Текст книги "Качели в Пушкинских Горах"

Автор книги: Юрий Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 10 страниц)

Юрий КОЗЛОВ
КАЧЕЛИ В ПУШКИНСКИХ ГОРАХ

СКРИПКА

Все пошло шиворот-навыворот с тех пор, как Китайская Кошка начала играть на скрипке. Если раньше мы дружили – я, Рерих и она, – то теперь она нас знать не хотела. Я из-за этого не переживал, а Рерих похудел и как будто меньше ростом стал.

Наш двор – прямоугольник. Три стороны – дом в виде буквы «П», одна сторона – парк. Через пять арок двор наполняется ветром. Арки свистят, как сопла у ракет, и деревья засыпают все вокруг желтыми листьями.

Рерих пошел учиться в художественную школу и окончательно свихнулся. Дни и ночи готов стоять под окнами Китайской Кошки и слушать, как она издевается над бедной скрипкой. Она к этому времени выучила две песни: «Некуда заиньке спрятаться» и про сороку, которую слопала рыжая лиса. Обе песни грустные. Китайская Кошка вытягивает из скрипки тягучие, жалостливые звуки, наматывает их на смычок и сама тихонько подпевает.

Теперь ее просто так во дворе не встретишь. Только вечером, когда она гуляет с сенбернаром Маклаухом. Ростом он с теленка, два желтых фонаря-глаза и клыки торчат. Он всех собак в нашем дворе сильнее. Только боксер Эйт из второго подъезда его не боится.

Китайскую Кошку прозвали так за картину, которая висит у них в прихожей. Китаец в синих штанах гладит толстую серую кошку. Кошка похожа на воздушный шар – такая она гладкая и круглая. Кажется, вот-вот взлетит! А рядом еще один китаец сидит. Борода у него, как спутанный шпагат, и глаза закрыты.

А на самом деле Китайскую Кошку зовут Оля Шаргородская.

Рерих ходит по двору и смотрит на ее окна, как маленький мальчик на фотоаппарат, откуда должна птичка вылететь. Я до самой школы эту несуществующую птичку подстерегал. Но она так и не вылетела. Наверное, нравится ей в фотоаппарате сидеть. Из окон Китайской Кошки слышится классическая музыка. Наш двор теперь как консерватория. А Китайская Кошка – будущий гений. Бах, Моцарт, Гендель – вот с кем она теперь дружит…

Через несколько дней мы увидели, как она тащила домой пюпитр. А гордости было, словно не пюпитр, а магнитофон «Грюндиг».

– Где стулья бархатные? – закричал Петька Лукин. – Где красные бархатные стулья для музыковедов и театралов?

Когда она начинала пиликать, весь двор сходился под окнами и помирал со смеху. Петька Лукин забирался на дерево и вел оттуда репортаж, как комментатор с футбольного матча.

– Внимание! – орал он. – Величайшее событие в музыкальной жизни планеты! Китайская Кошка готовит скрипку и ноты! Мир застывает в восхищенном ожидании… Да… Богат репертуар юного дарования. Что она выберет? Песню про зайца или про сороку, которую так неосторожно слопала рыжая лиса? Итак, тише… Тише вы! Она подносит к подбородку скрипку… Взмах смычка – и польются божественные звуки… Но кто? – Тут Петька в гневе вскидывал руки и чуть не падал с дерева. – Кто смущает гения? Кто смеет? А… Она закрывает окно… Эй! Олька! Открой! Все равно слышно. Жалко, что ли?

Петька слез с дерева. Мы шатались от смеха, обнимали скамейки, и только Рерих стоял в сторонке с видом человека, потерявшего кошелек.

Но один раз Китайская Кошка приблизилась к нам. Мы с Рерихом сидели на скамейке и вырезали свои инициалы. Хотелось, чтобы осталась о нас память. Желтые листья кружились вокруг нас, случайный луч солнца упал на скамейку и тут же словно провалился под землю. Это сизая туча с огромным носом проглотила солнце, как таблетку. То ли будет дождь, то ли нет? И Китайская Кошка появилась неожиданно. Белые волосы вокруг головы шевелятся, папка со скрипичным ключом, белые гольфы, плащ белый, и только футляр, где скрипка лежит, черный.

