Текст книги "Бермуды"

Автор книги: Юрон Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц)

Хунька

Раннее детство этого героя покрыто туманом. Во всяком случае, его биографы об этом периоде ничего не знают. В детском саду он со всеми детьми мирно распевал песни на утренниках. А на Новый год выступал в костюме фонарика.

Призвание – быть хулиганом – раскрылось позже, в четвертом классе. Во двор, где жил Хунька, привезли машину дров. Их предстояло распилить, поколоть и спрятать на зиму в сарай. Дрова лежали и ждали, придумает он что-нибудь или нет. И он придумал. Пригласив своих дружбанов Графа и Коку, Хунька явил им план. Друзья уперли полено, напоминавшие огромную букву игрек, затащили его на пустырь, находившийся по соседству с домом, и врыли полено в землю. Основание залили раствором бетона, украденным на стройке. Пока раствор стыл, мальчишки стащили у Кокиного соседа мотоциклетную камеру и, расчленив ее, соорудили гигантскую рогатку. Провели испытание. Конструкция показала хорошие баллистические характеристики.

Вечерело. Троица собрала соседских пацанов. Пришли Петька, Карась и Пашка. Нашли самый большой булыжник и всем кодлом оттянули резину. Потом по команде Графа (он был техническим директором, так как был старше остальных на два года) отпустили камень. Он со свистом перелетел Хунькин двор и мгновенно скрылся из виду. Пацаны поздравляли друг друга с большой удачей, радовались почину. «Заряжай второй», – скомандовал артиллерист Хунька. Но умный и осторожный Петька предложил пойти по– смотреть, куда упал первый снаряд.

– А точно, пошли, глянем.

На улице увидели быстро растущую толпу,

– Что случилось? – спросил Хунька у зевак.

– Камень с неба упал, – ответила интеллигентного вида женщина. – Просто литоболия какая-то.

Другая женщина с двумя авоськами вздохнула и сказала, что скоро будет конец света.

Хунька радостно объявил:

– Я даже знаю, с какой стороны он падал.

И тут же получил подсрачник. Граф незаметно показал ему кулак и покрутил пальцем у виска.

Посреди улицы стоял «Москвич-408» с вмятой крышей. Водитель обнимал большой булыжник, прижимая его к груди. Милиционер вел допрос.

– Думаю, это метеорит, потрогайте, какой горячий. Видно, раскалился о верхние слои атмосферы. Ах ты, космический бродяга, – поглаживая шершавый бок пришельца, приговаривал владелец изуродованного «Москвича».

Пацаны тихо ржали.

– Завтра поеду в Киев и сдам в Академию наук, – бубнил начитавшийся научных журналов водитель-романтик.

– Заодно и голову проверь в Киеве, – тихо предложил ему Граф.

Милиционер с сомнением посмотрел на каменюку. Он был согласен с Графом, хотя и не слыхал его комментария.

– Пацаны, стрельбы отменяются, эту хреновину нужно уничтожить, – скомандовал на пустыре Граф.

– Чего вдруг? – удивился Хунька.

– Того, – объяснил Граф, – опасно. Вам хорошо, вы малые, а мне в тюрьму неохота.

Рассказ Арнольда Израилевича шведы слушали внимательно. А Свенсен даже записывал на диктофон.

– Еще несколько козырных историй поведал мне Данилыч, бывший сторож долгостроя, возводившегося возле Хунькиного двора, – продолжил Арнольд.

Данилыч был человеком маленьким, к тому же частое заглядывание в стакан создавало ему массу проблем с окружавшим миром и особенно с супругой. Его жена – инвалид второй группы, рослая румяная женщина, работала уборщицей в небольшом гастрономе. Бойкая и общительная она не пропускала ни одного скандала. Ей скучно было махать веником, поэтому с удовольствием помогала продавцам, грузчикам и покупателям. Однажды взялась доставить на дальний лоток мешок риса. Положив мешок на плечо, жена Данилыча шла на точку, внимательно осматривая местность. Возле бочки с пивом увидала своего подорванного мерина. «Атас, Данилыч, твой тиранозавр!» Данилыч тревожно завертел головой, но было поздно.

