Текст книги "Ничейная земля"

Автор книги: Збигнев Сафьян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)

Я сел за стол и написал рапорт; писал очень быстро, слова, как говорится, сами ложились на бумагу. Я заявил, что после подробного рассмотрения и анализа всех обстоятельств, уже здесь, в Польше, в спокойной обстановке, я убедился в том, что стал жертвой провокации. Рапорты Б2 и А6, во всяком случае те, что были получены в последние месяцы моего пребывания в Берлине, касающиеся записей полковника Х. и дела Ратигана, были инспирированы абвером. Я привел аргументы майора Н. Сразу же я почувствовал облегчение; забрался обратно в кровать и спал без сновидений, как будто провалившись в полную темноту. И только через несколько недель вернулся страх; поэтому-то я и пишу вам. Записи Х. имеют первостепенное значение, я тоже хотел бы, чтобы их не было. И я хотел бы, чтобы не было донесения о Ратигане. Но когда меняется обстановка, у кого-то должно хватить смелости заметить это. Я верю, что только вы…»

Послал ли Юрысь это письмо? (Слово «письмо» здесь явно имеет общий характер, скорее всего – это и исповедь, и донесение, и донос на майора. Конечно Н. – это Наперала.) Завиша мог строить различные предположения – но он постоянно помнил, что приближается к особо охраняемой зоне, что ему придется идти в темноте, неся в кармане гранату со снятым предохранителем, которая взорвется сразу же, как только он захочет ею воспользоваться для защиты или для атаки, и к тому же она взорвется прежде, чем он успеет отбросить ее от себя и найти какое-нибудь укрытие. Но речь тут не об его личной безопасности, а о делах во сто крат более важных, оправдывающих все, что могло произойти, и именно это (не выставлять свою роль, ничего не требовать, говорить чистую правду) казалось Завише достойным самой высокой ставки. Никакой, само собой разумеется, поспешности, каждый шаг должен отличаться осторожностью, не следует заранее раскрывать свои карты и легкомысленно растрачивать имеющиеся козыри, а доверять можно (так он решил, и другого выхода у него не было) только Вацлаву Яну. Полностью доверять в принципиальных вопросах, не выдавая при этом тайны Юрыся, а теперь и его личной – существования Ванды. Она должна остаться вне игры, никто не узнает, у кого хранился текст отправленного или никогда не отправленного письма. Ибо Завиша считал, что он принял на себя обязанность заботиться о судьбе Ванды, а в квартире на Пивной улице он чувствовал себя гораздо лучше, свободнее, чем даже с Басей, особенно когда Ванда наливала чай и смотрела на него, Завишу, который уже давно не мог прожить и дня без нескольких рюмок водки, с нескрываемым восхищением.

Вацлав Ян все еще никого не принимал, вот почему Завиша направился к следователю Кшемеку, вооруженный визитной карточкой вице-министра Чепека, тщательно подготовившись, собрав всю информацию (векселя Ольчака и письмо Юрыся покоились снова в безопасности в тайнике советника Зярницкого), из которой он решил использовать только небольшую часть. Завиша начинал собственную игру. Оба, Кшемек и Завиша, были как мореплаватели, плывущие в одном и том же направлении, но открывающие разные материки; оба, уверенные в собственном превосходстве и в ценности полученных ими сведений, они могли себе позволить быть доброжелательными, улыбающимися, даже сердечными, но только вначале, только перед тем, как на стол была брошена первая карта.

И сделал это Кшемек. Он решился на такой шаг, сообщив предварительно вице-министру (следователь мог предполагать, что получил его согласие, хотя Чепек только кивнул головой и ничего не сказал), что хочет информировать Завишу в общих, конечно, словах о ходе следствия. По-видимому, речь шла о том, чтобы выяснить реакцию Поддембского и его хозяев (это слово о беседе с Чепеком Кшемек не употребил) на довольно неожиданный поворот в деле: судебный следователь считал, что приближается время, когда об его успехе можно будет раструбить в газетах. И все же его не покидало некоторое беспокойство, ибо он замечал пробелы и неясности, а также отдельные места, которые он постарался обойти, но ведь редко бывает так, утешал себя Кшемек, что на следствии все становится ясным и бесспорным.

