Текст книги "Собиратель автографов"

Автор книги: Зэди Смит

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 23 страниц)

– Анита! – Алекс поправил взлохмаченные после сна волосы и, замирая от страха, поставил на пол кошачью переноску. – Боже, как вы великолепно выглядите. Знаете, я так рад, что застал вас… понимаете, мне так неудобно, но дело в том, что я вечером улетаю в Нью-Йорк, времени в обрез, понимаете… и я подумал, правда… это всего на несколько дней… не могли бы вы взять…

– Нет, – отрезала Анита Чан.

Видеосалон «Альфа и омега Голливуда» должен был вот-вот открыться. И киноманы-болваны со всего мира, чтобы не платить за лишние сутки, спешили просунуть взятые напрокат фильмы через прорезь в двери, за которой расположился мудрый Адам. И точно: как это мудро – сделать прорезь на дюйм уже необходимого, чтобы те в нее еле пролезали, да и то, если клиент отличался завидной ловкостью и настырностью! И каждое утро Адам усаживался возле двери в складном кресле с Зохаром на коленях. Его ухоженные черные пальцы контрастировали с грубой белой бумагой книжных страниц. Он читал вслух на иврите:

Рабби Шимон сказал:

«Он неизвестен ни под одним именем этого мира,

потому что наделен безмерным величием.

Это – тайна!

Исходящий от его отца свет струится над ним!

И даже его друзьям неведома сия тайна».

Впрочем, у Алекса имелся некоторый навык. Он знал, под каким углом надо просовывать кассету, чтобы она скользнула обложкой по двери и упала в специальную корзину.

– Тандем?

– Всегда.

Алекс в это утро был настолько на взводе, что открывание двери стало мукой. Такой же мукой оказалось чаепитие и выслушивание Адамовых россказней. К тому моменту, когда Алекс попросил Адама взять на время Грейс, он чувствовал себя выжатым лимоном. Адам сразу согласился – когда они сидели, с чашками зеленого чаю в руках, на возвышении, разделяющем салон на хозяйскую половину и торговую территорию. Поговорить было о чем.

– Расскажешь Эстер, ладно? Точно так же, как я тебе все рассказал? Только факты. От начала до конца.

– Как только она вернется из библиотеки. Обещаю. От начала до конца. Алекс, а ты ничего не решил насчет…

– Как на душе легко, – воскликнул Алекс, – когда все узлы развязаны.

Грейс свернулась клубочком у их ног. Адам поднял ее и прижал к себе.

– Вот будет дело, когда Лавлир все узнает! – Алекс крепко сжимал конверт. – Тут же есть обратный адрес, ясный как божий день!

– Хм-м-м.

Они немного помолчали, прислушиваясь к утреннему городу.

– Адам, как по-твоему, – вдруг спросил Алекс, – что за муха укусила Джозефа?

Адам, с виду тоже весь довольный жизнью, повернулся к другу и спросил:

– Что ты называешь «мухой»?

– Да сам не возьму в толк, чего его все время колбасит, вот тебя и спрашиваю.

– Понимаю.

Адам встал, держа одной рукой Грейс, а другой – «Девушку из Пекина». И со вздохом поставил кассету на место – между «Джильдой» и «Историей Гленна Миллера».

– Похоже, я обманул твои надежды, – сказал Алекс.

Адам пожал плечами:

– Все, что рассказывается в Торе, лишь ее оболочка, одеяние. И тот, кто примет ее за истинную Тору, только ослабнет духом! У Торы есть тело, и оно покрыто одеянием – историями всего этого мира. Болваны всего мира видят лишь эти одеяния, рассказы Торы, а больше ничего знать не знают. Но под одеяниями лежит истинная Тора, душа души. А они под эту оболочку не заглядывают. Как вино непременно должно быть налито в сосуд, так и Торе следует быть облаченной в одежды. И Зохар помогает нам заглянуть под них. Так будем же смотреть только на то, что внутри! А все эти слова и истории – только оболочка!

