Текст книги "Собиратель автографов"

Автор книги: Зэди Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 23 страниц)

ГЛАВА 2
Йесод, или Основание [11]11
  Йесод (основание) – согласно каббале девятая из десяти сфирот (сефирот), эманаций Бога; основа всех действующих сил в Боге.


[Закрыть]

Знаменитая фраза номер один Мухаммед Али – иудей Безделушки, снимающие стресс, в сравнении с воронками• Договоренность с Адамом и фунтовая купюра• Знаменитая фраза номер два • Бог и Гарбо• Автограф Китти Александер • Джозеф объясняет, как иудеи относятся к тому, что предметы переходят из одной субстанции в другую

1

Дома Алекс Ли собрался с силами и начал копаться в своем тряпье. Если предмет одежды не пах дурно, он его надевал. Особенно не заморачивался, потому что в таких случаях, как ни старайся, результат будет один и тот же. Все, что он носил, выглядело так, будто было брошено ему разгневанной подружкой; кое-что он помнил по прошлому вечеру, а кое-что не мог узнать.

Надев один носок, он запрыгал по комнате, поднял и положил на стол перекидной календарь Ассоциации собирателей автографов и стал его изучать. Двенадцатое февраля. Внизу страницы – фото актрисы Сандры Ди. Мило улыбаясь, она сообщала о себе два факта: «Мое настоящее имя – Александра Зак! Я стала моделью в тринадцать лет!»

Алекс перелистал календарь дальше. Шестнадцатое февраля – актриса Долорес дель Рио. Семнадцатое – актер Питер Лауфорд. Алекс остановился на восемнадцатом февраля – самой перспективной дате. С листка смотрел Арчибальд Лич, в безупречном костюме гольфиста, выпятив свой божественный подбородок навстречу камере. Такой красавчик, что глядеть тошно. Словно изрекает: «Все мечтают быть такими, как Кэри Грант [12]12
  Настоящее имя американского актера Кэри Гранта (1904–1986) – Арчибальд Лич. Он родился в Бристоле, Англия.


[Закрыть]. Даже я хочу на него походить».

Внизу рукой Алекса было приписано:

Начало – в полдень.

Вещицы рок-музыкантов и кинозвезд.

3 часа дня. Старый Голливуд.

Зазвонил телефон. Если Алекс не видел аппарата, то всегда начинал паниковать. Теперь он бросился искать очки, а потом стал судорожно их надевать, пристраивая дужки, пока они не стали паиньками и не легли на уши как надо.

– Да? Да, алло?

– Тандем, – сказал женский голос, – я так понимаю, ты взял трубку. Наконец. Такой хороший у тебя голос по телефону. Хоть «Оскара» давай. Ох, и я все еще жива?

Алекс открыл было рот для ответа, но звонившая уже отключилась.

–  Эстер? – крикнул он в пустоту.

Попытался тут же перезвонить по одному из ее номеров. Но за Эстер, случайно или намеренно, везде отдувался автоответчик, а потом следовали ужасные гудки. Они снова наполнили Алекса страхом. Казалось, он был единственным человеком на земле, который так их воспринимал. Он не переваривал никакой театральщины. А сообщения на автоответчиках оставляли только актеры. Домашнему телефону Эстер он ничего не ответил. Мобильнику сказал: «Нет, послушай, все дело в том, что мне правда сейчас надо идти по делам». Но это были просто мысли вслух.

Из глубин платяного шкафа Алекс достал кожаную сумку для книг. Он был Собирателем Автографов. Эта работа состояла из трех частей. Собственно поиск. Торговля. Проверка подлинности. Первые две говорили сами за себя, а что касается третьей, то приходилось объяснять людям, в чем ее суть. Бывало, на вечеринке, когда все танцевали, он пытался втолковать какой-нибудь подвыпившей гостье, чем занимается, а она, прислонившись к холодильнику, презрительно и непонимающе на него посматривала. Вот был бы он адвокатом, врачом, журналистом, даже пожарным… Любая всем известная профессия произвела бы на нее совершенно другое впечатление. Но младший информационный консультант, помощник технического администратора…Все эти названия для нее были пустым звуком. Не говоря уже о чем-то более причудливом. Ну и как ей объяснить, что люди платят ему деньги только за то, что он изучает какие-то старые бумажки с подписями и высказывает свое мнение – подлинный это автограф или подделка. И ей не было никакого дела до того, что это большое мастерство, искусство. А как же иначе назвать умение отличить настоящую подпись актера Сиднея Гринстрита, со всеми ее драгоценными изгибами, от одной из многочисленных секретарских царапулек (подделок, состряпанных его помощницей Бетти)? Разве не подлинное мастерство с первого взгляда распознать, где настоящая подпись президента Джона Кеннеди, а где – лишь стандартный отпечаток воспроизводящего факсимиле автопера? И разве не искусство обвести вокруг пальца профана? Но попробуй объясни все это пьяненькой красотке. Что Алекс Ли – Собиратель Автографов, истинный. Правда звучит не очень. Что-то вроде мелкой сошки, или знахаря, или раввина, чуть ли не летающей обезьянки. Точно мелочь, если не вдуматься хорошенько.

