Текст книги "За чудесным зерном"

Автор книги: З. Валентин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Глава XXXIII

Конечно, Витя потерял сознание не от того, что увидел, как его чудесное зерно орошается водой, вместо того, чтобы расти без единой капли влаги. Может быть, немножко и от этого, но главное – его подкосила болезнь.

Недавнее трехдневное блуждание в пустыне, без питья и пищи и последняя бессонная ночь – вызвали обморок.

Маленькие пастушки рассказали Сохэ, которая встревоженно искала Витю, где они встретили его. Сохэ во второй раз нашла «мальчика из города мертвых», во второй раз принесла его к себе и опять вернула к жизни.

На этот раз Витя прохворал несколько дней. Хворал серьезно. Ашур и его дочь ухаживали за ним. Они не позволяли никому из жителей оазиса тревожить больного.

Витя днем лежал в хижине, а вечером, когда наступала прохлада, его выносили на воздух, и тогда он лежал на ковре под деревом, которое прожило уже сотни лет.

С изумлением разглядывал Витя те здания, мимо которых он проходил ночью. Это были остатки древнего города, быть может, такого же древнего, как Великий Город.

Многоярусные дворцы не были ночным бредом. Они стояли между деревьями, сверкая остатками золоченой облицовки, которая их когда-то покрывала.

По стенам ближайшего дворца безголовые титры могучими прыжками убегали от охотников. Время выбило из рук охотников лук и стрелы, сняло головы со зверей и разрушало постепенно самые стены.

В этих дворцах никто не жил.

В их обширных залах жители оазиса Аджи хранили зерно и сушеные плоды: это были общественные кладовые. Витя видел, как жители заходили во дворец и выходили оттуда с припасами.

В нижних этажах, подогнув длинные нелепые ноги, отдыхали верблюды. Ягнята прыгали по ступеньками величественных лестниц. Дети бросали твердые глиняные шарики, стараясь попасть в нежные фарфоровые рисунки, еще украшавшие карнизы зданий.

Население оазиса жило в глинобитных мазанках среди пышных развалин. Эти хижины походили на ласточкины гнезда, которые лепились по карнизам старых дворцов.

Всего народа в оазисе было четыреста двадцать семь человек.

Витя был четыреста двадцать восьмым.

Лежа на ковре, Витя наблюдал жизнь оазиса Аджи.

Ему было и хорошо и грустно. Хорошо оттого, что он выздоравливал, оттого, что он не чувствовал жгучего воздуха пустыни, оттого, что сладко пахло абрикосами, которые сушились на плоских кровлях домов. А грустно оттого, что Витя чувствовал себя одиноким в оазисе, несмотря на внимание Ашура и заботы Сохэ. И было еще особенно грустно потому, что Вите казалось, что смуглые люди, которые проходили мимо, очень несчастны в своих глиняных мазанках среди обломков былого великолепия.

Вите хотелось расспросить их об этой жизни, об оазисе, о дворцах… А больше всего все же хотелось узнать о таинственном знаке солнца и пшеницы, о знаке, который заставил его поверить в то, что он нашел «чудесное зерно».

Но Ашур был строгим врачом и не разрешал Вите говорить, пока он не выздоровеет. Витя вздыхал, но покорялся.

Он вспоминал товарищей и думал о том, как, вероятно, напугались они, когда он исчез.

К вечеру пятого дня Ашур поглядел на Витю и рассмеялся.

– Ты уже здоров, даже потолстел. А я ведь думал, что солнце не оставит тебя в живых! Теперь ты можешь встать, ходить и разговаривать, с кем хочешь.

– Слава вечному солнцу! – пробормотал Витя. – Наконец мне разрешено говорить.

Он хотел вскочить и бежать, но ноги были как чужие, и мальчик с трудом поплелся на улицу.

Все население ждало Витю. На площади, над которой уже зажигались крупные звезды, собрались жители оазиса Аджи. Некоторые пришли с работой, некоторые захватили с собой ужин – овечий сыр, хлебные лепешки и розовые душистые абрикосы.

