Текст книги "Деревья-музыканты"

Автор книги: Жак Стефен Алексис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Жозеф Буден сидел, опустив голову. Всю свою жизнь он тянул лямку. Правда, он не раз входил в сделку с совестью: обирал своих ближних, давал взятки землемеру и областному начальнику, покупая их расположение; одних крестьян он бил, на других наговаривал, а однажды собственными руками зарезал человека. Самому Буа-д’Орму приходилось подмазывать его, чтобы беспрепятственно совершать водуистские обряды, но все проступки Будена были пустячками по сравнению с тем, чего от него требовал Данже Доссу. Прежние грехи небо еще могло простить. Жозеф Буден всем своим существом верил в бессмертие души. Мог ли он продать свою душу и обречь себя на вечные муки?

Честолюбие и алчность снедали его, он ненавидел даже своих сообщников, упрекая их в том, что ему достаются лишь крохи с их стола. Он часто не мог заснуть по ночам, его томила жажда могущества, власти; он мечтал о крестьянских землях, на которые уже давно зарился, о женщинах, которыми хотел обладать; голова его горела как в огне, на сердце был ледяной холод. Жизнь коротка! Разве есть в ней другие радости, кроме вкусной еды, любовных утех и удовлетворенного тщеславия? Он был мелким собственником и начал свою карьеру с подлости: стал пособником местного судьи Вертюса Дорсиля, преследовал крестьян, которых тот хотел лишить земли. Теперь уже все равно: он не прежний сын полей – он загрязнил свою некогда чистую душу. Зато какая сладкая жизнь открывается перед ним!.. Он насладится всеми женщинами, которых пожелает, он захватит все земли, которые ему приглянутся; при встрече с ним люди будут обнажать головы, видя в нем не только окружного начальника, но и владельца многих и многих арпанов земли, человека влиятельного, силу... Все ему будет доступно. Стоит ли бояться ада? К чему эта дурацкая чувствительность, эти постоянные укоры совести? Разве он уже не сделал выбора? Ну да небесам он предпочитает землю! Главное, не остаться совой, пожирающей крыс и мелких гадов, а высоко взлететь, как орел-стервятник.

Данже Доссу просиял. Губы его растянулись в безмолвной усмешке. Он наклонился и стал что-то нашептывать Жозефу Будену.

Гармониза прибежала предупредить Гонаибо по просьбе главного жреца. Юноша долго колебался, но, в конце концов, принял предложение Буа-д’Орма. Если он правильно понял, старец желает скрепить их союз каким-нибудь подвигом и, быть может, испытать его, Гонаибо?.. На самом деле главный жрец лишь нехотя согласился на это выступление, но все правоверные члены Ремамбрансы взирали на него с тревогой. Если он ничего не предпримет, ряды их быстро поредеют, и, когда наступит решающий момент, он останется в одиночестве. Аристиль изложил ему свой план, а генерал Мирасен, Инносан Дьебальфей и даже старуха Клемезина горячо поддержали Аристиля. На бога надейся, а сам не плошай! После краткой молитвы в зале «собы» Буа-д’Орм вышел к друзьям и сообщил им о своем согласии. Вся его жизнь, проведенная в созерцании и молитве, восставала против такого предприятия, но когда он стал вопрошать богов, они, как ни странно, ничего ему не ответили. Он заключил из этого, что боги предоставляют ему действовать по собственному усмотрению. Не мог же он в самом деле допустить отпадения своих приверженцев! Аристиль совершенно прав: если ничего не предпринять, крестьяне решат, что господь бог покровительствует преподобному Осмену. Необходимо сделать все возможное, чтобы сохранить веру людей в богов, которым поклонялись их предки. Как ни тяжелы испытания, победа останется за лоасами, если крестьяне не потеряют доверия к ним. И боги посмеются над гордыней священника, ибо им принадлежат сердца людей.