Жена, ведомая праведным чувством гнева и мести – все люди работают, а этот пиво пьет – навернула его мешком. Имея такую же массу, как мешок (шестьдесят килограммов), Данилыч влип в товарища. Тот – в другого. Они падали как домино. Потом все вместе повалили продавщицу пива. От удара мешок треснул. Рис высыпался на землю. Это очень разозлило жену Данилыча. Она буквально вышла из себя. Обхватив колесо и покраснев от натуги, перевернула бочку на бок. Пиво бурным потоком покинуло емкость. За ее действиями с ужасом наблюдали не успевшие опохмелиться местные синяки.

– Вот вам пиво, – показала она всем мичуринскую дулю.

Когда жену грузили в милицейский бобик, она крикнула Данилычу: «Домой не приходи, убью!»

И Данилыч в тот же вечер устроился сторожем на стройку. Так как очень боялся находиться ночью в одном пространстве со своей супругой.

До его знакомства с Хунькой оставалось 24 часа.

На стройке ему выдали комнатку, в ней было все, что нужно для жизни: умывальник, огрызок зеркала, табурет, стол, топчан, радиоточка. Вот она – спокойная, беззаботная жизнь. Мирно тикали ходики.

Он даже успел прочитать семь страниц книги Юрия Дольд-Михайлика «И один в поле воин». Дверь открылась, в комнату вошли три пацана, по виду школьники старших классов.

– Пришли знакомиться, – сказал старший. – Это наша территория, и мы должны знать, кто на ней трудится. Я Граф, это Хунька, это Кока.

Данилыч вяло пожал непрошенным гостям руки. Знакомство решили продолжить за вином. Граф скачал три рубля со сторожа, и троица исчезла. Вернулись с пятью пузырями и продолжили. Пока их не было, Данилыч нарисовал шариковой ручкой на пальцах перстни, символизировавшие двадцать лет, проведенные на зоне. А на пальцах левой руки вывел свое имя – Ваня. Он решил сыграть роль авторитетного зека, полагая, что это отпугнет малолеток. Интуиция подсказывала – спокойной жизни пришел конец. После первого стакана Данилыч понял – интуиция его не обманула.

Осталось выбрать, чего больше бояться – жены или малолетних хулиганов. Его «татуировки» привели к абсолютно противоположному результату. Юная шпана не вылезала из его каптерки – прогуливала уроки, резалась в карты, бухала винчик и требовала рассказов из жизни зоны. Данилыч тяготился уважением подростков, но было поздно, поделать уже он ничего не мог и вынужден был разыгрывать роль блатного дальше.

Он уже пересказал по памяти все виденные фильмы на ментовскую тему и чувствовал, что репертуар заканчивается. Вернувшись после осмотра вверенного ему для охраны объекта, с которого он продал три кубометра досок, Данилыч с грустью заметил увеличение поголовья хулиганов.

– Данилычу привет, – закричали пацаны.

– Приветули варкутули, – прохрипел сторож. – Это шо тут за кильдым?

Новенькие замолкали с восхищением глядя на него.

– Халды-балды развели, – Данилович, воспользовавшись паузой, решил поддержать реноме. Поднял с пола веник и расчесал им остатки волос, любуясь в маленькое зеркальце на произведенный эффект. Пацаны с уважением следили за его действиями. Хунька восхищенно прошептал: «Какой человек!» И твердо решил: «Пару лет еще потрусь дома. А потом, конечно, нужно садиться, без зоны никак низзя».

Тайна Данилыча раскрылась случайно. Потеряв бдительность, он протер керосином запачканные руки и стер все знаки отличия. Хунька всё понял и ушел оскорбленный, не простившись. Он навел справки у соседки бабы Дуни, которая круглосуточно приторговывала самогоном и знала весь город.

– Хто? Данилыч? – Дуня захохотала. – Двадцать лет зоны? Рецидивист? Ой, умру. Да Ваню жена до сих пор за ухо в угол ставит. Самое большое, что ему может светить – это принудительное лечение от алкоголизма.

Неделю Хунька простоял возле калитки, продумывая план мести за свои поруганные чувства. Он рассеянно поигрывал двумя небольшими ядрами. Одно было настоящее чугунное, другое – из пенопласта, покрашенное черной краской. Отличить их было невозможно.