Старый Ашур сидел у маленького огня, который горел между камнями, сложенными в виде очага. На огне стоял горшок с травами, и Ашур, все время помешивая кипящую жидкость оструганной палочкой, варил какое-то лекарство.

Витя впился глазами в эту картину. Он жалел, что не захватил с собой карманный электрический фонарь. Было бы замечательно пустить сноп никогда здесь невиданного света на эту толпу, пеструю и молчаливую, мирно сидящую под вековыми деревьями. Что бы они сказали?

Пробормотав приветствие, Витя неловко уселся около Ашура.

Ли, бойкая, любопытная, пробралась к Вите, дернула его за рукав и сказала:

– Рассказывай! – И она уселась рядом с Витей и старым Ашуром.

– О чем же мне рассказывать? – оживился и смутился Витя.

Темнота густела, но Витя увидел, как толпа людей придвинулась ближе.

– Рассказывай! – услышал он.

Вопросы падали сначала редко и сдержанно, а затем все чаще и чаще. Так весенний дождь начинается осторожными каплями, а потом шумит без перерыва.

…Созвездия уже прошли половину своего ночного пути. Ли сладко спала, укрытая бараньей шкурой. Витя устал и охрип. Он замолчал.

– Ложись спать, – сказал Ашур. – Я заслушался тебя, а ты еще вчера был болен. И лекарство мое выкипело. Я забыл его на огне. – И он обратился к одной из женщин: – Принеси мне воды, чтоб долить…

– Воды! – нетерпеливо прервал Витя старика. – Я половину ночи рассказывал вам обо всем, о чем вы спрашивали. И теперь я все равно не усну. Я тоже хочу знать. Пока ты, дедушка Ашур, будешь варить лекарство, прошу тебя, расскажи мне в свою очередь!

– О чем ты хочешь спросить?

– О воде. Объясни мне, откуда она берется здесь. Откуда вы сами пришли? Почему на дверях вон той башни нарисован тот же знак солнца, что и на гробнице Великого Города? Почему никто ничего не знает о вас ни в Хотане, ни у ближайших оазисов?

Ашур снова взял палочку, которой он мешал кипящую жидкость. А в это время синяя прозрачная азиатская ночь медленно передвигала с востока на запад свои покорные звезды.

Рассказывал Ашур нараспев. Зажмурив глаза, Витя слушал старика, и ему минутами казалось, что он слышит Халима.

– Я мало знаю. Жизнь моя коротка, а край этот жил бесконечное множество лет. Мне говорил о минувшем мой дед, а дед мой ребенком рассказы слыхал от других стариков… Видишь, – вода закипает, и белая пена, шипя, поднимается вверх. Я варево палкой мешаю. Новая накипь ползет, опадает, чтоб вновь пузырями покрыть беспокойную жаркую чашу.

Так и народы – один за другим – как пена, текли, вечно друг друга сменяя. Сильные слабых давили и гнали прочь от воды, питавшей прекрасную землю. Прочь уходили в пустыню народы в тоске и бессильном гневе. Слабые женщины горько рыдали у редких колодцев в пустыне. Не удивляйся, что жалкие капли воды солоны и поныне…

Глава XXXIV

– Тут я нечаянно уснул и не дослушал до конца.

– Но я не подозревал, что ты умеешь так ловко переводить плавную восточную речь, да еще с такого языка.

– Ох, боюсь, Иван Викентьевич, что это мой первый и последний опыт. Клавдий Петрович, не сердитесь: мне самому ужасно жалко, что я ночью не дослушал до конца Ашура. Это сказание, по-моему, существует уже страшно много времени. Все до одного, не исключая и ребят, распевают его там вроде того, как у нас распевают Буденновский марш! Но у меня как-то не хватило времени записать целиком. Вообще, – тут Витя с живостью обернулся к Веселову, – эти вечеринки аджинцев ужасно мне напоминали наши семейные вечера в клубах: поют, работают, играют в шахматы. Только шахматы у них не совсем такие, как у нас: у коня другие ходы, я вам покажу как-нибудь. А в общем хороший народ, честное слово!

