Текст книги "Деревья-музыканты"

Автор книги: Жак Стефен Алексис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)

– Так вот, господин капитан, был я во дворе, возле высокого дерева, и вырывал сорные травы...

Продувная бестия толстяк Жозеф Буден, окружной начальник в чине сержанта, возвращался из города, куда он ездил, чтобы снискать расположение властей. Конечно, недавние бесчинства грабителей сильно повредили ему, но в такую минуту нечего было и думать о его замене. Властям требовались верные, преданные люди, и Жозеф Буден ловко сыграл на этом. Вручив областному начальнику небольшой «подарок» – причитающуюся ему долю незаконных поборов, Жозеф Буден весьма кстати упомянул о своих заслугах. Он получил головомойку за то, что не сумел арестовать ни одного вора, но должность все-таки осталась за ним.

Еще задолго до поездки Жозефа Будена в город добровольные соглядатаи, имевшиеся у жреца среди жандармов, предупредили об этом Буа-д’Орма. Несколько крестьян тотчас же двинулись в путь вслед за окружным начальником с поручением не упускать его из вида. Побывав утром у мэра, Жозеф Буден отправился в первом часу к лейтенанту. Затем он поехал в Гантье. И там – о удивление! – Жозеф Буден остановился у дома священника, вызвал отца Диожена Осмена и пошел вместе с ним в церковь, чтобы отречься от богов-лоасов! Аристиль Дессен, подкравшись к церкви, явственно слышал, как Жозеф давал клятву громким, звучным голосом! И не успел сержант Буден вернуться домой, весть об этом отречении уже долетела до хунфора.

На обратном пути Жозеф Буден удивлялся, почему так много народу толпится у дороги. Из всех хижин выходили крестьяне поглядеть на вероотступника, возвращавшегося к своим единоверцам после совершенного им черного дела. «Хочу видеть, какие глаза у этого мерзавца!» – говорили кумушки.

Аристиль ходил из дома в дом и с глубоким возмущением сообщал эту новость. С незапамятных времен семья Жозефа Будена принадлежала к секте Ремамбрансы. Конечно, после того как Жозеф Буден стал окружным начальником, он отдалился от своих собратьев и более или менее открыто стакнулся с Данже Доссу. Но он неизменно появлялся в храме в дни больших праздников. На его счет ходили, правда, самые нелестные слухи – говорили, например, что он оборотень, что он использует зомби[71]71
  Зомби – согласно поверьям, мнимоумерший, которого вырыли из могилы и обрекли на принудительный труд (прим. автора).


[Закрыть] для обработки своей земли, говорили и многое другое, но доказать всего этого было нельзя, и потому Жозефа Будена не изгнали из общины. Итак, помахивая хлыстом, окружной начальник возвращался на своем низкорослом жеребце. Он ехал мелкой рысцой, отпустив стремена. Но когда он приветствовал кого-нибудь из встречных, тот отворачивался и молча плевал на землю. Что за притча? Погодите, вы у меня подавитесь своей злостью! Эти невежи увидят, что значит пренебрегать начальством! Пусть они пеняют на себя. Он всех их прекрасно знает, знает также, кто злословит о властях, кто чинит беспорядки, все смутьяны у него на счету! Если он и совершил отступничество, это уж дело его совести! В аду нет окошек – не придется насмешникам заглядывать в них да подтрунивать над грешниками. Кроме того, клятва ровно ничего не значит, если ты, давая ее, крепко уперся в землю большим пальцем правой ноги! Ровно ничего! Отказаться от нее не грех! Неужели из-за каких-то болванов-крестьян, которые терпеть его не могут, он должен лишиться расположения лейтенанта? А ведь лейтенант – брат священника... Неужто ради удовольствия этих олухов он, Жозеф Буден, откажется от должности начальника! Как бы не так! Держи карман шире! Если Эдовия, его безмозглая жена, вздумает драть глотку, он ее утихомирит плеткой из бычьих жил! А старая развалина Селия, его мать, пусть сидит себе в уголке да помалкивает!

