Текст книги "Там вдали, за рекой"

Автор книги: Юзеф Принцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 11 страниц)

Зайченко выложил на стол наган, портсигар и документы убитого. Потом осторожно вынул листок с шифровкой.

– Вот, разберись... – сказал Зайченко. – Обнаружено при обыске. Ребята в патруле были, ну и...

– Жив? Убит? – быстро спросил Алексей Алексеевич.

– Убитый, – коротко ответил Степан.

– Жаль...

Алексей Алексеевич снял очки, поднес листок к самым глазам, потом прошел за стол, выдвинул ящик, достал какой-то список и сверил его с листком.

– Пятая Рождественская... Кирочная, тридцать... Литейный, двадцать один... Знакомые адреса! И не шифруют, нахалы... Ты посмотри, Ваня! Буква, цифра – улица, дом. За дураков нас считают? – И обернулся к Степану: – К фронту пробирался?

– Вроде... – кивнул Степан. – К шоссейке на Пулково.

– Так... – задумался Алексей Алексеевич и досадливо поморщился. Живьем бы надо...

Он нажал кнопку звонка на столе. В комнату вошел молодой сотрудник.

– Лацис вернулся?

– Только что приехал, Алексей Алексеевич, – ответил сотрудник.

– Пусть зайдет.

Сотрудник вышел, а Зайченко спросил:

– Думаешь, на ту сторону шел?

– Выходит, так... – ответил Алексей Алексеевич. – Явки эти у нас под наблюдением, но тут несколько новых адресов. Чрезвычайно важно. Спасибо!

– Мне-то за что? – улыбнулся Зайченко и поглядел на Степана. – Вон, орлы!

– Ты тоже не мокрая курица! – засмеялся Алексей Алексеевич и опять снял очки.

Степан заметил, что, когда он их снимает, лицо у него становится как у человека, который боится перейти дорогу и стесняется попросить помощи. А когда надевает, то сам кого угодно через любую дорогу переведет!

В комнату без стука вошел сотрудник и доложил:

– Лацис сейчас будет. К вам посетитель просится, Алексей Алексеевич.

– Кто? – Алексей Алексеевич надел очки.

– Парень какой-то... Говорит, важное дело.

– Узнал бы какое, – нахмурился Алексей Алексеевич. – Просил ведь...

– Спрашивал, не говорит, – пожал плечами сотрудник. – Начальника требует!

– Ну, раз требует, ничего не попишешь! – развел руками Алексей Алексеевич. – Давай его сюда. И сразу Лациса!

Зайченко поднялся со стула, но Алексей Алексеевич остановил его:

– Сиди, сиди... Какие от тебя секреты!

И посмотрел на Степана.

Степан неохотно направился к дверям и чуть не столкнулся с вошедшим в комнату Кузьмой.

– Гляди-ка! – открыл рот Степан. – Кузьма!.. Виниться пришел?

– Не в чем мне виниться, – угрюмо сказал Кузьма.

– Не в чем?! – Степан даже задохнулся. – А кого купили за рупь за двадцать? Кто у студента этого в шестерках бегал? Я, что ли?

– Потише, потише... – Алексей Алексеевич поморщился и заткнул ухо мизинцем.

Но Степан то ли не расслышал Алексея Алексеевича, то ли так поразила его наглость Кузьмы, что он закричал еще громче:

– Почуял, что жареным запахло, – и в кусты? Я не я и лошадь не моя? Ах ты, гад!..

– Остынь. – Алексей Алексеевич взял Степана за плечо и легонько подтолкнул к дверям.

Хватка у него оказалась такой, что Степан сунулся головой вперед и наверняка набил бы шишку на лбу, если бы на его пути не оказался светловолосый голубоглазый человек в аккуратной гимнастерке.

– Держись за воздух, – посоветовал он с заметным акцентом, подхватил Степана, переправил на скамейку у стены коридора и вошел в комнату, плотно прикрыв за собой дверь. Степану стало до того стыдно, что он даже зажмурился. Так и сидел с закрытыми глазами. Опять базар затеял! Да где? В Чека! И ведь сколько раз зарекался! Книжку, что ли, какую достать про воспитание характера? Видел он одну на толкучке. С обложки два черных глаза глядят, а под ними надпись: "Самовнушение и воля". Пачку махорки просили. Дурак, не сменял! Сейчас бы зыркнул на Кузьму и внушил: "Признавайся!" Тот бух на колени: "Виноват!" А теперь темнит небось... Ничего, прижмут голубчика! Все выложит!