– Вас может удивить то, что я до сих пор к вам не обращался, – каким симпатичным может быть Кшемек и как гладко строит фразы, – к близкому другу Станислава Юрыся, ибо таковым, я вас считаю, поверьте мне, в этом не было необходимости, следствие пошло по правильному пути, и, по сути дела, я могу это сказать со всей ответственностью, мы стоим в преддверии успеха, а убийца…

Он умолк и посмотрел на Завишу. Этот бывший легионер, подлинник, как любил говорить Чепек, не из какой-то там Четвертой бригады, полулежал в кресле, неряшливый, в мятом пиджаке, с большим животом, вылезающим из брюк, небрежно висящих на подтяжках. Казалось, что он не слышал или не понял ни слова «успех», ни слова «убийца». Завиша ждал дальнейших объяснений без удивления, даже без любопытства, как будто он уже все знал. Кшемек подумал, что Завиша играет хорошо, что с таким типом опасно садиться играть в покер, он даже вызывал восхищение, хотя следователь не терпел неряшливости и неаккуратности. Тут Кшемек понял, что он совершил ошибку, следовало поступать, как обычно: сначала задавать вопросы и выслушать то, что Завиша хочет ему сказать, а потом обрушить на него всю собранную информацию. Однако он не мог устоять перед желанием показать этому легионеру его, Альберта Кшемека, успех, благодаря которому можно в ближайшее время закончить дело и который по-настоящему заслуживает восхищения. Теперь ему приходилось говорить, и он чувствовал себя – и чувство это было для него неприятным – почти референтом, представляющим свой отчет. Он сам поставил себя в такое положение, а этот господин с толстым пузом даже не казался удивленным, даже не задавал вопросов… Итак, об Эдварде Зденеке, коммунисте, о Витынской, секретарше Ратигана, о показаниях Ротоловской – все это он выложил, убеждая Завишу в четкости и логике полицейского мышления.

– Красиво, – сказал Завиша, закуривая сигарету.

Видимо, он курил махорочные, потому что запах был не очень приятным. Отставной ротмистр думал о том, что, пожалуй, Альфред по прозвищу Понятовский был прав, когда считал, что полиция захочет кого-нибудь впутать в это дело, чтобы поскорее его закончить. Ему вспомнилась склонившаяся над столом физиономия Альфреда, лапа, берущая рюмку… «И я знаю, и вы знаете, зачем нам друг друга обманывать?» А может, действительно Зденек? Студентик, ничтожество, взял да и притаился в подворотне на Беднарской? Но откуда он знал, что Юрысь в тот день туда придет? И откуда это умение профессионально заметать следы, захватить врасплох? Перед домом стоял автомобиль, и Витынская работает секретаршей у Ратигана… В том же доме живет Ольчак. Завише показалось, что за спиной Кшемека стоит Владек Наперала, сильный, мускулистый, широко расставив ноги… Если Завиша сядет за эту партию покера, то нужно будет играть против Напералы. Он усмехнулся, а в это время Кшемек ждал, его злило и даже немного беспокоило, хотя он никогда в этом не признался бы, молчание Поддембского.

– Красиво, – повторил Завиша. – А этот… как его там… Зденек… конечно, не признается?

– Нет, – буркнул Кшемек.

– Он признался, что был тогда на Беднарской? Или пытается представить алиби?

– Так вот, – начал Кшемек, и снова ему не удалось выйти из роли отчитывающегося референта, – этот Зденек что-то крутит. Он утверждает, что в тот день его вообще не было на Беднарской, а вечер он провел у некоего Болеслава Круделя, который несколько месяцев тому назад вышел из тюрьмы; два года сидел за распространение нелегальной литературы и за подстрекательство…

– Так-так, – прервал его Завиша. – А Крудель?

– Трудно поверить в показания Круделя. Он защищает сообщника, не исключено, что мы можем обвинить его в соучастии. Крудель заявил, что Зденек пришел к нему после девяти, но нет никого, кто мог бы это подтвердить. К тому же в ходе следствия выяснилось, что Зденек, который снимает угол на Козьей улице, шел к Круделю на Добрую именно через Беднарскую. Сомнений нет: он решил на минуту зайти к Витынской и встретил Юрыся. А потом попросил Круделя, чтобы тот вместо «после десяти» сказал: «после девяти».