Ко всеобщему удивлению, Буа-д’Орм потребовал, чтобы экспедицией руководил Гонаибо. Как только прошло первое замешательство, все решили, что Буа-д’Орм, вероятно, знает про таинственного отрока то, что не известно другим. Да и помощь богов, которые явно покровительствуют юному отшельнику, пригодится во время этой смелой вылазки. Вот почему участие Гонаибо в походе ободряло людей, выбранных главным жрецом. Их было человек десять; темной ночью они направились на мулах в Гантье. Впереди ехали Гонаибо и Буа-д’Орм, тихо разговаривая между собой, за ними медленно двигались генерал Мирасен и Аристиль, Олисма Алисме, Шаван Жан-Жиль, Меристиль и Ваннес Дьебальфей, Нерва Рабиду, Ленстан Плювиоз и, наконец, Альтиус Деком – в большинстве своем молодые парни, хорошо сложенные, ловкие и сильные.

Когда за поворотом дороги показались первые домики Гантье, Буа-д’Орм остановился и, вынув из-за пояса какой-то сверток, протянул его Гонаибо. В свертке были кусочки мяса и катышки из листьев конкомбр-зомби.

– С божьей помощью, сынок!..

Они молча обменялись рукопожатием. Аристиль и генерал Мирасен остались возле главного жреца. Гонаибо пошел дальше; на некотором расстоянии от него следовали все остальные, ведя мулов в поводу. Гонаибо оставил поблизости от рынка Олисме и Шавана Жан-Жиля, поручив им стеречь животных в ожидании сигнала, после чего один из них подведет мулов к углу церковной ограды. На этом углу Гонаибо велел остаться Ленстану Плювиозу и Альтиусу Декому. Опять-таки по сигналу они переправят мулов к братьям Дьебальфей, которые будут находиться на последней стоянке – против дома священника. Нерва Рабиду было поручено служить связным между Гонаибо и братьями Дьебальфей. Юноша пересек улицу и приблизился к церкви. Остальные ждали его, спрятавшись за выступом стены.

Гонаибо с одного взгляда определил положение. Во дворе церкви были ясно видны четверо сторожей: причетник и трое жандармов, сидевших под галереей дома священника. Груда ритуальных предметов была свалена в четырех-пяти шагах от невысокой каменной стены с балюстрадой. У самой ограды рос густой куст растения – «плащ святого Иосифа». Сторожа, находившиеся шагах в пятнадцати от груды трофеев, не особенно ревностно охраняли ее, надеясь, что само их присутствие отпугнет воров. Все они клевали носом, а причетник – тот храпел без зазрения совести. Что-то почуяв, собака лениво затявкала. Тогда Гонаибо, вытащив из пакета несколько кусков мяса, перебросил их через ограду. Слышно было, как пес почесался и стал рыскать по двору. Вскоре опять наступила тишина. Сторожа даже не шелохнулись. Гонаибо взял шарики из листьев конкомбр-зомби, чиркнул спичкой и зажег их. Затем проворно вытащил пращу, вставил в нее дымящий катышек и, тщательно прицелившись, метнул его к ногам сторожей. Те ничего не заметили. Гонаибо перебросил таким же путем все остальные шарики. Снотворное, очевидно, подействовало – сторожа погрузились в глубокий сон. Тогда Гонаибо влез на стену и, поспешно спрыгнув вниз, укрылся под кустом. Он прислушался. Ровное дыхание четверых сторожей громко раздавалось под галереей. К ограде подошли братья Дьебальфей и Нерва Рабиду. Гонаибо подал им знак. Запел петух. Ему ответил другой, потом третий. Это и был условный сигнал. Теперь оставалось незаметно перевести мулов от стоянки к стоянке. Когда подошел Альтиус Деком с тремя мулами, Гонаибо начал хладнокровно передавать ему ритуальные предметы. Он молча подползал к груде трофеев, забирал все, что мог унести, пригнувшись, бежал к ограде и прятался за кустом.

Небо все больше хмурилось. Редкие звезды исчезали одна за другой. Черные тучи быстро затягивали небосвод. Над головой поблескивали только созвездия Большой и Малой Медведицы да чудесно сверкала Полярная звезда. Скоро хлынет дождь, низвергнутся его потоки, засвистит ветер. Время от времени слышался крик петуха, подбадривая людей. Уже девять мулов были нагружены, а оставалось еще много вещей. Необходимо спешить: действие снотворного слабеет. Пойдет дождь и неизбежно разбудит сторожей. Гонаибо бесстрашно сновал взад и вперед, работая все быстрее. Когда все было готово, он велел братьям Дьебальфей возвращаться обратно, но как можно тише, осторожнее... Он пойдет сзади, прикрывая их отступление. на случай тревоги. Тучи уже заволокли все небо.

