. Теперь вы предупреждены.

Эдгар проверил, правильно ли он стоит, шире расставил ноги, судорожно сжал свечу и поднял шпагу высоко над головой. Данже схватил свой мешок и направился к дому, широко шагая.

Было душно, в воздухе чувствовалась гроза, которая никак не могла разразиться. Измученный, весь в поту, Эдгар делал отчаянные усилия, чтобы не упасть в яму. Мысли его разбегались, он уже не владел собой. У крыльца Данже Доссу оглянулся на оставленного им часового: тот стоял в своем нелепом мундире, со шпагой наголо, освещенный мерцающим пламенем свечи.

Войдя в дом, колдун остановился, чутко прислушался. Затем он подошел к двери спальни и неслышно повернул дверную ручку: Мариасоль лежала лицом к стене, накрыв голову простыней. Колдун крадучись приблизился к кровати. Мариасоль резким движением откинула простыню и увидела голого до пояса Данже Доссу, склонившегося над ней. Она хотела крикнуть, но не успела.

– Только крикни, задушу! – прошептал он.– А если хоть словом обмолвишься лейтенанту, вы оба погибнете, и он и ты!

Он повалился на нее и жадно приник к ее рту губами.

Изнемогая от усталости, от нервного напряжения, лейтенант все стоял на часах возле ямы в своем расшитом мундире. Медленно текло время. Колдун не возвращался. Эдгар еще никогда не испытывал такого нервного возбуждения. Он смотрел на густую черноту неба... От всех этих одуряющих запахов у него кружилась голова. Он дрожал как в лихорадке. Однако странное оцепенение, сковавшее вначале его волю, мало-помалу проходило. Избавился он и от страха, но усталость все усиливалась. Скоро начнет светать... Что делает Данже Доссу в доме? Эдгар Осмен не узнавал себя. Черт возьми! Как мог он подчиниться колдуну! Дальше терпеть нельзя! Надо притащить сюда этого проходимца и потребовать, чтобы он немедленно откопал клад. Довольно играть комедию!.. Если золото действительно спрятано в земле, надо под угрозой оружия заставить колдуна добыть его! Эдгар опустил шпагу – ничего не произошло. Он вытер потный лоб, с минуту колебался, потом опрометью бросился к дому.