Текст книги "Бермуды"

Автор книги: Юрон Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 14 страниц)

Четверг

Утром посталкогольное состояние собрало подданных шведской короны возле вместительного корейского холодильника, где они прямо у открытой двери дрожащими руками разлили масляный от изморози «Премиум». И быстро выпив, набрав пива, овощей, закусок, потянулись к столу, прихватив начатую бутылку. Арнольд Израилевич оторвал глаза от экрана компьютера, веселым взглядом проводил друзей.

– Хай, – поприветствовал он своих постояльцев.

– Сори, Арни, не заметили, – оправдывался за друзей Свенсен, – присоединяйся.

– Сейчас не могу, работа, – отказался Арнольд. – Ребята, посмотрите, какой день чудесный!! Есть идея.

Арни включил коротковолновую радиостанцию, в эфире переговаривались несколько человек.

– Прошу тишины, – обратился к эфиру Арнольд. – Пеликан вызывает ворона, прием.

Приемник, чуть потрещав, ответил:

– Вонон на связи, пнием.

– Петро, ты на рыбалку едешь, возьми с собой шведов. Прием.

– Запносто. Пнием, – быстро согласился Петро.

Вдруг радиостанция заговорила густым баритоном:

– Петно Петнович, вы на канасыкив чи на конопчикив, а може по книветочку? Пнием.

Радиостанция немедленно ответила обиженным голосом Петра:

– От бнядь, я заназ когось попенекнывняю. Конец связи.

Через полчаса к открытым воротам подъехал «Москвич» Петра.

Увидав машину друга, Юхансен, сложив на груди ладони, обошел вокруг нее. О том, что уже видел это чудо тюнинга, Юхансен не помнил – слишком много было выпито. Он обратился к Свенсену, указывая пальцем на «Москвич». Тот перевел: «Мой друг восхищен, он утверждает, что это настоящий автомобиль викинга. Не хватает только рогов тура на капоте. Он обязательно хочет сфотографироваться на ее фоне, на память». Петро внимательно посмотрел на Юхансена и, не заметив никаких насмешливых намеков, улыбнувшись, кивнул, мол, будет время – повесим и рога. Потом присели на дорогу и допили пузырь. После стали грузить шведов, которых уже порядком развезло.

Погрузили также в багажник коробку пива и, наконец, тронулись.

Прибыв на место, Петро, чертыхаясь, выгрузил пьяных иностранцев и разложил под гигантским дубом. Очнулся один Петерсен. Он приподнялся и, аккуратно поворачивая голову, пытался рассмотреть пейзаж.

Петро привез их в красивейшее место. Лес выходил на оба берега реки, делая ее более загадочной. Свенсен завороженно рассматривал ландшафт. Кругом буянила жизнь. Деревья, кусты, трава – всё лезло друг на друга и тянулось к солнцу. Дуб давал плотную прохладную тень. Мимо головы Петерсена по своим делам мотались пчелы, жуки и еще какие-то мухи. Они с любопытством рассматривали своими сложными глазами новых млекопитающих. Пели птицы.

Архитектор впервые в жизни не услышал ни одного техногенного звука. Душу обволакивал какой-то неземной покой и тихая радость: «Наверное, так должен выглядеть рай», – подумалось ему. Петерсену показалось, что в районе лопаток начало чесаться – там пробивались крылья.

Подошел Петрович и возле каждого тела положил по банке пива.

Петерсен, расслабленно улыбаясь, обратился к Петровичу:

– You put me on the ant hill (Ты посадил меня в муравейник).

Тот, тоже улыбнувшись, ответил:

– Не скучай, веннусь ченез пану часов. Потом сваним уху. Отдыхайте.

Он подошел к берегу, сел в резиновую лодку и уплыл. Петерсен, продолжая глупо улыбаться, смотрел, как Петрович скрылся в камышах. Оставшись наедине со спящими друзьями, Петерсен попытался разобраться в своих новых ощущениях. Они были скорее приятными.

«С чем это можно сравнить, – вспоминал архитектор. – Похожее состояние у меня возникло после того, как во время вечеринки в университетском кампусе вставился двумя полосками кокаина. Такая же бодрость, приятная возбужденность, только вместо лица немеет задница. К тому же, сидение на муравейнике значительно дешевле кокаина. Нужно будет как-то совместить муравейник с косяком», – подумал Петерсен.