– А что Зденек делал до девяти часов?

– Это еще не ясно; утверждает, что был у себя. Зденек живет у пенсионера по фамилии Ковалик, которого именно в тот момент не было дома.

– А орудие преступления?

Кшемек молчал. Завиша замолчал тоже; он закрыл глаза, будто вдруг потерял интерес к этому делу.

– Накануне, – сказал наконец следователь, – Зденек был в редакции «Завтра Речи Посполитой» и спрашивал Юрыся. Это тоже важная улика, особенно потому, что он ничего об этом не сказал на следствии. Два журналиста его узнали.

Уж больно шито белыми нитками, подумал неожиданно Завиша, уж слишком грубо… Поспешил этот следователь. Ну так что, сыграть с Напералой? Что бы он сейчас ни сказал… Да, он был уверен, – все, что он сейчас скажет… Но ведь он пока не откроет ни одной карты до разговора с Вацлавом Яном. Может быть, только начать, дать понять, что решил сесть за этот столик?

Становясь все более официальным, Кшемек ждал. А если еще поговорить с Чепеком? Не стоит, вице-министр слишком осторожен, чтобы подтолкнуть дело.

– А Ратигана вы уже, конечно, допрашивали?

Собственно говоря, а кто такой Завиша? Допрашиваемый, свидетель? Визитная карточка вице-министра в конце концов не дает ему никаких полномочий. Кшемек не обязан отвечать, он сам может задавать вопросы.

– Вы считаете, что существует или может возникнуть необходимость впутать в это дело Ратигана? – Сформулировано очень плохо, следователь Кшемек явно не в форме.

Завиша открыл глаза.

– Необходимость? Впутать? – Каждая неосторожность будет использована. – Ведь его лимузин стоял у ворот, и его шофер приносил Витынской бумаги. Вы же сами так сказали. А может, эта была машина не Ратигана?

– Простите, но на этом этапе следствия… – Нужный тон Кшемек нашел слишком поздно.

Завиша делает вид, что не слышит.

– А если они друг друга знали?

– Кто?

– Ратиган и Юрысь.

– Мне об этом ничего не известно. А вам? Хотите дать показания?

Теперь уже только улыбка: прошу не нервничать, пан Кшемек, видно, не приходилось вам разыгрывать серьезных партий, вы слабый противник…

Завиша проверяет, все ли пуговицы на брюках застегнуты, и демонстративно расстегивает верхнюю, чтобы несколько распустить живот, тогда можно будет глубже и свободнее вздохнуть.

– Юрысь, пан следователь, знал многих людей, к примеру Ольчака. Он тоже живет в доме на Беднарской, не так ли?

– Что вы знаете об Ольчаке? – И сразу же совершенно ненужная ретирада: – Впрочем, это не имеет значения для следствия.

– Интересный тип, – продолжает Завиша, ему кажется, что сейчас он даст следователю что-то и для Владека Напералы, такое, что поможет начать игру, – они познакомились в Берлине и работали вместе.

– Знаю, – бормочет Кшемек.

– Бывшие начальники Юрыся могут рассказать об этом подробнее. А Ольчак должен был убитому деньги…

– Сколько?

Снова улыбка.

– Деньги. Но они здесь играют не столь важную роль.

– А что важнее?

Ротмистр пожимает плечами. Прошу, пан следователь, теперь ваша очередь.

– Не понимаю, к чему вы клоните. – Кшемек все же должен приступить к атаке. – Вероятно, я не знаю прошлого Юрыся так хорошо, как вы, но мне кажется, что ему давали различные задания…

– Да, конечно…

– Не в наших интересах, не в интересах государства, чтобы его прежняя деятельность и контакты, наверняка контакты различные, стали предметом следствия… Тем более что такой необходимости нет… Если бы она была, Второй отдел… – Он замолчал.

– Что Второй отдел? – сладко спросил Завиша.

– Проявил бы интерес, – сухо ответил Кшемек.

– А не проявляет?

– Нет, пан Поддембский. Дело касается частной жизни Юрыся. Конечно, Зденек кое-что знал о прошлом капитана запаса. Это как бы психологически облегчило его задачу, ведь нам же известны его взгляды.

