Текст книги "За чудесным зерном"

Автор книги: З. Валентин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 13 страниц)

Глава XVI

С ружьем для зверья и сачком для насекомых Веселов неутомимо бродил то по песчаным буграм, заросшим редким кустарником, то среди барханов, дымящихся пыльным облаком при малейшем движении воздуха. Витя, как тень, следовал за ним.

То один, то другой туркмен сопровождал их в этом бродяжничестве, так как иначе они рисковали заблудиться. Часто приходилось ночевать где-нибудь у степного колодца или разводить костер между песчаными холмами.

Саксаул, твердый, как железо, горел ярким пламенем. Это дерево пустыни дает изумительный уголь. Под пеплом костра через два и даже через три дня находят тлеющие угольки, – так медленно и горячо горит саксаул.

Узловатые, покрытые вместо листьев серыми чешуйками, ветви саксаула не похожи на яркую зелень европейских деревьев. В зарослях саксаула нельзя найти прохладу: наоборот, воздух там застаивается, становится душным и нестерпимо знойным. Ветер не шелестит листьями, и только слышно, как песчинки ударяют о корявые стволы..

Но саксаул в пустыне – лучший друг людей. Не только важно то, что он дает прекрасное топливо, – еще важнее, что своими корнями он связывает зыбучие пески, точно железными скрепами охватывает барханы и не позволяет им передвигаться с места на место. Там, где люди нерасчетливо уничтожают саксаул, пустыня побеждает: пески начинают передвигаться с места на место и засыпают оазисы.

От ходьбы и лазанья по зыбучим холмам у Вити болели руки и ноги, ломило спину. Но зато росли запасы «всякой всячины».

Ивану Викентьевичу удалось подстрелить дикую степную кошку «манул». Убитый зверь был вдвое больше самой крупной домашней кошки, с необыкновенно нежной, серой, в темных полосах шерстью и пушистым хвостом.

Иван Викентьевич показал Вите, как надо снимать шкуру. Ободранный остов бросили в стороне.

Ночью Витя растолкал Веселова:

– Иван Викентьевич! А Иван Викентьевич! Кто это смеется там?

Веселов приподнялся. Пронзительный вой раздавался вперемежку с хохотом. Туркмен лениво пробормотал сквозь сон:

– Ничего! Это гиена падаль жрет.

Действительно, к утру от манула не осталось даже косточек. Гиены, смеясь и плача, скрылись в норах. На одну из таких нор наткнулся Витя, когда разыскивал ускользнувшую ящерицу.

Витя сунул в нору ружейное дуло. Раздался сердитый вой гиены. Безобразная, точно пришитая к туловищу, голова животного высунулась из норы. Длинные конусообразные зубы со страшной силой сжали ствол ружья. Витя машинально спустил курок. Гиена дернулась и больше не шевелилась.

– Посмотрите, Иван Викентьевич, – сказал Витя, выдергивая ружье из судорожно сжатых челюстей, – она почти прокусила ствол ружья.

– Не удивительно, – ответил Веселов, помогая Вите вытащить трофей охоты, – гиена с такой же легкостью раскусывает бедренную кость быка, как собака куриную лапку. Но удивительно то, что гиена решилась высунуться из норы. Обычно она прячется в самый дальний угол своей берлоги и предпочитает не встречаться с человеком.

Витя нагнулся к отверстию норы. Оттуда шел резкий и тошнотворный запах падали.

– Бррр… какая дрянь!

– Да, гиены падки на тухлое мясо. Они часто разрывают могилы и пожирают трупы. Но есть от гиен и польза: в Африке, во многих селениях, эти отвратительные животные, как единственные санитары, уничтожают падаль, нечистоты, отбросы.

– О, – воскликнул Витя, который заглядывал во внутренность норы, – теперь я понимаю, отчего наша гиена не спряталась! Она защищала детеныша.

В глубине норы блестели две точки. Перепуганный детеныш прятался в дальнем углу. Решили разрыть берлогу. Несмотря на ужасный запах, Витя работал с упоением: ведь это он убил гиену и нашел детеныша.

На щенка набросили одеяло. Он визжал, кусался, царапался, но его все же доставили в аул и посадили в клетку к великой радости всех ребятишек.

Веселов просил ребят, чтоб они не мучили маленькую гиену, которая предназначалась в подарок московскому зоологическому саду.