– Посиди с нами, – сказал Рерих. На лице у него появилась глупая улыбка. Он теперь будет все время так улыбаться. А когда Кошка уйдет, снова станет нормальным человеком.

Китайская Кошка состроила гримасу, не удостоила его ответом. Она стояла и покачивалась на своих тонких ногах, как пластмассовая кукла. Странная у Китайской Кошки привычка – покачиваться.

– Идешь домой? – спросила она.

– Иду, – обрадовался Рерих, забыв про все.

– Я не у тебя спрашиваю…

– Мне и здесь хорошо, – ответил я.

Китайская Кошка поддала ногой скрипку и наклонила голову.

– Хо-ро-шо? – по слогам переспросила она. – Ну тогда сиди…

Рерих догнал ее, замахал руками. А я остался сидеть на скамейке. В это время проходила мимо девочка с третьего этажа – Инга. Но она и не думала спрашивать, пойду я домой или нет. Ей все равно…

Рерих у нас тоже человек искусства. Если Китайская Кошка все время думает о своей скрипке, то Рериха ждет не дождется дома гипсовая голова Гомера. Отец Рериха – скульптор, и в мастерской у него много гипсовых голов – мужских и женских. Венера, безрукая и безногая, в углу стоит. А еще в мастерской полно тараканов. Они по головам, по Венере, по картинам ползают. Год назад у нас с Рерихом любимая игра была – «охота на тараканов».

Жаль, что мы с Ингой в разных школах учимся. Я в двух метрах от дома, а она в центр на автобусе ездит. Мы с ней иногда здороваемся, а чаще нет. Как получится. Вернее, когда она меня замечает. Инга высокая. Волосы темные, коротко подстриженные. Это Китайская Кошка любит вокруг себя волосы распускать. Фея. Когда ветер дует, лица не видно. А у Инги волосы до плеч не достают. Китайская Кошка медленно идет-плывет, а Инга быстро – не догонишь. Один раз я из окна интересную картину наблюдал: дождь льет, Инга идет с зонтом, и Рерих по лужам из овощного магазина скачет. Но сетка с картошкой его книзу тянет. Инга остановилась, подождала его и взяла под зонт. До парадного под одним зонтом дотопали и еще на крыльце о чем-то разговаривали. Я Рериха спросил о чем, а он говорил: «Не помню…»

Выносил я в мусоропровод ведро и встретил на лестнице Китайскую Кошку. Она была в халате, разрисованном драконами, и в туфлях с загнутыми носами. Китайская Кошка на йогах, гейшах и далай-ламах помешалась. А из всех восточных стран больше всего Японию любит. У них даже календарь с иероглифами.

– Привет! – поздоровалась она.

– Привет! – ответил я. У меня из ведра сыпались арбузные корки, пустые консервные банки, а Китайская Кошка стояла и на это смотрела. Она-то наверняка вышла выбросить коробку из-под торта или бутылку из-под кока-колы. Они ее у себя дома как воду пьют…

– Я завтра не хочу к учительнице идти. Я хочу прогулять… Пойдем в кино или в парк?

– Ты что? – говорю. – А на скрипке кто будет играть?

– Мы ее под лестницей спрячем, – сказала Китайская Кошка. – Там Лешкина коляска стоит. Я раньше туда портфель прятала…

Я ничего не сказал. До меня вдруг дошло, что нечего Китайской Кошке на моем этаже делать. У них на втором свой мусоропровод имеется. Только, может, он засорился? Мусоропровод, он всегда снизу засоряется…

– Завтра видно будет, – сказал я Китайской Кошке.

Но на следующий день Инга пригласила Рериха и меня к себе на дачу. Рерих не хотел ехать, но я его уговорил. На ковре висели ножи и ружья. Дедушка у Инги оказался страстным охотником. Он рассказывал, как охотился в Туркмении на горных свиней. Какие эти свиньи хитрые и коварные! Как трудно застать их врасплох! Одна обезумевшая свинья загнала дедушку на дерево и караулила целую ночь. А утром дедушка увидел, что вся земля вокруг дерева, как трактором, перепахана.