Завиша встал.

– Боюсь, пан следователь, что это дело доставит вам еще много неприятностей… Хорошо, если я ошибаюсь.

Он не переставал думать о разговоре с Кшемеком, когда шел наконец к Вацлаву Яну; тот назначил встречу или, вернее, приказал ему прийти только через неделю после того, как Завиша доложил по телефону обо всем происходящем. Завиша использовал эту неделю для подготовки. Теперь он знал гораздо больше о ходе следствия, чем соблаговолил ему сказать Кшемек. И его все больше мучил вопрос, почему он, Завиша-Поддембский, влез в эту историю и влезает все глубже и глубже, будто его призвали защищать справедливо или несправедливо обвиненного Эдварда Зденека и особо заботиться о правосудии в Польше. «Знать и верить», – говорил Александр. Или, скорее: «Знать и, несмотря на это, верить». Сейчас Завиша обо всем доложит полковнику, и пусть Вацлав Ян сам решает; и хотя он отстранен от дел, не избран в сейм, но все же у него достаточно сил и возможностей, чтобы действовать. Действовать, пан Завиша? Против кого, во имя чего? Сколько лет прошло с тех пор, как газетчики на улицах Варшавы продавали номер «Курьера» с конфискованным интервью Коменданта? Так что, повторить тот май? Завише вспомнилась весна двадцать шестого года, тогда они с Владеком Напералой торчали в комендатуре города, и все было ясно, чертовски ясно, поэтому никто ни о чем не спрашивал. А сейчас? Что написано в завещании маршала, о котором говорил Вацлав Ян? Только о том, кто должен быть после него? Разве это так важно?

– Понимаю – деньги, – сказал Ольчак. – А что еще, пан Поддембский?

Ольчак был первым человеком, которого он решил повидать после разговора с Кшемеком и перед встречей с Вацлавом Яном. Завиша долго думал, в какой обстановке устроить это рандеву с берлинским компаньоном Юрыся. У Ольчака, в кафе, у себя дома? В конце концов выбрал кафе; позвонил и услышал низкий, немного хрипловатый голос. Завиша назвал свою фамилию, сказал об Юрысе и назначил место – невзрачную кондитерскую на Брацкой улице.

– Я брошу на стол «Курьер Варшавский», а на газету положу золотой портсигар.

Ольчак и не пытался избежать встречи. Интересно, думал Завиша, он сразу доложит Владеку или немного подождет? Поддембский поставил перед собой две цели: получить деньги для Ванды и выжать из этого Ольчака как можно больше сведений об Юрысе.

Он бросил «Курьер» на стол и сел на вылинявший диванчик. «Манчестер Гардиан» пишет: «Польша поддерживает марш немцев на Россию». Ну и идиотские же идеи приходят в голову этим англичанам! «17 дней продолжается забастовка возчиков, шоферов-грузчиков». – «Министр Риббентроп прибывает в Польшу». – «Политическая организация народа должна быть гармонична, созвучна целям эпохи, другими словами, нужно предотвратить напрасную трату сил».

– Мы незнакомы, пан Ольчак, но это неважно. Мы слышали друг о друге.

Кивок лысой головки. Пожатие влажной руки. Вишневка на меду? Нет, я этой гадости не пью. Лучше уж «Старовин». Красивая девушка приносит на металлическом подносе рюмки. Интересно, что Бася подает своим клиентам на площади Бланш? Как называются их чертовы напитки? Перно… Кальвадос…

– Представьте себе, уважаемый пан Ольчак, у кого-то есть векселя, которые вы подписали Юрысю на приличную сумму… Срок уже прошел. Ваше здоровье…

Беспокойные руки ползают по поверхности стола. Если он поднимет рюмку, то разольет вино. Не поднимет.

– Понимаю, – лепечет Ольчак. – Я готов поговорить об этом. Эти векселя у вас?

– У одного человека.

– Трудные времена, пан Поддембский. – Торговый агент понемногу приходит в себя. – Я не говорю, что не буду платить. Я человек порядочный.

Завиша спокоен.

– Прекрасно.

– Но если этот человек, пан Поддембский, не является близким родственником незабвенного Станислава…

– Давайте еще по рюмочке.