Но к огорчению Вити, когда он и Иван Викентьевич дня через два вернулись из очередной разведки, маленькой гиены уже не было. Она ночью прогрызла деревянный пол клетки, вышла на свободу – и ее разорвали собаки.

Утешились остальной добычей: насекомыми и животными. Особенно удачной была ловля ящериц.

Иван Викентьевич раздобыл самые различные экземпляры этих юрких и ловких созданий, начиная крошечными «пустынными гологлазами» красивого бронзового цвета и кончая уже знакомым Вите ичкемером. Вите очень нравился туркестанский хамелеон или агама. Это довольно крупная ящерица, ловко лазающая по ветвям кустарников. Когда Витя дотрагивался до нее, агама сейчас же меняла желто-серый цвет на ярко-синюю окраску и этим приводила Витю в восхищение.

За дни беспрерывной работы на свежем воздухе под горячим солнцем Витя исхудал и загорел. Рыжие волосы его блестели золотом, глаза сверкали от удовольствия, а карманы топырились от образцов пшеничных зерен. Каждый образец был завернут в бумагу, на которой красовалось название аула, где сеяли этот сорт.

Но Витя уже меньше мечтал облагодетельствовать мир новой пшеницей и меньше желал прославиться: вопрос о «чудесном зерне» отодвинулся в сторону, хотя Витя еще не вполне сознавал это.

Желанными стали дни среди золотых песков, среди незаметных жизней, среди животных, которых нужно было отыскать, словить, засадить в ящики для коллекций, а потом включить в подробное описание пойманной добычи. Витя с наслаждением думал о том, что впереди ждет их еще много интересного и неожиданного.

Экспедиция, нагруженная первым «урожаем», возвращалась в Мерв.

Глава XVII

– Завидуешь! Завидуешь!

– Да иди ты в болото, отстань!

Костя, сердясь и смеясь, отбивался от Вити, а Витя тормошил товарища, приговаривая:

– У-у, завидущая твоя душа!

Поезд рассекал раскаленную туркестанскую муть. Мерв со всеми зелеными оазисами Мургаба остался позади, и лишь мертвые унылые пески струились вдоль вагонов. Путешествие превращалось в пытку. Пассажиры сидели распаренные, покрытые слоем едкой пыли и обессиленные настолько, что теряли способность разговаривать.

Одни только мальчики азартно спорили.

– Прозевал аулы и охоту в пустыне, – дразнил Витя, – завидуешь!

– Есть чему завидовать! Стоило столько времени таскаться по пескам, чтобы наловить сотню пауков и тараканов, – отгрызался Костя.

– Ну, а манул?

– Вот еще! Ободрал хозяйскую кошку и хвастаешься!

– Хозяйскую! – негодовал Витя. – А гиена?

В ответ Костя недоверчиво подмигивал, словно был уверен, что и гиена была не настоящая.

Поезд шел на северо-восток через Чарджуй, Бухару, в Самарканд, где экспедиция рассчитывала пробыть некоторое время, прежде чем выехать в Ташкент.

За Чарджуем промелькнули под мостом мутные воды Аму-Дарьи, которая берет начало среди ледников «крыши мира» на Памире. Мелькнула и исчезла вдали Бухара, и вот опять потянулись зеленые сады и бахчи, пестреющие дынями и арбузами.

Вот и Самарканд.

Прохлада садов, ослепительные краски неба, цветов, пестрых халатов и фруктов – все это сразу восхитило утомленных путешественников и заставило забыть об усталости.

– Что за город! Ах, что за город! – бормотал Витя, когда он вместе с Костей и Тышковским пробирался через толпу на площади. Это была знаменитая площадь – «Ригистан», одно из красивейших мест, созданных художественным гением человека. Три мечети, сверкавшие узорами мозаик, делали эту площадь прекрасной. Недаром Самарканд издавна называли жемчужиной Зарявшанской долины.

Даже Тышковский, довольно равнодушный к архитектуре прошлых веков и больше интересовавшийся нынешними глинобитными домами и юртами Туркестана, – даже он был тронут этой чудесной картиной и сказал «длинную и выразительную» фразу:

– Хорошо!

– Красивый край, – прибавил Витя, – для него тысячу километров отмахать не жалко. Жалко только, что я ничего об этом крае не знаю, кроме того, что он доставляет хлопок, и существует эта земля благодаря искусственному орошению.