Степан прислушался, но не услышал ни грозного голоса Алексея Алексеевича, ни покаянных криков Кузьмы. Все было тихо и мирно. Степан огляделся и увидел, что сидит на скамье не один. Рядом подремывал дворник в фартуке с бляхой, а на самом краешке скамьи, выпрямив спину, сидела женщина в богатой шубке и шляпке с вуалью.

Дворник приоткрыл один глаз и спросил у Степана:

– Вызывать скоро будут?

– Куда? – не понял Степан.

– Свидетельствовать.

– Почем я знаю... – буркнул Степан.

– Или ты не свидетель? – Дворник открыл второй глаз и придвинулся поближе к Степану. – За что же тебя, голубок?

Степан вскочил со скамейки, раскрыл дверь комнаты и с порога сказал:

– Долго мне с этой шушерой сидеть? Пропуск давайте!

– Не мешай, – ткнул пальцем на узкий диванчик Алексей Алексеевич. – И закрой дверь!

Степан прикрыл дверь, присел на край неудобного диванчика и выпрямил спину, как та дамочка в коридоре.

Голубоглазый чекист поглядел на него и подмигнул. Алексей Алексеевич повернулся к Кузьме и спросил:

– Вы уверены, что это был Павлов? Не могли ошибиться?

Степан насторожился и пересел на стул рядом с голубоглазым: речь шла о механике из их мастерской, и он считал себя вправе участвовать в этом разговоре на равных.

Голубоглазый не то одобрительно, не то удивленно покрутил головой, а Алексей Алексеевич неопределенно хмыкнул, но ничего не сказал.

– Он это!.. – уверял Кузьма. – Переодетый только... Раза два я его там видел!

– Адрес точный помните?

– Екатерингофский, это помню... А дом...

– Не семь? – сверился с шифровкой Алексей Алексеевич.

– Вроде... – наморщил лоб Кузьма. – Я показать могу.

– Стрельцов, Стрельцов... – забарабанил по столу пальцами Алексей Алексеевич. – У нас как будто такой не проходил. Студент, говорите?

– Внепартийный социалист, – усмехнулся Зайченко.

– Да? – удивился Алексей Алексеевич. – Это что-то новое!

– Кажется, он уже нашел свою партию, – четко выговаривая слова, сказал голубоглазый.

– Вот что, товарищ Лацис! – поднялся из-за стола Алексей Алексеевич. – Оформляйте ордер на обыск и задержание, берите людей и езжайте по этому адресу. Захватите товарища, на всякий случай... Вас, кажется, Кузьмой зовут?

– Да... – кивнул Кузьма и встал.

– Дом он вам укажет, но думаю, что адрес совпадет с указанным в шифровке. Все ясно?

– Ясно, – кивнул Лацис. – Кроме одного: где взять людей? Вы же знаете...

– Да... – задумался Алексей Алексеевич и обернулся к Зайченко. Хотим подчистить сегодня все концы. С людьми – зарез! Выручай, Ваня...

– Комсу возьмите. – Зайченко глазами указал на Степана. – Целую роту могу дать!

– И все такие же? – Алексей Алексеевич смешно согнул голову и посмотрел на Степана поверх очков.

– Что ты! – засмеялся Зайченко. – Где ты второго такого возьмешь? Днем с огнем не отыщешь!

– А мы в основном по ночам ищем, – весело сказал Лацис и опять подмигнул Степану. – Подойдет!

– На ваше усмотрение, – сухо сказал Алексей Алексеевич, но Степан заметил, что глаза у него смеются. – Действуйте!

Когда все вышли из комнаты, Алексей Алексеевич сложил бумаги в сейф, оставив на столе только листок с шифровкой, подвинул поближе лампу и долго протирал очки, откинувшись на спинку стула.

Нити заговора вели в штабы, где засели военспецы из белых офицеров. Поступили тревожные сообщения с фортов Кронштадта. А Юденич рвался к городу!..

VII

С наступлением осени холод гнал зажиточных владельцев квартир из одной комнаты в другую, пока они не обосновывались в самой маленькой, куда сносили все необходимые вещи и ставили "буржуйку". Круглая железная печка с изогнутой коленчатой трубой, выходящей в форточку, была спасением. За нее отдавали полмешка муки или лисью шубу, ублажали ее с трудом добытыми сосновыми чурками и коротали долгие осенние вечера у раскаленных от жара боков.