Тревоги не последовало – братья никого даже не встретили по дороге. Подождав немного, Гонаибо стал осторожно отступать. Порой он замирал на месте и прислушивался, когда раздастся пение петуха: этот условный сигнал по-прежнему указывал, что люди благополучно добрались до ближайшего поста. На окраине города их с нетерпением ждал Буа-д’Орм. Когда показались Меристиль и Ваннес Дьебальфей с последними нагруженными мулами, а затем Гонаибо и Нерва Рабиду, он облегченно вздохнул. Аристиль Дессен был изумлен. Итак, все удалось сделать, не возбудив подозрения!

– Вот это работа так работа! – воскликнул он, с любопытством вглядываясь в лицо юноши, который руководил операцией по выработанному им, Аристилем, плану. Это было непостижимо!

– В путь! – приказал Буа-д’Орм. – Идемте быстрее. Все – в святилище!

Быть может, удастся уйти от дождя, если они поторопятся. Но надежды не оправдались. Хлынул ливень и сразу залил все окрестности – настоящий потоп! Участники экспедиции, промокшие до нитки, еще ускорили шаг. Однако жаловаться не приходилось! Успех превзошел все ожидания.

XI

За несколько недель до этих событий из столицы прибыл в Фон-Паризьен какой-то делец и купил, не торгуясь, большой дом у самого рынка. Это не привлекло особого внимания. Однако при виде серьезных переделок, которые там затеяли, жителям стало любопытно, что это означает? Старое здание выкрасили заново, двор вычистили и наняли сторожа. Но так как дело на этом остановилось, люди постепенно потеряли интерес к дому. Каково же было их удивление, когда, проснувшись в одно прекрасное утро, они заметили, что дом открыт, а у подъезда стоят четыре огромных грузовика и три джипа: очевидно, приехали хозяева. Под галереей четверо белых и щеголеватый молодой мулат руководили рабочими и шоферами, переносившими мебель.

Соседи потоптались на улице и тут же поспешили разнести эту новость. Белые люди привезли письменные и обеденные столы, шкафы, этажерки, полки, ящики для картотеки, узкие железные кровати и быстро все расставили по местам. Немного позднее выяснилось, что белых приехало шесть человек – появилось еще двое. Теперь уже семь пар челюстей (считая и напомаженного мулата) усердно жевали ароматическую резинку. Кроме седеющего верзилы с загорелым, словно дубленым, лицом, остальные белые были совсем еще молодые люди, сероглазые или голубоглазые, белобрысые или темно-русые, с розовыми, как ломтики ветчины, щеками, все в шлемах цвета хаки.

Вертюс Дорсиль высказался вполне определенно: новые американцы не походят на тех белых, которых привыкли видеть в Фон-Паризьене. По всему видно, они сыновья богатых родителей, настоящая blue-blood[75]75
  Голубая кровь (англ.).


[Закрыть] свободной Америки, молодцы, которые хотят окопаться в уютной маленькой стране, пока благородные простофили, разные бэбиты, джоны и брауны, проливают кровь на Батане, на Окинаве, гибнут в воздушных боях над Берлином. Но что поделаешь? Ведь люди нужны и для того, чтобы вести войну на экономическом фронте, загорая под тропическими лучами солнца на каком-нибудь благословенном острове, полном цветов, птиц и последователей водуизма! Выдвигая лозунг свободного предпринимательства, они понемногу прибирают к рукам дяди Сэма последние экономические плацдармы, еще занятые в Латинской Америке незадачливыми союзниками звездного флага. Бог даровал Джиму Кроу конституцию, обеспечивающую ему небывалый в истории way of life[76]76
  Уровень жизни (англ.).