– Значит, если он не является близким родственником…

– Это не имеет значения, пан Ольчак. Ни юридически, ни практически.

Взгляд бегающих глаз.

– Вы меня не поняли; бывает, что кто-то хочет решить дело тактично, даже если придется потерять какие-нибудь гроши… Вы много знаете, пан Поддембский, но, видимо, не все… – И конфиденциальным тоном: – Юрысь был моим компаньоном, эти векселя являлись гарантией его вклада. Может быть, он их продал? Или же есть законный наследник?..

– Неважно.

Ольчак взял рюмку; стекло выскальзывает как живое, стекло чувствует прикосновение влажных пальцев. У Баси всегда были сухие ладони, на руках Ванды мягкая кожа, пальцы слишком толстые, ногти коротко подстрижены, у маникюрши она не бывает. Очень осторожные, очень точные, безошибочные эти ее руки…

Внимание. Второй розыгрыш, новый расклад. Явный блеф, пан Ольчак, вы не знаете, с кем имеете дело.

– Для следствия по делу об убийстве Юрыся факт, что кто-то эти векселя купил или каким-то образом получил, имел бы, без сомнения, немаловажное значение, – говорит торговый агент. – Следователь, пан Кшемек, является человеком необыкновенно скрупулезным и терпеливым в поисках важных деталей. Мне кажется, что тот человек не сможет избежать допросов и необходимости давать некоторые объяснения.

Завиша спокойно потягивает вино, может, еще рюмочку? Вечером придет Александр; Ванда никогда не звонит, у нее дома нет телефона. Она ждет. «Ты отомстишь за Стасика, правда?» Вы не получите никакого ответа, пан Ольчак, играйте дальше.

– Избежать этих мелких или не очень мелких неприятностей, вероятно, было бы в интересах обеих сторон. (Пауза.) Поэтому я предлагаю… ну, скажем, двенадцать тысяч, конечно наличными, этот вопрос можно решить в течение шестидесяти дней.

Его нетрудно понять; он считает, вероятно, что Завиша начнет торговаться. Добавит пять, шесть тысяч, к этому он готов. И заработает на смерти Юрыся.

Завиша поднял тяжелые веки.

– Давайте перейдем к другим вопросам, пан Ольчак.

– Деньги – это я понимаю, а что еще, пан Поддембский?

– Мелочи. Майор Наперала знает об этих векселях?

Удар был точен. Если он доложит Наперале о встрече, пусть отдает себе отчет в том, что Завиша тоже скажет свое.

Молчание.

– Не понимаю, – говорит Ольчак, – что общего с этим делом может иметь майор Наперала?

– Ведь вы же его знаете.

Агент колеблется.

– Знаю. – И сразу же: – Что вам, собственно говоря, нужно?

Теперь надо импровизировать, а это Завиша умеет; именно своим умением импровизировать он и превосходил Напералу. Тот каждый допрос тщательно готовил, а он подходящий тон, нужные вопросы находил только во время разговора. Мысль блефовать пришла в голову совершенно неожиданно. Конечно! Посмотрим, как Ольчак будет реагировать.

– Что мне нужно? Кое-какие сведения.

– Не знаю, могу ли я быть полезен…

– Можете, можете… Юрысь требовал вернуть ему эти деньги и назначил срок, пан Ольчак…

Лицо мелкого воришки, пойманного на месте преступления; капли пота на лбу, языком облизывает губы. Огромная лапища хватает Ольчака за воротник, поднимает с диванчика и бросает обратно на подушки.

– Это ложь…

– Могу даже назвать дату, пан Ольчак. Естественно, судебному следователю. Юрысь был моим другом, и между нами почти не было тайн.

– У вас нет никаких доказательств.

– Может, есть, а может, нет, – лениво заявляет Завиша. – Достаточно моих показаний, даже если нет записки, которую Юрысь оставил.

Завиша наблюдает за Ольчаком; все же это ловкий тип, с ним ухо нужно держать востро.

– А когда, по вашему мнению, истек срок? И какое это имеет значение? Я же ведь никогда не говорил, что не заплачу.

– Послушайте, пан Ольчак. Самый глупый следователь сопоставит несколько фактов: просроченные векселя, встреча с Юрысем, он требует заплатить – и убийство…

– У меня есть алиби.