Он собирался проехать по деревянному мостику, перекинутому через ручей, как вдруг на проселочной дороге показался Аристиль Дессен в сопровождении Олисмы Алисме и Мондестена Плювиоза – все трое на конях. Они обогнали Жозефа Будена и, перебравшись по мосту, чуть не сшибли окружного начальника. Черт возьми!

– Поосторожнее, Аристиль, вы имеете дело с Жозефом Буденом!

Аристиль, ехавший без седла, резко дернул за недоуздок и, прижав пятки к бокам своей кобылы, повернул ее, то же сделали и его спутники.

– Ты это со мной разговариваешь, нечестивец? Человека надо уважать, спору нет, но отныне ни один здешний житель, даже самый захудалый, не станет считать тебя христианином, мерзавец, подлец!

Глаза Жозефа Будена налились кровью. Он стегнул своего коня и, проехав по мосту, поравнялся с Аристилем.

– Сегодня я ничего тебе не скажу, Аристиль, – проговорил он, – но обещаю, – да покарает меня богородица, если я вру, – что ты поплатишься за свои слова, и все твои потомки до седьмого колена будут раскаиваться в них. Я мог бы раздавить тебя, как паука, да ты и есть паук, но я ношу мундир и мне придется отвечать за твою смерть. Зато в скором времени ты обнищаешь и до скончания века будешь скитаться в лохмотьях и спать под забором, как пьяница в последний день карнавала. Это говорю тебе я, Жозеф Буден, гвинейский негр!..

– Слушай меня хорошенько, Жозеф! – ответил Аристиль. – Я никогда не делаю людям зла, но горе тому, кто осмелится меня затронуть: лучше бы ему затронуть самого господа бога! Проклятье упадет на твою голову, предатель, оборотень!..

Жозеф Буден не выдержал и стегнул Аристиля по лицу хлыстом. Оскорбленный взревел от боли, соскочил с лошади, вытащил мачете и бросился на Жозефа Будена. Глубокий кровоточащий след протянулся по всему лицу Аристиля. Буден едва успел спрыгнуть и укрыться за своим жеребцом, как удар страшной силы пришелся по его седлу. «Ах, черт! Жаль, что не взял с собой револьвера!» Он схватил мачете, и враги скрестили оружие. Искры сыпались дождем. Противники дрались яростно, глаза у них зловеще блестели, лица подергивались. Было ясно, что схватка идет не на жизнь, а на смерть. Олисма Алисме закричал, чтобы поднять тревогу. Испуганный Мондестен Плювиоз отвел лошадей подальше от места поединка. Он тоже принялся кричать. Сбежались люди. Враги бросались друг на друга как сумасшедшие, прыгали, отскакивали в сторону, избегая острия ножа, делали ложные выпады и кряхтели от натуги.

Мондестен сказал Олисме:

– Один только отец Буа-д’Орм может отвратить беду. Живо поезжай за ним!..

Кругом уже собралась толпа. Одни пытались образумить сражающихся, удержать их, зато другие из ненависти к окружному начальнику подзуживали Аристиля:

– А ну, Аристиль!.. Прикончи его!.. Убей мерзавца!..

По-видимому, Аристиль, жестоко страдая от боли и нанесенного ему оскорбления, и сам хотел прикончить Жозефа Будена. Аристиль был борец, каких мало, он без передышки нападал на противника, проявлял необычайную отвагу, ловкость и проворство. Жозеф Буден, хотя и менее искусный, все же отчаянно боролся за жизнь: он делал решительные выпады или, оставляя тело незащищенным, неожиданно наносил Аристилю сокрушительный удар слева. И каждый раз метил в шею.

Толпа росла на глазах. Женщины подняли крик, дети визжали, мужчины уговаривали Аристиля. Повязав бедра большим красным платком, прибежала Майотта, жена героя, как всегда молчаливая, замкнутая; руки у нее тряслись от волнения, и она нервно комкала широкую белую простыню, готовясь подобрать тело своего Аристиля, если удача изменит ему.

Аристиль явно начинал уставать. Он израсходовал слишком много сил в начале поединка. Он нападал уже не так часто, порой даже отступал, но напряженно ждал той минуты, когда внимание противника ослабеет. Впрочем, Жозеф Буден был испуган враждебностью толпы и искал случая закончить борьбу.

– Аристиль, змея под ногами! – вдруг крикнул он.