– Ага! Вот ты, братец, не знаешь, а мне, пока ты жуков с Иваном Викентьевичем ловил, профессор об этом рассказывал да рассказывал.

– Знаю! Он так говорил, – Витя сморщил лоб, по-птичьи нагнул на бок голову, заговорил тонким голосом и вдруг сразу стал похож на Клавдия Петровича: «О, Азия! Великая золотая колыбель человечества! О, великая страна, давшая миру все злаки и всех домашних животных, начиная от северного оленя и собаки, кончая курицей и слоном!» Заметь, Костя, – всех домашних животных, за исключением кошки и осла, родина которых Африка.

– Ну, я думаю, что некоторые ослята являются в Азию не из Африки, а прямо из наших совхозов!

– Ишь ты, заноза! Ну, радуйся: сейчас и я завидую твоим сведениям!

– Завидовать нечего. О животных ты, конечно, от Ивана Викентьевича узнал, а я тебе с удовольствием расскажу то, что мне профессор говорил.

Костя зажмурился и медленно, как бы вспоминая затверженный урок, начал:

– Ты правду сказал, что Азия – родина человечества. Здесь же явились и первые науки и ремесла. За семь тысяч лет до нас здешний человек научился добывать медь и делать сплав из меди и олова. Получалась бронза, из которой выделывали оружие, вещи, украшения. А ведь в Европу бронза пришла спустя тысячу лет! Когда в Европе еще ничего кроме диких лесов не было, в Азии, в теперешней Месопотамии, расцвела уже большая культурная страна – Вавилония. Недавно ученые прочитали надпись на обломке, найденном при раскопках древнего Вавилона…

Костя вытащил свою записную книжку, перелистал ее и прочел: «Я приказал рыть канал Нар-Гаммураби, благодать для народов Шумира и Аккада. Берега по обеим сторонам я назначил для землепашцев и приказал засеять эти берега хлебом. Я доставил народу неиссякаемые воды. Я призвал народы толпами, я создал им пищу и питье. Я даровал плодородие, обилие и мирную жизнь».

Костя почесал кончик носа и продолжал:

– Эту надпись велел высечь на камне древний вавилонский царь Гаммураби. Жил он более четырех тысяч лет назад, и канал этот – чудо строительного искусства не только для того времени. Даже теперь хорошо было бы его восстановить. Но на это потребуется страшно много труда и денег.

Витя одобрительно кивнул:

– Я всегда говорил и голову готов прозакладывать, что раньше люди знали и умели гораздо больше, чем теперь!

Костя удивленно поднял брови.

– Ты серьезно?

– Вполне серьезно.

– А поезда? А радио?

– М-м, может быть их когда-нибудь изобретали, а потом забыли. Откуда ты знаешь?

– Для этого и существует археология, – солидным басом сказал Костя. – Она изучает остатки древнего мира. Археология восстанавливает быт, историю и нравы давно исчезнувших племен. И если ты побудешь около нашего профессора, то узнаешь от него, что в Средней Азии действительно существовали культурные народы, но никогда не было у них ничего похожего ни на радио, ни на электричество.

– А куда же девались эти твои культурные народы?

Костя опять потер кончик носа: он припоминал уроки Клавдия Петровича.

– Видишь ли – вся история Азии зависит вот от чего… Гм…

Тут Костя снова достал, свою клеенчатую тетрадь и начал читать записанное: «Север Азии – холодный, недоступный край. Население там было редкое. А в остальной Азии – Центральной, Передней и Южной, где природа богаче и мягче, – различные племена сменялись друг другом с незапамятных времен. Они строили города и проводили дороги. На смену осевшим народам из глубины Азии появлялись новые племена. Они завоевывали за краем край. Новые завоеватели, дикие племена кочующих пастухов, разрушали страну, но сами постепенно перенимали культуру коренных жителей, начинали заниматься земледелием и делались оседлым народом. Так смешивались племена, обычаи, цивилизации. И до сих пор мы встречаем в Центральной Азии следы различнейших рас и культур. Следствием всех великих перемещений народов было то, что у Тихого океана и на юге, где теплые богатые земли, скопилось много жителей, образовались цветущие государства. Началось мореплавание, торговля, промышленность. Из самых дальних земель люди стремились пробраться в эти богатые страны. Египтяне, греки, римляне, а за ними и все другие народы искали дорогу в Китай, в Индию. Была такая дорога – морская, но ужасно длинная, опасная…»

– И не всякий любит морское путешествие! – рассмеялся Витя. – Я знаю кое-кого, кто чувствует себя лучше на твердой земле!

