Текст книги "За чудесным зерном"

Автор книги: З. Валентин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 13 страниц)

Глава XXV

Незаметно дни скоплялись в недели и в месяцы.

Коллекции Веселова пополнились новыми видами: крысой-песчанкой с тремя бороздками на передних зубах, безногой кроткой ящерицей, пугавшей врагов своим поразительным сходством с ядовитой змеей – щитомордиком. Но больше всего Веселов гордился крохотной змеей, найденной в окрестностях Бурузана. Это грозное животное было величиной с палец, но мышь умирала почти мгновенно от укуса ее игольчатых зубов, и Фын, китайский купец, с караваном пересекавший неоднократно пустыню, уверял, что даже верблюд умирает от укуса «черноголовой».

Бесконечно вежливый китайский купец старался встречаться с членами экспедиции как можно чаще. Экспедиция нуждалась во многом. Люди обносились, инструменты требовали ремонта, не хватало патронов для охоты. А у Фына можно было раздобыть все, что угодно, начиная от шоколада, кончая мазью против насекомых. Но когда он называл цены, то Клавдий Петрович начинал вздыхать, а Веселов – ругаться.

Все же покупали и платили, а китаец день ото дня становился назойливее. Постоянные его визиты раздражали Веселова. Но Фын был неизменно вежлив, предлагал что-нибудь из товара и уходил, расточая сладкие приветствия.

Иногда он делал намеки на Великий Город, но, несмотря на всю его китайскую любезность, бедный профессор не мог добиться толку. На все расспросы купец отвечал изречениями Конфуция[2]2
  Древний китайский мудрец.


[Закрыть].

Все хотанцы точно сговорились против профессора, и дело не подвигалось.

– Бросьте, Клавдий Петрович, – говорил ему Веселов. – К сожалению, пора возвращаться, но в следующий раз мы метр за метром исследуем область. Я убежден, что сейчас, кроме новых смутных слухов, вы ничего не добьетесь.

– Да, – с горечью отвечал профессор, – через год здесь будет какая-нибудь английская экспедиция, найдет остатки погибшей великой культуры, а мы…

– И будет доказывать, что создали эту культуру древние предки Ллойд-Джорджа! А потому данная страна должна принадлежать Британии! – вмешался Витя.

– Не озорничай, Витя! – сказал Веселов и прибавил в утешение профессору: – А мы можем пробыть здесь еще месяца полтора. Расспросите поскорее Фына. Он исколесил этот край вдоль и поперек. Предложите ему за сведения мои часы. Только боюсь, что часы-то он возьмет, а правды не скажет!

– Мудрец сказал: «Обдумай дело десять раз, прежде чем дать ответ», – произнес Фын, когда пред ним блеснули золотые часы. Он жадно рассматривал хронометр Веселова, и Клавдий Петрович проникся надеждой.

Но через час купец явился снова.

– Нет, умнейший из людей. Боюсь, что твои часы идут не совсем правильно. – И Фын медленно вытащил из кармана другие.

– Часы фирмы Watch, – пробормотал Веселов.

– Видишь, – спокойно заметил китаец, – твои стрелки в один час убежали вперед на шесть секунд, а Конфуций говорит: «Прекрасны все мгновенья жизни». И по твоим часам я боюсь потерять шесть прекрасных мгновений.

– О! – воскликнул Витя, – это не наши часы спешат, а просто твои отстают. Смотри, не прозевай чего-нибудь!

Витя внезапно замолчал.

* * *

– Что ты хотел сказать Фыну? – спросил Витю Веселов, когда они остались вдвоем. – Мне показалось, что ты не договорил чего-то?

– Ничего особенного. Только, кажется, я знаю, где китаец раздобыл свои великолепные часы…

– Я тоже начинаю думать, что Великий Город существует. Фыну не напрасно платят за молчание, – серьезно ответил Иван Викентьевич. – И мне не нравятся его частые посещения. Я его сегодня опять застал в моей палатке. Не хочет ли он украсть что-нибудь?

События следующей ночи подтвердили подозрения Вити и Веселова.