Меж тем, муравьи, кроме исследовательской деятельности, уже начали что-то добывать для нужд муравейника. Он подумал – эти черные труженики специально бодрят организм, и пока человек изучает свои новые ощущения, они кодлом заползают вовнутрь и жрут печень, почки, сердце и мозги. Петерсен представил, как во время беседы с Опанасом или Колянычем у него изо рта вдруг полезут муравьи – это будет неудобно и неэстетично. Он решил, пока не поздно, действовать. Слабой своей ручонкой засунул банку пива в карман шортов, потом аккуратно положил туловище в траву и откатился на несколько метров. Муравьиная активность стала спадать. Петерсен решил это отпраздновать и открыть банку, но у него не хватило сил. В сердцах он выругался и переключил внимание на крону дуба. Он восхитился ее размерами. Созерцание его сморило, и он отключился.

Друзья проснулись, услыхав треск ломаемых веток. Это Петро вовсю колдовал над ухой. Поляна наполнилась запахами, которые возбудили зверский аппетит. Шведы выпили пиво и жалобно смотрели на Петра. Наконец тот отвлекся от забот и, внимательно осмотрев викингов, радостно засмеялся. Он обратился к Свенсену, показывая на реку:

– Небята, вам нужно выкупаться, устаность как нукой снимет. Уха будет готова через 15 минут.

Эта мысль, несмотря на технические трудности, понравилась друзьям. Сделав в пути две остановки для отдыха, они подкрались к берегу. Свенсен попросил Петровича, чтобы тот курировал проект с купанием лично. Добрый Петрович помог Юхансену и Свенсену войти в воду. Петерсен проник в речку на четвереньках. Купание действительно повлияло на них самым положительным образом. Они самостоятельно покинули район купания и, наконец, дождавшись ухи, накинулись на харч. Только навернув ведро, иностранцы поинтересовались, что Петро варил с ухой в полотняном мешочке. Петро объяснил:

– Там ныбная чепуха дня буньена. Она ванится пенвой, потом в ход пошна бнагонодка, две щучки, судачок и сомик, пана кантошек, зенень, специи.

– Научишь рыбачить? – спросил Юхансен, с уважением глядя на Петровича.

Свенсен переводил. Петрович успокоил друга:

– Но пнобнем. В воскнесенье откнытый чемпионат Бенмуд по ныбной новне. Все ваним в Кнадьковку на Десну. Едем вместе. Днузья, пошни в нес, покажу вам скит, где монах пножин нет двадцать.

Шведы согласились, они посмотрели скит, набрели на малинник. Компания вернулась домой в девять вечера. Уставшие, счасливые они отказались от ужина, попадали в постели и немедленно уснули.

Пятница

Утром Арнольд разбудил своих постояльцев и сообщил, что завтракают они в сто седьмом гараже.

– Сегодня у Вовчика день рождения, готовит он шикарно, – мечтательно вспомнил Арнольд предыдущие праздники.

Шведы с трудом привели себя в порядок, захватили подарок – карту Швеции, напечатанную на женском платке, одеколон, шведский государственный флаг – и выступили навстречу новым впечатлениям и ощущениям.

– Далеко? – по-деловому спросил Свенсен.

– Тринадцатая линия – ответил Арнольд, – там у нас одна богема проживает.

Подошли к сто седьмому гаражу.

– Заходите, – приветливо пригласил хозяин, – Сейчас начнем.

После яркого света глаза привыкали к полумраку помещения. Адаптировавшись, иностранцы пришли в восторг. Вовчик исповедовал аскетизм. Письменный стол, сейф, пустой книжный шкаф со скорчившейся брошюрой «Техника безопасности транспортировки нефти по железной дороге» и вдоль стены – узкая самопальная скамья. Стены, пол и мебель были выкрашены серой молотковой эмалью.

Звездой интерьера был висящий метровый макет массового советского бомбардировщика Ту-16. Он как бы шел на посадку. Макет исполнял роль звонка, его изготовил Коляныч для Вовчика, отслужившего прапорщиком на военном аэродроме треть жизни. Когда нажимали кнопку на входе, у бомбардировщика зажигались фары, мигали проблесковые маяки, и он издавал характерный звук летящего реактивного самолета.