Аристиль невольно взглянул на землю. Однако ему хорошо был известен этот вероломный прием. Тут Жозеф Буден нанес врагу сокрушительный удар, к которому уже давно готовился.

– Предатель!.. Сволочь!.. – взревела толпа.

Но Аристиль и не такое видывал на своем веку! Почувствовав лезвие ножа возле шеи, он мгновенно поднял свое оружие вертикально, чтобы заслонить голову. Это была единственная защита, которая еще могла спасти того, кто попался в ловушку. Однако сила удара была такова, что он упал. Но тотчас же вскочил на ноги, по-прежнему держа наготове мачете.

– Аристиль! Бей его! Бей его! Бей! – вдруг завопила Майотта.

Она кричала как сумасшедшая, неистово размахивая руками и топая ногой.

Аристиль бросился на врага, осыпая его градом ударов. Едва можно было различить нож в его руках, с такой быстротой он им орудовал. Растерявшемуся Жозефу Будену пришлось отразить множество ожесточенных атак. Тут галопом прискакал Буа-д’Орм.

– Аристиль! Аристиль! – закричал он. – Не надо крови!.. Не проливай кровь, Аристиль! Ты же знаешь!..

Старец соскочил с седла.

У Жозефа Будена глаза вылезали из орбит, он исступленно отбивался, чувствуя, что близка минута, когда он падет под натиском противника. Резким ударом Аристиль выбил у него мачете и замер на месте.

– Ну же, подыми свое оружие, – сказал Аристиль, и глаза его дико блеснули.

Жозеф Буден пустился наутек. Аристиль выругался и, потрясая ножом, побежал было за ним вдогонку. Тут вмешался Буа-д’Орм.

– Нет, Аристиль!.. Оставь его!.. Бог ему судья!.. Если он подаст жалобу или сделает тебе какую-нибудь пакость, клянусь, его постигнет ужасная кара! Оставь его, Аристиль!.. Я этого требую!..

Аристиль остановился. Лицо его выражало разочарование, гнев, и, резко тряхнув головой, он изо всех сил швырнул мачете на землю. Майотта бросилась в объятия мужа и зарыдала, обхватив его за шею.

X

В сияющее воскресное утро на четвертой неделе поста по ветру развевалось множество расшитых хоругвей. Посреди белого шелкового полотнища с золотой бахромой сверкало сердце Христово, окруженное языками пламени, увенчанное терниями и пронзенное копьем; на серебристо-звездном атласе сиял лик спасителя; с багряной хоругви кротко улыбалась пресвятая дева, а дальше реяли в воздухе другие образы католической мифологии. Под охраной крупных сил полиции выстраивалось шествие. Во главе с Эфонизой Фонтен и Ноэми Дюплан шли члены духовной конгрегации св. Франциска с лиловой лентой вокруг шеи – высохшие крикливые девы и вдовы с пергаментными лицами; они несли большие раскрытые книги, а на головах у них покачивались неописуемые шляпы – миски и колокола, украшенные чучелами птиц, бантами, рюшем и созвездиями булавок с блестящими головками. Отец Диожен Осмен, едва оправившийся после болезни, шествовал в белом стихаре под балдахином, окруженный мальчиками-певчими; он держал тяжелую золотую дарохранительницу и, хотя ноги у него дрожали от слабости, читал громким голосом «Отче наш». Сквозь облака ладана просвечивала золотая парча, в нос бил затхлый запах старой церковной утвари и залежавшихся в ризнице одежд и жалобно звучали нескончаемые песнопения... Губы верующих двигались быстро, машинально, и богомольцы почти бессознательно тянули вязкие, затверженные и неистовые слова молитв.