Это была старая примочка. Когда жертва проходила мимо, Хунька сначала кидал чугунное ядро под ноги; издав специфический звук, оно делало круглую воронку на тротуаре. Потом, крикнув «Лови», бросал пенопластовое ядро в жертву. Все реагировали примерно одинаково. С испуганным визгом отскакивали в сторону. И только одна женщина, растерявшись, бросила на асфальт пакет с тремя лотками яиц. Решила поймать ядро. Игра ей очень не понравилась. Хунька впервые загремел в милицию.

Друзья помогли реализовать первую часть проекта «Месть». За несколько вечеров они создали макет человека в натуральную величину – в ход пошли старая одежда, медицинские резиновые перчатки и т. п. За пузырь вина сторож коопторговской базы оторвал от манекена голову и отдал им. В нее пацаны вмонтировали банку с красной краской. Они назвали своего Франкенштейна Григорием.

Когда Гриша был полностью готов, его затащили на четвертый этаж стройки, где работал ночным директором «рецидивист» Данилыч. Ждать удобного момента пришлось недолго. Пацаны увидали покачивавшуюся фигуру сторожа. Навстречу ему шли девушки, они торопились на дискотеку. Друзья начали молотить железными прутами по мешкам с цементом, по стеклам, громко ругались, имитируя драку. Прохожие, как по команде, задрали головы, интересуясь побоищем.

У Данилыча ноги сделались ватными, он враз заскучал. Послышался пронзительный крик: «Не надо, Гриша, нееет». С крыши вниз стремительно полетел человек. Полет длился несколько секунд и сопровождался истерическим криком девушек. Послышался жуткий звук встречи тела с асфальтом, череп раскололся, под ним растеклась лужа крови. Данилыч лишился чувств.

Так началась война. Как-то Кока вечером зашел в гости к Хуньке, по-взрослому выставил бутылку плодоягодного. Поболтали, покурили.

– Задерни занавески, у меня за эту неделю уже три привода в детскую комнату милиции. Дядя и брат замахались отмазывать.

Кока достал карты.

– Сдавать? В очко или буру?

– Сдавай, – согласился Хунька, вытирая винные усы.

– А это че у тебя. Новый плакат? Кто это?

– Марк Болан, «Тирекс».

Хунька никогда не слушал «Тирекс» и ничего не знал про Марка Болана. Плакат ему понравился из-за головного убора Марка, на балду которого была надета кастрюля. Вообще-то он не собирал рок-музыкантов, имея тонкую душу, отдавал предпочтение красивым девушкам, поэтому на закопченной стене веером висели фотографии Эдиты Пьехи, Майи Кристалинской, несколько переводок из ГДР. Гвоздем программы была Мишель Мерсье в роли Анжелики из журнала «Советский экран». Стена также была густо декорирована ножами разных масштабов, топорами и заточкой из напильника.

Игра не клеилась.

– Хочешь послушать концерт «Тирекс»?

– Давай, – согласился Кока.

Хунька включил свой «Маяк». Из динамика донеслись сексуальные вздохи и скрипение матраца.

– Что это? – удивился Кока.

– Это звуковое оформление моих отношений с любимой девушкой Каролиной.

Отпив глоток плодоягодного, Кока углубился в прослушивание.

Дверь резко открылась, в комнату вошел Граф.

– Фу ты, черт, напугал, какого не стучишься, – сделал замечание хозяин.

– Ты чего, обсадился? – гордо спросил Граф. – Титул позволяет мне въезжать в церковь на лошади.

Допили вино.

– Че сидите? Пошли пошухерим.

– Не могу, обещал старикам ничего не делать сегодня.

– А под косяк?

– Ну, разве что-нибудь простенькое.

Граф достал драп, забитый в «беломорину», попыхтели, настроение стало улучшаться.

– Пойдем, попьем крови у Данилыча.

Последний раз на стройке он отметился в конце ноября, когда, со второго этажа облив сторожа водой, тут же высыпал на него мешок цемента. Пока Данилович вытирал глаза, Хунька успел на него помочиться и убежать.