Речь Адама прозвучала на иврите. Алекс понял из нее единственное слово – Тора.

– Понимаешь, дело в том, что Рубинфайн, – запричитал Грин, взяв Алекса руками за лицо, – ну, он должен объяснить тебе нечто крайне важное – хочет поделиться кое-какими соображениями. Чтобы следовать своим прежним путем. Более чем достойным, хотя этого и не понять с первого взгляда. Понимаешь?

– Не вполне.

– Крайне важно, – Дарвик вцепился в ремень еще крепче, – чтобы рабби получил возможность высказать свою точку зрения на происходящее, на некоторые события, как всякий, кому предъявляются претензии.

Алекс высвободился, схватил сумку, вытащил из кармашка свою Китти и вознес ее над головой, как саблю. Он чувствовал себя, как популярный актер Джон Кьюсак.

– Видите?! – воскликнул он. Рубинфайн тоненько взвизгнул. – Вот что сегодня важно. О’кей? О’кей? Ой, что с тобой? – забеспокоился Алекс, когда Рубинфайн опустился на задницу там, где стоял, и три раза легонько ударился затылком о монумент.

– Видишь, до чего довел человека! – взревел Дарвик, двинувшись к основанию памятника с выбитыми на нем надписями.

– Вижу, – просто ответил Алекс. – Но только меня это не очень интересует. Э-э… эй, Рубинфайн, ты что…

– Четверо раввинов, – изрек Грин, вперив взгляд в Рубинфайна, – вошли в Пардес, райский сад. Один лишь смотрел на все вокруг и скоро умер. Другой сошел с ума. Еще один начал рвать плоды. И только ребе Акива остался цел-целехонек [73]73
  Грин цитирует Талмуд.


[Закрыть].

Рубинфайн сидел как в воду опущенный. Дарвик хихикал. Грин улыбнулся своей лучезарной широкой улыбкой и посторонился, чтобы дать Алексу дорогу.

– Рубинфайн, я…

– Иди, – сказал Грин. – Уже опаздываешь.

Переполненный благодарностью, Алекс припустил со всех ног, чтобы успеть на поезд, который уже шумел на востоке, спускаясь с насыпного холма, давшего название всему пригороду – Маунтджой. Ветерок еще пару минут доносил до него причитания Рубинфайна, с каждой минутой звучавшие горше и горше.

«Прорубать себе дорогу? – подумал Алекс. – Что бы это значило?»

ГЛАВА 10
Кетер, или Венец [74]74
  Кетер (кетер элйон – высший венец Бога) – первая из десяти сфирот.


[Закрыть]

Антикварная ярмарка Джимми По рюмашке с Лола-Лолой• Теории заговоров• Молодость всегда права • Радио-дзэн • Полет в неизвестность • «Касабланка» – дзэн • Собиратель сохраняет все

1

Вечером в аэропорту, дожидаясь регистрации, Алекс смаковал недавние триумфы. После встречи с раввинами он успел на поезд, который отвез его в восточную часть города. Там он направился к антикварной ярмарке Джимми (основана в 1926 году), и его всего распирало от счастья. Он прошел под высокими арочными потолками, мимо уставленных всякой всячиной стоек, навевающей ностальгию одежды, посуды, пластинок, афиш, марок, значков, монет, автографов. Почти всех продавцов он знал как облупленных – минуло уже пятнадцать лет с тех пор, как он впервые зашел сюда, еще мальчишкой, чтобы потратить карманные деньги. Так или иначе, он всегда чувствовал родство с местной публикой. Принадлежал к ней. Но сегодня все изменилось. Он над ней поднялся. Да и кому еще так улыбалась фортуна? Кому удавалось заполучить то, о чем мечталось всю жизнь? Лола-Лола и в руках не держала миниюбочки Мэрилин Монро. Стюарт Пайк не играл на гитаре Джимми Хендрикса. А известный писатель Дж. Д. Сэлинджер? Разве соизволил он одарить Оливера Максвини хоть одной дружеской запиской?