– Да ты, Витька, не отвлекайся, докладывай дальше!

Костя с изумлением глядел на товарища. Ему все еще не верилось, что Витя сидит рядом с ним.

Пятнадцать дней, проведенные в безуспешных поисках, почти без сна, почти без пищи, почти без воды, измучили всех больше, чем все прежние месяцы работы и странствований.

Экспедиция обыскала развалины и все песчаные сугробы от западных ворот вплоть до могилы Семи Городов. Очки, оставленные Клавдием Петровичем в гробнице, лежали нетронутые: было ясно, что Витя не добрался до гробницы.

Песчаный вихрь замел следы исчезнувшего товарища.

Чаон-Го, обливаясь слезами, покаялся в своей оплошности. Он извлек из своей сумки весь запас припрятанных цветных бумажек, испещренных непонятными значками, и сжег их перед самым высоким барханом. Пока курился тоненький синий дымок, китаец бормотал заклинания, улещивая злых духов, похитивших Витю.

Наконец наступил момент, когда все поняли, что поиски тщетны. И сил и припасов осталось ровно столько, чтоб добраться до колодца Эч. Кроме того, Клавдий Петрович высказал правдоподобное предположение о том, что Рыжий, который чаще других верблюдов приносил воду из Эча, мог во время бури направиться к знакомому колодцу.

Появилась надежда, что Витя ждет экспедицию у Эча, боясь двинуться с места, чтобы не заблудиться и не погибнуть.

Лагерь снялся с места. Отъезд был печален.

Экспедиция увозила драгоценнейшие вещи, вырванные у пустыни и у тысячелетий, во взамен этого она потеряла веселого, доброго товарища.

Как всегда, караван шел гуськом. Чаон-Го шагал впереди. Скрылись крепость и западные ворота. В последний раз сверкнул красный зуб развалившейся башни и опять заструились пески и барханы.

Экспедиция добралась до колодца Эч. Вити там не было, и путешественники, наполнив в глубоком молчании турсуки[3]3
  Турсуки – мешки для воды из бараньей кожи.


[Закрыть] водой, двинулись дальше.

Верблюды с повислыми горбами медленно шагали по дороге в Хотан. Клавдий Петрович с ужасом глядел на утомленных животных, боясь, что придется выбросить что-нибудь из клади.

С мучительной медлительностью двигался караван. И поэтому его легко нагнали смуглые люди, закутанные в плащи из овечьей шерсти. Их было восемь человек, они мчались на необычайно быстрых верблюдах, точно совершали разбойничий набег.

Когда всадники приблизились, с одного верблюда кубарем скатился какой-то человечек и вцепился в Веселова.

– Витя! – воскликнул тот.

Глава XXXV

Недоверчиво рассматривали аджинцы бледный, почти невидимый при свете дня, свет электрических фонарей. Иван Викентьевич подарил им три фонаря, отдал также по настойчивой просьбе Вити почти весь запас инструментов. Аджинцы охотно взяли подарки. Отвечая на любезность любезностью, четверо из них сошли с верблюдов и, прижав левую руку к сердцу, передали поводья Вите. Они уверяли, что оставшиеся у них животные прекрасно доставят их обратно и что друзьям рыжеголового мальчика необходимы свежие верблюды, если они только хотят невредимо добраться до ближайшего оазиса.

Прежде чем проститься один из всадников отвел в сторону Костю и спросил его:

– Как зовут повелителя вашей страны, где умеют огонь запирать в коробку и делать его холодным?

– Но… у нас нет повелителя, – ответил Костя, – мы сами управляемся со всеми делами!

– Это правда? – резко повернулся аджинец к Чаон-Го, который прислушивался к их разговору.