Стрельцов перебрался в кабинет, перетащив туда из других комнат все, что можно было сбыть на толкучке, а "буржуйку" топил преимущественно книгами из дядюшкиной библиотеки, кучей свалив их на диване. Спал он на дачной раскладушке среди стоящих на полу фарфоровых китайских ваз и составленного на рояле хрусталя.

Под раскладушкой стоял ящик с бутылками вина, а на круглом столике красного дерева лежала разодранная вобла и обломанная краюха хлеба. Стрельцов пил всю последнюю неделю, и пил один, чего раньше никогда не делал. Из дома ему было приказано не выходить и ждать прихода неизвестных ему людей, которых он должен впустить по паролю. Людей этих он заранее боялся, но протестовать не смел и целыми днями валялся на раскладушке или сидел у "буржуйки", потягивая вино. Он не брился, оброс неопрятной белесой щетиной и потерял счет времени. За окном уже стемнело, но лампу Стрельцов не зажигал, сидел, кутаясь в клетчатый плед, не глядя брал из кучи книг первую попавшуюся и кидал ее в открытую дверцу печки. Долго смотрел, как язычки пламени лижут страницы и они желтеют, сворачиваются и вспыхивают разом, чтобы тут же почернеть и рассыпаться. Потом тянулся за бутылкой, наливал коньяк в хрустальный фужер и плескал в рот так же безучастно, как кидал в печку книги. И так же ждал, когда разольется внутри блаженное тепло и бездумной и легкой станет голова. Ему казалось, что не пьянеет, хотя он давно уже разговаривал вслух сам с собой.

– Коньяк под воблу. Прелестно.

Стрельцов тяжело встал с раскладушки и поднял фужер.

– За поруганную мою мечту! Растоптали хрустальную коваными сапожищами. Мечтал российский интеллигент Петр Стрельцов быть апостолом юношества, а стал холуем. Так сему и быть!

Он крупными глотками выпил коньяк, опустился на раскладушку, поставил фужер на пол, отщипнул от краюхи и нехотя пожевал. Потом взял с дивана книгу, выдрал из коленкорового переплета, кинул в печку и сел, обхватив голову руками.

У входной двери зазвонил колокольчик. Стрельцов поднял голову и прислушался. В колокольчик зазвонили еще раз, сильнее.

– Кого это несет с парадного хода? – сам себя спросил Стрельцов, но с места не двинулся.

В дверь позвонили настойчивей.

– Черт бы вас побрал! – выругался Стрельцов и встал. Пошатываясь, вышел в коридор, постоял у двери и спросил:

– Кто?

– Это я, Петр Никодимович.

– Лена? – удивился Стрельцов.

Он долго шарил руками по двери, отыскивая засовы и цепочку, наконец это ему удалось и дверь открылась.

– Как у вас темно... – встала на пороге Лена.

– Это после солнца, – сказал Стрельцов.

– Какое солнце? – засмеялась Лена. – Уже вечер.

– Разве? – пробормотал Стрельцов. – Впрочем, это не имеет значения. Давайте руку!

– Я сама, – отстранилась Лена и медленно пошла по темному коридору.

– Осторожней! – предупредил Стрельцов. – Там у меня черт ногу сломит.

Он прошел вперед, загремел спичками, несколько раз выругался, но лампу зажечь все-таки сумел и теперь стоял посреди комнаты и держал ее в высоко поднятой руке.

– Да будет свет! – провозгласил он. – Прошу!

Лена вошла в комнату и с удивлением огляделась.

– Вы открываете антикварный магазин, Петр Никодимович?

– До этого еще не дошло! – с нервным смешком ответил Стрельцов. – В остальных комнатах мерзость и запустение. Не ровен час, нагрянет из Парижа мой драгоценный дядюшка и потребует отчета за свои финтифлюшки!

– Из Парижа? – удивилась Лена. – Его же арестуют!

– Кто?

– Чека.

Стрельцов засмеялся и сказал:

– Могу вас уверить, что, пока существует Чека, встреча двух любящих родственников невозможна!

– Значит?

– Значит, Чека не будет.

– Не понимаю, – наморщила лоб Лена.

– Я шучу, – спохватился Стрельцов. – А вам вообще не стоит думать о такой чепухе. Ведь у вас нет дяди в Париже?

– Нет.

– Ну и прелестно! Давайте лучше выпьем!..

– Не стоит, – покачала головой Лена. – Могу я говорить с вами серьезно?