[Закрыть], даровал Манхаттан, города-спруты, изумительный штат Нью-Мексико, Дальний Запад и прочие арены деятельности... Более того, господь позволил ему возделывать двадцать райских садов, опекая двадцать прекрасных республик. Добрые христиане-янки с фарфоровыми глазами приехали в то утро от имени мистера Феннела, чтобы разводить в окрестностях Фон-Паризьена каучуконосы, именуемые по-латыни Cryptostegia, и передать местным негритятам горячий привет от статуи Свободы. Итак, для вящей славы господа бога щедрые американские предприниматели станут вкладывать капиталы в гаитянские земли, а коренные жители – так уверял, по крайней мере, президент Леско – будут снимать обильный урожай долларов, воздавая хвалу дяде Сэму, который только и думает, как бы оказать помощь экономически слабым странам.

Нет более дурацкой, более мучительной роли, чем роль мамаши взрослых сыновей! В то время как весь поселок с любопытством обсуждал злободневные события, Леони Осмен, схватившись руками за голову, вопрошала небо, какое же проклятие тяготеет над ней. После всех треволнений и забот, которых ей стоил преподобный Диожен Осмен, чудить теперь стал Эдгар: он требовал, чтобы мать готовила сода-виски, сливы в спирту, соленые сухарики, маслины, кока-кола и разные противные напитки, которые любят гнусавые племянники богатейшего дяди Сэма. И она делала все это с отчаянием в сердце, ожидая той минуты, когда ей придется хоронить кого-нибудь из близких... Ибо теперь было ясно, что в доме надо ждать покойника.

Да и вообще Леони не любила янки, обвиняя их не только во всех смертных грехах, но и в том, что от них пахнет кардамоном...

Но мартовскому ветру наплевать на американцев. Он порхает, унося на своих крыльях тысячи золотых блесток цветочной пыльцы, и ласково теребит платья на молодых крестьянках, которые идут по улице крупным размеренным шагом, оставляя за собой запах свежей травы и фруктов, а зубы их сверкают во рту, как перламутровые зернышки в спелых плодах гойявы. Пестрая черепашка, плавающая в небольшом бассейне, куда поставили охлаждать бутылки кока-кола, вытягивает зеленоватую пятнистую шею и, открыв пасть, блаженно пускает пузырики у самой поверхности воды. На огромном синем небе нет ни пятнышка, оно ясное, прозрачное, вогнутое, как блюдо из китайского фарфора. Рой мух – этих неутомимых балерин – жужжит над деревянным подносом торговки сластями, которая стоит на углу улицы и предлагает прохожим плиточки желтого сахара, благоухающие мятой и анисом, подтаявшие на солнце леденцы и нугу из арахиса и ророли. Ну что же вы, добрые люди? Пусть в это знойное утро зазвучит ваша песня, звонкая боевая песня!

В Гантье, в Бонне, Тер Сале и Балисаже – повсюду без конца толковали об исчезновении водуистских реликвий. Комментируя слухи, которые распространились по всей равнине до самых озер, столичная газета писала, что, по мнению крестьян, произошло подлинное чудо. А это уже было смелостью со стороны трусов, которые пугаются собственной тени и слово боятся сказать вразрез с мнением официальных кругов. Но черт возьми! Разве наш народ заставишь молчать! Люди говорили, конечно, шепотом, но говорили обо всем, все обсуждали, и атмосфера в стране накалялась, росло недовольство против непогрешимого католического духовенства и правительства благодетеля Леско.

Итак, по Гантье прокатился громовой хохот. Но горсточке фанатиков, окружавших священника Диожена Осмена, было не до смеха. Страх обуял Ноэми Дюплан, Эфонизу Фонтен и других святош, которые бросились в крестовый поход ради вящей славы матери-церкви. Поговаривали, будто брат Сираме отправился на Центральное плоскогорье, чтобы совершить искупительный обряд, который поможет ему очиститься и вернуть себе сан жреца. Ни один из участников похода против хунфоров не избегнет мести брата Сираме, – уверяли в округе.