Была тут одна изюминка – специфика здешнего товара. У каждого Собирателя – свои кумиры. Как улыбчивых и обходительных японок оставляют равнодушными крепыши-блондины, так и человека, все ноги сносившего в поисках старых тапочек певца и танцовщика Дональда О’Коннора, вовсе не приводит в экстаз выложенная на соседнем лотке оборчатая рубаха актера Генри Дэниелла, которую тот надевал на съемках «Дамы с камелиями». Коллекционеры живут как в туннеле: блаженствуют в тепле, ничего вокруг не видят, а манит их только далекий свет впереди.

Алекс шествовал по ярмарке, высматривая подходящие уши для своих рассказов. Сам Джимми (внук настоящего Джимми) сказал, что Лавлир и Доув где-то здесь, но найти их не удавалось. Алексу впервые в жизни на самом деле хотелось увидеть Лавлира или хотя бы показать автограф Китти кому-то, кто бы пал ниц и воздел руки в молитве.

Но Стюарт Пайк поймал его первым. Пришлось остановиться у Стюартова лотка с горами всякого барахла (парики под битлов, миксеры в форме гавайских танцовщиц) и посидеть с ним немного. Алекс бегло просмотрел корреспонденцию серийных убийц – одного из таких «приятелей» Стюарта только что казнили в Техасе. Маньяк выработал собственный стиль – вырезал на лбу жертв их имена. Сидя в камере смертников, он успел два раза жениться и получил еще с дюжину предложений. Кончина его повергла Стюарта в безутешное горе. «Каждое такое письмо, – сетовал Стюарт, показав Алексу одно из посланий, – я могу продать какому-нибудь американцу. За четыре-пять сотен баксов. Вот такая торговля, густо замешенная на крови».

Стюарт вырос в благополучной йоркширской семье. Играл в неслабой рок-группе. Владел тремя картинами знаменитого психопата Джона Уэйна Гейси.

– Стю, ты знаешь, кто такая Китти Александер?

– Не из Аризоны? Убивала младенцев?

– Да нет, нет, она… она была актрисой. В пятидесятые годы. Италоамериканка с русскими корнями. Очень симпатичная. Настоящая актриса.

– Актрисочки… – Стюарт произнес это так, словно назвал редкий вид млекопитающих. – Никогда ими толком не занимался. Как-то надыбал одну бумагу – Лана в ней брала обязательство взять на поруки свою дочь [75]75
  Дочь голливудской звезды Ланы Тернер, Черил, убила любовника матери, гангстера Джонни Стомпанато.


[Закрыть]. Приколись: знаю одного парня, который отловил рецепты на транквилизаторы для Джуди [76]76
  Речь идет об актрисе Джуди Гарленд (1922–1969), которая всю жизнь страдала наркотической зависимостью.


[Закрыть]. Правда, подписанные только ее врачом, но и то дело. Лучше, чем глюки ловить.

Лавлира и возможность от души оттянуться Алекс обрел только в пятидесятом по счету киоске. Его хозяйка, крашеная блондинка Лола-Лола, русская по происхождению, некогда вышла замуж за англичанина, потом развелась и зависла в Лондоне. Она восседала на любимом розовом пуфике, прихлебывала коктейль и играла в карты с Лавлиром и Доувом – причем колодой актрисы и модели Бетти Пейдж. Миша, ее деловитый молодой помощник («moy malchik!»), стоял снаружи за лотком и судорожно искал в куче барахла белую лайковую перчатку на левую руку для одного покупателя, который заинтересовался правой. Из задней комнаты доносилась музыка: Бобби Дарин пел о несостоявшемся свидании с возлюбленной. Потрескивающая лампочка лила красноватый свет на шкурки безвременно окончивших свои дни норок и лис, фантастического вида тостеры и зонтоподобные юбки. На задней стене висели фотообои, изрядной зернистости, с изображением неизвестной американской семьи, устроившей пикничок с барбекю на зеленой лужайке.

