Текст книги "Качели в Пушкинских Горах"

Автор книги: Юрий Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Дома никого не было. На столе Маша обнаружила записку: «Ушли в кино!» Внизу отец нарисовал себя и маму, нежно обнимающихся на последнем ряду. Маша вспомнила, что ничего с утра не ела, и пошла на кухню. Но в этот момент зазвонил телефон, пришлось вернуться.

– Здравствуй, Петрова! – услышала Маша голос Бикулины. – Прогуливаем, да?

– Прогуливаем, – зевнула Маша.

– А с кем?

– В одиночестве…

– В одиночестве… – протянула Бикулина. – Но в мыслях? Кто в мыслях?

– Семеркин, – спокойно ответила Маша, – но главным образом ты!

– Семеркин? Я? – Бикулина растерялась. Как охотник, который долгие дни и ночи караулил зверя, а зверь вдруг неожиданно подходит сзади, кладет на плечи лапы.

– Кстати, Бикулина, – сказала Маша. – Ты алгебру сделала?

– Сделала.

– Вынеси-ка завтра списать в беседку, ладно?

– В восемь ноль-ноль… – новые, незнакомые нотки звучали в голосе Бикулины, но Маше лень было размышлять, что это: презрение, уважение или удивление.

Пауза.

– Ладно, Бикулина… Спасибо, что позвонила. А сейчас я устала. До завтра… – Маша повесила трубку. И легла спать, хотя звезды сияли вовсю, вызывали Машу на беседу.

Утром в восемь ноль-ноль Маша списывала в продуваемой ветром беседке алгебру. Ей было не по себе, потому что раньше Маша всегда сама делала домашние задания. Бикулина придерживала странички тетради, чтобы ветер раньше времени не перелистывал.

– Петрова, – сказала Бикулина, когда Маша все списала. – Что случилось? Почему ты такая молчаливая и сосредоточенная?

– Опаздываем! – посмотрела на часы Маша. – На перемене расскажу.

Но на перемене Бикулина совершила ошибку.

– Где шастала? – грубо спросила Бикулина.

А Маша только улыбнулась. Нет! Этим ключом не откроешь волшебную дверь! А когда Бикулина, потеряв терпение, закричала: «Ну и стой себе у окна, дура! А к нам с Рыбой больше не подходи!» – Маше стало совсем смешно.

На географии Маша вдруг пожалела Бикулину. Она увидела, какие худенькие у нее плечики, как нервно листает Бикулина учебник, как порывисто сует и вытаскивает из портфеля тетрадь… Маша вдруг увидела Бикулину без ореола ледникового сияния, и… ей стало вдвойне жалко Бикулину!

Маша вырвала листок, написала: «Бикулина, не мучайся! Ледниковый период закончился. Я свободна! Теперь ты – это ты. Я – это я. Ледник растаял. Вчера. Бикулина, я свободна!» – сложила листок, надписала: «Бикулине». Передала. Записка устремилась к Бикулине. Маша внимательно оглядела одноклассников. Никто, никто не подозревал о леднике, три года давившем Машу. Никто не подозревал, что он растаял. «Семеркин! – подумала Маша. – Вот кто об этом узнает!» Вырвала второй листок. «Семеркин! – написала Маша. – Я хочу с тобой поговорить. Приходи в пять часов в беседку, ладно?» Передала записку…

Бикулина и Семеркин получили записки одновременно. Одновременно прочли. Одновременно оглянулись.

Маша спокойно кивнула Бикулине и улыбнулась Семеркину.

НЕСОСЧИТАННЫЕ ЛИСТЬЯ

Проходили Маяковского. Учительница литературы Алла Георгиевна нежным голосом заканчивала читать поэму «Облако в штанах».

«У нее получилось «Облако в юбке», – написал записку Андрей Садофьев и передал ее своей соседке по парте.

Нина – так звали соседку – прочитала записку и улыбнулась. Она совсем не слушала Аллу Георгиевну и не заметила, как облако переоделось в юбку. В классе было тихо. Нина посмотрела а окно и увидела, как дворничиха тетя Наташа метет вдоль чугунной ограды желтые ломкие листья. Листья напоминали сухую картошку, которую продают в пакетиках по десять копеек. Метла недовольно шуршала, когда листья перепрыгивали через нее и, подгоняемые ветром, летели на мостовую.