Шестеро мужчин тащили тяжелую скульптурную группу «Снятие со креста», изображавшую Иисуса на руках скорбящей богоматери. То было грубое произведение в испанском духе, предназначенное для того, чтобы поражать неискушенное воображение. Действовало оно почти безошибочно, погружая в прострацию разум простых людей и порождая в душах смирение, необходимое для торжества веры. Даже самые неподатливые невольно крестились при виде этой скульптуры. Силы небесные! Вот плывут над карательной экспедицией Иисус Христос, мертвенно-бледный, обросший бородой, изможденный, окровавленный, и пресвятая дева, закутанная в голубые покрывала, которая держит в объятиях своего бездыханного сына и смотрит на него с невообразимой мукой! Но как же допускает сын божий и его непорочная мать, чтобы их несли люди, снедаемые ненавистью, фанатизмом, жаждой гонений и убийств? Неужели небо благословляет карательные экспедиции, предпринимаемые для того, чтобы возродить во имя Божественной Рыбы[72]72
  Очертание рыбы – символ первых христиан.


[Закрыть] преследования первых христиан и зверства разнузданных центурионов?.. Почему у приверженцев официального вероисповедания не хватает мужества взяться за мечи вместо крестов, которыми они потрясают в лучах солнца?

«Дети девы Марии» шли тесными рядами, и их свежие голоса без устали повторяли духовный гимн, под звуки которого должна была орудовать эта новая инквизиция:

 
Изыди, изыди, сатана!
Мы не слуги тебе, сатана!..
 

Вереницы благочестивых или корыстных прихожан, которые сказали «Да, отец мой», отрекаясь от богов-лоасов, толпа любопытных, ребятишки, привлеченные зрелищем, лай собак, звон колоколов и протяжное пение – все это сливалось воедино, создавая пеструю слуховую и зрительную мозаику.

Доктор Флорансель, вероятно, разбуженный этим гамом, выскочил на балкон, сердитый, взлохмаченный, тараща покрасневшие заплывшие глаза.

– Черт вас побери! – завопил он. – Заткните свои глотки, обезьяны, лакеи, жулики, яйцеглотатели!..

И он вылил на процессию полный таз мыльной воды.

Стоило послушать, как распищались, раскудахтались все благочестивые дамы!.. Урон, однако, был не слишком велик: зная причуды доктора Флоранселя, курочки, гусыни и голубки сразу разлетелись при виде его таза. Доктору приписывали столько проделок – добрая слава лежит, а худая бежит, – что от него вечно ждали какой-нибудь каверзы. Так, например, бывая в баре мадам Тюли, он по первой же просьбе посетителей изображал походку Эфонизы Фонтен (а эта особа словно ходит босиком по битому стеклу) или же передразнивал Ноэми Дюплан, которая верещит, как придавленная цикада, или, жеманясь, вопит на невообразимом французском языке:

– Моя боюсь, моя боюсь!.. На пиано забралась ящирка!!

Надо сказать, что врач пользовался в поселке неприкосновенностью как местная достопримечательность. Никто не осмелился бы его затронуть, ибо он лечил больных, делал им уколы и клизмы, и притом чаще всего безвозмездно. Больше того, он раздавал заработанные им гроши всем беднякам Гантье, а назавтра шел обедать или выпивать к первому встречному. Всюду его принимали с распростертыми объятиями. И наконец он был отцом и покровителем всех почитателей Божественной Бутылки – самого мощного братства в этом безрадостном крае.

Что до Кокана, знаменитого в округе бродяги, то он встретил процессию залпом таких ругательств, от которых покраснели бы самые бесстыжие рыночные торговки и даже покойный отец Кередек – упокой, господи, душу этого славного кюре! То была поистине непревзойденная брань! Жандармы хотели схватить нечестивца. Кокан бросился наутек, с невероятным проворством работая ногами, изуродованными слоновой болезнью. Лапы его хлопали по дороге, как трамбовки, вздымая облака пыли. Ну и умора! Из всех окон послышались взрывы смеха. Еще не родился тот шпик, тот живодер, которому удалось бы поймать Кокана!

Плантатор Полеон Франсуа, в синих брюках для верховой езды, в красной рубашке, в развевающемся шейном платке и залихватски сдвинутой панаме, с самого утра разъезжал по городу на белом коне. Размахивая узловатой палкой с золотым набалдашником, он останавливал всех встречных и поперечных и бурно негодовал, подстрекая граждан к сопротивлению. Сесэ Додо, торговка, вернувшаяся наконец из паломничества, – на ней, как на всякой кающейся грешнице, был балахон из джутовой мешковины, черный платок на голове и черный широкий пояс, – сидела на корточках возле рынка, испуская душераздирающие вопли. Можно было подумать, что она собирается родить.