Когда стемнело, Витя, ежедневно пытавшийся обучить змейку танцам, принес к огню из палатки Веселова легкую мелкоплетеную клетку – жилище пресмыкающегося.

Черная злая головка с бешенством ударялась о проволоку клетки и с легким шипом покачивалась из стороны в сторону.

Жалобные пронзительные звуки, которые Витя извлекал из тростниковой дудочки, только раздражали змею.

– Оставь ее в покое, – проговорил Костя. Он осторожно просунул внутрь клетки мышонка. – Эх, Витька, – продолжал Костя, принимаясь за починку профессорского пиджака, – знаешь, вот бы нашей змее к Леньке беспризорному попасть… Где-то теперь парень?.. Да не играй ты – у Черноголовки живот разболится от твоей музыки!

И Костя бросился отнимать дудочку. Витя брыкался и отбивался. Веселов, смеясь, глядел на них. И почти никто не заметил, как профессор ушел, забрав с собой легкую клеточку, портфель и пиджак.

Ночная прохлада приласкала всех. Крепко спали в приоткрытых палатках. Тишина надвинулась над пустыней. Крупные звезды мерцали в небе.

Бесшумно и легко шевельнулся край одной палатки…

…Витя, спавший вместе с Веселовым, вдруг проснулся. Сразу он не сообразил, в чем дело. В воздухе еще дрожал пронзительный звук, который разбудил мальчика. На мгновенье все стихло, и снова раздался ни на что не похожий вопль.

Затем Витя услышал голос Веселова:

– Это из палатки профессора… – и бросился на крик. Блеснули ручные электрические фонари и осветили белые полотняные стены.

Посреди палатки профессора стоял Фын. Его желтое лицо почернело от ужаса.

– Что случилось? – схватил его за плечо Веселов.

– О! О! Змея! Змея!

Веселов оглянулся. Змейка свирепо свистела в клетке. Около клетки лежал пиджак профессора – портфеля не было.

При виде этого Клавдий Петрович вскричал тревожно:

– Где мои бумаги?

– Ваши бумаги вы оставили в другом месте, – отвечал Веселов, – а вместо бумаг взяли к себе… – Веселов снова потряс китайца за плечо и сердито спросил: – Толком, толком скажи, в чем дело?!

Крик прекратился, и Фын протянул свою руку. На указательном пальце краснела капелька крови.

Все с ужасом смотрели на крошечную ранку.

– Черноголовая, – сказал кто-то топотом.

Было ясно: в поисках портфеля с профессорскими бумагами китаец наткнулся в темноте на случайно попавшую в палатку Клавдия Петровича клетку, и змея, которая еще с вечера была раздражена шумом и светом, укусила вора.

Если б она накануне убила мышонка, можно было бы еще рассчитывать, что в ранку попало немного яда, но змейка была голодна, и теперь не было надежды спасти китайца.

Веселов хотел расширить ножом рану и выдавить кровь, но китаец мрачно отстранил его:

– Поздно. От укуса черноголовой может спасти только «змеиный камень». Его нет у вас.

Наступило молчание. Витя медленно подошел к столу, поднял валявшийся пиджак профессора, внимательно посмотрел на него, повесил на гвоздь и уткнулся лицом в мягкую пиджачную спину.

– Не плачь, – сказал Иван Викентьевич. – Я попробую прижечь рану… – Но тут Веселов с изумлением приметил, что мальчик дрожит не от слез. Витя смеялся. Притянув к себе Веселова, мальчик зашептал ему на ухо.

Потом Витя подошел к Фыну. Китаец больше не кричал.

Он лежал на земле и немигающими глазами глядел на свою рану. Укушенный палец посинел, и казалось, что синева ползла выше по руке.

– Слушай, Фын, – обратился к нему Витя, – ты умираешь. Но, – тут голос мальчика зазвучал торжественно, – но, как говорит Конфуций, «всякую вещь можно купить за подходящую цену».

Китаец поднял на Витю глаза и слушал.

– Например, портфель с бумагами профессора у тебя хотели купить за золотые часы. Не так ли? Однако самые прекрасные часы ничего не будут стоить, когда вот эта синева дойдет до твоего сердца.