Алекс сел по-турецки на полу, рядом с Доувом. Фотографию Китти он положил перед собой, чтобы все могли ее видеть. Потом начал свой рассказ – умалчивая о некоторых деталях. Лола-Лола в ключевые моменты взвизгивала от удовольствия и прикрывала ладонью свой бокал с коктейлем. Лавлир вознамерился что-то сказать, открыл рот, но не выдавил из себя ни слова. Доув хлопнул Алекса по спине и обнял, да так крепко, что все косточки захрустели.

– Она просто послала тебе фотографию, – уважительно промолвил Доув. – Без письма. Без объяснений.

– Письма нет, – захлебывался восторгом Алекс. – Объяснений нет. Это просто подарок. ПОДАРОК. Думаю, она хочет меня видеть. Чтобы я туда к ней приехал.

– Ахлекс, – заурчала Лола-Лола, а голос ее сделался еще более грудным и низким, чем обычно, – э-это фантастичен. После все это время ты заслужил. Точно дока. Но сильно не будь себе доволен. Как кот, который вся сметана слизал!

Лавлир съежился как побитая собака.

– Если ты дашь нам с Доувом ее адрес, – вкрадчиво промолвил он, – мы к ней съездим вместо тебя. Как насчет адреска, а? Мы тебе все расскажем, когда вернемся.

До Алекса не сразу дошло, куда клонит его приятель. Но когда, как говорят журналисты, его осенило, он сказал:

– Премного благодарен, Лавлир. Мысль хорошая, но вам все равно там еще несколько месяцев не удастся побывать, а я улетаю прямо сейчас, то есть сегодня вечером, на «Автографикану», значит… ну… это… через… то есть…

К вечеру от триумфального настроения Алекса мало что осталось. Лавлир и Доув стояли в очереди на регистрацию через двадцать три человека позади него. Они то и дело махали руками, как актеры французского театра пантомимы, словно стремясь передать ему крайне важное сообщение, вроде: «У тебя молния на сумке разошлась», «В этот пакет травку лучше не класть» или «Ты только глянь на ту толстуху!» Лавлир места себе не находил оттого, что не мог прокомментировать для Алекса все мелкие происшествия в очереди и оценить внешность каждого пассажира. Вконец отчаявшись, Лавлир, к ужасу Алекса, начал работать локтями и, перешагивая через чемоданы, пробираться поближе. На нем была аккуратненькая белая рубашка и синие джинсы известной фирмы – судя по информации в одном журнале, такое сочетание «верха» и «низа» сулило человеку удачу во всем. Для пущей убедительности статья была проиллюстрирована фотографиями известных актеров Марлона Брандо и Джеймса Дина. Алексу захотелось послать автору этого материала снимок Лавлира.

– Ну? – Лавлир вытащил из частокола ног свою объемистую сумку и шлепнул на пол у ног Алекса. – Что твоя Китти замышляет? – Лавлир толкнул сумку ногой, но она двинулась лишь на дюйм. Мокрый от пота, он поднял ее, положил себе на бедро и потащил вперед, а она моталась у него за спиной. Лавлир оказался едва ли не единственным в очереди, кому приходилось поднимать свою сумку, – остальные катили чемоданы на колесиках, с удобными ручками. Только гои вроде Лавлира таскали на себе свой багаж, вцепившись в него едва ли не зубами. Алекс хотел достать дорогую его сердцу книгу, но она осталась дома. И чем дольше его пальцы шарили в пустом кармане, тем сильнее он чувствовал, что никаких записей о «гоях» и «иудеях» делать не хочет, во всяком случае сегодня. А скорее всего, и никогда вообще. И книге может прийти конец. Притомился он ее писать.

– Я вот все думаю, – продолжил Лавлир, – что-то тут не так, а? Не ловушка ли это какая-то? То есть, может быть, ловушка. Может, этот Краузер решил на тебя наехать или еще как-то подставить? Собиратели всю дорогу так попадают, насколько мне известно. Я тогда с этой мисс Шиди лоханулся – она сейчас третьеразрядная знаменитость. Не хочу сказать, что здесь тоже чем-то таким попахивает. Но точно мы знать ничего не можем. Просто все факты нам неизвестны. Летим в неизвестность, вот и все, что я хочу сказать.