– Мщение! Мщение! – восклицала она время от времени.

А святоши в процессии надрывались:

 
Изыди, изыди, сатана!
Мы не слуги тебе, сатана!..
 

Преподобный отец Осмен невозмутимо шествовал под балдахином, вознося вечному судье молитвы о ниспослании победы. Ведь от этой первой попытки зависел успех кампании отречения не только в районе Фон-Паризьена, но и по всей стране. Перед баром мадам Тюли, где красовалась огромная реклама: «От рома Гомес Плата не болит голова, ребята!», – толпились местные юнцы, у которых на верхней губе пробивались усики или только первый пушок. Как истые вольтерьянцы, они обсуждали вопрос о подлости священнослужителей, собиравшихся обесчестить страну. «Посмотрим, найдется ли хоть один негодяй, который согласится преклонить колени перед этим попом и дать постыдную клятву!» Подальше находилась методистская воскресная школа. Вдруг ученики в противовес процессии громко запели старинную молитву, исполненную душевного мира и кротости:

 
Припадая к тебе, господи!
Припадая к тебе!..
 

По выходе из поселка ряды верующих смешались, так как в середину шествия попало несколько камней.

– Спокойствие, бог победит! – визгливым голосом крикнула Ноэми Дюплан.

Впрочем, ничего серьезного не случилось – по-видимому, это было выступление одиночек. Шествие двинулось по дороге, которую в этом году рано украсила цветами расшалившаяся весна. Верующие шли под сплетением ветвей и буйных побегов, вызванных к жизни брожением щедрых соков земли; птицы, напуганные псалмами, гимнами и молитвами, разлетались во все стороны и кружили по небу, чтобы унестись прочь от процессии, направлявшейся к поселку Бонне.

Вести распространялись с быстротой молнии. Отец Диожен Осмен расправился с хунфорами Бонне, Жоли и Божэ. Хунган Сираме попытался оказать сопротивление, но подвергся оскорблениям, был обрит и низложен, а его храм предан огню. Бюс Амизиаль припрятал главные ценности святилища, а сам обратился в бегство, оставив все остальное на разграбление. Иначе поступил брат Каонабо, папалоа из Божэ: выполнив требования католического духовенства, он пожелал вступить в переговоры с преподобным Осменом и отправился навстречу процессии в сопровождении нескольких друзей. Он возмущался, протестовал. Они не имеют права так поступать! С местными жителями не церемонятся, потому что они несчастные, безоружные, беззащитные люди, их даже не ограждают законы родной страны! Хорошо, он пропустит пришельцев, по примеру рассудительных крестьян, которые никогда не становятся на пути бурного потока, устремляющегося на их поля... Папалоа присутствовал при разорении святилища, он стоял, исполненный достоинства, среди своих приверженцев и с глубоким благоговением шептал молитвы. Ему ничего не посмели сделать, ибо собравшаяся толпа выросла до таких, внушительных размеров, что папалоа оказался под ее защитой.

Едва только Карл узнал о случившемся, он поспешил в Гантье. Диожен велел сложить во дворе церковного дома все захваченные им обрядовые предметы. День уже был на исходе, шел седьмой час. Если немедленно уничтожить этот языческий хлам, толку будет мало – никто ничего не заметит. Лучше всего подождать до завтра – это праздник. Надо будет созвать жителей поселка и устроить превосходный костер, на котором сгорят все трофеи, взятые в хунфорах. Какое сильное впечатление произведет это на собравшихся! Итак, придя к брату, Карл увидел сваленные в кучу предметы водуистского культа, которые охраняли Бардиналь и трое жандармов. Бардиналь сердечно поздоровался с Карлом.

– Это и есть ваша добыча?

– Да, мэтр Осмен...

Карл жадно смотрел на сокровища трех хунфоров и, наклонившись, подобрал статуэтку. Она вырезана из темно-синего, почти черного мелкозернистого камня и кажется полированной от долгого употребления. По своим формам статуэтка напоминает женщину, лицом служит скошенная грань камня, над ним выступает валик, как бы рубчатый фриз, окружающий череп типичного брахицефала. Голова на толстой шее резко повернута, руки намечены двумя буграми, на выпуклом торсе выделяются круглые груди, талия узкая, длинная, вся фигура изогнута, словно женщина застыла в удивленной позе. Высеченные из цельного камня бедра угадываются лишь по плавным линиям.