«А в неба свисшиеся губы воткнули каменные соски…» – читала другое раннее произведение великого поэта Алла Георгиевна. Нина посмотрела на небо и подумала, что скоро на самом деле пойдет дождь. И тогда листьям ничего не поможет. Они будут мокнуть в лужах. Нина никак не могла придумать, что бы такое написать Андрею Садофьеву, но на ее счастье зазвенел звонок, и всякая переписка сделалась невозможной.

Андрей Садофьев пришел в их 10 «б» класс две недели назад, первого сентября, и поэтому все в нем пока вызывало интерес.

На перемене Нина специально встала у окна, где никого не было, но Андрей почему-то не подошел к ней. Тогда Нина стала смотреть на дерево. Оно росло на школьном дворе и теряло последние листья. Три листа в секунду, а когда порыв ветра – пять, значит, в среднем, четыре. В минуту двести сорок листьев, в час тысячу четыреста сорок, в сутки… «Стоп! – сказала себе Нина. – Математика – наука творческая, а умножать трехзначные на трехзначные любой дурак может…» Сама Нина умножала в уме трехзначные на трехзначные еще в шестом классе, но потом сделала вид, что разучилась.

Своей страстью к математике Нина с детства вызывала удивление у родителей. Вечерами, когда ее подруги уходили в кино с молодыми людьми, а некоторые даже целовались с ними в подъездах, Нина что-то высчитывала на логарифмической линейке или с увлечением читала «Теорию временных и пространственных изменений». Однажды мама обнаружила в ее письменном столе толстую тетрадь с интригующим названием «Заветная». Тетрадь больше чем наполовину была исписана формулами, уравнениями и какими-то иными соображениями по высшей математике и физике, в которых мама, по специальности художник-оформитель, ничего не поняла. Всю Нинину комнату можно было заклеить дипломами и грамотами за победы в многочисленных олимпиадах, конкурсах и викторинах. Иногда Нининой маме мерещилась худая старая дева в очках и длинной черной юбке. Дева сидела в пустой белой комнате, похожей на кабинет врача, а вокруг порхали обнаглевшие косинусы и тангенсы. Нинина мама ясно представляла, как выглядят эти мерзавцы. Нечто среднее между цифрой и птицей, но обязательно со злыми, сверлящими глазками и острым длинным носом. «Сколько интересных книг ты не прочитаешь! Сколько пропустишь хороших спектаклей! Сколько… ты всего потеряешь из-за своих игреков!» – говорила она дочери и вздыхала. Нина поджимала губы, вставала и уходила. Но через час возвращалась, принося с собой несколько книг, названия которых заставляли Нинину маму браться за голову руками и уходить на кухню.

– Выйдешь, Нинка, замуж, все эти гадкие книги возьмешь с собой! – говорила она, вытирая пыль со стеллажей.

Нина была своим человеком в Доме научно-технической книги, а с продавщицей из отдела математики, двадцатилетней Надей, даже ходила пить кофе в «клуб любителей книги», который находился в этом же доме. «Эх, Нинка, мне б твою голову, – вздыхала Надя, заворачивая дефицитные книги, – давно б уже профессором стала, а он бы за мной на веревочке бегал…»

Когда Нина выходила к доске и крепкой рукой писала формулы, всем становилось скучно. Класс механически переносил написанное в тетради, а учительница Людмила Ивановна казалась маленькой и совсем ненужной. Нине верили, как часам.

Нина была круглой отличницей. Пятерки по литературе она получала благодаря хорошему знанию учебника и безукоризненной грамотности. Она искренне считала лишних людей лишними, а Печорин, столь взволновавший ее одноклассниц в восьмом классе, казался ей потенциальным Лобачевским, начни он вовремя заниматься геометрией. А то, что он делал в «Герое нашего времени», казалось Нине пустой тратой времени.