– Увы! – вздохнул китаец. – Я не из их страны. В моей земле повелевают те, у кого есть деньги. Но у них, слышал я, управляют те, кто работает.

Белые зубы аджинца сверкнули на смуглом лице.

– Пусть будет приятна жизнь твоему отцу, – сказал он Вите, – за то, что ты нам рассказывал правду. Отныне каждое новолуние мы будем навещать Великий Город до тех пор, пока не вернется к нам кто-нибудь из твоего народа. Мы скрываемся от тех, кто приходит, чтобы грабить бедных людей. Но для людей твоего народа у нас будут приготовлены пища, вода и овечье молоко! – Он протянул руку Вите и продолжал: – Но как же мы узнаем тех, которые явятся из твоей страны к Великому Городу?

– У них будет красная звезда! – быстро ответил Витя.

– Хорошо, я запомню.

Всадник тронул верблюда, тот зашагал, а за ним и остальные. Все быстрей становился их шаг, и пыльное облако поплыло за ними.

И теперь, сидя под чахлыми кустами кандыма, все слушали с неистощимым интересом рассказ Вити. Но, сам не замечая того, Витя о себе говорил коротко и скупо.

«А год назад, переживи он такие дни в пустыне, как пылала бы его фантазия!» – мелькнуло в голове у Веселова. Но Витя не чувствовал себя героем. Чудесного зерна он не нашел. И не его заслуга в находке оазиса Аджи. Это была счастливая случайность.

– Ашур – хороший старик, – говорил Витя, перескакивая от одного воспоминания к другому, – он вылечил меня, он лечил всех.

– В каждом селении у диких народов есть какой-нибудь лекарь, – заметил Веселов.

– Да, но это не лекари, а знахари. Помните, как лечили у «священного очага» сынишку Али-хана? А старый Ашур не колдует, не шаманит. Он собирает травы на лекарства и всех их учит, как ими пользоваться, никаких секретов из этого не делает.

– Ну, а о древних аджинцах ты еще что-нибудь узнал?

Витя улыбнулся, вытащил из-за пазухи пакет. Это была знаменитая географическая карта, с которой Витя начал свое путешествие из Ковылей. За полтора года карта истрепалась, загрязнилась, но полотно, на которое она была наклеена, еще крепко держало закудрявившуюся по краям бумагу.

– Внимание! Доклад мой будет иллюстрирован последними заграничными фильмами, – торжественно заявил Витя. – Я вам уже рассказал, как я слушал Ашура и уснул. – Потом я понемножку собирал сведения об аджинцах. Когда-то, еще раньше всех знаменитых азиатских завоевателей, было здесь – «от гор и до гор» – царство. В нем жили древние аджинцы. Это были тюрки или что-то вроде. Царство это было таким, как полагается всякому царству: правитель драл семь шкур с подданных и воевал с соседями. Воды тогда было больше, чем теперь. Хотан-Дарья не исчезала в песках, и текли другие реки, которых теперь нет.

Но все-таки рек было мало, и селение теснилось возле них. Кое-как жили. Народ работал. Царь, придворные, купцы жили привольно. Помучившись довольно долго, бедняки и рабы возмутились.

Когда не стало ни царей, ни богачей (а борьба длилась несколько лет), восставшие стали раздумывать, как бы получше наладить жизнь. Пустыня воспользовалась тем, что о ней позабыли, и проглотила несколько оазисов. Народы, жившие за горами, прекратили подвоз припасов, потому что соседние правители запретили торговать с разоренной мятежной страной. Но тогда среди восставших появился человек – тот самый, который лежит в гробнице Семи Городов. Он был простой раб с клейменой щекой (помните шрам на портрете?). Своими речами и примером он воодушевил тех, кто пал духом. Он поставил около горных проходов и перевалов вооруженную охрану. Но этот человек был не только вождем. Он оказался искусным строителем, и под его руководством была устроена оросительная система, которая протянулась от гор через всю страну и спасла восставший народ от гибели.