Ноги отсутствуют, так как статуэтка заканчивается неправильным полушарием.

Карл гладил это совершенное творение древнего искусства. Он любил осязать созданные художником формы. Они оживали, полные неги, в его руках, и тогда мысль устремлялась вдаль, возрождая действительность, которую удалось запечатлеть мастеру: красоту живого тела, любовь, радость, страх, отчаяние – все то, что с незапамятных времен составляет удел человечества. Вот и теперь Карл унесся мечтою в далекое прошлое, когда еще не было ни работорговцев, ни конкистадоров; он наслаждался золотым веком, в котором гаитянские шемессы жили первобытной общиной. Травянистая, поросшая кустарником, пересеченная оврагами долина, нагое теплое тело, женщина оборачивается, испуганная каким-то необычным звуком... Силу и прелесть, тайну и чудо, мечту и грубость жизни среди сверкающей красками природы – вот что хотел принести в дар своим богам художник, считавший их вершителями человеческих судеб. Познания карибского бутио[73]73
  Бутио – жрец у индейцев-шемессов (прим. автора).


[Закрыть] обогатили самбо, наследника вечной Африки. Статуэтка переходила из рук в руки, время текло, менялись боги, приобретая иной характер и атрибуты. Жизнь людей так безрадостна, так трудна, так неумолима! Боги обоих слившихся народов потерпели эволюцию вместе с жизнью, которую они отображали, и вот сегодня статуэтка очутилась здесь, в церковном дворе, где ее должны уничтожить.

Карл тихонько положил статуэтку на землю и поднял большой прямоугольный камень с тяжелой железной цепью. На камне сохранился рисунок, выполненный, как это было принято у шемессов, в линейной симметричной манере. То была голова животного, напоминающая по форме сердце: в два удлиненные, сходящиеся книзу овала было вставлено по оливке, изображающей глаза. Узкая петля, соединившая оба овала, обозначала морду... Карл поворачивал во все стороны камень. Очевидно, цепь носил на ноге какой-нибудь раб, – вероятно, он и вырезал в дар неизвестному ныне божеству свободы звериную морду на камне, к которому был прикован.

Карл опять стал перебирать антропоморфные сосуды, изваянные звериные морды и разные камни, наваленные во дворе, у его ног. Он поднял еще один обрядовый камень. На нем выделялись очертания любопытного чудища, по-прежнему воспроизведенного линейной резьбой. Голову украшали короткие рога. Глаза пристально смотрели из-под выпуклых лобных костей; от ноздрей спускался вниз треугольник, в середине которого был изображен дугообразный жадный рот. Намеченное несколькими штрихами тело заканчивалось парой коротких кривых лап. От всего изображения веяло дикой силой: оно казалось символом суровой жизни, подчиненной неодолимым таинственным страхам в чаще стародавних лесов, где водились животные-растения и боги-звери.

Он поднял наконец камень безупречной овальной формы. Бог мой, какой же он легкий! Полно! К чему сердиться? Диожен все равно выполнит полученный приказ, выполнит тщательно, ревностно, не рассуждая. Его отторгли от родного народа, и теперь он признает только ценности одряхлевшего империалистического мира! Какое ему дело до уничтожения этого древнего наследия предков? Карл резким, гневным движением бросил камень на землю. И в удивлении застыл на месте.

От удара камень раскололся надвое, и на обеих его половинках засиял чудесный цветной рисунок. Карл поднял оба куска. На них был изображен нежно окрашенный пейзаж: морской залив, горячий песок, зеленая листва под голубым прозрачным небом, вдали море, пирога на берегу, огромная птица и человек, выходящий из воды! При помощи каких таинственных приемов этот рисунок оказался внутри камня? Карл поскоблил ногтем окрашенную поверхность – пейзаж словно сросся с ней... Карл недоумевал, но тут, подняв голову, он увидел преподобного Диожена Осмена. Братья горячо заспорили; по словам Диожена, он получил строгий приказ: все обрядовые предметы водуизма должны быть уничтожены. И это правильно! На этих вещах, будь они красивы или безобразны, лежит печать дьявола. Надо вырвать из памяти людей всякое напоминание о верованиях, которые являются прямым вызовом господу богу!