Лавлир шизел на почве подозрительности не по дням, а по часам. Ни в какие бескорыстные подарки он никогда не верил. Успех каждого фильма приписывал рекламной шумихе, живописное полотно считал средством сделать хорошие бабки. Песни и книги для него, по большому счету, ничем не отличались от сандвичей и автомобильных покрышек. Товар есть товар. На дармовщинку ничего не бывает. И никакая женщина ни за что…

– Как же получилось, что двадцать лет она ни для когои пальцем не пошевелила, а теперь так все повернулось? Я хочу сказать, это, по-твоему, имеет какое-то объяснение?

Алекс снова повторил ему то же, что рассказывал тремя часами раньше, и постарался так или иначе объяснить то, что втолковывал с самого начала их знакомства: это не фильм!

В самолете Алекс наконец пришел в себя и немного расслабился. Обнаружил, что сидит в своем кресле и Эстер рядом нет. Он сверх всякой меры откинулся назад и открыл пластиковую сумку – подарок пассажиру. Они летели на брэндовом самолете, который являл собой разновидность всемирно известной модели – доступной, как кола, и мощной, как настоящий аэробус. Это был самолет для людей молодых или хотя бы молодых душою. С интеллектуальными наклонностями. И тяготением к естественному стилю. Этот брэнд предполагал самый беспардонный подхалимаж, чтобы во всем угодить пассажирам.

Наша молодость – только короткий сон: наполним его радостью! – эта надпись, выполненная затейливыми буквами, красовалась на пластиковой сумке. Однако, открыв сумку, Алекс не почувствовал радости, никакой, даже легкой. Для кого эта сумка? Что за молодость имеется в виду? Зачем тут эти тщательно упакованные салфеточки для вытирания лица? Почему все буквы на сумке такие жирные и вся она так крикливо и убого раскрашена? Что делать с этим блокнотиком-крохотулечкой, в который ничего толком не запишешь?

Алекс надел наушники. Молодежи предлагалась на выбор музыка трех жанров, один другого скучнее. Комедийный канал из кожи вон лез, прикалываясь над развеселой жизнью молодежи («Так ты моешь чашки-тарелки, да? И тут она нарисовалась, да?») – Алекс не сразу уловил юмор, и ему тут же захотелось повеситься. Наконец нашлась дзэн-буддистская запись – целительница из Луизианы нашептывала под шум моря парадоксы для обдумывания и релаксации. Море погрохатывало как-то особенно завораживающе, словно делясь мелодичностью, которой никогда не услышишь на реальном берегу, среди выброшенного волнами мусора.

«Обезумевшая мать, – вещала целительница, – умоляла Будду воскресить ее умершего ребенка, которого держала на руках. Он не сотворил чуда. Он сказал: „Принеси мне горчичное зерно из дома, где никто…“»

– Вас не затруднит пристегнуть ремни, сэр? Предупреждающая надпись еще не выключена, – сказала стюардесса Алексу – он даже не заметил, что они в воздухе.

2

Осенняя земля скрылась из виду (Англия с воздуха всегда осенняя), они летели над облаками. Алекс представил, каким видит его самолет едущий в машине по земле скучающий юнец. Надо бы им поменяться местами – этот самолет предназначен именно для таких, очень скучающих и очень юных, людей. Впереди – шесть с половиной часов полета, заполненные только едой, телепередачами и коротким сном. Все эти прелести хищно дожидались Алекса, мечтали им завладеть. С детских лет никто так навязчиво не заботился о его комфорте и сне.