Фын жалобно застонал. Он с ужасом взглянул на чернеющий палец.

– Но, – продолжал Витя, – что дал бы ты, например, вот за эту вещь?

В его руке блеснул синий камень величиной с кулак.

– Взгляни на эти знаки. – Витя поднес камень к самому носу китайца и спросил: – Узнаешь ты эту надпись?

– Нет, – пробормотал Фын.

– Ты мало читал Конфуция. Это змеиный камень!.. Змеиный камень, найденный великим нашим начальником товарищем Веселовым в черной голове ядовитой змеи. Той самой, что Иван Викентьевич собственноручно убил на прошлой неделе!

Китаец приподнялся, как на пружине.

– Спаси меня!

– Конечно, спасу, но только за плату – за хорошую плату, дружочек!

– Я отдам тебе мой магазин на базаре и тот караван, который должен притти из Калгана.

– Нет, купеческая твоя душа! Ты мне лучше скажи, где находится Великий Город… Взгляни – опухоль идет выше!

Несчастный взглянул: синева начала покрывать кисть руки.

– Скажу! Скажу! Я сам провожу вас туда. Кроме меня, во всем Хотане дорогу знают не больше десяти человек. Они боятся пустыни и молчат. Но «черноголовая» страшней всякой пустыни, и я провожу вас в Великий Город.

– Правда?

– Клянусь моей могилой и могилами моего отца и деда!

Тут Витя решил, что поверить можно: редкий из китайцев рискнет нарушить такую клятву, – и торжественно прижал синий камень к укушенному пальцу.

Фын с надеждой повернул к мальчику перекошенное лицо.

– Поклянись и ты, что я останусь жив.

– Клянусь московским крематорием! – прочувствованно говорил Витя, придерживая камень.

Мало-помалу лицо Фына начало светлеть. Зловещая синева на руке побледнела, уменьшилась и наконец исчезла.

Глава XXVI

Изгибаясь в поклонах, Фын покинул палатку, куда час назад он пробирался ночным вором.

Невдалеке от лагеря советской экспедиции он наткнулся на сэра Генри Джуда.

– Ну, что? – нетерпеливо спросил англичанин.

– Высокорожденный, – ядовито отвечал китаец, – твои часы оказались никуда негодными. Я их выбросил с мусором. – И не обращая внимания на рассерженного англичанина, Фын исчез в темноте.

* * *

Когда купец ушел из палатки, на Витю посыпался град вопросов. Всех, кроме Веселова, изумила нелепая церемония со змеиным камнем. Мальчик, сияя и хохоча, ответил:

– Все объясняется очень просто: дело в том, что змейка не укусила Фына.

– Как не укусила?!

– Она не могла его укусить! Да! – продолжал Витя, и глаза его победно сверкали. – Да, змея не укусила, потому что не могла укусить. Потому что она сидела в своей клетке – в специальной, мелкоплетеной, безопасной, совершенно безопасной клетке!

Все переглянулись.

– Ну, а ранка откуда же?

Молча Витя снял с гвоздя пиджак Клавдия Петровича. В рукаве торчала забытая Костей иголка.

– Дело в том, что вечером профессор захватил с собой немножечко не то, что хотел захватить. Он взял в свою палатку змею, а портфель забыл. Я думаю, – продолжал Витя, – что вор, шаря руками в поисках портфеля, услышал в темноте хорошо знакомый ему змеиный шип и испугался. А когда он наколол палец на Костину иголку, то совсем обезумел и нисколько не сомневался, что его укусила змея.

– Почему же у Фына все-таки посинела рука? – удивился Костя.

– А вот этого я и сам не знаю!

– Это я могу вам объяснить, – сказал Веселов. – Видите ли, если нервный человек сильно испугается какой-нибудь болезни, то бывает, что у него появляются все ее признаки, хотя он совершенно здоров. Во время эпидемий часто появляются такие мнимые больные.

– Значит, рука у Фына синела только от того, что он знал, что ей полагается синеть после змеиного укуса?

– Ну, конечно.

– Ах, и здорово же напугался Фын! – рассмеялся Костя. – Умный китаец и хитрый, а с испуга поверил, что камень в кулак величиной мог поместиться в голове черноголовой змеи. Кстати, откуда ты, Витька, раздобыл этот камень?