– Не сегодня... – поморщился Стрельцов.

– Тогда я уйду, – пошла к дверям Лена.

– Нет! – бросился к ней Стрельцов. – Нет, нет!.. Не оставляйте меня одного!

– Что с вами? – всмотрелась в его лицо Лена. – Вы больны, Петр Никодимович?

– Так... Ерунда... – взял себя в руки Стрельцов. – Голова немного... О чем вы хотели говорить? Садитесь!

Стрельцов скинул с дивана часть книг, усадил Лену и встал напротив, обхватив плечи руками.

– Я вас слушаю.

– Боюсь, что вы мне не скажете правды... – покачала головой Лена.

– Почему же? – размашисто откинул со лба волосы Стрельцов.

– Так... – Лена помолчала и спросила: – Против кого и за что мы боремся, Петр Никодимович? С кем мы?

– Вы со мной! – ушел от ответа Стрельцов.

– Перестаньте! – поднялась с дивана Лена. – Неужели вы не понимаете, как это важно для всех нас?

– Ах, Леночка! – загрустил вдруг Стрельцов. – У вас так было развито чувство прекрасного и вдруг... К чему это все? Будьте выше.

– Мы хотим найти свое место в борьбе за новую жизнь, что может быть выше? – прижала руки к груди Лена. – А вы принимаете нас за слепых щенков, которым все равно, куда их ткнут носом! Или вы заблуждаетесь, или...

– Договаривайте, – деланно улыбнулся Стрельцов.

– Или делаете это умышленно. Тогда это подлость! – Лена в упор смотрела на Стрельцова. – Почему вы молчите?

– Любуюсь вами, – галантно поклонился Стрельцов. – Вам всегда нужно быть такой злой, Леночка!

Лена повернулась и пошла к дверям, но Стрельцов опередил ее и встал на пороге, широко раскинув руки.

– Не покидайте меня! – сказал он и покачнулся.

– Вы пьяны, Петр Никодимович?!.

Лена только сейчас увидела его воспаленные глаза, помятое лицо, дрожащие руки. Ей стало стыдно, что она не заметила этого раньше и говорила о том, что казалось ей самым важным, самым необходимым в жизни. Она смотрела на Стрельцова с отвращением, и он видел это, но не хотел понимать, или понимал, но ему уже все было безразлично.

– Что вы на меня так смотрите? – Стрельцов все еще стоял в дверях и обеими руками держался за притолоку. – Ну да, я пьян. Я не апостол Петр, черт возьми! Я обыкновенный грешник, как все смертные.

Он схватил Лену за руки и, то отпуская ее, то опять притягивая к себе, заговорил, заглядывая ей в глаза и пугаясь собственной откровенности:

– Да, да! Я могу быть мучеником великой идеи, могу пожертвовать собой ради долга, но это там, там, на глазах у всех! А мои грехи – мое сокровенное, и никому до них нет никакого дела. Я тоже имею право тосковать и пить вино, влюбляться, целовать красивых девушек. Таких, как вы, Лена!

Он обхватил ее за плечи, запрокинул голову и поцеловал в губы. Лена вырвалась и стояла перед ним бледная, с красными пятнами на щеках.

– Вы... Вы... – пыталась она что-то сказать, но губы у нее дрожали, в горле встал комок, который никак было не проглотить. Она вынула из кармана платок, с ожесточением оттерла губы, сунула платок обратно в карман, неумело размахнулась и ударила Стрельцова по щеке.

Постояла, закрыв лицо руками, и вышла из комнаты.

Стрельцов потер щеку, долго рассматривал свою ладонь, словно отыскивая на ней следы пощечины, потом пьяно продекламировал:

Печальный рыцарь, гордость всей Ламанчи,

Сражен рукой прекрасной Дульцинеи!..

Тряхнул головой и с тоской сказал:

– Чепуха какая, господи!..

Кинулся ничком на раскладушку и, потянув к себе плед, закрылся им с головой, будто прятался от кого-то...

Женька Горовский стоял на углу и смотрел, как мимо него, стуча сапогами по булыжной мостовой, проходит отряд вооруженных рабочих. Их вел усатый матрос, в бушлате, с деревянной коробкой маузера на длинном ремне.

Сегодня город казался Женьке особенно тревожным. Несколько раз его обгоняли грузовики, на бортах которых сидели люди с винтовками, а в кузове что-то тряслось и позвякивало. В одном Женька увидел наваленные кучей гранаты и пулемет, лежащий почему-то кверху колесами. Попадались ему и грузовики со штатскими, которых везли куда-то под охраной. Все это было непонятно и вызывало тревогу. И то, как сейчас мимо него прошли эти вооруженные рабочие, молча и торопливо, тоже было тревожным!