Вышли на улицу, снежок приятно хрустел. Подошли к светившемуся окну цокольного этажа. Остановились. Хунька снял штаны. Взял у Коки зажженную сигарету, вставил ее в задницу, присел на корточки спиной к окну, громко постучал в стекло и гаркнул басом:

– Открывай, сволочь!

В окне появился силуэт Данилыча, он дышал на стекло, оплавляя морозные узоры. То что он увидел, ко всеобщей радости компании, заставило его снова потерять сознание.

Впоследствии на вопрос, как он перестал пить и стал верующим, Данилыч рассказывал: «Я был уже пропащий. Вот и в тот вечер принял бутылку анестезии – и вдруг слышу голоса. Снег скрипит. Стук в окно. Я продышал дырку в окне, навел резкость, смотрю – какой-то мужик замотался в шарф, подбородка не видно… Голова огромная, но больше всего меня поразили щеки. Я таких никогда не видел… Глаз не видно, рот какой-то неопрятный… Сигаретой дымит и ругается. Требует открыть двери. Я его, гада, как увидел, понял, что это с того света за мной пришли. Короче, потерял сознание. А утром встал, перекрестился, написал заявление и ушел с работы».

Так Данилыч капитулировал. Некоторое время Хунька по нему даже скучал.

Новый виток активности наступил после просмотра филь– ма «Путь самурая».

Пацаны шли домой, возбужденные, обсуждая мизансцены рукопашных боев. Хунька молчал. Это было плохим знаком. Петя отодвинулся от него подальше. Подошли к дому Хуньки.

– Ваня, что же ты молчишь, тебе, что, фильм не понравился? – спросил Кока.

Вдруг Хунька ударил ребрами ладоней друг о друга, свернул особым способом язык, издал нечленораздельный жуткий звук, загоняя себя в транс. Он врезал Коку по шее, с разгона прыгнул, ударом головы распахнул ворота и скрылся.

На следующий вечер пацаны стягивались к Хунькиному дому. И он явился народу. Во двор вышел терминатор, одетый в фуфайку со вставленной доской, для увеличения плечевого пояса. Из-под ремня торчали два небольших топора и несколько ножей. Ручки ножей также выглядывали и из голенищ его сапог. На левом плече веревкой была привязана медная емкость с керосином. На голове красовалось сомбреро, украшенное черной меткой с Веселым Роджером.

– Ну, как я? – спросил Хунька.

– Клево, – согласился Петька.

– Ну, тогда надорви рукав.

Петька с удовольствием порвал фуфайку.

– Теперь порядок.

И тут с ними поравнялась пара пожилых прохожих. Хунька бросил в лужу кусочек натрия. Он оглушительно взорвался, пара подпрыгнула.

– Идиот, – закричал дедушка.

– Шо-о-о? – Хунька хлебнул из баночки керосин, зажег спичку и метнул в обидчика столб факирского огня. Дедуля, подхватив спутницу, быстро отступил.

– Будем ждать телок после танцев.

Без двадцати одиннадцать появились самые примерные девушки, торопившиеся в общежитие до закрытия. Путь им преграждала страшная фигура. Хунька извергал огонь, издавая жуткие утробные крики. Почуяв запах паленого мохера, ослепленные керосиновыми вспышками, девушки, дико вереща в первобытном страхе, бросились наутек.

Хунька с криком: «Я вам, бля, покажу последний день Помпеи», – преследовал их. Отгонял огненными струями от стайки одну и, забегая то с одной, то с другой стороны, громко стуча копытами, доводил будущую медсестру до обморока.

Его фантазия была безгранична. Когда рабочие зеленхоза обрезали деревья, Хунька несколько часов втаскивал большую ветку клена на каштан. Просидел в засаде еще несколько часов, дожидаясь своего триумфа. Когда молодежь, возвращаясь с танцев, остановилась под деревом, Хунька с диким криком упал с веткой вниз. Эффект превзошел все ожидания.