– Это вполне правдоподобно, – заметил Клавдий Петрович, – вероятно, он возобновил существовавшую раньше сеть оросительных каналов.

– В том-то и штука, Клавдий Петрович, что он не восстанавливал старых каналов. Ведь вода из горных рек не могла бы пересечь Такла-Макан: она высохла бы, испарилась, исчезла бы!

– Что же он придумал? – спросил Костя.

– Он придумал необычайную для того времени вещь, которая, по-моему, была еще удивительнее, чем знаменитый канал Хаммураби[4]4
  Вавилонский царь, при котором были произведены большие оросительные сооружения.


[Закрыть]. Он провел воду с Куэн-Луньского хребта, через трубы под землей, так что вода текла по ним, не испаряясь. Эти трубы протянулись через всю страну. Конечно, это не сразу сделали, а в течение долгого времени, шаг за шагом. Где потребовалось, поставили водонапорные башни. Вождь народа Аджи создал первый в мире водопровод.

– Вот это здорово! – ахнул Костя.

– Покамест воины сторожили границы, все аджинцы – как один человек – выходили на работу, прокладывали трубы… Знаете, точно так же теперь в оазисе Аджи все жители без исключения выходят на поле собирать жатву!

– Постой, постой, – прервал рассказ Иван Викентьевич, – а доказательства у тебя есть, что такой водопровод действительно был? Я ведь знаю, тебе всегда мерещилась техника древнего мира!

Витя покраснел и ответил:

– Нет, я своими глазами видел единственную сохранившуюся водонапорную башню. Это было то «хранилище», в которое ночью зашел Ашур. Хотя этот водопровод звенит и гудит, как вагонные скрепы, – аджинцы тщательно охраняют его: это их последняя опора. А в древнее время, когда были проложены трубы из обожженной глины необычайной крепости (теперешние аджинцы не умеют их делать), от башни к башне под землей струилась вода, и с полей снимали по четыре жатвы в год. Тогда-то аджинцы и разукрасили дворцами свои города.

– Отчего же погиб этот народ? – спросил Костя. – Ведь аджинцам жить бы и жить при таких условиях.

– Да, если бы они были умнее! Вместо того, чтобы завязать сношения с соседними народами, которым, по-моему, тоже не сладко жилось под властью разных царей, аджинцы законопатились в своем государстве и дальше своего носа ничего не видели…

– Это что ж, твой старик Ашур так рассказывал? – спросил Веселов.

– Нет, это я свое мнение говорю. А старик рассказывал, примерно, так. Какой-то завоеватель решил воспользоваться богатствами аджинской страны. Он разбил пограничные отряды и стал продвигаться дальше. Аджинцы вместо того, чтобы организовать оборону и проучить незваных гостей, толпами уходили в глубь страны. Уходя, они разрушали все позади себя. Они выкорчевывали и сжигали растительность, скреплявшую сыпучие пески Такла-Макан, они уничтожали за собой города и – самое главное – разрушали водопровод. Завоеватели не умели исправить повреждений. Они думали не о плодородных полях, а об укреплении своей власти. Они заставляли обращенных в рабство аджинцев не только платить дань, но и строить крепости, в которых размещали свои войска.

– Витя, мы такую крепость видели, правда? Это шестиугольные башни Великого Города?

– Ты, Костя, непременно будешь знаменитым археологом! Ты угадал!

– А что же дальше?

– А дальше было то, что пустыня Такла-Макан стала пожирать страну и отгородила ее от всего мира широкой полосой бесплодных песков. Тогда завоеватели ушли обратно за горы. Только некоторые из них остались по берегам окраинных рек – Хотан-Дарьи, Керьи-Дарьи… И я думаю, что потомки этих завоевателей через тысячу лет и образовали славное Хотанское государство с городом Бурузаном, о котором вы, Клавдий Петрович, нам рассказывали.