Женька сворачивал за угол, когда увидел идущую навстречу Лену. Она шла опустив голову, в руке у нее был зажат скомканный платок, которым она вытирала то глаза, то почему-то губы. Лена прошла бы мимо, если бы Женька не окликнул ее. Она остановилась, посмотрела на Женьку покрасневшими от слез глазами и отвернулась.

– Ты что? – забеспокоился Женька. – Плакала?

– С чего ты взял? – пожала плечами Лена.

– Глаза красные, – сказал Женька.

– Ветер... – Лена подняла воротник пальто. – Ты куда?

– К Стрельцову. А ты?

– Домой.

– Что-нибудь случилось? – робко спросил Женька.

– Ровным счетом ничего, – как-то слишком спокойно ответила Лена и двинулась дальше.

Женька догнал ее и пошел рядом, заглядывая ей в лицо, но Лена отворачивалась и еще выше подняла воротник, потом остановилась и сказала:

– Иди куда шел. Я дойду одна.

– Но почему? – заволновался Женька.

– Иди, Женя, – твердо сказала Лена и пошла вперед.

Женька растерянно смотрел ей вслед, пока она не скрылась за углом, и медленно пошел к дому Стрельцова.

Ночное дежурство в домовой охране начиналось позже, и парадное было открыто, но в подъезде уже стоял табурет и лежала толстая доска, которая служила засовом.

Женька поднялся на третий этаж и взялся за медную шишечку колокольчика, когда увидел, что дверь полуоткрыта. Он удивился и вошел. В коридоре было темно, только в распахнутых настежь дверях кабинета красновато светилась дверца печки. Женька ощупью прошел туда и вгляделся в полумрак.

– Петр Никодимович!

– А?!. Что? – Стрельцов вскочил с раскладушки, запутался в упавшем пледе, с трудом удержался на ногах и с испугом смотрел в темноту: – Кто?! Кто здесь?

– Это я, Петр Никодимович, – шагнул в комнату Женька. – Горовский.

– А!.. – вытер пот со лба Стрельцов. – Вы что, завели отмычку?

– Дверь была не закрыта.

– Не может быть!

Стрельцов уже в коридоре сообразил, что дверь не закрыла за собой Лена, потрогал щеку и поморщился от отвращения к самому себе. Задвинул тяжелые засовы, вернулся в кабинет, вывернул фитиль у лампы и, сев на раскладушку, потянулся к бутылке.

– Хотите коньяку?

– Я не пью, – присел на краешек дивана Женька.

– И совершенно напрасно! – Стрельцов плеснул в фужер из бутылки, выпил и пожевал хлеба. – Непьющий поэт – это несерьезно!

Женька вежливо улыбнулся и сказал:

– У них опять начал выходить журнал.

– У кого это "у них"?

– У комсомольцев... – Женька вынул из-за обшлага шинели свернутый в трубку журнал. – Вот... Бумага, правда, неважная... Но даже стихи есть!

– Да? – поднял брови Стрельцов и пообещал: – У нас будет свой журнал, Женя. И на отличной бумаге! Какую вы предпочитаете? Меловую? Веленевую? С золотым обрезом? С серебряным?..

– Вы все шутите... – вздохнул Женька. – А ведь вам совсем не весело, я знаю.

– Какие еще великие истины вам открылись? – вяло поинтересовался Стрельцов.

– Не надо, Петр Никодимович! – вскочил Женька. – Почему вы стараетесь не замечать того, что происходит? Нас становится все меньше и меньше... Нужно искать новые пути! И вы сумеете их найти... Я знаю, я верю... Вы бескорыстно преданы нашему делу. Ведь я не ошибся в вас? Почему вы не отвечаете, Петр Никодимович?

Стрельцов закрыл лицо ладонями и почувствовал, что пальцы его мокры от слез. "Слишком много выпил!" – уговаривал он себя, не желая признаваться, что этот мальчишка подслушал его недавние мысли. Его тронула эта детская преданность и наивная вера в его силы, которая превратится в такую же пылкую ненависть, узнай этот мальчик хоть сотую долю того, что с ним сейчас стало.

Стрельцов незаметно вытер глаза, подошел к роялю, взял из груды хрусталя рюмку и налил себе и Горовскому.