– Из археологической коллекции Клавдия Петровича. Иван Викентьевич, скажите, пожалуйста, откуда взялась сказка о змеином камне?

– Это не сказка. Змеиный камень существует. Разумеется, его не находят в голове гадюки или кобры. Его приготовляют из обожженных костей, извести и обугленной смолы. Такая масса легко впитывает в себя жидкость. Если приложить змеиный камень к ране, то он вместе с кровью вытянет и яд. Индусские священники веками хранили в тайне этот секрет. Да и теперь, как видишь, еще верят в волшебный камень.

– Однако, ребята, – прибавил Веселов, зевая, – пора последовать примеру этого умного животного. – Он указал на змею: она лежала сонная, переваривая проглоченного мышонка.

Все разошлись по палаткам.

Один только Клавдий Петрович не мог спать. Радость не давала ему закрыть глаза. С волнением Клавдий Петрович мечтал о Великом Городе.

Утром ждали Фына. Но ни утром, ни днем купец не пришел. Лишь к вечеру он прислал оборванного китайца, который передал от Фына тысячу тысяч извинений и весть о том, что Фын чувствует себя плохо после змеиного яда и не может сопровождать экспедицию. Взамен себя купец предлагал в проводники этого самого оборванного китайца. Звали посланного Чаон-Го. Он уверял, что не хуже своего хозяина знает местоположение Великого Города. Ему приходилось проезжать мимо этих развалин, когда караваны Фына везли контрабанду и не могли пользоваться обычной дорогой.

Глава XXVII

Теперь вел экспедицию Чаон-Го. Делал он это неохотно, но добросовестно. При наступлении темноты он бормотал заклинания от злых духов. Множество амулетов болталось у него на шее, у пояса и у седла.

Дорога оказалась мучительной.

Вода из бурдюков, наполненных у последнего колодца Эч, была неприятна на вкус. Мелкая едкая пыль раздражала кожу, проникала под платье, скрипела на зубах. Чай, поставленный на огонь, превращался в жидкую грязь. Но никто не жаловался на трудности перехода.

Уже четверо суток экспедиция была в пути. Великий Город приближался, и все были взволнованы его приближением. Но больше всех волновался профессор. Он приподнимался в седле, что-то бормотал, снова опускался в седло. Несмотря на слой пыли и загара, было видно, что профессор похудел и побледнел.

Последние часы все ехали в глубоком молчании.

Вдруг китаец протянул руку и коротко сказал:

– Город.

Из-за дальнего бархана, сверкая на солнце блестящими гранями, как обломок огромного зуба, торчал темнокрасный камень.

Лицо Клавдия Петровича стало такого же темно-красного цвета. Он дотронулся рукой до воротника, словно горло его не могло пропустить глотка воздуха. Потом профессорская рука обхватила шею верблюда.

Неизвестно, ущипнул ли Клавдий Петрович своего «коня», или верблюд почувствовал, что именно сейчас наступило время показать свою прыть, но только животное рванулось вперед и в несколько минут, ныряя меж одними барханами, карабкаясь через другие, скрылось из вида.

Только когда караван добрался до красного обломка, на который указывал Чаон-Го, увидали профессора.

Вооруженный лупой и двумя парами очков, Клавдий Петрович лежал на раскаленном песке и разбирал почти исчезнувшую надпись на остатках разрушенных ворот, которые подымались из песчаного моря Такла-Макан.

Обломанный красный зуб оказался верхушкой башни, на три четверти засыпанной песками, и эта башня была только началом, только частью спрятанных сокровищ.

Между барханами виднелись развалины.

Кусок стены блестел на солнце уцелевшей облицовкой. Дальше виднелся ряд шестиугольных построек, похожих издали на огромный пчелиный сот.

Потонувшие в пустыне остатки города там и сям протягивали свои обломки, словно умоляли о спасении.

Это был «Великий Город».

Нужны были тысячи рук, сотни дней и много любви и терпения, чтобы раскопать чудовищную песчаную насыпь и отдать науке то, о чем до сих пор не ведала история.