Данже Доссу узнал о подробностях крестового похода от Мирасии, кухарки, которую ему удалось пристроить к лейтенанту Эдгару Осмену. Прекрасно! Вскоре у него уже не останется соперников: все они исчезнут, а он, ганган-макут, будет по-прежнему неуловим, ибо все колдовские чары, все яды и тайны путешествуют вместе с ним в его заплечном мешке.

– Итак, именно к нему обратятся доведенные до крайности крестьяне, и он будет распоряжаться их жизнью и имуществом. Данже дошел до места, называемого Двором Ортоланов; неподалеку оттуда жил окружной начальник Жозеф Буден. Много раз Жозеф прибегал к помощи колдуна. Служебные обязанности отнимали у него слишком много времени, и он не справился бы один с полевыми работами и охраной урожая. Несколько месяцев назад, когда грабители свирепствовали в округе, Данже спас честь своего приятеля, снабдив его чудодейственным пугалом. При входе на каждое поле Будена он врыл столб, на верхушке которого красовались маленький гроб, ослиная челюсть, шарики индиго, кусок черного крепа, прядь волос и бутылка ядовитой жидкости. Люди похожи на воробьев, и необычайное пугало может обратить в бегство самых закоренелых преступников. Ни один колос не пропал с полей Будена, и при виде столь наглядного результата многие крестьяне обратились к Данже Доссу. Буа-д’Орму с трудом удалось отвратить легковерных от колдуна, пригрозив им наказанием со стороны богов, озабоченных душевной чистотой своих чад. Кроме того, Аристиль ввел систему совместных ночных дозоров и восстановил порядок. Когда Жозеф Буден был вызван к лейтенанту, Данже выкупал своего приятеля в ванне с наговорными листьями. Лейтенант бранился, неистовствовал, но дуралей Жозеф все же остался окружным начальником. Таким образом, могущественные свойства волшебной ванны были лишний раз подтверждены.

Жозеф Буден назначил свидание Данже Доссу, но тот не меньше Будена желал этой встречи. Колдун вынашивал важный план – великую идею будущего своего царствования: он хотел воскресить в области старинное сатанинское общество «уэнгбендингов». Став во главе этой тайной организации, он наводил бы страх на всех окрестных жителей. Итак, ему надо собрать своих приверженцев, всех людей с загребущими руками – крупных хозяев, охотников до чужих земель, завистников, неудачников, словом, всякий сброд. Доссу вступил на дурную дорожку. Он был некогда членом секты Ремамбрансы (еще ребенком его подобрал и воспитал Буа-д’Орм), но не удовольствовался своим положением. Он попытался соперничать с главным жрецом, поссорился с ним и, в конце концов, стал колдуном. Оказавшись во власти мании величия, он опускался все ниже и ниже и уже не мог остановиться.

Данже вытер потный лоб и сел в тени мангового дерева, усыпанного розовыми цветами. Здесь было прохладно и пахло смолой. Приятное место для встречи! Впрочем, Жозеф Буден не заставил себя ждать. Он явился, широко шагая, как истый начальник.

– А, это вы, кум? Как дела?..

– Спасибо, ничего, кум, а вы как поживаете?..

Они заговорили о недавних событиях.

– Вы слышали, кум, что негодяй Аристиль Дессен чуть было не зарезал меня?

– Ничего удивительного: этот проклятый парень никогда не внушал мне доверия!

– Разрази меня гром, кум Данже, я изничтожил бы его, да вот мундир мешает... Экая наглость! Аристиль напал на меня, Жозефа Будена! Ведь он мне и в подметки не годится! Я ему покажу! Только знаете, кум... мне не обойтись без вас... Аристилю теперь крышка, я поклялся в этом!.. Пусть черви сожрут его заживо! Пусть он скитается по дорогам, наг и бос, без крова, без пищи, не находя даже камня, где бы приклонить голову! Я поклялся в этом! Готов в обмен продать свою душу дьяволу!..