Столы уже были накрыты. Вовчик предложил рассаживаться, но у Ту-16-го засвистела турбина и зажегся свет. Помещение сразу же стало тесным: Опанас Охримович, Геник, Коляныч, Петро и Шурик обрадовались шведам, как родным.

– Ну что, начнем с тернивки, – хозяин обратился к Свенсену, – вам фужеры или рюмки? Компания дружно расхохоталась.

Вовчик, гремя ключами, открыл дверь сейфа. Все как завороженные следили за его действиями. В стальной утробе покоилась канистра серого цвета. На ее железном боку было отштамповано «WERMACHT 20 L».

– Блин, какая вещь, – впился глазами в антиквариат Коляныч. – Где взял? Продай.

– Не могу, – Вовчик достал из письменного стола бутылки и лейку.

– Ну, тогда подари.

– Хорошо, – ответил Вовчик, разливая по бутылкам любимую жидкость, – приходи завтра, потолкуем.

Праздник начался. Несколько рюмок выпили для разминки под холодные закуски. И вот Геник с Вовчиком внесли парящий казан.

Гараж наполнился ароматом казацкой каши.

– Какой сложный букет! – потянул носом Петерсен.

Опять выпили под кашу. Разговор прекратился. В полной тишине стучали о тарелки ложки да слышались нетерпеливые эротичные всхлипывания. Только после двух добавок беседа восстановилась.

Коляныч заметил, что Геник ест из небольшого таза, и тем позорит страну перед просвещенной Европой.

– Я съел честно один таз, а ты добавками догнался на пару тазиков, – возмущался Геник.

– Вы особенно на кашу не налегайте, сейчас несу голубцы, – сказал Вовчик, раздвигая место на столе для выварки, забитой крошечными голубцами.

О его голубцах в Бермудах ходили легенды. Только Вовчику хватало терпения и выдержки закручивать в лист квашеной капусты размером со спичечный коробок особенный фарш с копченым мясом. Казалось, у него в подвале сидит бригада японских женщин и создает миниатюрные шедевры. Опять ели, пили, пили, ели. Наконец Юхансен выдохнул – «я сейчас лопну».

Чтобы предупредить трагедию, решили сделать перекур.

– Здорово у вас тут, – признался Свенсен. – Я даже завидую этим ребятам – арабам из кафе.

– Почему только арабам? – подхватил тему Опанас. – Первым до реконструкции вид на жительство попросил Шурик. После него были и французский режиссер, и сербский шофер-дальнобойщик, и уже известные вам палестинцы, а киевские художники, вообще, оккупировали тринадцатую линию почти полностью.

– А как вы созрели к переезду на Бермуды? – спросил Свенсен Шурика.

– Свой гараж я получил в наследство от покойного дяди. Вначале хотел его продать. Приехал сюда, раззнакомился с ребятами, пожил тут и передумал. Знаете, тут так спокойно. И самое главное, на Бермудах невозможно стать лузером.

Шурик

– Родился я в интеллигентной семье, – начал свой рассказ Шурик. Мать – преподаватель. Отец – ответственный работник аппарата ЦК КПСС. Родители занимали большую трехкомнатную квартиру ведомственного дома. Я, младший брат и моя девяностошестилетняя бабушка Сарафановна жили в одной комнате. Отец был строг, требовал хорошей успеваемости в школе и наказывал за плохие отметки. Мне же хотелось гонять в футбол и тусовать вечера с друзьями. Сарафановна постоянно меня закладывала. Брат был меньше на пять лет. Его никто не трогал. Зато я провел свое счастливое детство в углу.

Просыпался всегда с плохим настроением, всё меня раздражало. И однажды, на предложение доброй Сарафановны завтракать, пролаял: «Куда кушать, кусок в горло не лезет, война началась».

Эта шутка мне дорого обошлась. Вечером, возвратившись домой, мой номенклатурный папа заметил соседей, внимательно изучавших окна нашей квартиры. Увидев папу, они замолчали и разошлись. Папа тоже посмотрел вверх. И обнаружил, что все наши окна были крест-накрест заклеены бумажной лентой. Сарафановна, пережившая две войны, времени зря не теряла и подготовилась к налетам вражеской авиации. Что было потом, вспоминать не хочется – в советское время так шутить было нельзя.