Этот город уже лежал в развалинах, когда две тысячи лет назад китайские войска заняли цветущие долины Хотана, и Клавдий Петрович был первый европеец, который прошел через его ворота.

Клавдий Петрович опустил увеличительное стекло и обернулся.

Одна пара очков сдвинулась на лоб, другая съехала на кончик носа, и между ними глядели сияющие, счастливые глаза профессора.

– Это прекраснейшие в мире иероглифы, – с ликованием произнес профессор. – Я в них решительно ничего не понимаю!

Все окружили профессора, поздравляя его: кто пытался сказать маленькую речь, кто обнимал Клавдия Петровича, кто молча тряс его руку.

* * *

У ворот Великого Города, возле зубцов темно-красной башни, экспедиция раскинула лагерь.

Витя был целиком поглощен Великим Городом. Необычайные открытия и приключения мерещились ему в этих развалинах, над которыми протекли тысячелетия и которые хранили в себе память о неизвестном прошлом.

Профессор и Витя работали почти круглые сутки.

Правда, приходилось торопиться. Неожиданное открытие Великого Города застало экспедицию врасплох. Средства экспедиции иссякали, пора было возвращаться домой.

К тому же мучились с водой. В колодце, вырытом у лагеря, вода скоплялась в чрезвычайно скудном количестве. Раз в неделю Чаон-Го отправлялся за водой к колодцу Эч. Корм верблюдам выдавался тоже в половинном размере, и чуть ли не по полдня проводили в поисках верблюжьих колючек между песчаными грядами.

Первое время осматривали развалины на поверхности песчаного моря. Было очевидно, что эти остатки города не раз покрывались песком и лишь по капризу бурь иногда появлялись на поверхности. Камни построек были изъязвлены острыми песчинками и сухим ветром, и только немногие стены сияли блеском полированного камня.

Доступней всего оказались шестиугольные башни.

Они, вероятно, служили когда-то крепостью и были массивны и грубы. Камни, из которых были сложены стены, поражали своими размерами. Казалось невероятным, чтобы люди без помощи машин могли сдвинуть эти глыбы.

Клавдий Петрович пришел к заключению, что шестиугольные башни и немногие другие постройки – более позднего происхождения, чем ворота города и чем те стены, которые сохранили через тысячелетия блеск и свежесть своей облицовки.

Витя доказывал, что в древности здесь были машины не хуже наших, иначе, по его мнению, люди не могли бы притащить такие камни. Но осмотр крепости поколебал его уверенность.

Через проломы в стенах экспедиция проникла в башни, оттуда в крепостные подвалы, в которых некогда хранился провиант и боевые припасы. Некоторые же из них, должно быть, служили темницами. По крайней мере, в одном из подвалов был найден скелет, который, когда до него дотронулись, рассыпался белой пылью.

Темница на всем пространстве, куда только могла дотянуться рука узника, была покрыта грубыми, первобытными рисунками.

Инструмент, которым пользовался неведомый художник, валялся тут же на земле: это был овальный камень с заостренными краями.

Чтобы при помощи этого камня в темноте подвала покрыть рисунками стены тюрьмы, требовалось нечеловеческое терпение и долгие годы заключения.

– Слушай, Витя, – сказал профессор, – ты составил себе мнение о том, как строилась эта крепость. Но ты не привел ни одного доказательства. А вот здесь кое-что имеется.

– Профессор пальцем обводил контуры глубоко вырезанных в камне фигур. – Смотри внимательнее. Ты видишь, здесь изображена постройка. Сколько рабочих! Они тащат камни, поднимают их, укладывают… Они падают под непосильной тяжестью… А вот тут лежат голые тела. Их клюют птицы. Это тела тех, которые не выдержали работы и погибли. Около работающих стоят люди в повязке и с плетью в руках. Безусловно, это надсмотрщики. Витя, ты узнаешь здание, которое они строят?

– Конечно, – ответил Витя, – это шестиугольная башня.

– Ну, вот видишь, – строители поднимали на собственных спинах камни, из которых построена крепость. Если они падали от изнеможения, их поднимали ударами. Не хитрая машина… А?