Большую часть своей работы Алекс делал не выходя из дома, а когда его покидал, брал с собой сумку. Теперь он положил ее на стол и открыл. В многочисленных кармашках и отделениях лежали аккуратно упакованные в пластиковые папочки автографы актеров Элизабет Тейлор, Вероники Лейк, Джин Тирней и Джеймса Мэйсона, певицы Розмари Клуни и бродвейского танцовщика Жюля Маншина. На этот раз он положил в сумку наряду с ее обычным содержимым каталог аукциона, несколько интересных фотографий (модель Бетти Пейдж, Мэрилин, Джейн Мэнсфилд, еще кое-кто) для одного покупателя, которого надеялся встретить на аукционе, частные письма Давида Бен-Гуриона к его портному, банан и заумный русский роман, который все время таскал с собой без намерения когда-то его прочесть до конца.

Зазвонил телефон.

– С тобой все ясно, – послышался раздраженный голос Адама. – Ты утратил право на мою или еще чью-то дружбу. Выдал, как низко ты пал. Вот к чему приводит антиобщественное поведение, Алекс. Вот результат.

– Адам? Ада-а-м! – воскликнул Алекс. Голос друга и днем, и ночью звучал для него сладкой музыкой.

– Нет, ты послушай. Я на полном серьезе. Два факта, и они говорят сами за себя. У нее сломан палец, указательный. И следы на шее – ее душили. Шея– ты представляешь, что со мной было, когда я ее увидел? Это твоя подруга. И моя сестра.

– Погоди-ка… Эстер? Она ничего мне не сказала.

– Потому что не желает с тобой разговаривать. А вот я желаю, хотя сам не понимаю почему.

– Сделай одолжение.

– Сейчас сделаю. Но сам в ответ кое-что хочу получить. Во-первых, верни мне кассету «Девушка из Пекина». Ты ее уже две лишние недели держишь. Сам прекрасно можешь купить себе копию. Вдруг у меня еще кто-то ее попросит посмотреть? Во-вторых, ты должен сию же минутупозвонить Эстер и сказать ей… не знаю. Что ты ее пальца на ноге не стоишь. И третье. Ты сейчас же пойдешь к врачу, потому что это у тебя какая-то ненормальная аллергическая реакция, Тандем. Я имею в виду настоящеговрача, а не какого-нибудь выпендрежника из Чайна-тауна. Алекс, – вздохнул Адам, – ты меня достал. Тот вечер был посвящен религии. А ты устроил из него цирковой бенефис. Но не все в этом мире существует для прихотей Тандема. Ты не пуп земли. В этом фильме, который мы называем жизнь, есть и другие актеры, кроме тебя. Алекс? Алекс?

– Здесь я. Слушаю.

– Ты так меня напугал, дружище. Джозеф сказал, что, когда увидел тебя потом, ты совсем с катушек слетел, плел невесть что. А? Слышишь?

Алекс попытался с достоинством промолчать. Он читал об этом в романах, но сам прибегнул к такому приему впервые.

– Алло? Алло?А о машине ты не хочешь поговорить?

Алекс внутренне поежился, издав легкий стон. Машину они купили с Адамом на паях – пополам.

– Да-а… Не особенно.

– Ладно. И я не хочу.

– Угу. У-у-гу.

Адам что-то просвистел и добавил:

– Ох, Алекс. Я все понимаю, все понимаю. Не беспокойся, потому что я так же тебя люблю. Хотя я один такой остался. Фан-клуб из одного человека. Приходи ко мне в магазин попозже. Обещаешь? Тебе ведь все равно надо выбраться из дома на свежий воздух. Обещаешь? Все помнишь?

Алекс недовольно хмыкнул. Не любил он эти обещания. Все равно они яйца выеденного не стоили. По неписаному правилу, установившемуся между ними, память о его отце они старались не тревожить. Надо еще заработать право говорить о нем. Джозеф упоминал его имя очень редко. Рубинфайн же вообще о нем речи никогда не заводил.