Преподобный отец Диожен Осмен стоял на коленях в своей спаленке и, закрыв лицо руками, молился. Он был сражен. Конечно, он не верил в чудо, но велико все же могущество нечистого! Никто из сторожей так и не мог рассказать толком, что произошло в ту ночь. Все они уверяли в один голос, будто ни на минуту не смыкали глаз. А один из жандармов поведал под большим секретом кое-кому из знакомых, что незадолго до дождя он видел, как посыпалось множество молний на дом священника и огненный шар пронесся по церковному двору. Его приятели и он сам были ослеплены. Тут они услышали звон цепей, какой-то непонятный скрежет, затем хлынул ливень и все затопил кругом. Сторожа оставались под галереей все время, пока бушевала непогода. Когда же дождь прекратился, во дворе не оказалось ни одного священного предмета.

Что станется с кампанией отречения после такого удара? Кто осмелится пойти теперь против храмов водуизма? Между Диоженом и его матерью произошла ужасная сцена. Ведь Леони давно предсказала ему самые страшные кары. Боже, как тяжело носить сан священника! Диожену было плохо, голова у него кружилась. А вместе с тем надо было казаться спокойным и вселять мужество в тех, кто с надеждой взирал на него!

Диожен со стоном склонился перед маленьким медным распятием, с которого грустно смотрел на него Христос. В дверь постучали, Амели Лестаж принесла письмо. Диожен проворно вскочил на ноги, желая скрыть свое смятение. Письмо было от архиепископа. Диожен подошел к окну, отворил его, чтобы в комнате стало светлее, стремительно разорвал конверт и стал читать послание своего пастыря.

Госпожа Дюперваль Гийом, хитрая мулатка, у которой все пальцы были унизаны кольцами, объезжала своих фермеров и издольщиков. Некоторые из арендаторов еще не внесли причитающуюся ей долю, а г-жа Дюперваль слыла еще более алчной, чем ее супруг, не зря прозванный коршуном. Она решила удостовериться лично, как идут дела, и присмотреть за уборкой урожая. Скотина нагуливает жир не от ухода скотника, а от взгляда хозяина, гласит пословица. Слух о том, что г-жа Дюперваль совершает свой объезд, опередил молодую быстроногую кобылу этой чертовой бабы. Вот почему Инносан Дьебальфей был сам не свой. Конечно, пройдоха хозяйка прекрасно знает, какой урожай дает в среднем обрабатываемый им участок земли, но Инносану все же ничего не стоило утаить несколько корзин зерна. Корзина хозяину, корзина фермеру – таков обычай. И плевать на мнение добропорядочных людей! Разве эти люди, выдающие себя за праведников, пахали и перепахивали землю на протяжении трех-четырех поколений? Пусть себе болтают, язык-то ведь без костей. А я утверждаю, что зернышко проса или плод иньяма родятся лишь благодаря тому, что были обильно политы потом, и если Инносан заслуживает виселицы за свой грешок, то, скажите, какому наказанию следует подвергнуть бездельников, которые, ссылаясь на клочок бумаги, разыгрывают из себя оскорбленных Шейлоков? Одного взгляда на г-жу Дюперваль было достаточно, чтобы сказать с полной уверенностью: эта дама никогда не сидела без хлеба; долгие годы она дочиста обирала крестьян, между тем как под старость у Инносана и его верной Клемезины почему-то совсем скрючило руки и ноги.

Итак, Инносан спешно отправился в поле. Г-жа Дюперваль нашла его за работой, он был весь в поту и тяжело дышал, склонившись над грядкой. Он притворился, что не заметил хозяйку.

– Как дела, Инносан?.. Говорят, урожай в этом году на славу!..

– Ай, ай!.. Кто это? Никак госпожа Дюперваль? Прошу прощения, сударыня, зрение у меня совсем ослабло, вы же знаете! Болезни совсем доконали вашего несчастного Инносана!.. То ревматизм, то лихорадка!.. Но, бог мне свидетель, я работаю мотыгой не хуже какого-нибудь юнца!.. А не приехал я к вам только потому, что был болен. До чего же не везет Инносану Дьебальфей!.. Ах, госпожа Дюперваль! Помните, как я учил вас кататься верхом? Вы были тогда совсем махонькая... Вы, верно, уже забыли своего черного мула, которого так любили когда-то?