– А здесь что изображено? – спросил Витя и указал на две фигуры на другой стене.

Опрокинутый навзничь человек, в повязке надсмотрщика, лежал на земле. Его попирал ногой второй человек – голый, как те, что трудились над постройкой башни.

– Хоть я и не археолог, но мне это кажется ясным, – задумчиво сказал Костя. – Рабочий убил надсмотрщика. Может быть, он хотел поднять восстание, и, может быть, это он сам был брошен в тюрьму, прикован к стене, и он же вырезал эти рисунки.

– Вполне правдоподобно, – заметил Клавдий Петрович.

– Вот она какая, археология! – с восторгом воскликнул Витя.

Глава XXVIII

Занялись раскопками.

Однако первые дни не принесли ничего интересного. Немногие найденные вещи разлетались пылью, когда до них дотрагивались. Песок снова и снова сыпался на откопанные развалины. Днем невыносимый зной кружил голову, а безлунные ночи были темны, и электрические фонари плохо помогали работе.

Лучше всего было в первые утренние часы. Но чем выше поднималось солнце, тем медленнее становились движения работающих. В полдень путешественники спасались в глубину крепостных подвалов.

В одно удачное утро попали на «жилу» и откопали ряд предметов, которые уже не таяли в руках от малейшего прикосновения. Эти вещи были из бронзы, стекла и нефрита исключительно художественной работы. Но «жила» исчезла так же внезапно, как и появилась.

Наконец однажды благодаря буре, бушевавшей всю ночь и к утру разметавшей песчаный холм, добились первого крупного успеха: обнаружили дом, которому, по мнению профессора, насчитывалось не менее 4 000 лет. В этом доме оказались различные вещи домашнего обихода. Но все они находились в жалком состоянии: песок, века кочевавший над ними, изгрыз их.

Клавдий Петрович затосковал: перед ним лежала сокровищница, но он не мог использовать ее. Чтобы разрыть все пески и добраться до неповрежденных остатков Великого Города, нужно было затратить средства, в тысячу раз превосходившие средства экспедиции.

И Чаон-Го усердно помогал в работах, и безмолвный Тышковский яростно разбрасывал песок, и Веселов с неизменной аккуратностью работал спокойно и четко, но дело подвигалось туго. Экспедиция потеряла «жилу», вещи стали попадаться все реже.

В одно раннее утро, когда ночная прохлада еще освежала воздух, Витя со злостью бросил лопату.

– Я точно муравей в яме: лезу-лезу, мучусь-мучусь, а песок все осыпается. Чаон-Го! – крикнул он с отчаянием китайцу. – Неужели же нет местечка, где барханы над развалинами наворочены не в таком количестве?

Чаон-Го ответил, что на восточной окраине Великого Города барханы должны быть пониже, но он не станет копать в тех местах.

– Отчего? – удивился Витя. – Разве не все равно тебе, где жариться на солнце?

– Чаон-го не коснется лопатой земли у восточных стен Великого Города, потому что мертвые уходят навстречу солнцу. У восточных стен находится кладбище, и ни один китаец не станет раскапывать могил!

Клавдий Петрович, узнав о разговоре с Чаон-Го, назвал себя старым дураком за то, что сразу не догадался осмотреть восточную сторону города.

Чаон-Го горько сожалел о своих неосторожных словах, но, как добросовестный проводник, повел экспедицию. Однако он клялся, что не дотронется до лопаты и ежеминутно проверял, на месте ли все его амулеты.

Западные ворота и башни скрылись из вида, дорога мелькала однообразными песчаными волнами. Казалось невероятным, что под этими застывшими волнами лежат дома, улицы, люди и вещи.

Переход длился около часа. Барханы стали ниже. Кое-где снова показались остатки стен.

На этот раз удача улыбнулась Клавдию Петровичу. Между двумя барханами виднелось на три четверти увязшее в песке здание, похожее на огромную юрту. Но эта «юрта» была выстроена из синего и желтого кирпича, твердого, как бетон. Кирпичу было несколько тысяч лет.