– Да, да, конечно… Но вам нужны были деньги. И поэтому, – здесь Завиша должен пойти на риск, но этот риск, по его мнению, оправдан, – вы пошли к Ратигану.

Ольчак взял рюмку; теперь ему надо дать передышку, пусть подумает, прежде чем капитулировать. Конечно, это будет не полная капитуляция – иллюзий тут строить нечего! Он уже знает, что Завиша – противник опасный, но знает и то, что до сих пор Завиша не сказал об этом ни следователю, ни Наперале, значит, ведет свою игру и ему нужны сведения, значение которых он не может проверить, во всяком случае пройдет какое-то время, пока он их проверит… Отсюда вывод, что Ольчак будет говорить неправду… Но важно другое: как он будет лгать? Не станет возражать, что ходил к Ратигану, сразу видно, что не станет… Интересно, знает ли Наперала об этих контактах? И знал ли Ольчак содержание рапортов Юрыся? Сообщил ли о них Ратигану?

Завиша почувствовал острое желание выпить; не какого-то там вина, а солидные сто граммов чистой. Если Ольчак был посредником в контактах Юрыся с французской разведкой, то он должен многое знать… Боится? А может, сейчас он уже боится меньше?

– Сто «Выборовой»! – бросил Завиша в пространство.

Он уже не думал об Ольчаке, он думал о Ратигане. Завиша чувствовал, что запутался в паутине, что его душат, впиваются в тело нити сетки, что нужно ее разорвать, но разорвать нельзя, следует развязывать узелок за узелком, пока не дойдет до места, которое… которое увидел Юрысь, и за это его…

Он выпил.

– Я знаю Ратигана, пан Поддембский. И действительно, я с ним встречаюсь, редко, но встречаюсь. И все же не понимаю…

Завиша стукнул кулаком по столу.

– Выбирайте, пан Ольчак: или мы договоримся и вы не будете со мной играть в прятки, или я сделаю все, чтобы у вас было достаточно неприятностей…

– Это шантаж.

– Можно и так назвать. – Завиша стал снова медлительным и ленивым. – Вы говорили об Юрысе с Ратиганом?

Минута молчания.

– Его фамилия упоминалась, – пробормотал Ольчак.

– Кто начал?

– Ратиган, – сказал быстро Ольчак. – Ратиган. Он просто спрашивал, знаю ли я Юрыся.

– Вы к Ратигану пошли за деньгами?

– Речь шла о кредите.

– А что говорили об Юрысе?

– Ничего. Ничего особенного.

Завиша придвинул свое лицо к лицу Ольчака.

– О Берлине говорили, правда? У вас с Юрысем там были общие знакомые. Хотя бы некий Вогт…

Наконец-то он увидел страх; теперь Завиша мог взяться за Ольчака и начать его четвертовать, зная прекрасно, что при этом четвертовании он сам окончательно себя раскроет.

– Разговор с Ратиганом был в октябре?

Молчание.

– В октябре, – повторил Завиша. – Вот тогда-то ты и продал ему то, что узнал в Берлине.

Ольчак вытирал лицо носовым платком. Глубоко вжавшись в диван, он, казалось, не имел ни мышц, ни костей. Завиша заказал еще два раза по сто.

– Что я продал?

– Мы оба это знаем.

Торговый агент влил в себя водку, и это ему немного помогло.

– Пан Поддембский, – прошептал он. – Я вам скажу, ведь вы не все знаете. Это Юрысь велел мне идти к Ратигану.

Наконец-то ему удалось удивить Завишу.

– Юрысь? Зачем?

На него смотрели маленькие глазки.

– Вы ничего не понимаете, пан Поддембский. Вы как человек, который держит в руке пистолет и не знает, что пистолет стреляет и патрон уже в стволе.

– Ну говорите скорее. Что хотел Юрысь?

– Выяснить, что Ратиган о нем знает, – заявил Ольчак как-то равнодушно и бесцветно.

Лгал? Конечно. Завиша был в этом уверен, но в этой лжи содержалась какая-то правда, какие-то сведения, к которым он не мог подобраться. Юрысь решил спровоцировать Ратигана? Заставить этого господина разоблачить себя? Ольчак выполнил поручение и на свой страх и риск продал капитана запаса? Завиша чувствовал, что торговый агент вот-вот ускользнет из его рук, что они подошли к границе, но чтобы ее перейти – одного страха мало.