– У вас благородное сердце, Женя. Выпьем!

– Но, Петр Никодимович... – пытался отказаться Горовский.

– Выпьем за юность и за новые пути!

Он поднял свой фужер и залпом выпил.

Женька хотел сделать то же самое, поперхнулся, закашлялся, с трудом отдышался и отставил недопитую рюмку.

– Не смущайтесь, Женечка! Все так начинали.

К Стрельцову вернулось хорошее настроение, и, забыв обо всем, сам вдруг поверив в то, о чем говорит, увлекаясь и жестикулируя, он зашагал по комнате:

– Мы создадим партию, Женя! Партию молодежи. Свободной, гордой и независимой! Самую сильную партию. К нам будут проситься комсомольцы, и мы их примем, но не всех. Не всех, Женя! Это будет партия избранных!

– Неужели это возможно, Петр Никодимович? – У Женьки заблестели глаза.

– Возможно! – энергично тряхнул шевелюрой Стрельцов. – Вся молодежь пойдет за нами.

– Вот, вот!.. Я как раз думал об этом! – опять вскочил с дивана Женька. – Именно вся! Я даже сочинил воззвание... в стихах.

– Ну, ну... – подбодрил его Стрельцов. – Интересно!

– Сейчас вспомню... – заволновался Женька. – Сейчас... Вот! Горячая юность, к тебе наше слово, полет дерзновенной и смелой мечты... Как же дальше? К тебе мы взываем... Нет! К тебе призываем... Я сейчас вспомню! Надо записать начало. Можно, Петр Никодимович?

– Ради бога! Бумага и чернила на столе.

Стрельцов широким жестом показал на письменный стол, увидел вдруг темные окна и схватился за голову.

– Ах, черт возьми!

– Что случилось? – Женька уже устраивался в кресле за письменным столом.

– Пишите, пишите... – отмахнулся Стрельцов и задумался, потирая ладонью лоб. – Откройте-ка ящик, там должна быть свеча... Нашли?

– Пожалуйста, – Женька протянул ему оплывший огарок.

– Все гениальные поэты творили при свечах! – сказал Стрельцов и загремел спичками. – Вот так... А лампу я у вас забираю. Нет возражений?

– Ну, что вы! – заулыбался Женька и еще ниже склонился над листом бумаги.

Стрельцов взял лампу и прошел в столовую. Постоял у окна и вернулся обратно в кабинет.

– Как пишется?

– Вот! – Женька встал и с выражением прочел:

Горячая юность, к тебе наше слово,

Полет дерзновенной и смелой мечты,

К тебе обращаемся снова и снова

Во имя Свободы на все ты готова,

Любые преграды сметаешь лишь ты!..

– Гомер! – развел руками Стрельцов. – Еще рюмку для вдохновения?

– Я и так опьянел, – признался Женька. – Даже спать захотелось!

Стрельцов поставил лампу на окно, вгляделся в темную улицу и обернулся к Горовскому.

– Вот что, юноша бледный... Давайте-ка домой и баиньки!

– Сейчас, Петр Никодимович! Только одну строфу!

– Ну, ну... – Стрельцов опять потер лоб. – В окне кабинета или в столовой? Убей, не помню...

– Это вы мне? – поднял голову Женька.

– Нет, нет!.. Пишите.

Стрельцов взял лампу и опять направился в столовую.

Женька таращил слипавшиеся глаза и бормотал:

Орлиная стая, бунтарская стая

В полет устремилась, в пути вырастая...

Стрельцов вернулся и обеспокоенно сказал:

– Вот что, Евгений Гомерович, я вынужден вас покинуть.

– Еще две строчки! – решил выдержать характер Женька. – Я вас догоню, Петр Никодимович.

– Не забудьте захлопнуть входную дверь.

Стрельцов обмотал шею шарфом и, на ходу надевая студенческую шинель, вышел из комнаты.

Женька откинулся на спинку кресла и сладко зевнул.

– Орлиная стая, в пути вырастая... И нет ей преград на пути!.. Преграды у меня уже были...

Женька засыпал и ничего не мог с собой поделать. Две ночи подряд он дежурил в домовой охране. Подменял заболевшего отца и отбывал свое дежурство. Днем отстаивал очереди за хлебом и пшеном. А теперь еще этот коньяк на голодный желудок!

– Еще минуточку, и я пошел! – уговаривал себя Женька и блаженно закрывал глаза. – Уже иду! – бормотал он и все ниже и ниже сползал со спинки кресла.