Я поступил в художественный техникум, где был самым смурным абитуриентом. Несмотря на мою выходку с бабушкой, родители в честь моего поступления сделали подарок. Они подарили мне японские плавки, 100% нейлон. Сине-красно-белые с карманчиком и ремешком (тогда была такая мода). Во времена тотального дифицита в 1968 году такой подарок был царским. Единственным недостатком был размер. Моя практичная мама купила плавки «на вырост». Я померял обновку и решил: просто туже затяну поясок.

Обзвонил дружков, и мы выехали на Днепр в Гидропарк. Я с гордостью разделся, высокомерно поглядывая на пацанов, одетых преимущественно в черные сатиновые семейки. Возле берега я присмотрел двух красивых девчонок и стал прогуливаться возле них, демонстрируя японское чудо. Но девчонки зашли по колено в воду и оживленно трещали, не обращая на меня внимания. Я разгоняюсь, бегу и, обрызгав девченок, ныряю. Вынырнув, гордо посмотрел на них. Они обозвали меня дураком. В ответ я демонически расхохотался. Вдруг ощущаю, на мне нет плавок. Они слетели во время нырка. Я лихорадочно нырял за ними, но так и не нашел их. Течение потащило мою одежку в сторону Херсона.

Положение было отчаянным, друзья ушли есть мороженое и вернутся, в лучшем случае, минут через пятнадцать. В голове мелькали планы, но все они сводились к тому, что я должен быстро выскочить и добежать до штанов. Осмотрев пляж, я чуть не заплакал. Он был забит людьми. Зоркие старухи следили за внуками. Но главное – девчонки расселись на берегу и наблюдали за мной.

Время тянулось очень медленно. Замерз, как зюзя. Друзей не было целую вечность. Наконец, они приперлись. Я прошамкал синими губами, чтобы плыли ко мне. Потом стоя по пояс в воде, я одевался. Это оказалось не просто. Мешало течение. Я несколько раз падал, но за штаны держался мертвой хваткой. Не хватало, чтобы Херсон получил еще и мои штаны. Потом на виду у всего пляжа я выходил на берег, провожаемый строгими осуждавшими взглядами старух. Проходя мимо девочек, которым еще полчаса назад я очень хотел понравиться, услышал: «Я же тебе говорила – это обычный малолетний козел. А ты – Тарзан, Тарзан».

Мелкие неудачи и я были словами-синонимами.

Помню, как-то вышел на балкон покурить. Рассеянно смотрю во двор. А там хорошо. Малыши пищат на детской площадке. На лавочке напротив меня расположилась делегация сухофруктов – бабушки из нашего дома, они плохо слышат, поэтому орут на весь двор, рассказывая друг другу, как их истязают и морят голодом невестки и зятья. В их рассказах густо перемешались буйная фантазия и «Сага о Форсайтах». Естественно, под моим балконом грузовик маневрирует, чтобы не задеть «Волгу», пробует развернуться. На кузове три ЖД-контейнера, у водилы все внимание на эту долбаную «Волгу». Он не заметил, когда сдавал назад, что контейнер залез под бетонный козырек парадного. Не понимая, что его держит, водила потеет, газует, психует и гнет маты.

Первыми заволновались бабушки. Одна, самая активная, подошла поближе для того, чтобы увидеть лично происходившее и не пропустить ни одной детали. В это время у водилы кончаются нервы. Он вдавливает педаль газа в пол и с криком «Епрст!» машина прыгает вперед.

Контейнер, который держал козырек, выбивает борт и падает в аккурат на бабульку. У меня подкосились ноги. Сигарета выпала из руки. Я не поверил своим глазам. Только что я сбивал ей на лысину пепел. Секунда, и ее больше нет. Сухофрукты тоже подтянулись к контейнеру. Приникли к щели: «Дуня, Дуня, как ты себя чувствуешь?» Я бросил курить, перестал выходить на балкон и на месяц превратился в Тациту (римскую богиню молчания).