В спорте он дал свое имя легендарному рекорду, никем не побитому до сих пор. Как-то в кинотеатр привезли боевик про индейцев, кажется, «Золото Маккены». Денег на билеты не хватало. Граф, Хунька и Кока решили выиграть их в очко и продули последнюю мелочь. После небольшого совещания Хунька предложил одноклассникам пари. Они делают ставки, а он дописает до третьего этажа родной школы. В случае Хунькиного фиаско все ставки будут честно погашены в тройном размере. Банк быстро рос. Школьники посчитали это мероприятие выгодным вложением денег. Малых погнали в гастроном за мочегонным лимонадом. Хунька уложил три бутылки и стал ждать позыва. Прошло десять минут. Дозревший Хунька пошел на рекорд.

Граф и Кока следили за порядком. Из десятка участников пари избрали достойных судей. Остальных попросили наблюдать за соревнованием на некотором расстоянии. Хунька проделал гимнастические упражнения, закрыл глаза, сосредоточился, потряхивал кистями рук. Резко отошел на метр от стены, быстро обнажил «снаряд», зажал крайнюю плоть пальцами. Толпа оживилась, увидев раздувавшийся, как резиновый шар, прибор. Все ждали – хватит ли у него атмосфер для рекорда. Толпа затихла. Чуть отклонившись назад, Хунька резко, с разворотом выпрямился, одновременно ослабив пальцы, струя вырвалась наружу и ослабела только на стекле окна третьего этажа, бессильно рухнув на оцинкованный карниз. Вспыхнула овация, никто не жалел потерянных денег – зрелище того стоило. Все хотели пожать руку чемпиону, чемпион держался с большим достоинством. Рекорд принес компании поход в кино и пиво.

Родственники делали все, чтобы придать Хунькиной мозговой деятельности иную направленность. Брат подарил ему мотоцикл ИЖ в надежде, что Хунька увлечется техникой. Действительно, Хунька с друзьями пропал на месяц. А через месяц…

Город увидел бога войны, сошедшего с картин немецкого художника Отто Дикса. Мотоцикл был выкрашен в радикально черный цвет. Той же черной эмалью была покрыта дедова плащ-палатка. Голову украшала немецкая каска времен кайзера Вильгельма. Она была очищена от ржавчины, покрашена всё той же черной эмалью и декорирована козьими рожками. На груди Хуньки висела цепь с оловянным черепом. Он был серьезен и собран. Старуха с косой на заднем сидении создавала бы законченную экспозицию, хотя и без нее всё выглядело более чем убедительно.

О черном мотоциклисте заговорил город. Им даже стали пугать непослушных детей. А когда он с ревом проносился по улицам без глушителя с лицом, спрятанным под черным противогазом, крестились старушки и трухали даже взрослые пацаны. Апофеозом стал проезд около танцплощадки. Оживленная толпа вываливала на улицу, и тогда Хунька разгонял аппарат, потом, держась руками за руль, вставал ногой на сиденье и делал ласточку. Раздавался фирменный дикарский крик, который перекрывал рев мотоцикла.

За езду без номеров его неоднократно пытались остановить работники ГАИ. Хунька давил на газ, приподнимался, приспускал штаны и хлопал себя по заднице, давая понять гаишникам всю безосновательность их намерений. После этого уходил от них одному ему известными шуршами.

В тот роковой день мотоцикл капризничал и не хотел заводиться. Хунька, занятый чисткой свечи, попросил Коку проверить, есть ли в баке бензин. Невежественный Кока открыл крышку бака и зажег спичку, чтобы убедиться в наличии топлива. Бензин был! Сгорел не только мотоцикл, но и сарай. Пожар потушили пожарники, они и вычислили причину возгорания, найдя на пожарище труп мотоцикла. Большой шухер со скандалом и штрафом подвел черту под мотоциклетным периодом.

В который раз собрался расширенный семейный совет. Решили: эвакуировать Хуньку в Клайпеду. Там он закончил какие-то рыболовные курсы и через три месяца ушел в Атлантику. В родной город возвратился через полтора года. И явил третью смену имиджа.

На Хуньке были джинсы «Wrangler», голубая футболка с надписью «Vidima» (производитель унитазов ванн и раковин), при нем был кулек «Marlboro», в середине которого покоилась пластинка «Bee Jes», пачка сигарет с таким же, как у кулька, названием, несколько упаковок жвачки. Но больше всего впечатляла обувка – элемент униформы тореро плюс обязательный аксессуар одежды цыган, проживавших в Лас-Пальмасе. На туфли тиснением был нанесен местный орнамент, они были густо декорированы цветными стеклышками, кусочками меха, желтыми, будто золотыми, пряжками. Ансамбль дополнялся фальшивым ролексом с ремешком из мохнатого хвоста какой-то африканской сволочи. Образ завершали очки-капли с зеркальными стеклами.