Мигнул и погас догоревший огарок свечи. Но Женька этого не видел. Он спал.

Стрельцов спустился по черной лестнице, прошел через двор, осторожно распутал цепь, на которую закрывались ворота, вышел под арку и вгляделся в пустынную улицу. На противоположной стороне он увидел человека, прижавшегося к стене дома, и негромко окликнул:

– Вадим Николаевич!

Заблоцкий быстро пересек дорогу и укрылся под аркой.

– Это ни на что не похоже, Стрельцов! – сказал он сердитым шепотом. Мы же договаривались, что лампа должна стоять на окне в столовой. А у вас она то в столовой, то в кабинете, то невесть где!

– Виноват... – тоже шепотом оправдывался Стрельцов. – Забыл.

– Такие вещи не забывают!

Заблоцкий протиснулся в узкую щель между створками ворот, по стенке, чтоб не видели из окон, дошел до железного козырька над подъездом, нырнул в дверь и начал торопливо подниматься по крутым ступеням черной лестницы.

– Почему так поздно зажгли лампу? – Заблоцкий снял фуражку и вытер лоб платком.

– Я был не один... – пробормотал Стрельцов.

– Девицы! – пренебрежительно фыркнул Заблоцкий.

– Женя Горовский... Гимназист... Сочинял воззвание к молодежи, объяснил Стрельцов и, словно это могло оправдать его в глазах Заблоцкого, добавил: – В стихах!

– Неужели нельзя было отделаться от него раньше? – остановился на площадке третьего этажа Заблоцкий. – А если бы он еще час марал свои вирши?

– Как-то неловко было... – возился с ключами Стрельцов.

– Сказал бы я вам, что ловко, а что нет! – отстранил его Заблоцкий и первым вошел в кухню.

– Я принесу свечу, – шагнул следом за ним Стрельцов.

– Не надо.

Заблоцкий вынул из кармана коробок и, одну за другой зажигая спички, прошел коридором, потом, через кабинет, в столовую.

– Там прохладно, Вадим Николаевич, – предупредил Стрельцов.

– Это прибавит вам бодрости, – съязвил Заблоцкий.

Он подошел к окну, передвинул лампу на середину и вывернул фитиль.

– Вы кого-нибудь ждете, Вадим Николаевич? – осторожно спросил Стрельцов.

– Я никогда никого не жду, – жестко сказал Заблоцкий. – Если меня не вынуждают делать это! За оружием приходили?

– Нет. Никого не было. – Стрельцов даже не скрывал своего страха. – А если вдруг обыск? Я боюсь, Вадим Николаевич!

– Пейте валерьянку, – посоветовал Заблоцкий. – Винтовки спрятали?

– Да.

– Где?

– В ванне.

– Идиотство!

– Но туда не заходят, Вадим Николаевич!

– Зайдут, – пообещал Заблоцкий. – И перепрятывать будет уже поздно.

В дверь черного хода постучали.

– Не открывайте! – приказал Заблоцкий и прислушался.

В дверь постучали еще раз. Осторожно, но настойчиво. Стук был условным: три раза подряд и два с перерывом.

– Дайте лампу.

Заблоцкий взял из рук Стрельцова лампу, быстро прошел через кабинет и вышел в коридор. Стрельцов заторопился за ним, задел в темноте вазу, и она с грохотом полетела на пол.

– Что там у вас, Стрельцов? – крикнул из коридора Заблоцкий.

– Фамильный фарфор, Вадим Николаевич, – отозвался Стрельцов. – Ваза и еще что-то... Вдребезги!

Женька заворочался во сне, но Стрельцов уже шел по коридору к кухне.

"Как близко стреляют..." – подумал Женька, открыл глаза и чуть не закричал от испуга: он был заперт в какой-то тесной клетке! На уровне головы виднелась деревянная стена с ввинченным в нее кольцом. "Для цепей!" – решил Женька. Локти упирались в другие две стенки, за спиной была третья. С трудом он сообразил, что во сне сполз с кресла и голова его теперь упирается в тумбу письменного стола. Кольцо это от ящика, с боков подлокотники, а сзади – спинка кресла. Женька потер занемевшую шею и решил, что пора выбираться на свет божий, но в коридоре послышались шаги и приглушенные голоса. Сейчас сюда войдут люди и увидят, что он выползает из-под стола, как последний пьяный забулдыга. Позор! Женька опять спустился на пол.