Из ступора меня вывела Аллочка. Мы учились вместе на одном курсе. Я влюбился в нее до потери пульса. Но к этому времени подрос мой брат Русланчик. И начал мне мстить за отравленное детство. А ему было чего вспомнить. Я за– ставлял его мыть посуду, пылесосить, ходить в гастроном за покупками. Помню, как я не любил сахара, которым был обсыпан мармелад. И Русланчик должен был его слизывать. Я пугал братика жуткими сказками про желтую руку, монстров, кладбища и вурдалаков. Половину этих историй я выдумывал для него сам. Я привязывал к дверям, окнам и мебели леску. Во время моих рассказов вдруг неожиданно открывались двери и окна. Двигались по полу стулья и торшеры. Я приносил в дом летучих мышей, больших жуков-рогачей и пугал ими ребенка. Я так зашугал Русланчика, что он вместо марок и спичечных коробков коллекционировал лекарства.

Но я влюбился и потерял интерес к пугалкам. Стал рассеянным, всё время думая о предмете своего обожания, с нетерпением ожидая ее звонков. Но эта маленькая дрянь – Русланчик – всегда первым подлетал к телефону и невинным тонким голосочком спрашивал: «Шуру? Шура подойти не может, он какает».

Первый раз я его основательно оттрепал. Но наказание на него никак не подействовало. В Русланчика словно вселился бес. Он только поменял тактику. Услыхав звонок, летел к телефону орал в трубку: «Шура какает!» – и тут же прятался в туалете.

Мой роман длился восемь месяцев. Русланчик оборудовал в туалете библиотеку, так как проводил в нем много времени. И, естественно, много читал. Впроследствии это вошло в привычку, можно сказать, интеллектуалом малый стал именно в туалете. Готовиться к экзаменам, зачетам и просто читать в другом месте он уже не мог. Зато окончил школу с золотой медалью и университет с красным дипломом.

Руслан добился своего – в наших отношениях с Аллочкой образовалась трещина. Я, как заговоренный, вечно хотел на горшок, встречаясь с ней. Мой роман окончился неожиданно. Мы в очередной раз встретились, я подарил ей ландыши. Погода стояла чудесная. Я повел Аллочку в ботанический сад целоваться. Вел я себя игриво, стараясь быть похожим на Луи де Фюнеса. Всячески смешил свою подружку. И вот во время резкого движения у меня лопнула резинка в трусах. Трусы скатались в трубку и повисли на перегородке джинсов. Испытывая большой дискомфорт во время ходьбы, я потускнел, перестал острить, не зная, как себя вести в подобной ситуации, и постеснялся сказать правду. Желая вырулить из ситуации, я остановился, хлопнул себя по лбу, посмотрел на часы:

– Совсем забыл, мне нужно, – начал я лихорадочно выплетать, придумывая весомую причину…

Аллочка, подарив мне ледяную улыбку, сказала: «Знаю». После этого засунула ландыши в карман моей куртки, тихо прошептала: «В туалете будешь нюхать». И быстро ушла вперед, навсегда.

Четыре года техникума пролетели, как четыре дня. Я хорошо защитился и попал на работу в УКРТОРГРЕКЛАМУ. На дворе стоял 1972 год. Мне стукнуло девятнадцать. Я и мой друг Матвей упивались взрослой жизнью. Мастерские, где мы работали, занимали первый этаж жилого дома недалеко от знаменитой «Киянки». Мы на двоих получили комнатку, украсили ее плакатом Джимми Хендрикса кисти поляка Вольдемара Свержего и влились в дружный коллектив. Народ приползал на работу к одиннадцати, разбивались на группки для обсуждения новостей. Наша страна вступила в фазу развитого социализма, звездой телевизора был Л. И. Брежнев. Он целыми днями плямкал про мир во всем мире. Наобсуждавшись и накурившись, как пауки, мы шли обедать. Обедали обычно с пивом. Ближе к семнадцати часам наступало время портвейна, а с сумерками приходили веселые тетки.