В квартире он создал уникальный интерьер. Вошедшего встречали гигантские рога какого-то тропического козла, висевшие над пластмассовым гербом Санта-Круса. Под гербом веером расположились улыбавшиеся безвестные девушки с крупными сиськами и аккуратно подстриженными лобками. Фоном служило синее море с обросшими зеленью коралловыми островами. Старых черно-белых девушек он выбросил, оставив только любимую Мишель Мерсье. Коллекция топоров, ножей и заточек пополнилась сувенирными саблями и кинжалами. Привез он также литр виски «Джек Дениелс», кока-колу, сигареты и большой полиэтиленовый пакет с турецкой жевой. В 1975 году это было крутиссимо. Всё развешав и расставив, Хунька начал водить к себе девчонок на экскурсию.

Первому эшелону очень повезло. За секс с человеком, который вот этими руками трогал капитализм, полагалось: 1. Короткий рассказ о загранице. 2. Рюмка виски. 3. Стакан кока-колы. 4. Прослушивание пластинки братьев Джи. 5. Две сигареты «Мальборо» – до и после. 6. Жева на память.

Хунька внимательно следил, чтобы очередь не занимали дважды. Со временем паек пришлось сильно урезать. Роль виски исполняла тетьдунина самогонка. Закончилась кока-кола, иссякли сигареты, в пачках из-под «Мальборо» обнаруживался «Космос». Не всем доставались и жвачки. Отпуск подходил к концу. Хунька еле успел вылечить триппер, вывести с лобка насекомых и опять поехал ловить рыбу и дефициты…

Арнольд Израилевич прервал рассказ. Опять налили и выпили.

Уже порядочно врезаный Свенсен поменял кассету в диктофоне и, восхищенный услышанным рассказом, потряс «Филипсом».

– Тут материал для диссертации «Особенности национального характера»!

– Слушай, а зачем диссертация? – произнес Опанас Охримович, вытряхивая остатки еды из своей бороды. – Ну, прочитают ее три профессора – и всё. Напиши лучше книгу, я тебе даже название могу подарить – «Десять дней, перевернувших мое сознание».

Свенсен достал блокнот и законспектировал слова Опанаса.

– А как в дальнейшем сложилась судьба господина Хуньки? – спросил славист.

– Ничего особенного, – ответил Опанас. – После тюлькинфлота родственники за взятки вперли его в литературный институт, который он смог осилить за девять лет. Никуда больше Хуньку не брали даже за деньги. А в кузнице инженеров человеческих душ посчитали, что богатый жизненный опыт необычного абитуриента позволит ему удивить литературную общественность. И Хунька оправдал. Пиком его творческой деятельности стало стихотворение: «Я – жовтеня-манюня, і в мене є тепер / КПРС – мамуня, татусь – СРСР». Поэзия кормила плохо. Хунька решил пойти по административной линии и дошел до директора небольшого академического издательства. После наступления капитализма Хунька круто изменил жизнь и оказался во главе толстого глянцевого гламурного журнала, редакционную философию которого ярко отображало известное стихотворение:

«Усе цвіте, усе зелене, усе їбеться, як скажене…»

А для души Хунька открыл под Киевом ресторан для байкеров «Лос хулиганос» с крышей в виде гигантского сомбреро. В интерьере витал дух Шарля Перро, Зигмунда Фрейда и Квентина Тарантино. Неоштукатуренные стены, грубая кладка, выкрашенная в любимый черный цвет, украшенная бутафорским холодным оружием, алебардами, копьями, мечами, саблями. А также черепами разных животных с галогеновыми лампочками в глазницах.