Довольно болтовни! Каков нынче урожай маиса и проса? Сколько мер гороха удалось собрать? И хотя Инносан извивался ужом, г-жа Дюперваль ни на минуту не отставала от него. Она притащила его обратно к хижине, и там состоялся дележ. Он был произведен с величайшей точностью, несмотря на увертки старого негра. Всякий раз, как он заговаривал о ревматизме, г-жа Дюперваль вспоминала о сладких бататах, а стоило ему сослаться на брата Сираме, как она требовала зеленых бананов. Она заставила отдать сполна причитающуюся ей долю. Инносан утаил самую малую толику. Когда все было закончено, хозяйка потребовала кофе, и Ивроза поспешно принесла угощение на самом своем красивом подносе. Клемезины не было дома: она ухаживала за Рен Алисме, которая уже третий день никак не могла разродиться. Ивроза с удовольствием слушала истории, которыми Инносан потчевал достойную дочь покойного нотариуса Невера Эрмантена, – упокой дьявол душу этого балагура и мошенника! Видя, что обычаи соблюдены, г-жа Дюперваль стала много ласковее с Иврозою, своей крестницей. Она посадила к себе на колени отпрыска Ликонсии, подруги Меристиля Дьебальфей, и потрепала по щеке Ришелье, малыша Ваннеса и Элисии.

В разговоре выяснилось, что утром в Фон-Паризьен прибыли белые люди. Инносан насторожился и стал жадно расспрашивать г-жу Дюперваль, но она толком ничего не знала. Инносан извинился – он должен ненадолго отлучиться: его рыжий жеребец куда-то запропастился. Ивроза угостит, как подобает, свою крестную мать. С этим проклятым жеребцом никогда нельзя быть спокойным! Он может забежать бог знает куда, и потом неприятностей не оберешься. По правде говоря, Инносану наскучило смотреть на толстую шею своей кумы и до смерти хотелось первому сообщить соседям новость о прибытии белых «мериканов». Святой Георгий! Что делается!

Рен полулежала, вытянув ноги, на самодельном кресле и цеплялась за двух поддерживающих ее женщин.

– Тужься, ну же! – говорила ей время от времени старуха Дада.

Соседки хлопотали возле роженицы, которая протяжно стонала, окруженная тазами и ведрами с горячей водой. Вот уже третий день как подруга Олисма трудилась что есть мочи. Казалось, все хорошо складывается для супругов. Олисма сдал заготовленный им лес агенту ГАСХО Луи Балену, в то время как другие поставщики еще не покончили с рубкой. Конечно, он не получил за лес ту цену, на которую рассчитывал. По словам г-на Балена, цены на лес упали, так как американское правительство сократило экспортную квоту на гаитянский сахар. Олисма все же выплатил свои долги Вертюсу Дорсилю и богатому крестьянину Жозельену, давшему ему взаймы в прошлом году пятнадцать гурдов. Будущий папаша сплел красивую тростниковую корзину. Если положить в нее тюфячок, набитый мхом, получится великолепная колыбель для младенца, который должен появиться на свет. Олисма купил – это было верхом роскоши – стол красного дерева, четыре хороших стула и четыре новых кувшина, он мастерски починил супружескую кровать, и на нее постелили две толстые тростниковые циновки и добротную простыню из сиамской узорчатой ткани. Ложе было готово, оставалось положить на него Рен, как только она разрешится от бремени.

Дада беспокоилась. В самом деле, Рен обессилела и уже не слушала увещеваний кумушек, убеждавших ее тужиться. Здесь собрались Клемезина Дьебальфей, Майотта Дессен, Сор Атема Силабер и Маринета Пьер-Шарль. По требованию Дада, Сесилия Плювиоз только что принесла настой драконника. Супруга Буа-д’Орма заставила Рен выпить несколько глотков этого снадобья и вновь стала растирать ей живот,

В комнату попробовал проскользнуть Олисма. Женщины выгнали его с громкими криками. Всем известно, что присутствие мужа приносит несчастье роженице. Прочь отсюда! Олисма пришлось подчиниться, и он вновь зашагал по двору.

Рен не было лучше. Она все больше слабела.

– Тужься, милая!.. – кричала Дада. – Хорошенько тужься!

Клемезина многозначительно посмотрела на Дада: Рен потеряла сознание. Дада бросила на пол бутылочку с пальмовым маслом и начала бить роженицу по лицу.