Как-то после очередной поляны я и Матвей кувыркнулись с очередным Любасиком. На другой день я себя почувствовал зрелым и опытным чуваком. Перешел почти со всеми на «ты» и веселил всех анекдотами. Единственный человек, который не смеялся, был Санек Вишневский – душа всех компаний. Остроумный рассказчик, придумщик и великолепный импровизатор. Я фамильярно похлопал его по плечу – выше голову, Санек, жизнь прекрасна! И подмигнул Матвею. Санек грустно отвечает:

– Вам хорошо, вы – дурачки, а мне что делать?

– А что случилось? У тебя неприятности?

– Триппер у меня, – отвечает Санек, – вчера утром закапало, где эта чума – Любасик взялась на мою голову?!

– Как Любасик? – одновременно спросили я и Матвей, поднимаясь с дивана. – Мы тоже там вчера отметились.

Санек оживился и говорит:

– Друзья, от чистого сердца поздравляю вас с первой гонореей.

Мы очень испугались, затащили Санька в нашу мастерскую – «помоги, Саня».

– На трипдачу не хотите?

– Да ты что, это катастрофа – родители, бумаги на работу…

Санек выглядел воодушевленным. Он строго спросил:

– Сколько прошло часов, только попрошу максимально точно и со всеми подробностями.

Мы поминутно восстановили события. Саня напряг лоб, что-то высчитывая, и окинул нас озабоченным взглядом.

– Времени у нас почти нет. Быстро в аптеку, купите йод, марганцовку, хлорку, бинт, вату.

Мы полетели в аптеку. В мыле – назад.

– Прежде всего, возьмите два ведра с водой, разведите марганцовку, можно добавить чуть йода. – Быстрее, триппер ждать не любит.

– Теперь снимайте штаны и макайте свои пончики в ведро. Волноваться нельзя, курить нежелательно, бух исключается полностью.

– А сколько часов нужно мочить? – спросил я.

– Сейчас начало двенадцатого, значит, сидим до шести. Время засек, так что не волнуйтесь. Пойду и я выпью таблетку, сердце что-то давит.

Он вышел, мы сидим, болтаем пенисами марганцовку. Вскоре Санек вернулся. На его лице висела улыба до ушей:

– Ребята, слушайте анекдот, только что пацаны рассказали.

Я его оборвал:

– Санек, в другой раз, сегодня как-то не хочется. И закрой, пожалуйста, дверь на ключ, а то сейчас попрутся – дай клей, дай линейку.

Санек провернул ключ:

– Блин, забыл вас предупредить, совсем выскочило из головы: марганцовка – средство, конечно, эффективное, но для того чтобы исключить риск полностью, нужно намазать йодом шею, преградить путь инфекции в голову.

– Мажь, – тихо сказали мы.

Санек ватным квачом нарисовал на наших шеях йодовые ошейники и обратился к нам со словами:

– Друзья, сейчас делаем перерыв, постарайтесь вспомнить, к каким вещам вы притрагивались.

– Зачем это?

– Возбудитель гонореи – гонококки живут без среды около суток, то есть если ты, к примеру, трогал банку с гуашью, книгу или макетный нож, то целые сутки подвергаешь опасности не только себя, но и коллектив.

Санек подумал и добавил:

– Сейчас пойду, у пацанов стрельну еще два ведра. А вы разведете в них хлорку и помоете полы в коридоре и туалете. И влажной тряпкой протрите все, к чему притрагивались.

Пришлось мыть. И снова – в ведро, вяло помешивать фаллосами марганцовочную жидкость, создавая карминовую зыбь. Время подползло к трем. Санек стал чаще выходить и возвращался счастливым, предлагая рассказать новый анекдот. После очередной отлучки он обратился к нам.

– Только что звонил Борису, знакомому венерологу, консультировался с ним. Пообещал приехать к нам, осмотреть вас. Теперь мочите вату в марганцовке, обкладывайте свои красноголовцы, бинтуйте и быстро за мной.

Выполнив указания и еле втиснув в брюки забинтованных дружков, сияя оранжевыми йодными ошейниками, мы прибыли в самую большую мастерскую, где нас встретили накрытые столы и громовой истерический хохот всего коллектива.

Матвей подрался с Саньком и впоследствии стал антисемитом. А я – нет.