Данже сидел, опустив голову, и молча ковырял палкой кочку. Его грубое лицо было бесстрастно. Но иногда он исподлобья посматривал на окружного начальника, который не помнил себя от ярости.

– Вы требуете от меня нелегкой работы, Буден. Известно ли вам это?.. Аристиль не только один из главарей Ремамбрансы, но и смельчак, каких мало... Нет, справиться с ним нелегко!

– Ну и что же? Если вы не можете, я все равно добьюсь своего! Я дал клятву!.. Пойду куда угодно, заберусь дальше семени, унесенного ветром, а будет по-моему!..

Данже Доссу разразился громким и презрительным смехом.

– Взгляните на себя, кум Буден!.. Очнитесь. Вы, верно, забыли, что имеете дело с самим Данже Доссу! Я-то все могу! Я говорю о вас!.. Скажите, настоящий ли вы мужчина, кум Буден?

– Еще бы, кум Данже! Всем известно, какой мужчина Жозеф Буден!

– При всем моем уважении к вам, сдается мне, вы все-таки не настоящий мужчина!..

Жозеф выпрямился.

– Говорю вам, что я поистине мужчина!..

– Посмотрим, так ли это!.. А вот я сын «великой» Батала[74]74
  Пароль уэнгбендингов (прим. автора).


[Закрыть].

Данже встал и, протянув приятелю руку, сверлил его взглядом. Жозеф содрогнулся. Он слишком поздно понял, на что намекал Данже Доссу, теперь пути к отступлению отрезаны. Слишком поздно. Весь дрожа, окружной начальник пожал протянутую руку. Данже Доссу обхватил его кисть своими крючковатыми пальцами и, внезапно выпустив ее, резко подбросил вверх. Это был условный знак уэнгбендингов, Доссу расхохотался.

– Я же вам говорил, кум, что вы не мужчина! Сколько бы вы ни тужились, ни один волос не упадет с головы Аристиля Дессена! Вы еще молокосос, Жозеф Буден! Вы попросту хвастливый мальчишка!

Жозеф Буден опустил голову. Итак, колдун требует, чтобы он примкнул к шайке уэнгбендингов, к ужасному братству, члены которого были известны в соседних областях под названием «шампоелесов», «безволосых» и прочих. Он попал в ловушку. Мог ли он вырваться из когтей Данже Доссу после того, как колдун снял с себя маску? Данже требовал, чтобы он стал слугою мрака, поклялся делать зло своим ближним и даже согласился участвовать в ритуальных преступлениях! До окружного начальника не раз доходили слухи об этом братстве оборотней, последних представителей сатанинского культа. Иногда, по ночам, он слышал сухой стрекочущий звук маленького барабана, о котором говорили, будто на него натянута человеческая кожа. Он вспомнил также, что уэнгбендинги совершают свои гнусные обряды два или три раза в неделю, но еще никогда не видел их собственными глазами. Конечно, Жозеф Буден верил всему этому, как и всякий невежественный крестьянин, который боится и богов и чертей, однако он не подозревал, чтобы кто-нибудь из последователей Ремамбрансы был членом этого мерзкого сообщества.

Жозеф посмотрел на колдуна выпученными глазами и вновь опустил голову. Данже расхохотался довольным смехом, от которого ходуном ходило его тело.

– Кто вы такой, Жозеф Буден?.. Окружной начальник? Владелец клочка земли?.. Все вас ненавидят, ведь так?.. Долго ли вы еще будете бороться с крестьянами? Либо вы откажетесь от должности, либо они убьют вас за ваши темные делишки. Будь вы мужчиной, вы не потеряли бы надежды приумножить свое добро, и даже нажить состояние. Вы никого не боялись бы, ни Аристиля Дессена, ни самого Буа-д’Орма! А теперь вам приходится удирать от деревенщины Аристиля – не то еще этот храбрец вас зарежет!.. Если мы действительно мужчина, постарайтесь понять меня и не заставляйте попусту терять время! Вы и так слишком много знаете... Если вы трусите, убирайтесь отсюда подобру-поздорову. Быть может, вы еще избежите последствий своего любопытства!