В сочинении на вольную тему «Каким я вижу современного человека?» Нина совсем запуталась. Она написала, что видит его чем-то средним между Онегиным и Павкой Корчагиным, а потом, вспомнив Пьера Безухова, поспешно добавила, что в современном человеке должны быть и некоторые его черты. Пьер Безухов увлек за собой в сочинение совсем уж неуместного в данном случае древнегреческого бога Аполлона, который, как известно, покровительствовал искусствам и сам прекрасно играл на кифаре. Вконец растерявшаяся, покрасневшая и смущенная Нина положила сочинение на стол учительницы и убежала в коридор.

За сочинение Нина получила пять с минусом. А потом на доске появилась странная формула:

Это написал Миша Кузнечиков, кандидат в мастера спорта по водному поло. Формулу никто не стер, и учительница литературы Алла Георгиевна, недавно окончившая университет и преподававшая в школе всего второй год, долго смеялась: «Нинуля, если в математике и физике ты мыслишь так же оригинально, как в литературе, ты на километр переплюнешь Эйнштейна…»

Вторым уроком была геометрия. Андрей Садофьев нарисовал в учебнике жирного уродца с ушами, клювом и длинными журавлиными ногами. Уродец, важно выпятив брюхо, вышагивал по катету равностороннего треугольника. Нина засмотрелась на уродца и не заметила, как на парту приземлилась опытной рукой пущенная из противоположного конца класса записка. «Нинка, ты чего это с ним переписываешься, а?» – спрашивала Света Фалина. Света была очень худенькой, а длинные черные волосы делали ее похожей на цыганку, какими их раньше изображали в дореволюционном журнале «Нива». Казалось, что Свете на роду написано носить длиннющее разноцветное платье, поигрывать плечами и ходить между ресторанными столиками с гитарой или с бубном. В классе Света считалась первой красавицей.

«Не твое дело», – строго ответила Нина. Она не любила, когда ее отвлекали. А Андрей словно забыл про переписку. Он нарисовал еще одного уродца, а потом начал что-то писать и зачеркивать в толстой тетради, вроде той, которая у Нины называлась «Заветная». Нина порылась в портфеле, посмотрела, что там пишут на доске, а потом от нечего делать умножала в уме два четырехзначных числа.

Начиная со второго класса на уроке физкультуры всех девочек и мальчиков строят по росту. По мере движения учебного процесса высокие девочки испытывают все меньше и меньше радости от того, что возглавляют строй. Некоторые даже стремятся раздобыть освобождение от физкультуры. Нина, к счастью, занимала место в центре.

Другое дело мальчики. Они внимательно следят за своим ростом и сильно переживают, если он по каким-либо причинам замедляется. Впрочем, самый высокий из них не пользуется уважением и носит кличку Длинный. Зато те несколько человек, что стоят сразу за Длинным, и есть классная «аристократия», наиболее уважаемые в классе люди.

Миша Кузнечиков – кандидат в мастера спорта по водному поло стоял на физкультуре вторым. Начиная с первого класса Миша передрался со всеми, кто не хотел признавать его первенства. Странным образом это запоминалось, и те, кого Миша победил в третьем и четвертом классе, не перечили ему в девятом и десятом. А самый лучший Мишин друг Саша Коротков бывал неоднократно бит им еще в детском саду.

Андрей Садофьев, пришедший в их класс этой осенью, не понравился Мише по многим причинам. На физкультуре он встал сразу после Длинного, то есть занял место, которое принадлежало Мише уже много лет, а потом баскетбольная команда, в которой играл новенький, победила команду, в которой играл Миша. Миша до сих пор недовольно вспоминал, как Андрей оттолкнул его в воздухе, схватил мяч и ловко забросил ого в корзину. А потом попадал еще несколько раз из самых разных положений. Мишина команда проиграла, чего никогда не случалось.

Андрей не ходил а туалет курить. А на переменах мальчики-десятиклассннки общаются мало. Первым делом новенькому следует идти в туалет и угостить курящих одноклассников сигаретами, желательно американскими. А Андрей Садофьев на переменах торчал у окна и смотрел, как тетя Наташа сметает в кучи желтые листья, а потом поджигает их. Нина тоже смотрела на это из другого окна, но видели они все по-разному.