– И что же вы сумели выяснить?

– Они оба знали все друг о друге.

И это, собственно говоря, был конец. Завиша встал.

– Вы заплатите все тридцать тысяч.

– Заплачу, – подтвердил Ольчак тем же самым тоном, безразличным и бесцветным. И даже не взглянул на выходящего Завишу.

Его охватывало разочарование, потом злость: нет, он не отступит. Ночью, когда Завиша закрывал глаза, а мир не переставал кружиться, он приводил в порядок те сведения, которые ему удалось собрать. Он видел пробелы, недостатки. Эти пробелы, думал он, проистекают из самой сути дела, они являются неизбежной особенностью хода событий. Отсюда точная реконструкция невозможна. (Эта невозможность является не фиктивным, а действительным свойством материи, вынужденным ограничением, которому должен подчиниться, хочет он того или не хочет, даже самый изобретательный рассказчик.)

А ведь Завиша стремится реконструировать как можно добросовестнее, не собираясь добавлять ничего от себя, только факты, факты, факты, пусть с ними познакомится Вацлав Ян и пусть скажет то, чего Завиша сказать не хочет, что отталкивает от себя, даже не пытаясь коснуться в темноте слов, которые еще не существуют, а уже кажутся неизбежными, как движение пальца перед тем, как снять пистолет с предохранителя.

– Господин Ратиган, – сказала Янина Витынская, – прекрасный человек и всегда говорит правду. Примите это к сведению, пан Поддембский.

Образцовая секретарша? Хрупкое создание, лишенное чуткости и воображения? Сидит неподвижно на стульчике, ножка на ножку, глаза прикрыты ресницами, такое впечатление, что этот разговор ее утомляет, что она согласилась на него по необходимости, ее заставили, и она хочет закончить его как можно скорее. Все самого лучшего сорта: костюмчик, туфельки, прическа; тонкие пальчики, один перстенек и маленькие швейцарские часики. Роскошный предмет в секретариате; звонит по телефону, записывает в блокнот, «слушаю, пан директор», скрытое от чужих глаз рандеву, ужин в отдельном кабинете, завтра вместе летим в Лондон, и вдруг Зденек, Эдвард Зденек, никто, кандидат в инженеры, полустудент и полукоммунист, нужда, комнатка на Козьей улице… Может, она просто сентиментальная дура? История из бульварного романа: несчастный любовник убивает из ревности, а она открывает сахарницу и пододвигает песочное пирожное…

Он позвонил в секретариат Ратигана.

– Говорит ротмистр Завиша-Поддембский, – это звучало неплохо, – друг покойного Станислава Юрыся. Не могли бы вы?..

Могла. Неохотно и с удивлением, ведь, собственно говоря… но если пан ротмистр настаивает…

Еще когда Завиша шел на Беднарскую, ибо она пригласила его к себе, он думал: зачем? Скорее, по привычке; если бы он вел это дело по службе, то ему необходимо было бы поговорить с Яниной Витынской…

Она не проявила ни малейшего любопытства. Видимо, безразличию Витынская научилась в секретариате Ратигана; несколько лет тренировки, чтобы ни один клиент не догадался по лицу и движениям секретарши, что шеф собирается делать, каково его настроение. Стакан чаю? Пан ротмистр будет, вероятно, разочарован, но вряд ли она может ему помочь. Какое теперь имеет значение, как она познакомилась с Юрысем? Пан Ольчак его представил. Да, правильно, пан Ольчак, она хорошо помнит. Это сосед по дому, очень симпатичный пожилой человек, ну, еще не очень пожилой, средних лет. Улыбка. Пан Станислав умел прекрасно рассказывать. Этим он ее и очаровал. Она сказала: «Очаровал». Сказала: «Мы дружили».

– Что это значит: дружба между красивой молодой женщиной и еще не старым мужчиной? Нет, я не хочу быть бестактным, поймите меня правильно, просто мне хотелось бы как можно больше узнать о последних месяцах жизни Станислава Юрыся.

Она молчит.

– Это не праздный интерес. В каком-то смысле я отношусь к вам как к союзнице.