Костя погрозил пальцем, как профессор.

– Слушай и не мешай. «Морем мало пользовались оттого, что тогдашние суда редко попадали в Индию и еще реже возвращались оттуда обратно. К тому же морская дорога длилась целые годы. Более надежными были сухопутные дороги, которые соединяли Европу и Африку с Китаем и Индией…»

– А ты знаешь, где был проложен первый торговый путь?

– Погоди – у меня записано… Сейчас… Вот! «За шесть тысяч лет до нашего времени первый путь был проложен между Египтом и Месопотамией…»

– Ну, это нам не требуется. А вот по Туркестану когда проложили первую дорогу?

– Сейчас… Гм… «За две тысячи лет до нас китайцы открыли постоянный торговый путь в оазисы Туркестана. А еще раньше здесь проходила дорога на Афганистан и Индию». И, знаешь: вся история этих мест – это борьба за великие торговые пути, за рынки.

– Воображаю, как заграбастовали деньгу те, кому принадлежали дороги на Индию! Страна чертовски богатая!

– Клавдий Петрович говорит, что каждое государство, которое ухитрялось захватить эти пути, страшно богатело. Здесь была когда-то огромная богатейшая Персидская монархия, она занимала все земли от Средиземного моря и до Индии. Это было две тысячи пятьсот лет назад. Потом нахлынули греки во главе с Александром Македонским. Александр Македонский по дороге захватил вот этот самый Самарканд, в котором мы сейчас находимся и который уже тогда считался древним городом. Потом торговыми путями, а вместе с ними и всеми землями владели турки-селевкиды, потом парфянский народ, потом арабы…

– Будет! Все равно не запомню!

– Еще одно – самое интересное! В тринадцатом веке Туркестан был завоеван монгольскими полчищами Чингисхана. А в 1336 г. в Бухаре родился знаменитейший монгольский завоеватель Тимур, которого еще называют Тамерланом или «Железным Хромцом». Он был хромой, отвратительный по характеру, отчаянный вояка и держал в страхе не только свои азиатские владения, но и тогдашнюю Россию, а за ней – и всю Европу.

– Отчего же ты считаешь это самым интересным?

– Оттого, что Тимур сделал Самарканд своей столицей. И это он разукрасил и разузорил Самарканд, превратив его в красивейший из городов Азии. По приказанию Тимура были выстроены дворцы, мечети на Ригистане, устроены чудные сады… Вот Клавдий Петрович все это нам покажет и обо всем расскажет…

Глава XVIII

Под предводительством профессора наши путешественники несколько дней осматривали замечательные древние здания.

Профессор рассказывал о том, что мечеть Биби-Ханум была построена Тимуром в честь его любимой жены. Когда-то эту мечеть окружал вымощенный мраморными плитами двор. Камень для этой постройки привозился на слонах из далеких гор. Сотни рабочих покрывали его тонкими рисунками, а из Индии были привезены искуснейшие строители, и сам «Железный Хромец» следил за ходом работ.

Но Витя морщился: после «золоченой» мечети, которая возвышалась на Ригистане, Биби-Ханум казалась ему развалиной. Зато утешил Витю мавзолей «Шах-Зинде», сверкавший той же пестротой глазированных кирпичей, как и здания на Ригистане.

Узнав о том, что в Шах-Зинде похоронены родственники Тимура, все отправились в мавзолей воздвигнутый над могилой Железного Хромца.

Под огромным узорчатым куполом на зеркальной полированной поверхности намогильного камня непонятным узором разбегались надписи – перечисление предков Тимура и Чингис-хана, легенда об их волшебном происхождении от солнца и дата смерти Тимура.

– Смотрите, – сказал Клавдий Петрович, указывая на темную зелень намогильника, – мы скоро передадим привет родине вот этой глыбы. Это зеленый нефрит, который очень ценится в Азии. Еще при жизни Тимура этот кусок нефрита был высечен в горах Куэн-Луня и привезен сюда из того самого Хотана, куда мы сейчас направляемся.