Синий дым, например, наводил на Андрея грустные раздумья. Ему становилось жаль чего-то такого, чего с ним никогда и не было. Хотелось увидеть золотоволосую девушку, идущую по полю и машущую ему рукой. А вечером, когда за окном лил дождь и качались деревья, ему хотелось сидеть в деревянном доме и помешивать кочергой в печке малиновые угли. И пусть в это время золотоволосая девушка готовит на ужин жаркое из оленя, застреленного днем.

Андрей в конце лета переехал на новую квартиру и теперь жил в огромном красном доме напротив музыкальной школы. Школа была окружена парком. Парк обнесен фигурной решеткой. Часами Андрей сидел на скамейке в парке и слушал, как ученики разных классов и разных способностей играют на роялях, скрипках, арфах, виолончелях. Один раз неожиданно хлынул дождь, и Андрей чуть не заплакал, слушая полонез Огиньского. Маленькая черноглазая девочка с завернутой в полиэтилен скрипкой стояла рядом и смеялась. Андрей узнал ее – это была его соседка. Когда Андрей вечерами сидел дома, он сквозь стену слышал, как ее уговаривали поиграть на скрипке.

– А ты так сможешь? – спросил Андрей.

– Это в дождь красиво, – ответила девочка и отряхнула с полиэтилена капли, – а когда солнце, слышно, как струны скрипят…

– Ясно, – ответил Андрей и пошел по лужам домой. Ботинки промокли, но зато дома он сел за стол и написал стихотворение. Начиналось оно строчкой «Мир оживает под дождем…».

Курить Андрей бросил после того, как прочитал в журнале «Техника – молодежи» про одного заядлого курильщика, погибшего при загадочных обстоятельствах. Труп вскрыли, и из легких черной струйкой потек никотин. Андрея чуть не вырвало. Не было у него и друзей в новом доме. Новая школа тоже не нравилась. Хотя кому может понравиться новая школа? Самый верный способ выбить человека из колеи – перевести его в другую школу, особенно когда учиться осталось год.

И в один прекрасный день, точно рапиры, скрестились на затылке Андрея взгляды Миши Кузнечикова и его лучшего друга Саши Короткова. И мысль, пришедшая в голову Мише, эхом откликнулась в голове Саши. Эхо работало почему-то только в этом направлении, хотя никто бы не сказал, что голова у Саши пустая.

Быть хотя бы один раз битым – частая участь новенького и классе. А поводом может послужить все что угодно. Недовольство Миши Кузнечикова, вызванное разными причинами, как раз и было поводом…

Осеннее солнце затопило класс. К дому напротив школы подъехала машина с полным кузовом капусты. Издали капуста казалась зеленой и чистой – кочан к кочану. Из подвала выскочили люди в грязных белых халатах и замахали на шофера руками. Шофер достал из кармана желтую бумагу, исписанную через фиолетовую копирку, и стал тыкать в нее пальцем, точно хотел проткнуть. Из подвала, ступая тяжело и нетрезво, выбрался еще один человек. Был он в телогрейке и с более красным лицом, нежели люди в грязных халатах. Человек внимательно ознакомился с бумагой, а потом так энергично рубанул себя рукой по шее, что казалось, голова возьмет да отвалится и покатится по улице, как красный кочан капусты. Шофер выплюнул папиросу и выругался. Алла Георгиевна невольно кашлянула. «Осень. Молодая, но уже все познавшая женщина пирует за богато накрытым столом», – подумал Андрей. Он так и не понял, проза это или же стихотворные строчки.

– И тогда… Садофьев, – сделав упор на фамилии, строго сказала Алла Георгиевна, – Блок забывает Прекрасную Даму и обращается к Незнакомке… – Она стояла около его парты, держа в руках синий томик Блока.

– Я знаю, – ответил Андрей.

– Что вы знаете?