– Значит, договорились, – подытожил Адам. – Приходи в любое время. Эстер не будет. Возможно, так и лучше, при нынешних делах. Нам надо кое о чем серьезно потолковать. Ты ведь знаешь, какой сегодня день? – И Адам положил трубку.

Алекс перекинул сумку через плечо и дотронулся до тех предметов, до которых всегда дотрагивался перед выходом из спальни: до фигурки Будды на столе, до подписанного Мухаммедом Али постера и старой фунтовой купюры, прикрепленной кнопками к косяку над дверью.

2

Зайдя на кухню, он щелкнул пятками и поклонился Грейс, которая стояла – в буквальном смысле слова, на двух лапах – у буфета, не то царапая его, не то пытаясь что-то стибрить. Алекс включил чайник и достал из шкафа фарфоровую бутылочку. Открыл небольшую пластиковую коробку с пахучими травами, и Грейс попятилась, пока не уперлась задом в шкаф. Алекс высыпал немного травы в бутылку. Добавил горячей воды. Это называлось «цзя и» – что-то вроде «весеннего чая», но черного как смоль. Отвратного вида и с отвратным запахом. Да и вкуса тоже не приведи Господь. Но это зелье способствовало очищению и лучшей работе легких,как утверждал доктор Хуань из Сохо. А у Алекса с легкими было неважно. Да вообще самочувствие не ахти какое. Он завинтил пробку и положил бутылочку в карман сумки.

Открывая дверь в гостиную, он наконец ясно вспомнил, как, будучи под сильным воздействием наркотика-галлюциногена, ехал на машине, с Эстер на соседнем сиденье. И врезался в ограждение возле автобусной остановки. Он не мог передать словами, как об этом сожалел. Да и кто бы стал его слушать? Он же не католик. Жил один. И не в первый раз он почувствовал, что ему не хватает общения. А жизнь похожа на воронку, через которую все – люди, события – утекает, может даже попутно очищаясь. И на что они все похожи? На шарики, которые вертят в руках для снятия стресса? Сделанные из эластичного материала, которого с каждым днем становится все больше и больше. И они твердеют, растут в размерах. Их число растет. Такое у него возникло ощущение. И в любом случае, именно такой он представлял жизнь католика. Как втягивающую все и вся воронку. Бедная Эстер!

Он пересек комнату и встал на колени перед телевизором. Вытащил кассету с «Девушкой из Пекина» из видика. Положил ее в сумку, и все у него внутри потеплело от счастья, стоило только взглянуть на обложку кассеты. С нее ему улыбались два прекрасных лица его любимой актрисы, звезды эстрады – Китти Александер [13]13
  На самом деле такой актрисы в Голливуде не было.


[Закрыть]. На первой фотографии, справа, она была одета как пекинская девушка – в китайский халат и шляпку. Глаза ее немного походили на его собственные, слегка монголоидные. Она потерялась на улицах Бродвея пятидесятых годов. А на левом фото та же девушка, но уже совсем другая, одетая как голливудская красавица, в облегающем вечернем платье, тонких белых перчатках, дорогих розовых туфельках, с падающей на одно плечо волной черных волос. Весь сюжет фильма состоял в ее превращении из той, что на правом фото, в ту, что на левом. Обложку кассеты следовало читать справа налево, как текст на иврите.

В пластике, покрывавшем кассету, обнаружилась прореха. Алекс просунул в нее палец и поводил им внутри, коснувшись сначала одной Китти, а потом другой. «Гражданин Кейн», «Броненосец Потемкин», «Унесенные ветром», «Дорога». Его удивляло, что так много людей – а положа руку на сердце, большинство людей – не осознавало, что мюзикл со сказочным сюжетом «Девушка из Пекина», снятый в пятьдесят втором году, – величайший фильм в истории кинематографа. Алекс осторожно положил кассету себе в сумку.

В коридоре он снял с вешалки и надел длинное непромокаемое пальто с погонами. Сегодня в нем он показался себя очень маленьким. Ему было двадцать семь лет. И сам себе он представлялся эмоционально недоразвитым, как все дети на Западе. О смерти и думать не хотел. К наукам относился с недоверием. Вдобавок ко всему любил, чтобы его развлекали. Взял за правило обсуждать собственные привычки вроде этой с самим собой, когда надевал пальто, – и подозревал, что дети и взрослые из стран третьего мира с их неразвитым самосознанием ничего подобного не делают. Его все еще повергало в легкий трепет, когда письмо адресовалось ему, а не его матери. Нагнувшись, он поднял с пола пачку почты и быстро перелистал счета. Снова счета, реклама пиццы, баланс банка, конверты из Америки с изображениями кинозвезд и президентов, брошюра о нарушениях эрекции, бесплатный пробник крем-пудры для воображаемой белой женщины, с которой он не спал.