– Трите ей живот! – приказала она.

Маринета Дессен повиновалась, и ее руки стали беспорядочно растирать живот Рен. Вскоре Рен застонала и открыла глаза.

– Дайте ей глоток рома! – крикнула Дада.

Молодая женщина выпила.

– Где Олисма? – прошептала она. – Я хочу его видеть...

У Рен опять закатились глаза. Дада наградила ее несколькими пощечинами.

– Не вздумай и впрямь сыграть со мной такую шутку. Тужься!

Рен изнемогала. Она грустно улыбнулась.

– Олисма... – прошептала она.

Дада приняла героическое решение.

– Принесите мне горящую головню!

Маринета Пьер-Шарль вихрем вылетела из комнаты и вернулась с головней в руках. Дада схватила ее и встала за спиной роженицы.

– Тужься, милая! – крикнула она и дотронулась головней до бедер Рен.

Рен дернулась и принялась отчаянно тужиться. При каждом прикосновении головни она напрягалась изо всех сил. Но все было напрасно: роженица совсем обессилела.

– Олисма... – прошептала она еще раз.

Она улыбалась. Время от времени Дада дотрагивалась до нее горящей головней. Но роженица уже не двигалась.

– Тужься, милая! – кричала Дада.

Клемезина вытерла холодный пот, струившийся по лицу Рен. Затем, взглянув на Дада, она грустно покачала головой.

– Мне кажется, можно перенести ее на кровать. Теперь ей уже ничем не поможешь.

Рен продолжала улыбаться. Дада перекрестилась и закрыла ей глаза.

– Позовите Олисма, – тихо сказала старуха.

Рен перенесли на кровать.

Олисма появился на пороге. Он вопросительно взглянул на женщин. Они, словно по уговору, опустили головы. Он подошел к Рен и прикоснулся губами к ее лицу. Побледнел и вытер лоб тыльной стороной руки. Вдруг Олисма заревел как раненый зверь и бросился вон из комнаты. Старый сплетник Инносан, явившийся, чтобы сообщить новость о приезде «мериканов», отскочил в сторону. Он с удивлением посмотрел вслед Олисма, мчавшегося по двору. Затем старик смело вошел в спальню. Он молча взглянул на Рен, лежавшую на кровати, на заплаканные лица женщин, на царивший кругом беспорядок.

– Инносан... сходи за Буа-д’Ормом, – обратилась к нему Дада.

Атема Силабер первая начала причитать по покойнице:

– Айе! Боже мой, боже! Мама!.. Померла наша Рен, дорогие друзья!..

Не так-то скоро отыскали Олисма Алисме. Он укрылся у себя на поле и, лежа ничком, плакал навзрыд. Его привели домой. Олисма увидел собравшуюся толпу, среди которой выли и стонали плакальщицы. Вот уже час как отец Буа-д’Орм заперся в спальне наедине с трупом. Адила Корбей, мать Рен, ждала Олисма во дворе.

– Когда приходит смерть, нельзя оставаться в ссоре, дитя мое, – проговорила она, раскрывая объятия. – Рен была бы недовольна нами... Мы уже давно знаем тебя, Олисма... Теперь я поняла, какой ты хороший человек. Мы виноваты перед тобой и признаем это в присутствии всех соседей. Прости нас... Ты дал счастье Рен. Не твоя вина, что все кончилось... Я потеряла дочь, но, если ты согласен, с сегодняшнего дня у меня будет сын...

Олисма бросился в объятия старухи, и они заплакали, крепко прижавшись друг к другу. Жюстен Корбей, отец Рен, привлек их к себе и усадил на скамью. Он обхватил за плечи Олисма. Старик Жюстен не плакал – нередко возраст и испытания долгой жизни осушают глаза, смягчая, однако, сердце. Вид у старика был суровый, в лице ни кровинки. Соседи перешептывались. Все были опечалены, но как не обсудить прибытие «мериканов», собравшихся обосноваться в здешнем краю? Ведь люди хорошо знали, на что способны эти пришельцы.