– Что он забывает Прекрасную Даму и обращается к Незнакомке…

– Нет, – вдруг сказала Алла Георгиевна, – это Прекрасная Дама забывает Блока и превращается в Незнакомку… Ясно? – Синий томик повис над головой Андрея.

– Мне тоже так кажется, – защитил голову рукой Андрей.

Всю жизнь ждала. Устала ждать.

И улыбнулась. И склонилась.

Волос распущенная прядь

На плечи темные спустилась… —

начала читать учительница.

Андрей вырвал из тетрадки листок, где было его вчерашнее стихотворение. Начиналось оно словами:

А в жизни по-прежнему нету веселья,

Чего не хватает – коня или шпаги?

«Всего, всего хватает», – радостно подумал Андрей и разорвал стихотворение в клочки.

– Чего это вы рвете, Садофьев? – спросила Алла Георгиевна, остановившись на середине строчки.

– Читайте, читайте, пожалуйста, – сказал Андрей, но в это время зазвенел звонок и учительница замолчала.

Андрей вышел в коридор и высоко подбросил портфель. Портфель коснулся белого плафона, и плафон закачался.

– На пару слов, – вежливо сказал Саша Коротков и взял Андрея под руку.

– А знаешь ли ты: если не писал, то разбоем занимался Франсуа Вийон? – спросил Андрей. – Был такой поэт-разбойник…

– Тебя ждут, – Саша приглашающе повел рукой в сторону туалета.

– А ты сам-то дерешься или только зовешь и стоишь у двери?

– Ты, наверное, дурак… – сказал Саша.

– Знаю, – ответил Андрей, – но учтите, сколько бы там вас ни было, я дерусь, как Франсуа Вийон…

– Тебе очень весело? – спросил Саша.

– Да. Я на самом деле влюбился в Нинку.

– При чем здесь Нинка? – удивился Саша.

– Здрасьте! А из-за чего, собственно, все тогда затевается?

Саша смутился. Эта мысль как-то не приходила ему в голову. Зато он живо представлял себе, как Кузнечиков ударит новенького в зубы, а сам Саша с ходу врежет в ухо или в глаз. Этот прием у них хорошо отработан. Под глазом у новенького появится фингал, и он не будет так весело улыбаться…

Нина прошла мимо них по коридору. Зашла в кабинет английского и закрыла дверь. А Саша с Андреем стояли у окна и смотрели на дверь. Почему-то Саше вдруг сделалось грустно. Когда-то давно он ходил на каток в чужой, далекий двор и все время высматривал там Нинину белую куртку с капюшоном. Нина хорошо каталась. Длинные светлые волосы вылезали из-под шапки, кончики их покрывались инеем, и Нина становилась похожей на мультфильмовскую снегурочку. А Саша бродил вдоль катка и мерз. Он никогда не катался на коньках без клюшки и шайбы.

– Ты будешь драться с Кузнецом один на один, – неожиданно сказал Саша новенькому.

– Спасибо, – ответил Андрей и вспомнил, что Байрон называл свою жену «Принцессой параллелограммов».

Миша грыз ногти, глядя на белую кафельную стенку и мирно журчащие унитазы. Желание драться испарялось, как сухой лед, выброшенный из мороженицы на асфальт. А ведь сегодня у Миши счастливый день. Утром позвонила знакомая девушка из спорткомитета и сказала, что ему присвоили звание мастера спорта. Миша зажмурился. Зеленая, отдающая лекарством вода в бассейне. Тела причудливо преломляются, а к ногам словно гири привязаны. Но в воде крепко не ударишь, другое дело, если схватят за шею. Красные шапочки соперников, оранжевый мяч летает над бассейном и шлепается в воду. И невообразимо далеко шевелится сетка ворот и держится за штангу вратарь, которому надо забить. В последнем матче на первенство города Миша забил три мяча. Его взяли запасным в юношескую сборную страны. Через неделю они улетят в Югославию на отборочный матч чемпионата Европы. Узнав об этом, Миша позвонил Нине и спросил, что ей привезти из Сараево. Нина попросила привезти флакон соли под каким-то дурацким названием «Гарлик».