3

Иногда он ходил по врачам-европейцам. Ему прописывали разные пилюли, средства и успокоительные процедуры («антистрессовые» – громоздкий неологизм, если угодно) – от прогулок на свежем воздухе и игры в мяч до таблеток всех цветов радуги. Годом раньше он ездил в Польшу. Гулял по тихим площадям Кракова, и у него слезы выступали на глазах, откликаясь на зов крови, перехватывало дыхание в кафе при звоне колоколов, поминальном звоне по безвозвратно утраченному, чему он не мог даже дать название. У таблеток был побочный фаллический эффект. Каждая пара женских ножек рядом причиняла ему бездну страданий. Его не покидала странная потребность – стремление оплодотворить всех дам в этой стране. Проходя по улице неподалеку от Освенцима, он увидел огромное облако цветочной пыльцы – по крайней мере, сам он решил, что это пыльца, и пошел прямо на нее, но то был осиный рой. Будучи молодым человеком из Маунтджоя, во всех отношениях современным, он и подумать не мог, что темное облако на его пути может представлять какую-то опасность. Все увиденное он описал в стихотворении – втором за двадцать семь лет жизни. Оно получилось не очень удачным. А окажись он на одной из польских площадей году этак в 1750-м? В тяжелых башмаках и шляпе, напичканный идеями Просвещения и подпоясанный толстым ремнем с золотой пряжкой? А если бы Рубинфайн попал в то время? Или Адам? Джозеф? «Я видел лучших людей моего поколения… спешащих занять местечко в индустрии развлечений» [14]14
  Перефразированная цитата из поэмы Алена Гинсберга (1926–1997) «Вопль». В оригинале: «Я видел лучшие умы моего поколения, повергнутые в безумие, бесстыдно обнаженные, плетущиеся по негритянским кварталам…».


[Закрыть].

Зазвонил телефон. Трубка на лестничной площадке была без провода – радиотелефон, Алекс взял ее и стал ходить взад-вперед по коридору, как молодой папаша с хныкающим малышом, ожидая, что он запищит снова или замолчит. Но он не замолкал. Пройдясь три раза туда-сюда, Алекс оказался у самой входной двери и остановился. Посмотрел на нее. Крутанулся и посмотрел снова. Поводил пальцем по желобку в неокрашенной древесине. Телефон продолжал звонить.

4

Собирать автографы было делом непростым, с сюрпризами. Неожиданно для Алекса ему пришлось как бы охотиться на некоторых женщин. Звезды, которые с легкостью раздавали свои драгоценные автографы, имели немного поклонников. А им хотелось, чтобы перед ними благоговели. Но если кумир толпы часто мелькал на публике, из кожи вон лез, чтобы его не забыли, он только терял популярность. Например, подпись актрисы Джинджер Роджерс оказалась совсем не такой ценной, как можно было подумать. А все потому, что она раздавала автографы направо и налево. Держалась запросто. Запанибрата с кем попало. Долго себя упрашивать не заставляла. Стала, так сказать, общей собственностью. Ну и ее подпись оценивалась соответственно.

Непросто обстояло дело с Гретой Гарбо. Если уж она решалась прикоснуться пером к бумаге, то чаще всего подписывалась псевдонимом – Харриет Браун. Гарбо словно хотела озадачить свой банк. Пусть ищет все до последнего подписанные ею и еще не оплаченные чеки. Свое известное всем имя она нигде не ставила, даже на расписках. Поэтому автограф Гарбо, на любой бумажонке, стоил около шести тысяч фунтов. А Китти Александер подписывалась еще реже. Работать с ней, невидимой, как Иегова, было очень трудно. Жила она затворницей, и ее за это недолюбливали и даже иногда забывали, потому что людям не нравится, когда их ни во что не ставят. Но Собирателям Автографов свойствен мазохизм – в отличие от простых смертных, склонных к садизму, – и такая надменность их только заводила. И Собиратели всегда помнили Китти. Для них безвременная кончина человека часто означала хороший бизнес, а потому их интересы нередко перекликались с интересами серийных убийц и киллеров, всякое большое несчастье лило воду на их мельницу. Первый муж Монро [15]15
  Первым мужем Мэрилин Монро был Джим Догерти. Их брак продолжался с 1942 по 1948 г. Джим был старше Мэрилин на 5 лет, и она звала его «папочка». Он работал на авиационном заводе «Локхид», потом его призвали на флот. Позже он стал детективом.


[Закрыть], третий человек на Луне [16]16
  Чарльз Конрад (1930–1999), американский астронавт, командир «Аполлона-12».