Как в настоящей юрте кочевников, в этом здании не было окон. Если в нем и была дверь, она скрывалась под песком, и экспедиции предстояла тяжелая работа найти ее. Все были измучены, но никто не медлил ни минуты. Замелькали лопаты, заструился песок.

Только Чаон-Го, расседлав верблюдов и распаковав вьюки, уселся на песке. Он не желал работать.

Копали молча.

Клавдий Петрович с тоскливой жадностью поглядывал на здание. В огромной каменной юрте не виднелось никакого отверстия: это и печалило и радовало профессора. Печалило, потому что нельзя было проникнуть внутрь, а радовало, потому что давало надежду на то, что все находящееся внутри постройки сохранилось.

Стали соображать, не пробить ли стену.

Вдруг Тышковский хлопнул себя по лбу и уронил одно слово:

– Дым!

– Какой дым?

Тышковский молча указал пальцем на куполообразную крышу здания. Но купол не дымился.

– Какой же дым?

– Отверстие…

– Отверстие?

– О, я понимаю! Тышковский говорит, что, быть может, на верхушке купола есть отверстие, какое бывает в обыкновенных юртах для дыма! – воскликнул Костя, вскарабкался на крышу здания, и вскоре оттуда раздалось его звонкое:

– Так и есть!

– Отверстие? – встревоженно спросил профессор. – Значит, постройка наполнена песком?

– Нет, но здесь есть медная круглая заслонка, которая, должно быть, закрывает отверстие… А на заслонке какой-то зверь вырезан.

В несколько минут все очутились рядом с Костей.

Действительно, верхушку здания закрывала круглая медная заслонка.

Заслонку не без труда сняли.

Выждали, пока свежий воздух войдет в помещение, и все по веревке спустились внутрь. Лучи солнца врывались через отверстие в куполе и освещали внутренность помещения.

Чаон-Го был прав: на восточной окраине Великого Города было расположено кладбище, – найденная постройка была древней гробницей, и в ней, очевидно, был похоронен славный охотник.

Четыре скелета тигров, быть может, трофеи последней охоты, лежали по четырем углам намогильного камня. В ногах вытянулась бронзовая фигура барса в золотом ошейнике. Глаза его, сделанные из зеленого камня, блестели.

Возле могилы лежало оружие – меч и наконечник копья, древко которого сгнило. Стены были покрыты рисунками, изображавшими охоту с охотничьими гепардами и соколами.

Опьяневший от восторга профессор сравнивал найденную могилу с египетскими гробницами и уверял, что могилы Великого Города не хуже. Памятники древнего Египта были больше и богаче, но зато «юрта» превосходила их в художественном отношении.

Вслед за первой гробницей в течение ближайших недель были открыты еще две. Ни формой, ни размерами они от нее не отличались. Одна из них хранила сундук, наполненный предметами женского обихода. Там были разукрашенные зеркала из полированного серебра, прялка, украшения и легкая шелковистая пыль – остаток от платьев, когда-то положенных в сундук. Красивое женское лицо было вырезано на могильной плите, на двери и на снятой верхней ставне.

В третьей гробнице были найдены статуэтки, шкатулки, букеты цветов из сплава серебра и золота. И так как на медной ставне было изображение человека, лепящего куклу или статуэтку, то решили, что в этом склепе похоронен художник.

На новом месте экспедиция работала налетами, потому что здесь не было ни капли воды. Приезжали сюда на рассвете, а вечером возвращались к западным воротам.

Время шло. Средства и силы истощались. И когда открыли четвертую гробницу, решили вернуться в Хотан, а оттуда ехать в СССР.

Последняя находка ошеломила всех, а в особенности Витю. Эта четвертая гробница была так глубоко скрыта в одном из барханов, что вершина ее купола приходилась почти вровень с гребнем песчаной насыпи, и Витя совершенно случайно наткнулся на верхушку гробницы своей лопатой.

Один Костя услышал его громкое:

– Ох!

– Ты чего? – обернулся он.

На верхушке купола четвертой гробницы, только что вынырнувшей из песка, сверкал знак, тот знак, который увел мальчиков за 5 000 километров от Ковылей.

Золотое солнце в венце из пшеничных колосьев блестело в горячем песке.