Потом Рерих разложил свой этюдник и начал рисовать. Красивая картинка получилась. Яблони, голубое небо, Ингина дача.

Рерих спустился к ручью руки помыть, мы с Ингой остались одни.

– Знаешь, – говорю, – Орехов (это фамилия Рериха) не хотел к тебе на дачу ехать…

– Почему?

– Потому что ты Китайскую Кошку не пригласила…

– А с какой стати я должна ее приглашать?

– Как же, Рерих дня без нее прожить не может.

– А она?

Я пожал плечами.

– Не спрашивал…

Инга покраснела и отвернулась.

Рерих возвратился, и мы пошли к кусту, где рос гигантский волосатый крыжовник. Инга сказала, что это редкий мичуринский сорт. А дедушка заснул в кресле-качалке на веранде…

… Пиликанье на скрипке между тем продолжалось. Но нам уже надоело смеяться над Китайской Кошкой. Она теперь после школы куда-то уходила со своей скрипкой. Скрипка лежала в черном футляре, а где обшивка лопалась, Китайская Кошка наклеивала кусочки синей ленты.

Я несколько раз звонил Инге и слушал ее голос. Она говорила: «Але… Але…» Я молчал и представлял себе, как она стоит у телефона и вздыхает. Иногда она дула в трубку. Это мне казалось странным. Какой смысл туда дуть? Если трубка молчит, – значит, две копейки в автомат не бросили или разговаривать не хотят…

Инга все время просила Рериха, чтобы он ее нарисовал, но Рерих отказывался.

– Зря просишь, – сказал я Инге. – Он Китайскую Кошку в средневековых одеждах рисует… А она и не думает просить…

– Ты видел?

– Видел. На лошади, в лесу, в зале, где тысяча свечей горит и все танцуют. А себя он в рыцарских доспехах изображает… Пойдем с тобой в парк сегодня? Колесо обозрения последний день работает…

Она головой только покачала и ушла.

А на следующий день я зашел к ней домой.

– Ты один? – спросила она. – А Рериха не видел?

– Рерих с Китайской Кошкой на колесе обозрения катаются. Кошка скрипичные занятия прогуливает, а скрипку в коляске под лестницей прячет… У тебя нет случайно чистой тетрадки в клеточку?

Она принесла тетрадь, и я ушел. А чего еще делать, когда говорить не о чем?

На лестнице я вытащил из кармана кусочек угля (когда-то давным-давно у Рериха взял) и написал на стене большими печатными буквами: ИНГА+РЕРИХ=ЛЮБОВЬ.

А когда домой пришел, ее номер набрал. Набрал и, как всегда, молчу. Она на этот раз почему-то заплакала.

– Это ты? Это ты? – все время спрашивает. – Ну скажи, ты это?

Я повесил трубку.

Рерих же по-прежнему стоял под окнами Китайской Кошки, а когда ее дома не было, рисовал гипсовые головы. Он теперь на женские перешел. Чем-то они все Кошкину голову напоминали. Какие у нас во дворе талантливые люди! Китайская Кошка на скрипке играет, Рерих рисует, Инга… Инга… Говорят, она из лука здорово стреляет. Вот бы посмотреть!

Я как-то в магазин бегу, смотрю, она на лестнице тряпкой мою надпись стирает.

– Не видел, кто написал? – спрашивает.

– А чего было написано? – на стене к этому времени один слог «овь» остался.

– Будто не знаешь, – усмехнулась она.

– Это кто-то углем написал.

– Кто же?

– Только не Рерих. Он сейчас за Китайской Кошкой, как носильщик, скрипку таскает…

Она закусила губу и убежала. А я хотел ее в кино позвать. Интересно, пошла бы?

В этот день Рерих передал мне записку для Китайской Кошки. Он и раньше ей записочки писал, только Кошка их рвала на мелкие кусочки и не читала.

Я с этой запиской к Инге зашел.

– От кого? – спросила она.

– Нет ли у тебя чистой тетради в линеечку?

– Я спрашиваю: от кого записка?