[Закрыть], пятый битл [17]17
  Место «пятого битла» в разное время занимали: Пит Бест, первый барабанщик группы, оттесненный Ринго Старром; Стюарт Сатклифф, умерший в Гамбурге в 1962 г.; Джордж Мартин, их продюсер; Брайан Эпштейн, менеджер группы. Были также «лжепятые» битлы, например футболист Джордж Бест.


[Закрыть]. В общем, Собиратели отличались специфическими вкусами. И в этом специфическом мирке автограф Китти Александер долгое время считался одной из самых ценных каракулин. Большинство Собирателей искали-искали его, и в конце концов у них опускались руки. Но только не у Алекса. Едва ему исполнилось четырнадцать, он начал бомбардировать посланиями фан-клуб Китти в Манхэттене. Писал каждую неделю и никогда не получал ответа. Попробовал посылать письма на другой ее адрес в Нью-Йорке – результат был тот же. Приходили только отписки за подписью президента фан-клуба. Через пару лет они заполнили целый ящик стола. Но теперь Алекс обнаружил, что над входной дверью его квартиры приколота, как декларация Лютера [18]18
  В октябре 1517 г. Мартин Лютер (1483–1546) вывесил на двери дворцовой церкви в Виттенберге свои 95 тезисов об индульгенциях, чем, по сути дела, положил начало Реформации.


[Закрыть], открытка с четкой подписью Китти. И он силился понять, кто, как и зачем ее тут прикрепил. Он осторожно откнопил открытку и поднес ее к свету. Изящный росчерк пера. Подпись настоящая, или он не Алекс Ли Тандем. Он позвонил единственному человеку, который мог ему все объяснить.

– Алекс, – как обычно невозмутимо сказал Джозеф, – выслушай меня еще один раз. Ты не получил эту открытку от Господа Бога. И не по почте тебе ее прислали. Ты сам подделал ее, Алекс, когда был не в себе. Такое с каждым может случиться. Послушай меня. Она не настоящая, никогда не будет настоящей, и вообще ничего не случается только потому, что тебе этого страсть как хочется.

ГЛАВА 3
Нецах, или Вечность [19]19
  Нецах (вечность Бога) – в каббале седьмая из десяти сфирот, воплощает всепобеждающие и терпеливые силы природы.


[Закрыть]

Три раввина Проблема с книжным шкафом• Мир несовершенен • Секретная книга Алекса • Лилипуты Ребекки • Тойские вкусы Рубинфайна• Бетти Дэвис – иудейка

Темные деревья на фоне голубого неба – вязы. Сумасшедшие коробки, с полным скорби человеком в каждой, – «форды-мондео». Птицы – по большей части сороки. А высокий молодой человек с восточными глазами, бредущий по Маунтджой-роуд, не кто иной, как Алекс Ли Тандем. Он понял, что приближается к трем мужчинам, смотрящим в открытый багажник машины, и ему это не понравилось. Еще пара шагов – и они его заметят. Один из них – хорошо ему знакомый раввин. Где же спрятаться? Неподалеку виден магазинчик видеокассет Адама «Альфа и омега Голливуда», как разверстый зев пещеры среди домов. Еще ближе уличный туалет с механическими дверьми и незавидной репутацией. Но искать убежище уже поздно. Пути к отступлению отрезаны, и деваться некуда.

–  Алекс!

– Привет, Рубинфайн.

– Алекс, Алекс, А-а-лекс. Ну и денек сегодня выдался! Не денек, а подарок!

Алекс про себя мрачно подумал, что улыбка Рубинфайна этим утром больше похожа на гримасу и весь он какой-то перекошенный. Марк стоял, расположив ступню согнутой правой ноги на грани ПРАВОСУДИЕ маунтджойского памятника жертвам войны – огромного обелиска, на каждой из четырех сторон которого были выбиты слова ПРАВОСУДИЕ, МУЖЕСТВО, СЛАВА и почему-то УПОРСТВО, хотя самого Маунтджоя до 1952 года не существовало. Двое других, незнакомых Алексу людей стояли возле угла, где сходились МУЖЕСТВО и УПОРСТВО.

– Однако, – печально промолвил Рубинфайн, – даже в такой день не обходится без проблем.

Он по-женски положил руки себе на бедра. Странноватая привычка. Потом зевнул, слегка отвернувшись в сторону. Перед ним маячил припаркованный к тротуару «ситроен» с открытым багажником, словно зевающий задом наперед. Алекса охватила легкая паника. Он, хоть и стоял на улице, начал искать глазами табличку с надписью «Выход».