Однажды мы с ним вдвоем выполнили заказ и, получив зарплату, решили отметить событие в ресторане «Интурист». В этом заведении Санька знали все, от швейцара до администратора, и по-приятельски с ним здоровались. Мне было приятно, что у меня такой знаменитый друг. Нас усадили за лучший стол и быстро обслужили. Мы заказали бутылку кубинского рома, салат и отбивные. Зал был заполнен наполовину. После нескольких рюмок Санек завертел головой: «Где красивые тетки, я вас спрашиваю?»

В зал вошли музыканты. Подстроили инструменты и врезали попурри из вещей группы «Chikago». Зал постепенно заполнялся, стало веселей. Мы заказали второй флакон. Санек наклонился ко мне и тихо сказал:

– Возле туалета перетер со знакомым официантом. В зале, справа от меня, гуляют америкосы. Так вот, одна чува всё время на тебя смотрит. Я аккуратно посмотрел на американцев и засмеялся.

– Санек, ты шо, сдурел – это «совы» приехали из Тамбова на турпоезде.

– Ты ничего не понимаешь. Только стейцы позволяют себе одеваться во что попало.

Он налил еще по одной.

– Я профессиональный фарцовщик и фирму за километр чую. Так, короче, будем бомбить стейцов. По моему сигналу приглашаешь бабца на танец. Ты потом оценишь, как работает мистер Вишневский.

– Саня, я же английского не знаю, – разволновался я.

– Не беда, запомни только одну фразу: «плиз, дансинг виз ю».

Он сорвался с места и пошел к музыкантам, заказать что-нибудь из «Битлов». Наконец Санек поднял руку. Этот жест обозначал – пошел. Я поднялся и, раскачиваясь, пошел к американцам. Гитарист наклонился к микрофону и на весь зал объявил: «А теперь для нашего друга Шурика звучит его любимая песня «Друзья, купите папиросы». От ужаса я начал трезветь, но деваться было некуда. На меня с любопытством смотрел весь зал. К тому же я уже стоял у стола стейцов и выпалил заученную фразу. Седая американка, старше моей матери лет на пятнадцать, в самопальной вязаной розовой кофте повернулась к соседу, по-видимому, к мужу, и тревожно спросила:

– Вась, че ему нужно?

Вася с изумлением посмотрел на меня и объяснил ей:

– По-моему, этот иностранец приглашает тебя на танец.

Слушая их диалог, я окончательно протрезвел. И готов был провалиться сквозь землю. Она поднялась, и мы закружились в танце. Танцевали мы в полном одиночестве. Зал впился в нас глазами, на всех лица гуляли паскудные улыбки. Посетители поддерживали нас, хлопая в такт музыке. У меня дрожали ноги. Я топтался, как слон, не зная, как водить свою бабусю. Возле окна я увидел Санька, он плакал, умирая от смеха.

– А мы вот из Рязани приехали на турпоезде, Киев посмотреть, – решила поддержать разговор моя партнерша.

– Ес, – строго ответил я.

– Красиво у вас тут, но больше всего Лавра понравилась, – продолжила она и снова получила ответ – «ес».

Наконец, пытка бабушкой закончилась – мы сорвали овацию и крики «браво!». Я проводил партнершу до стола, повернувшись к залу, положил руку на сердце, поклонился и вышел из ресторана.

Санек, конечно, козлина редкая, но я был ему благодарен – он спровоцировал мое поступление в Академию художеств и потом в аспирантуру. Но чем выше я забирался по социальной лестнице вверх, тем больше неудачи преследовали меня – мы, как сиамские близнецы, постоянно были вместе – неудача и я. Свою тоску я лечил водочкой.

Помню, в Академии художеств, где я работал, произошла глобальная рокировка, на место ректора поставили моего старого приятеля, через некоторое время он мне предложил место декана. Я легкомысленно согласился, так как, естественно, был подшофе. До сих пор помню, как гадливо улыбался проректор по учебной части. Неделю я с друзьями обмывал назначение. И с кошмарным бодуном пришел исполнять обязанности.