– Я решительно горжусь этим мальчиком, – пробормотал профессор. – Он рассуждает более здраво, чем многие мои коллеги в Европе, которые непременно будут отрицать подлинность всех наших находок.

– Ну вот. Я думал, что аджинцы впоследствии вернулись на прежнее место, но Ашур разочаровал меня. Те аджинцы, которые мастерили трубы и строили водопровод, умерли. А их потомки не сумели восстановить водопроводную систему и только кое-где поддерживали то, что сохранилось. Однако, как ни берегли аджинцы остатки своего водопровода, в конце концов, древняя механика постепенно портилась. То в одном, то в другом месте исчезала вода, а за ней исчезали людские поселения. Мало-помалу от государства Аджи почти ничего не осталось, и о нем позабыл весь мир, словно никогда аджинцев и не было на свете…

– Но, Витя, – прервал рассказчика Костя, – ведь аджинцев твоих никто за уши не держал в пустыне. Они могли сто раз переселиться в другое место!

– То же самое и я говорил Ашуру. Я с ним и со всеми остальными жителями оазиса об этом самом спорил до хрипоты! Они – прекраснейшие люди. У них, кроме одежды, которую они носят, чашек, из которых они едят, и хижин, в которых они спят, нет никакой частной собственности. Они вместе работают, сообща пользуются земледельческими орудиями. (А орудий в Аджи – ох, как мало! Иван Викентьевич, надо бы им хоть какой-нибудь плужок доставить, а то они деревяшками землю ковыряют…). Так вот я говорю: живут они коммуной, но уж очень печально и нищенски живут. Под боком у них дворцы, а они ютятся в землянках и едва кормятся. А с места боятся двинуться, боятся голос подать о себе, чтоб их кто-нибудь не завоевал, не обратил в рабство. От дедов к внукам тысячи лет под ряд переходит наказ: жить в неизвестности и независимости. Только раз в тридцать или сорок лет они выезжают на разведку, узнать, не переменилась ли жизнь, не исчезли ли богатые и бедные, не сравнялись ли люди…

– Должно быть, Мирзаш в молодости и встретил таких разведчиков?

– Должно быть. Я спрашивал аджинцев: «Ну, а вы-то почему другим не покажете, как вы живете – общей жизнью, общим трудом?» Они только глаза раскрыли, головами закачали. Ну, тут я им о СССР рассказал. И понимаете: пока я им о поездах, о больших городах, о радио рассказывал, они не очень удивлялись. Но когда я сказал, что у нас управляют страной трудящиеся… Слышали, как они Чаон-Го и Костю об этом переспрашивали?

– Конечно, слышали.

– Иван Викентьевич, голубчик, не знаю, как устроить, но только я обещал аджинцам, что они все будут жить у нас… что у них будет вода, много воды… – Витя крепко сжал руку Веселова. – Иван Викентьевич, я им обещал, что наша страна даст им воду и не отнимет свободу, что их будет не четыреста двадцать семь человек, а миллионы… Иван Викентьевич, я не знаю, как мы это сделаем, но ведь сделаем?

– Сделаем, мальчик! – Веселов впервые за два года обнял Витю и, смеясь, прибавил: – Ну, а где же твое заграничное кино?

– Чуть не позабыл! – воскликнул Витя. – Свою историю аджинцы не только передавали из уст в уста: кое-что они успели записать. Когда они ушли из Великого Города, то вынули из «гробницы Семи Городов» и унесли с собой фарфоровые плитки, на которых была записана вкратце история государства Аджи. Этих-то плиток не хватает теперь в открытой нами могиле. Они хранятся в последнем оазисе Аджи, и я целый день срисовывал с них иероглифы для вас, Клавдий Петрович!.. А вот и демонстрация картины!

Витя перевернул свою старую географическую карту оборотной стороной вверх.

– Я рисовал краской, которую аджинцы употребляют для ковров, – пояснял Витя, покамест растроганный профессор прижимал к своей груди то Витю, то географическую карту.