В салоне царила тишь и благодать. Будто и не летят они, и вообще ничего такого сверхъестественного вокруг не происходит. Никаких признаков, что Алекса и еще четыреста человек, неизвестно какого здоровья, засунули в четырехсоттонную летающую бочку, которая взвилась на высоту тридцати пяти тысяч футов и несется в поднебесье, свирепо пыхая двигателями, со скоростью, которой никто на борту не в состоянии даже представить. Все в самолете было интерфейсом – как на дисплее компьютера. Ничто на борту не говорило о полете – так же как на дисплей не выводится информация о работающем процессоре. Милые-премилые картинки. Увлекательные рассказики, которыми все потчуют друг друга. Алекс наклонился вбок и оглядел салон: повсюду, сколько хватало глаз, наблюдалась одна и та же картина. Те же обеды, те же мелкие неприятности (пролитый сок, сломанная ручка, скомканное одеяло, лопнувший пластиковый стаканчик), откинувшиеся под одним и тем же углом тела, одинаковые телеэкраны с одними и теми же отцом и сыном на них, играющими в мяч, та же нависающая над каждым пассажиром неусыпная забота. В такой обстановке все сидели тихо-смирно, никому и в голову не приходило выкинуть что-то из ряда вон выходящее. Только сумасшедший – или герой – мог взбаламутить разлитое в салоне спокойствие.

Дзэн-леди под аккомпанемент птичьего пения вещала: «Деяния вознаграждаются знанием, потому что, меняя окружающий мир, мы меняемся сами. Каждое движение человека на сцене жизни полно символики и приближает к постижению неотъемлемой от исполняемой им роли истины. Всю же глубину ее можно постичь только через неминуемое для каждого страдание». Алекс переключился на шестой канал, по которому вот-вот должен был начаться знаменитый фильм «Касабланка».

«Один Господь ведает, – думал Алекс через полтора часа, когда настроение его заметно поднялось, – почему Европа сняла множество американских фильмов, а Америка только один европейский – „Касабланка“. О „Касабланка“! Рик играет в шахматы, а не в карты. Все до одного тамошние европейские актеры-иммигранты заняты в этом фильме. Музыка, сценарий, режиссура – все европейского толка, рассчитано на европейский слух и взгляд. Вы только посмотрите на это чудо! Американская картина без хеппи-энда, снятая европейцами, большей частью европейскими евреями, в разгар Второй мировой войны!» Алекс пришел к выводу, что ни до, ни после не появлялось благодаря стечению обстоятельств такого произведения искусства. Он хорошо знал историю создания картины. Сценарий дописывался каждый день. Актеры не знали, что им предстоит делать, пока не оказывались на съемочной площадке. Алекс откинул кресло назад на еще один щелчок (нарочно его припас) и стал наслаждаться размерами головы Богарта. В такт словам актер поигрывал морщинами – неброско, точно, почти дзэн-безукоризненно:

Рено: Явсе время ломаю голову над тем, почему вы не вернулись в Америку. Скрываетесь с церковными пожертвованиями? Сбежали когда-то с женой сенатора? Хотя я бы предпочел думать, что вы убили человека. Такой вот я романтик.

Рик:Всего понемножку.

Рено:Ради Бога, ну что же привело вас в Касабланку?

Рик:Здоровье. Я приехал на воды.

Рено:Воды? Какие воды? Мы в пустыне.

Рик(лаконично): Меня зверски обманули.

Только факты. Когда Бергман и Богарт целуются, то, что кажется луной, на самом деле прожектор. Когда Лорре встал у стены, его глаза на самом деле дико вращались. Известно ли вам, что Рональда Рейгана едва не взяли на роль Рика? Что слова «сыграй это еще раз, Сэм» никогда во время съемок не говорились? Что Бергман считала Богарта занудой?

«А механики – эти парни возле самолета? В финальной сцене? Они же на самом деле лилипуты. Сейчас об этом уже все забыли. Действительно лилипуты. Самолет был сделан из картона, и достоверного ракурса не находилось, поэтому на роли механиков наняли лилипутов. Вы можете в такое поверить?» – спросил Алекс соседа справа, который тихо-мирно смотрел фильм. Ведь Собиратель – это хранитель памяти мира, которая без него исчезнет бесследно.