Прямо из стены торчали жуткие синие руки, державшие светильники в виде факелов. На торцевой стене зияла полукруглая ниша, в ней – белая скульптура голого юноши с закрытыми глазами; он как бы выходил из стены, вытянув вперед руки, недобро улыбаясь, и тоже держал факел. Трезвым смотреть на него было невозможно. В разгар вечера вдруг зажигались галогенки, и черепa, страшно светя глазницами, пробивали клубы табачного дыма, освещали нишу. Но в ней уже вместо жуткого лунатика под крики и овации постояльцев появлялась стриптизерша. Потолок черного цвета декорировали муляжи огромных летучих мышей и паутины. В зале гремел тяжелый рок, на всех столах стояли кактусы.

– А ребята, как у них сложилось? – спросил Свенсен.

– Какие ребята? – не понял Арнольд Израилевич.

– Меня интересует судьба Графа и Коки, друзей мистера Хуньки, – уточнил Свенсен.

– Кока окончил школу, пошел на завод и там растворился в гегемоне. А Граф остался мачо. Однажды, когда они были еще пацанами и на пляже играли в буру, решили провести первенство – у кого самое большое «оборудование». У Кили оказался с собой штангенциркуль, нашлась и рулетка. Произвели обмеры. Граф победил во всех номинациях. Эта победа вселила в него уверенность. Он взял высокое обязательство трахать все, что шевелится, и взялся за дело. Работал честно, без выходных и праздников. Он делал это везде. В подъездах, на пляжах, на чердаках, в междугородних автобусах, парках, сараях, в гаражах, в кинотеатрах, в подсобках магазинов, на поминках и на свадьбах. На одной свадьбе он даже успел кувыркнуться с молодой, пока ее новоиспеченный муж блевал в огороде. Для того чтобы не сбиться со счета, Граф ставил зарубки на березе у себя во дворе.

– Ну и сколько там зарубок? – ревниво спросил Вовчик из 107-го.

– На девяти тысячах пятьсот тридцать второй береза усохла. Он жаловался мне: «Газету некогда почитать – работы непочатый край», – улыбнулся Арнольд.

– Дальше, – потребовал Свенсен.

– Однажды по делу он ехал в Харьков и оказался в купе с дамой, – рассказывал мне Граф. – Больше пассажиров не было. Дальше – цитирую. «Вел я себя подчеркнуто сдержанно и холодно, всячески давая понять даме, до какой она мне феньки. И что ты думаешь, несколько часов она меня доставала, как я отношусь к Мандельштампу и читал ли я «Ювенильское море» Платонова. Набивалась, чтобы я ее трахнул, понятное дело. Но я гордо сказал – ты подо мною не будешь смотреться». Чем пополнил мировую сокровищницу крылатых выражений.

У него были четыре официальные жены. Детей он не считал и не интересовался ими, понимая, что они – неизбежное зло процесса. И только потому, что Граф перебирал харчами, его рекорд побил Косой. Тот вообще, говорят, был животное. Пацаны рассказывали, как его однажды спросили, а смог ли бы тот заняться любовью с козой? Косой самую малость подумал и ответил. Смог бы, но ее нужно одеть в черные чулки. Вот таким козлом был Косой.

Рассказ Арнольда прервали. Появились новые, чистые, распаренные гости – пришел уже знакомый шведам Петрович с прилипшим к шее березовым листком и незнакомый мужчина с развитым торсом и обильным волосяным покровом, рвавшимся наружу из-под халата.

– Какие люди! – радостно приветствовал гостей эмоциональный Серега.

Петрович по-деловому разгружал кульки. На столе еще появились две бутылки водки и восемь бутылок пива.

– Не маловато купил? – иронично спросил Опанас Охримович.

– Она легкая, видишь – написано «Лайт». Можно пить с шести лет, – успокоил Петрович.

Свенсен пьяно улыбнулся и одобрительно кивнул головой.

– Друзья, познакомьтесь, – представил Арнольд гостя.

– Коляныч, – представился волосатый мужчина, пожимая руки.

Достал из халата бутылку коньяка и лимон. Петерсен принюхался, от халата исходил аромат травки. Он посмотрел в глаза Колянычу. Тот отреагировал просто: «Не вопрос, сейчас выпьем и забьем косячину».

Петерсен по интонации понял, что сегодня он попыхтит. И подсел ближе к Колянычу. Налили и выпили обновившимся составом. На небосклон вылезла первая звезда.

– Нам пора, – скомандовал Коляныч.