В кабинет вошел Заблоцкий, высоко поднял лампу, огляделся и обернулся к стоящим в дверях женщине в клетчатой накидке с пелериной и человеку в темном пальто и шляпе.

– Никого! – сказал Заблоцкий. – Вам показалось, Павлов.

– Пуганая ворона, говорят... – усмехнулась женщина и откинула вуаль на шляпке.

– Мне не до шуток! – огрызнулся Павлов. – На Литейном засада, на Рождественской тоже... И фельдшер не вернулся!

– Мог задержаться на той стороне, – пожала плечами женщина.

– А если взяли?

– У вас абсолютно надежные документы, – успокоила его женщина.

– Это вам так кажется, – проворчал Павлов. – А если меня узнают эти... из мастерской? Стрелял-то в мальчишку я, а не вы!

– Не грубите, штабс-капитан, – плотно сжала губы женщина и направилась в столовую.

– Там же собачий холод! – недовольно сказал Павлов.

– Вам не мешает поостыть, – опять усмехнулась женщина и прошла в столовую.

Женька до боли прикусил кулак, так вдруг ему захотелось закричать им, что они здесь не одни, что он не хочет их подслушивать, но не может не слышать.

"Замолчите! Замолчите же!" – в отчаянии заклинал Женька и закрывал уши ладонями.

Все было как в дурном сне: эти зловещие тени на стенах и потолке, красноватые отблески от раскрытой дверцы печки, сам он, нелепо скорчившийся на полу, и главное – то непонятное и страшное, о чем говорили эти люди.

Как они оказались здесь, у Стрельцова? Что общего у него с человеком, стрелявшим в мальчика? С убийцей! И почему здесь распоряжается эта женщина с властным холодным голосом? И кто тот, второй? А Стрельцов молчит! Неужели он заодно с ними? Нет, не может быть!

Женька осторожно поднялся, сел в кресло и прислушался.

– Передайте по группам, что на фортах все подготовлено... – услышал он голос женщины. – Мятеж должен совпасть с решительным наступлением генерала Юденича, а он, слава богу, уже в Гатчине.

– Не хватает людей, Муза Петровна, – угрюмо сказал Павлов. – Аресты, облавы... В штабе седьмой армии провал... Наш человек в Чека арестован и расстрелян... Больше половины оружия изъято. С кем и с чем прикажете выступать?

– Не так громко, пожалуйста, – приказала женщина.

– Слушаюсь, "Леди", – с нескрываемой иронией ответил Павлов. – Может быть, перейти на английский?

– Если это шутка, то неудачная, – холодно сказала женщина.

– Какие, к чертовой матери, шутки?! – вспылил Павлов. – Ваши милые друзья и союзнички затеяли перестрелку с чекистами. И что в результате? Френсис на том свете, а этот ваш...

– Замолчите! – повысила голос женщина.

– Нет уж, позвольте! – вышел из себя Павлов. – Где этот ваш неуловимый Петр Петрович? Иван Владимирович? Как там еще его называют?

– Его называют просто шеф, – сквозь зубы сказала женщина. – И прошу его имени не упоминать. Когда надо, он появится!

– Вы в этом уверены? – засмеялся Павлов. – Так вот, уважаемая Муза Петровна, должен вас огорчить: шеф перешел границу.

– Этого не может быть... – охрипшим вдруг голосом сказала женщина. Вы лжете!

– Увы! – Павлов чиркнул спичкой и закурил. – Как это ни больно слышать, но он покинул нас... вернее, вас, "Леди"!

– Хам!

– Я или он? – спокойно спросил Павлов.

Женщина промолчала, а Заблоцкий, волнуясь, сказал:

– Господа, господа... Это все-таки личное... Давайте о деле.

– Где ваши люди? – обернулся к нему Павлов.

– Люди будут, – твердо ответил Заблоцкий. – Кстати, Петр Никодимович... Где молодежь, которая так слепо идет за вами?

– Бросьте, Вадим Николаевич! – огрызнулся вдруг Стрельцов. – Не так все просто, как кажется.

– Деньги? – спросил Заблоцкий.

– Денег я получил достаточно, – сразу сник Стрельцов. – Они хотят знать правду. А говорить ее, как вам известно, не рекомендуется!

Женька вскочил и опрокинул кресло.

– Кто там? – Заблоцкий отдернул занавеску и поднял над головой лампу.

Стрельцов вбежал в кабинет и, увидев Женьку, растерянно обернулся к Заблоцкому.