Это было несерьезно…

Не драться с новеньким Миша уже не мог, и поэтому ему было грустно. Не страшно (драться Миша умел), а именно грустно. Миша старался думать о приятном… Через две недели юношеская сборная страны, Югославия, новый тренер, новые ребята…

А новенький? Он выше и стройней Миши. Одевается лучше, хотя Миша каждый год по нескольку раз ездит за границу. Но Миша не думал о том, что на себя надеть, и редко смотрелся в зеркало. И драка, собственно, никому не нужна. Миша думал, что если он не понравился Нине сразу, то уже не понравится ей никогда. Она будет улыбаться ему, будет с ним вежливой, но дальше этого ни шагу. А записка? Записка, которую ей написал новенький? Она взяла ее и улыбнулась, а потом целый час думала, как бы поумней написать ответ. А как она на него смотрит? Новенькому наплевать на класс, он делает что хочет. Почему-то ему можно. А если бы он, Миша, стал писать Нинке записки? Все бы со смеху померли. Рвал когда-то косы, а потом влюбился. Все-таки лучше влюбляться в тех, кому не рвал косы… Те по крайней мере не помнят, как ты бегал по двору с деревянной саблей в руках и кричал, что ты Чапаев. Но если Нинка нравится ему с шестого класса, а он даже сказать ей об этом не может?

Он войдет в туалет и с холодной усмешкой оглядит врагов. Потом достанет из кармана кольт и спросит: «Мальчикам захотелось поиграть? Ну, подходите! Кто первый?» Он выстрелит в потолок, а они наложат в штаны со страха. Только… у него нет никакого кольта… А драться он будет один на один… Андрей как-то забыл об этом.

– Звал? – спросил Андрей, закрыв за собой дверь и бросив портфель в угол.

– Звал, – ответил Миша и не раздумывая ударил его в лицо. Но тут же получил ответный удар в живот и согнулся. Тогда новенький ударил снизу вверх, и Миша почувствовал, как во рту появилась соленая кровь. Поганое дело, когда бьют в солнечное сплетение. Не разогнуться. Ударов не замечаешь. Убить можно человека, когда он стоит согнувшись.

Но Миша все-таки разогнулся и изо всей силы пнул новенького носком в голень. Тот отскочил к стене и плюхнулся на портфель.

– Идиот, – сказал он, потирая ногу.

Миша подошел к умывальнику и опустил голову под струю воды.

– Два-два, футбольный счет, – сказал он. Когда вода тоненькими струйками побежала за воротник, Миша сообразил, что полотенца нет и вытираться нечем. «Если поставят на игру, обязательно забью югославам», – подумал Миша. Ему сейчас хотелось оказаться в теплом бассейне с зеленой водой, где плавает оранжевый мяч, а впереди ворота, куда его надо забить.

Андрей посмотрел на себя в зеркало. Синяк под глазом пока только намечался.

– Как же я… пропустил… не увернулся? – пробормотал Андрей и посмотрел на Мишу.

– Чепуха, – хмуро ответил тот, – возьмешь дома бодягу, приложишь, и все пройдет…

Зазвенел звонок.

На английском Андрей сел рядом с Ниной. Новость уже порхала по классу бескрылой птицей.

– Ты дрался? – шепотом спросила Нина у Андрея.

– Да. Из-за тебя, – ответил он.

– И кто победил?

– Два-два, футбольный счет, – усмехнулся Андрей.

Нина оглянулась на Кузнечикова. Несчастный, он сидел на последней парте и смотрел себе под ноги.

– Чего ты сегодня делаешь? – спросил Андрей.

Нина задумалась. В это время пришла записка. «Нин, – писал Кузнечиков, – ты мне нравишься с шестого класса, я хочу, чтоб ты знала… А вообще, не обращай внимания…»

– Сегодня я занята, – шепнула Нина Андрею, а Мише написала: «Позвони мне в три часа» – и передала записку через Свету Фалину.

А дерево, под которым тетя Наташа жгла костер, шумело во дворе несосчитанными листьями. Только мало, мало их оставалось. Каждую секунду на три листа меньше, а когда порыв ветра – на пять…