Через пять минут я получил страшный удар, от которого так и не смог оправиться. Я понял, почему скалил зубы проректор – лаборантка Таня говорила по телефону, потом подала мне трубку: «Вас спрашивают». Я взял трубку и чуть не потерял сознание. Трубка воняла прокисшим калом. Стоять к Таньке ближе метра было невозможно. У нее несло из пасти, до головокружения. Она своими бесконечными разговорами так провоняла телефонный аппарат, что я пользовался им только в случае крайней необходимости. И обычно, нанюхавшись трубки, я тянулся к творчеству Виктора Сорокина. Со временем я собрал полное собрание его сочинений. Практически Таня, сама того не подозревая, стояла у истоков моей любви к этому большому писателю. Вдобавок, Таня зауважала мой IQ и при любой возможности заводила бесчисленные академические беседы, а я бегал по помещению, стараясь соблюдать критическую дистанцию. Со стороны, наверное, это выглядело комично. Я то рылся в нижнем ящике письменного стола, то пулей взлетал по стремянке на антресоли, делая вид, что ищу какую-то папку с документами.

Помню, на восьмое марта я подарил ей набор – блок «Стиморола», зубную пасту «Сигнал» и дорогой дезик. Но она, рассмеявшись, сказала:

– Я считаю, что человек должен жить в гармонии с природой. Поэтому применяю только натуральные средства – травы, цветы, коренья.

Ее ответ меня добил. Я стал издерганный, нервный и вздрагивал от неожиданных вопросов, стал пить еще больше, понимая тупиковость ситуации. Не мог же я, правда, управлять деканатом со стремянки.

Вот однажды утром звонит телефон, я беру трубку, секретарша говорит: «Здравствуйте, Александр Сергеевич, вы не забыли, что сегодня ректорат, все деканы должны прибыть с докладами». Глянул на часы, до совещания оставалось двадцать минут. Спал я в костюме, так как вернулся домой ночью готовый. Быстро побрился, почистил зубы, расчесался, повязал галстук, прыгнул в тачку и приехал в академию. Помню, как на меня странно смотрели коллеги. Наконец, наступила моя очередь докладывать. Я поднялся и бойко затораторил, но реакция на выступление меня поразила. Коллеги начали тихо смеяться, потом смех перерос в хохот. Проректор по учебной части обратился ко мне:

– Александр Сергеевич, вы отлично подготовились к совещанию, даже два галстука надели.

Я похолодел, завел руку за спину и нащупал другой галстук. Смех нарастал, но я нашелся и ответил этому гоблину:

– Но вы же не будете отрицать, что тот и другой подходят к костюму.

С женщинами до Бермуд мне тоже никогда не везло.

Год я встречался с любимой девушкой Леной и, наконец, предложил ей руку и сердце. Свадьба получилась шумной и веселой, но, главное, я подготовил своей куколке царское свадебное путешествие – поездку в Париж. В советское время это было выше крыши. Естественно, гуляя по столице Франции, мы забрались на Эйфелеву башню. На смотровой площадке у меня захватило дух. И я, вспоминая историю архитектуры, решил блеснуть знаниями и провести обзорную экскурсию для моей супруги. «Вон видишь, дорогая, возле Сены – это музей импрессионизма Д'Орсе, а на другом берегу – знаменитый Лувр, а вон видишь Триумфальная арка, район Дефанс. Какая красота, согласись?» Но она не слушала меня, наклонив голову, смотрела на ползающих внизу крошечных людей. Потом, собрав слюну, плюнула. Она где-то слышала легенду о том, что если плюнуть с Эйфелевой башни, то снова вернешься в Париж. Мне стало очень не– приятно – через год мы развелись.

Я стал встречаться с другой девушкой. Ее тоже звали Лена. Накануне нашей свадьбы я участвовал в групповой выставке в Site des arts и сделал все возможное, чтобы в Париж мы поехали вместе. Когда мы гуляли по городу, Леночка попросила отвести ее на Эйфелеву башню. Я снова стоял на смотровой площадке и, волнуясь, рассказывал ей о великом городе. «Посмотри, любимая, вон дворец Инвалидов, а вон видишь небоскреб – это башня Монпарнаса». Я мельком глянул на нее и чуть не подпрыгнул, она, наклонив голову вниз, рассматривала крошечных людишек, потом плюнула. Вернувшись в Киев, я забрал заявление из ЗАГСа.

– Я хорошо их понимаю, – вставился Коляныч, – однажды на Кавказе я мочился в пропасть и испытал неземное космическое чувство.