Костя и Витя ходили на базар, где продавалась глиняная посуда, голубая, как самаркандское небо, и желтая, как пески Туркестана. Ребята видели медников, которые с помощью молотка и обыкновенного гвоздя, даже не наведя предварительно рисунка, а так – просто на глаз – покрывали паутинной чеканкой узкогорлые медные кувшины – кумганы – и широкие плоские тарелки.

Витя и Костя видели еще, как разматывают воздушные нити шелковичных коконов, брошенных в кипяток, как шелковинки скручиваются в нитку, окрашиваются, и из них узбеки ткут узкие пестрые туркестанские шарфы.

Узнали мальчики еще о том, что опасно пить воду из «хаузов». Так называются бассейны со стоячей водой, которая бережется на случай недостатка проточной влаги. Попробовавший воду из хауза рисковал проглотить личинку «ришты» – червя, который размножается в теле человека под кожей и причиняет большие страдания.

Витя, изучавший Азию по-своему, накурился потихоньку «анаши», одурманивающего курева, очень распространенного в Средней Азии.

Накурившись, Витя начал неудержимо и бессмысленно смеяться. Смеялся он всю ночь напролет, напугав насмерть Костю, Клавдия Петровича и Тышковского.

Один Веселов сжал крепко губы и ничего не сказал. Зато утром, когда Витя, пожелтевший и пристыженный, выполз к завтраку, Иван Викентьевич отвел его в сторону и тихо переговорил с мальчиком, после чего щеки Вити из лимонно– желтого стали вишневого цвета.

Краем уха Костя уловил слова своего товарища:

– Честное, честное слово – никогда и ничего похожего…

* * *

Прежде чем покинуть Самарканд, экспедиция посетила несколько кишлаков, разбросанных по окрестностям. Эта поездка интересовала главным образом Тышковского.

В Чилекской волости Самаркандского уезда экспедиция ознакомилась с последним, быть может, поколением узбекских мастеров, выделывающих войлочные юрты.

Все меньше и меньше становится узбеков, живущих в юрте. Большая часть живет в «михман-хана» – глинобитных саклях, и только очень зажиточный узбек покупает юрту. За время басмачества погибло много скота, и шерсть для войлока стала недоступно дорогой.

Чем дальше от города, тем шире становились арыки, тем чище делалась в них вода.

Река Зарявшан давала жизнь всему краю. Нагорное пространство, «дашьт», где не было воды, казалось жалким и унылым по сравнению с цветущей речной долиной. Там, наверху, среди скудных участков богарных[1]1
  Орошаемых только атмосферными осадками.


[Закрыть] посевов редкой пшеницы, были скупо разбросаны людские поселки. Даже дома в этих поселках были меньше размером, чем дома в густо населенном «вилайяте».

– Почему у вас такие домишки? – спрашивали мальчики. – Ведь глины здесь много.

Старик, хозяин тесной и жалкой сакли, покачал головой:

– Чтобы замесить глину, нужна вода.

Вода! Она одна делала из пустыни цветущий сад. Старик прожил жизнь, дрожа над мутной солоноватой водой, которую скудно давал колодец.

Пшеница терпеливо ждала случайного дождя и покорно выносила зной. Витя взял горсть пшеничных зерен. Это, конечно, не было чудесное, желанное зерно, но, быть может, оно пригодится в Ковылях.

Когда путешественники покидали кишлак, старик вышел их провожать. За полу дедушкиного халата держался тоненькой смуглой ручонкой трехлетний внук. Поглаживая бритую колючую головку внука, старик задумчиво сказал: – Я видел, как железная машина разминала землю в поле. Быть может позже мой маленький Ибрагим увидит, как вода из Зарявшана поднимется на «дашьт».

Глава XIX

Из записной книжки Кости

«Я не успеваю записывать, – каждый день куча нового.

Клавдий Петрович говорит о древней Азии. А Тышковский рассказывает о сегодняшних живых людях. Собственно говоря, Тышковский не рассказывает, а только машет рукой и произносит по четверть слова. Но я научился его понимать. Очень интересно. Ужасно интересно! Он как-то предложил мне, чтобы я записывал местные обычаи. Я так и делаю. Здесь, в записной книжке, не только мое. Витя ловко замечает и хорошо рассказывает, но у него нет терпения записывать. Значит, я и его рассказы буду вписывать в тетрадку.