– Послушай, Марк, – сказал он. – То есть ребе Рубинфайн, знаешь что… У меня нет ни минутки времени. Иду к метро. Сегодня проходит один аукцион – а тебе известно, что это такое. Одни продают, другие покупают. Так что, если ты не возражаешь, я, пожалуй…

–  Алекс Ли! – изрек Рубинфайн. Родинка на его щеке дернулась, а вместе с ней скакнули вправо коротенькие, недавно отпущенные усики. Он вытянул руки вперед и чуть не схватил Алекса за щеки. На нем был длинный пиджак в мелкую клетку, с V-образным вырезом и отороченным зеленым шнуром воротником, и черные спортивные штаны. – Когда человек спешит, – продолжил Рубинфайн, словно читая Талмуд, – он прежде всего забывает о зубной щетке и о Боге.

После этих слов у Алекса голова пошла кругом. Что это выдает Рубинфайн? У него еще нос не дорос говорить афоризмами. Всего-то на три года старше него, Алекса. Едва четвертый десяток пошел. И только-то. Конечно, каждый вправе в свои тридцать с лишним лет цитировать что угодно, но выглядит он при этом как законченный идиот.

– А теперь, – пропыхтел Рубинфайн, – не вижу никаких препятствий, чтобы представить тебе двух своих друзей. Это рабби Дарвик и рабби Грин. Рабби Дарвик приехал к нам из Бруклина, из Нью-Йорка. А рабби Грина ты мог уже встречать. Он из Маунтджоя. Мы участвуем в конференции раввинов, в Грэнтам-Парк. Она продолжается неделю. Мы там обмениваемся идеями, учимся терпимости. – Рубинфайн усмехнулся в сторону Грина, которого, казалось, эта речь уже до смерти утомила. – Подойди и скажи «здравствуйте».

Дарвик, маленький, кругленький в своих слаксах, на вид совершенно обычных, нераввинских, выглядел таким же прогрессистом, как и Рубинфайн. Грин был ортодоксом, выше ростом, с жесткими курчавыми пейсами, бледнокожий и рыжеволосый, в строгом костюме и таллите [20]20
  Таллит(на идиш талес) – еврейское молитвенное облачение, особым образом изготовленное прямоугольное покрывало.


[Закрыть].

– Да-да, конечно. Я был неправ. Ребе Дарвик, – Алекс вытащил руку из кармана, – приятно с вами познакомиться. Ребе Грин… Я не уверен… мы не встречались? Должны были где-то… А может, нет?

Рабби Дарвик издал такой звук, будто проглотил что-то не то, прочистил горло и остался доволен этим обстоятельством. Рабби Грин что-то проворчал в знак того, что услышал Алекса, а тот, со свойственной ему прямотой, про себя назвал это хрюканьем.

– Алекс Ли, – объявил Рубинфайн, – у нас проблема. Ты нам не поможешь? – Рубинфайн качнул головой и улыбнулся. – Куда ты так спешишь? Кто-то продает автограф твоей Китти как-там-ее или еще что-то такое? Или улетаешь в космос?

Бедняга Алекс сжал в кармане руку в кулак:

– Во-первых, Китти Александер. Во-вторых, нет. Все ясно? Просто очень важный аукцион, и я уже опаздываю.

– Но Алекс Ли…

Выведенный из себя Алекс двинулся влево, но Рубинфайн перегородил ему дорогу. Алекс повернул направо, но опять перед ним вырос раввин. Две сороки над их головами взмахнули черно-голубыми крыльями, перелетая с голых веток одного дерева на другое, и в клювах у них не было ничего блестящего, драгоценного, даже стекляшки, что, вообще-то, случается с сороками редко. Смирившись с поражением, Алекс вытащил свою бутылочку и сделал добрый глоток.

– Хм-м, пахнет отлично. – Рубинфайн взял Алекса за локоть и подвел его к багажнику машины. – Вот. Видишь?

Это был роскошный книжный шкаф из красного дерева, в стиле георгианской эпохи. Он был дюймов на шесть шире багажника и лежал на боку рядом с машиной. Шкаф в багажник не влезет, сразу понял Алекс и сказал:

– Ребе, он великоват. Я имею в виду, он слишком большой.

Грин вскинул брови, словно услышал нечто новое для него. Следуя примеру Дарвика, он театрально свел раздвинутые пальцы рук в виде рамки и кивнул на шкаф. Рубинфайн наклонился и провел пальцем по одной из полок.

– Полагаю, надо положить его сзади… может, вплотную к переднему пассажирскому сиденью. Или… погоди-ка, погоди-ка… а как насчет твоей машины?