– Не понимаю.

– Просто: я ищу убийцу. (Кому Янина Витынская перескажет их разговор? Почему его все время преследует сознание того, что за ним следят, что каждое слово, каждое движение…) Ведь вы, вероятно, так же как я, не верите, что Юрыся убил Эдвард Зденек?

Ну хоть бы Витынская наконец перестала быть безразличной; влюбленная девушка должна использовать любую возможность. Если только она действительно влюблена! Если все происходит по самой простой схеме.

Завиша ждет ответа, а ведь он считал, что получит его немедленно. Скоро он перестанет верить в то, что услышит.

– Я уже сказала следователю, пан ротмистр, что Эдек этого не сделал. Я знаю, что человек может на какой-то момент перестать владеть собой, он был очень вспыльчивый, но убить…

– Вы его любите?

– Кого?

– Зденека.

Витынская смотрит на него с удивлением, пожимает плечами.

– Люблю, – подтверждает она сухо.

– Вы хотите ему помочь?

– Пан Ратиган обещал, что у Зденека будет хороший адвокат.

– Пан Ратиган проявляет большую заботливость.

– Да.

– И все же я хотел бы попросить вас ответить на несколько вопросов. Какая-нибудь мелочь иногда может иметь важное значение.

– Пожалуйста.

– Действительно ли у Зденека были причины вас ревновать?

– Нет, пан ротмистр.

– Никогда? Ведь он был ревнив?

– В последнее время я встречалась с паном Станиславом очень редко.

– А раньше?

– Не понимаю, зачем…

– Я уже объяснял…

– Чаще…

Вот теперь Завиша мог сесть на стуле поудобнее, расстегнуть пиджак и закурить.

– Так, моя дорогая, мы ни до чего не договоримся. Если вы хотите отделаться от меня недомолвками, то я встану и уйду. Я хочу о Юрысе знать все, что вам известно. Не исключено, что это поможет Зденеку. Если, конечно, вы хотите ему помочь. А может, это все же Зденек?

– Нет! – Это «нет», сказанное почти шепотом, звучало довольно неубедительно.

– Итак…

– Вы выступаете от чьего-то имени?

– Нет, уважаемая. У меня много друзей, но действую я только на свой страх и риск. Вы были любовницей Юрыся? Об этом вас спросят во время процесса.

– Понимаю. – Голос немного хриплый. Потом резко: – Вы хотите знать обо мне или о нем? – Сейчас она немного изменилась, стала более открытой. Все же природа не лишила роскошное создание коготков, возможно, в секретариате Ратигана она выполняет не только декоративные функции. – Если о нем, – продолжала Витынская, – то следовало спросить: хотел ли он, чтобы я была его любовницей? Да, хотел… А чего он добился, касается только меня.

– Понимаю. – Завиша не выглядит смущенным. – А вы? Как вы оцениваете прочность этой… дружбы?

– Он мне нравился. Это все.

– А он? Прошу вас, на сей раз говорите правду, ибо все это чрезвычайно важно. По-настоящему ли он интересовался вами? Был ли влюблен? Думал ли о будущем? Принимал ли всерьез ваши с ним отношения? Или, быть может, считал, что это только мимолетный флирт?

Витынская ответила не сразу.

– Мне кажется, – сказала она наконец, – что я ему нравилась. Мы никогда не говорили о любви.

– А о себе? Рассказывал ли он о себе, о других женщинах в своей жизни?

– О женщинах – никогда. Знаю только, что он не был женат.

Завиша вздохнул.

– Так о чем же вы говорили?

– О господи! Обо всем понемногу. Ему столько пришлось пережить во время войны.

– А он никогда не вспоминал о своем пребывании в Берлине?

– Никогда.

– Скажите мне, пожалуйста, связывали ли вы с ним какие-нибудь надежды?

– На будущее? Нет, пожалуй, нет… Может быть, только вначале… Он не был тем человеком, который умеет устраиваться в жизни. Легионер, высокие награды, большие знакомства – и что? Оказался в каком-то «Завтра Речи Посполитой», даже свои заметки никогда не подписывал. Ему не нужно было… Видите ли, я не терплю людей, не думающих о будущем, людей, которые от всего отказываются, а потом прикрываются ореолом таинственности.