Вскоре из хижины вышел отец Буа-д’Орм. Взгляды всех присутствующих обратились к нему. Он держал завернутый в белое сверток. Он подошел к Олисма и положил свою ношу к нему на колени. Олисма вскинул голову и посмотрел на главного жреца. Раздался слабый крик... Олисма поспешно склонился над свертком и развернул его. Показалось сморщенное личико: младенец гримасничал и пищал.

– Он жив! – закричал Олисма.

Молодой отец принялся неистово плясать, потом, взглянув на безмолвных соседей, замер на месте, побледнел от смущения и передал ребенка Адиле Корбей. Затем он присел на корточки и безудержно зарыдал.

Вот уже по меньшей мере пятый раз, как отец Буа-д’Орм освобождал от бремени умершую вовремя родов женщину, совершая это чудо благодаря своему искусству и познаниям, свойственным близким к природе людям. Молодежь слышала молву о чудодейственной силе главного жреца, но никогда еще не видела ее проявления. На этот раз старики и те были потрясены. Согласно обычаю, не полагалось хоронить роженицу вместе с плодом. Редко встречались люди, умевшие избавлять покойницу от бремени естественным путем, но никто никогда не слышал, чтобы ребенок при этом остался жив.

Теажен Мелон прибежал запыхавшись к генералу Мирасену. Тот как раз чистил охотничье ружье «Анри», подобного которому, по его словам, не было в целом свете. Генерал Мирасен усердно совал длинный шомпол в дуло ружья. Жуазилюс, его слуга и крестник, сердито обмахивал генерала куском картона – рекламой, на которой была изображена glamour-girl[77]77
  Роскошная женщина (англ.).


[Закрыть] с соблазнительными бедрами – посланница одной из бесчисленных фирм, орудующих в краю индейцев сиу. Жуазилюсу всыпали по первое число гибкой лозой кружевного дерева за то, что он прогнал нищего со двора... Этим и объяснялась его ярость, с трудом сдерживаемая страхом наказания. Плевать! Он отомстит при первой возможности своему крестному! Насыплет щетины в его постель, подмешает перцу к нюхательному табаку, спрячет его ночные туфли, будет изводить старика, пока не надоест, отвечая на каждую взбучку какой-нибудь каверзой. Вот чертов мальчишка!

– Знаете, что мне рассказали, генерал Мирасен? – спросил, входя, Теажен.

– Дорогой мой, я не ребенок и не люблю загадок!

– Что с вами, геал Мирасен? Вы не-нервничаете?.. Вот в чем дело... Мне ска-сказали, что люди видели Кармело...

– Кармело?

– Да... Ка-Кармело, вашего кре-крестника!

– Моего кре-крестника?

– Что это? Вы совсем впали в детство, геал Мирасен!

– В детство?.. Вы рехнулись, Теажен!.. У вас ум за разум зашел!

– Не сердитесь, геал Мирасен! Я говорю о Ка-Кармело, моем сыне и вашем кре-крестнике…

– Кто же вам рассказал о Кармело?

– Одна здешняя дама, которая ездила в Порт-о-Пренс...

– До чего же вы простодушны, Теажен!.. В вашем-то возрасте! Вы позволяете обирать себя здешним красоткам!.. Эта особа просто хотела заморочить вам голову и вытянуть у вас денежки! Все знают вашу слабость к женскому полу, Теажен!..

Они перебранивались еще некоторое время. Теажен, казалось, был и в самом деле уверен, что Кармело, его сын, от которого он долгие годы не имел никаких известий, работал начальником плотников в столице. Так, по крайней мере, уверяла дама из поселка.

Радость, охватившая окрестных жителей после «чудесного» исчезновения трофеев преподобного отца Диожена, была недолговечной, и, несмотря на радужные надежды, вызванные вероятным провалом кампании отречения, приезд в Фон-Паризьен белых «мериканов», безвременная кончина полевого цветочка – Рен Алисме и, наконец, грубое бахвальство жандарма Жозефа Будена – все это набросило черную тень на проказницу-весну, которая не оставляла в покое природу, вызывая повсюду бурное цветение. Всякий раз, когда солнце достигает точки весеннего равноденствия, для всего живого наступает обновление, но в этом году, хоть кровь у людей и кипела, на сердце была гнетущая тяжесть.