Алекс засунул руки поглубже в карманы. Итак, он попал по-крупному. Ну и что? Ну и ладно. Конверт с решением жюри вскрыт, и сейчас лучший актер получит премию.

Он сделал вид, что хочет уйти, но Рубинфайн схватил его за запястье:

– Алекс, я, естественно, слышал о вторнике. И я с тобой давно уже обо всем этом говорил. Ты знаешь два моих главных правила? Первое, – возвестил он, воздев кверху палец, – надо избегать любого мистицизма и любой теософии, придуманных разными старыми проходимцами. И второе: запрещенные вещества никому не помогают приблизиться к Богу. Я без конца втолковываю это Адаму. Разве я не прав? А теперь послушай…

– А почему ты читаешь лекции мне? – рассердился Алекс. – Читай их Адаму. Это его вещица.

– Я уже говорил, – повысил голос Рубинфайн, набычившись. – В лучшем случае это подделка тринадцатого века, Алекс, в лучшем случае. Шрифт, пробелы, вся эта мистика.Зохар – просто хороший роман, ни больше ни меньше. И он написан на одиннадцать столетий позже, чем говорят, понял? Почитай Шолема [21]21
  Рубинфайн имеет в виду Гершома Шолема (1897–1982), который, тщательно изучив Зохар, пришел к выводу, что эта книга написана в Средние века рабби Моше бен Шем Товом де Леоном. Именно поэтому Рубинфайн говорит: «…просто хороший роман».


[Закрыть], дружище. Да-да. В целом это подделка. В том же ряду стоят Саббатай Цви [22]22
  Саббатай Цви(1626–1676) – лжемессия, центральная фигура самого крупного в еврейской истории (после восстания Бар-Кохбы) мессианского движения. В 1666 г. заключен в тюрьму в Константинополе и после пыток принял ислам, как и некоторые его последователи.


[Закрыть], лохнесское чудовище, снежный человек…

Во время произнесения Марком этой маленькой речи на лице Грина появилось задумчивое выражение, как у размышляющего Бастера Китона в одном из немых фильмов. Он опустился на колени и положил руки на шкаф. Дарвик беспокойно постукивал ногой по монументу, хмуро косясь на Рубинфайна.

– Ребе, при всем моем уважении к вам и так далее, – наконец строго сказал он, – каббала вся пронизана тайной, мистикой. Безусловно, дело в том, что воспринять ее под силу только хорошо подготовленному человеку, незаурядной личности.

– Ха-Шем [23]23
  Ха-Шем– одно из имен Бога.


[Закрыть]нуждается в нас, – прошелестел Грин. – Без нас Он неполон. Мир несовершенен.В этом вся каббала, ребе. Суть не в том, что она творит свет или, скорее, – Грин улыбнулся собственному каламбуру, – сама сотворена из света.Каббала – это свет, спрятанный внутриТоры.

– О-о-о, о-о-о… Прошу вас, остановитесь! – встрепенулся Рубинфайн и, смеясь, попытался похлопать по плечам сразу обоих раввинов. – Минутку тишины. Как, по-вашему, я идиот? Идиот? Очевидно, я выразился недостаточно ясно. Попробую еще раз: я хотел сказать, что никому не следует углубляться в то, чего он не понимает. Пожалуйста, ребе, поверьте мне в этом. Если мир несовершенен, то не Алексу Ли Тандему приводить его в порядок. – Рубинфайн еще раз хохотнул, и все тоже улыбнулись.

– Что ж, одно только ясно, – громко сказал Дарвик, – что он не может нам помочь. – Дарвик шагнул от Алекса к шкафу, раскрыл ладонь, на которой лежала рулетка, и стал вытягивать из коробки мерную ленту. – И вообще, не моего типа человек. Заторможенный какой-то.

– Он интеллектуал, – раздраженно объяснил Рубинфайн. – Они все такие.

Алекс попробовал взять реванш.

– Как поживает Ребекка? – громко и подчеркнуто сердечно осведомился он.

При одной мысли о жене, с которой прожил пять лет, Рубинфайна всего передернуло, и, отвергнув несколько менее удачных вариантов, он придал своему лицу выражение, приводящее на память Ленина, когда того хватил второй удар.

– Неплохо, неплохо. Вся в делах. Занята в одном фонде. Благотворительность. Устраивают сельский праздник с танцами… – Рубинфайн перешел на шепот: – Для лилипутов. Хотя мне сказали, что их больше нельзя так называть.

– «Люди ограниченного роста», – авторитетно пробасил Дарвик.

Рубинфайн совсем стушевался, открыл было рот, но тут же снова его закрыл.

Алекс деланно улыбнулся:

– Хорошо-хорошо. Передай от меня нежный привет. Кто всегда кому-то помогает, так это Ребекка.