Петерсен тоже встал. Арнольд Израилевич все понял и попытался остановить Коляныча.

– Коляныч, они иностранцы, Что подумают о нас?!

– Витаминович, – перебил Коляныч, – все будет прилично.

Пьяный Юхансен вдруг обратился к собравшимся на шведском языке:

– Я сейчас спою вам сагу о том, как Фригг губит конунга Гейрреда – любимца Одина.

И запел. Растроганный Петро Петрович пригласил хоккеиста к себе в гараж.

– У мене там баян.

Непостижимым образом Юхансен всё понял и тоже поднялся.

Вовчик, Опанас, Арнольд подхватили спавшего неподвижного Свенсена и понесли в гараж Израилевича.

Вторник прошел содержательно и заканчивался для шведских друзей в среду.

А в это время Петерсен, покачиваясь, рассматривал надпись на воротах гаража. Надпись гласила: «Глобалистам, фашистам, империалистам, педерастам, коммунистам вход запрещен!»

Коляныч растворил двери. Петерсен остановился, как вкопанный. Если бы он очутился сейчас в публичном доме, где-нибудь в Бангкоке, так бы не удивился. Он даже временно забыл о «драпе», ради которого они с Колянычем и покинули приятное общество. Открывшееся пространство гаража занимали корабли. Старинные и современные. Гражданские и военные. Перед Петерсеном открылась история цивилизации. Впечатление усиливали живописные полотна на морские темы. Экспозиционным центром был портрет гросс-адмирала Тирпица, написанный немецким художником Фрицем Эрлером. Под портретом – несколько пожелтевших фотографий в рамках под стеклом, изображавшие два линкора-близнеца «Тирпиц» и «Бисмарк». Еще ниже располагался полутораметровый макет линкора «Бисмарк», перед носом и за кормой которого на невысоких подиумах лежали ракушки и морские звезды.

– Проходи, – пригласил Коляныч.

Петерсен, потоптавшись, робко вошел в храм кораблей.

– Пойдем, покажу – есть несколько ваших.

Коляныч ознакомил гостя со шведской частью экспозиции. В нее входили шнекер, драккар, сильнейший в мире броненосец береговой охраны «Сверидж» и крейсер «Готланд».

– Теперь пошли наверх, – скомандовал хозяин.

Проходя мимо портрета Тирпица, Коляныч показал гросс-адмиралу дулю. Петерсен, не зная, как себя вести, поприветствовал немца кивком головы. Поднявшись на веранду, Петерсен от увиденного обалдел еще больше. Вся веранда была засажена коноплей, но почему-то украшена елочными игрушками – стеклянными лимонами. В углу – пара кресел, журнальный столик, на тумбе – телевизор Sony. К экрану приделаны укороченные автомобильные дворники.

– What is this? – указывая на телевизор, спросил Петерсен.

Коляныч, накрывавший на стол, равнодушно объяснил:

– Нервы у меня слабые. Показывают, к примеру, начальство, министра, скажем. Я плюю ему в морду.

– Ministr, – обрадовался знакомому слову Петерсен.

Коляныч включил телевизор и смачно плюнул на экран. Потом включил дворники, они растерли плевок.

– Без этого нельзя. Попробуй посмотреть сессию парламента без дворников. Никак нельзя.

– Рarlament, – повторил восхищенный Петерсен. – Super.

Коляныч, вспомнив политическое положение в стране, завелся и крепко обложил украинский политикум. В тот вечер больше всех досталось президенту. Петерсен тоскливо посмотрел на уже накрытый стол и поддержал речь нового друга фразой, которую разучил с Арнольдом. Показав указательный палец, Петерсен произнес: «Ето мой пальец».

Коляныч, улыбнувшись, сказал:

– Ты неправильно показываешь.

Взял руку Петерсена и сложил fuck. Петерсен улыбнулся и показал fuck телевизору. Коляныч щелкнул выключателем, экран потух, дворники остановились.

– Садись, – предложил хозяин, – сначала вздрогнем, потом попыхтим. Они чокнулись и выпили. Коляныч налил снова, подошел к двери и чуть замявшись, сказал.

– Я закрою на всякий случай, а то опять этот… припрется.