Мы посетили несколько уездов: Самаркандский, Катта-Курганский, Джизакский. Больше всего здесь узбеков. Кочевых узбеков я не видел. Тышковский говорит, что они уже все оседлые, разводят хлопок, занимаются ремеслами, торгуют. Есть еще здесь цыгане. Летом они кочуют в кибитках, – ну совсем, как у нас. А зимуют в кишлаках. Они делятся по родам: „зигляр“ – золотых дел мастера; „касатарошь“ – те, которые делают деревянную посуду. А „джуги“ и „мультаны“ ворожат и попрошайничают.

Живут в Самаркандской области и туркмены, только их здесь немного.

Интереснее всего, по-моему, описать, как мы были в гостях у арабов, которые живут между станциями Нагорная и Джума.

Я не понимал, откуда они взялись в этих местах, – ведь до Аравии отсюда страшно далеко.

Тут опять пригодился Клавдий Петрович. Он рассказал, что это остатки тех арабов, которые 1600 лет назад владели всей страной. Эти арабы давно уже говорят по-узбекски и живут как узбеки, но они всегда гордились своим происхождением, родством с Магометом и презирали соседей. Царское правительство поддерживало их в этом и ссорило с другим населением, как ссорило узбеков с туркменами. А пока среди населения шли раздоры, царское правительство всю страну прибрало к рукам. Теперь вражда исчезает.

Мы остановились в деревне Боглы, в сакле у араба по имени Али-хан. Тышковский с первой же минуты начал измерять его череп, нос, руки и ноги. Али-хан принял нас гостеприимно. Кормил он нас дыней, сладкими сушеными абрикосами, лепешками, поил кокчаем и все вздыхал. Оказалось, что у него болен единственный сын. Как вежливый хозяин, он старался, чтобы мы не заметили его грусти, но мы видели, что Али-хан едва слушает нас. Он все время прислушивался к звукам из женской половины, где лежал больной ребенок. Мы с Витей разузнали, что мальчика не мог вылечить ни один местный знахарь.

Наши хозяева куклопоклонники – „куурчак-параст“. Я видел у них одну куклу, разряженную в зеленые и белые лоскутки, в полметра величиной. Ее уже давно просили о помощи, но деревянный упрямый „Ирдан-Бек“ очевидно не желал помочь! Один из гостей шепнул, что нынче вечером огорченные родители будут просить исцеления у священного очага.

Когда я перевел это, Тышковский ужасно обрадовался. Махнул рукой и сказал два слова под ряд: „Языческое жертвоприношение“.

Уж я не знаю, как Ивану Викентьевичу удалось уломать хозяина, но Али-хан устроил так, что нас допустили присутствовать при церемонии.

Али-хан выбрал лучшего ягненка в своем маленьком стаде. Али-хану ничего не было жаль для сына. Мы пошли в другую саклю. Здесь, перед большим очагом, который в Боглах считают священным, старенький, желтенький старичок, глава всего рода, заколол ягненка. Этого старика называют „учакным каттакани“ – старший очага.

Он постоянно возится у священного огня, следит, чтобы тот не потух, зажигает воткнутые в очаг „пилики“ и молится. Пилики – это лучинки или соломинки, обернутые ватой и обмокнутые в масло. Арабы верят, что пилики умилостивляют злых духов.

Когда ягненок был зарезан, старик вымазал больного свежей кровью, приговаривая при этом: „Твое несчастие – обратись на него“ (то есть на ягненка).

Шкуру и голову ягненка старший очага забрал себе, а мясо сварил тут же на священном огне и съел вместе со своими помощниками. Нас не угостили.

Тышковский был в восторге от зрелища и все записывал.

Лекарь уплетал ягненка, а больному делалось все хуже и хуже. С большим трудом Иван Викентьевич уговорил на другой день Али-хана показать сына.

У него оказалась жестокая туркестанская малярия, а его лечили молитвами, пиликами и бараньей кровью!

Иван Викентьевич дал больному хинин. Конечно, – тому полегчало.

В день нашего отъезда сын Али-хана впервые за много дней смеялся и попросил есть, а сам Али-хан благоговейно спрятал коробку хинина, оставленную ему Веселовым».