Рубинфайн попытался собрать волю в кулак, но по всему его телу прошла дрожь, его затрясло, как доску, которую только что изо всей силы боднул рогом бык.

– Алекс, – сухо сказал он, – я только хотел спросить о…

Рубинфайна хлебом не корми, только дай оборвать фразу на полуслове. Он полагал, что это по-раввински. И такие неловкие паузы в разговоре с ним могли продолжаться сколь угодно долго, пока его не переспросят.

– О?..

– Об этой твоей книге. Этой возмутительной книге. Относительно евреев и гоев, и чего там еще? Сгораю от любопытства: как, дело движется? Или ты вновь обрел здравый смысл? Отказался от нее?

Алекс выругался, очень тихо, в сторону Рубинфайна.

Рубинфайн изобразил на международном языке жестов (сдвинутые брови, шевеление ноздрями), что не опустится до богохульства перед лицом уважаемых раввинов. Алекс, на том же языке, показал, что не следует упоминать его книгу, никогда (открыв рот и выгнув язык перед нижними зубами).

– Хорошо. Тогда еще один вопрос: у тебя сейчас нет ничего Харрисона Форда? Или, может, Кэрри Фишер?

Алекс развел руками. Рубинфайн дал знак Дарвику и Грину, что шкаф можно поднимать. Трое раввинов взялись каждый за свой угол, только четвертый угол завис, угрожая опрокинуть весь шкаф, но тут Рубинфайн подставил под него согнутую в колене ногу.

– Может, потом найдется Харрисон? – не отступался Рубинфайн, выпрямляясь и вытирая тыльной стороной руки пот со лба. – Приблизительно времени «Свидетеля»? На открытке с кадром из фильма? Примерно восемь на десять?

Алекс почувствовал ни с чем не сравнимое удовольствие от мысли о фото Харрисона Форда в «Соколе тысячелетия» [24]24
  «Сокол тысячелетия» —космический корабль из «Звездных войн».


[Закрыть], как нарочно подписанного:

Марку, с добрыми пожеланиями.

Харрисон Форд

Открытка лежала в этот самый момент в его сумке, и он не имел ни малейшего намерения продавать ее Марку Рубинфайну, даже если бы тот заплатил двадцать тысяч фунтов и добавил свою печень в придачу.

– Даже не знаю. Вряд ли… – замялся Алекс, потирая подбородок. – У меня есть кое-что Марлона Брандо… Один Брандо, небольшой, семь на пять. Правда, немного потертый. Если честно, не самого лучшего качества, но не думаю, что от этого его стоимость сильно упала. Мог бы уступить его тебе фунтов за двести пятьдесят. Или около того.

Рубинфайн покачал головой:

– Нет, это не для меня. Мне позарез нужен Форд. Я же его поклонник, Алекс, ты знаешь.

Вкус на автографы у Рубинфайна был настолько гойский, что у Алекса голова шла кругом. Причем раввин был в этом не чуточку гоем, то есть неевреем, а гоем законченным. Как Харрисон Форд в фильме о гоях типа амманитов [25]25
  В фильме «Свидетель» герой X. Форда тайно проникает в общину амманитов (амишей) – американских меннонитов, последователей швейцарского священника Якоба Аммана, эмигрировавшего в Эльзас (XVII в.).


[Закрыть].

– Он – Собиратель Автографов? – спросил рабби Грин.

– Он – Собиратель Автографов, – подтвердил Рубинфайн.

– Ты – Собиратель Автографов? – вновь спросил Грин.

– Это за мои грехи, – ответствовал Алекс Ли Тандем.

– Ты коллекционируешь автографы? – не отставал Грин.

– Я не коллекционер, – отчетливо выговорил Алекс Ли, – я ими торгую. Занимаюсь этим не для себя лично. Предпочитаю называть это бизнесом.

Грин нахмурился. Левая половина его лица дернулась вверх, словно кто-то на небесах, забросив удочку в надежде поймать священнослужителя, только что поддел его на крючок.

– Ты повсюду ходишь за знаменитыми людьми? – поинтересовался Грин, помахивая пальцем. – С ручкой и бумагой? Но люди имеют право на личную жизнь, хоть немного. Если их показывают по телевизору, это не значит, что у них нет чувств. Тебе следует оставить их в покое.

Алекс тяжело вздохнул:

– Я за ними не охочусь. Я не охотник и не коллекционер. И собираю автографы постольку, поскольку они нужны для торговли. Продаю, покупаю. Как в любом бизнесе. Не жду у выхода из театра до полуночи. Это ребячьи забавы.