– От Рериха. Только не тебе, а Китайской Кошке. А тетрадь я завтра верну. Когда тебе принести?

Она:

– Дай записку прочитать!

Я:

– Ты что? Разве чужие записки читают?

Она:

– Дай… Дай, пожалуйста, а? Ну дай, ладно? Я прочитаю и отдам…

Я:

– Ладно. Дам. Только пойдем потом со мной гулять? Куда ты хочешь?

Она хвать записку – и на кухню. Я стою жду. Лук в прихожей висит. Из чьих-то рогов сделанный. Из него, значит, она стреляет. Я тетиву потрогал, как басовая струна у гитары, она зазвучала. Интересно…

Возвращается.

Я:

– Ну что? Пойдем?

Она вздыхает:

– Пойдем…

Мы оделись и вышли. Небо серое, все в плащах, держат зонты наизготовку: а вдруг дождь начнется? И Китайская Кошка в прозрачном плаще навстречу со скрипкой, а на голове гигантский розовый бант.

– Тебе записка, – говорю.

– От кого?

– Прочтешь – узнаешь.

Китайская Кошка развернула записку.

Мы пошли вперед, а Китайская Кошка записку на мелкие кусочки стала рвать. Эти клочки мимо нас, как белые листья, пронеслись.

Инга закусила губы.

– Зачем Кошка такой дурацкий бант нацепила? – спрашиваю.

Инга молчит.

С Ингой прогулка не получилась. Она молчала, а одному говорить скучно. Только когда разговор заходил про Рериха, она оживлялась. Но все время говорить про Рериха неинтересно. Я рассказал, как он за натурщицами подсматривал, а Инга только улыбнулась.

Не получилась у нас прогулка.

В этот день много чего произошло. Вернулся я домой, мама говорит:

– Новость. Оля Шаргородская не поступила в музыкальное училище. Столько денег репетиторам платили – и все на ветер…

Я зашел к Китайской Кошке. Она сидит на табуретке – глаза сухие. Китаец на стене приуныл, и круглая кошка никуда не собирается лететь.

– Не приняли? – спрашиваю.

– Не приняли. Ну а как вы погуляли?

– Плохо.

– Чего же так?

– Не знаю.

– Ясно. А про меня говорили, что я в группе самая талантливая…

– Не расстраивайся. Если говорят, что самая талантливая, на будущий год поступишь, – утешаю, все-таки с детства друг друга знаем.

– Хватит, – устало сказала она. – Дай скрипку…

Я принес. Она взяла, погладила ее.

– Этот дурак под окном стоит?

– Рерих? – Я подошел к окну. – Стоит.

Тут она вдруг сорвала с головы бант, швырнула его на пол, схватила скрипку и выбросила ее в окно.

Я своим глазам не поверил. За скрипкой – пюпитр. Зазвенел на асфальте, как брошенная шпага.

Скрипка выпрыгнула из футляра и поскакала по лужам. Тренькнули печально струны.

А под окном Рерих стоял.

– Ура! – закричал он, увидев, как скрипка из окна упала. Дурак, не понял даже, что она могла ему на голову свалиться. – Ура! – закричал он. – Теперь все по-старому будет!

Китайская Кошка высунулась из окна.

– Подбери! Подбери мою скрипку! – кричит. Рерих не обращает внимания. Орут каждый свое.

Я выхожу в прихожую, набираю Ингин номер.

– Это я, – говорю. – Посмотри в окно, что делается. Пойдем в кино, а? На семь двадцать в «Дружбу» успеем…

Она бросает трубку.

Я снова набираю.

– Ты мне противен, – говорит Инга.

Китайская Кошка спускается во двор и скрипку поднимает.

– Скрипочка моя раненая… – Прижимает ее к себе, плачет так, что люди из окон высовываются. Рерих рядом стоит и футляр держит. В луже папка с рисунками валяется. Ветер рисунки из папки вытаскивает, раскладывает на асфальте, приглашает на выставку. Только рисунки быстро намокают, и не разобрать, что там нарисовано.

Инга из окна на это смотрит: на Кошку со скрипкой, на Рериха с футляром, на рисунки – и тоже, по-видимому, плачет. Впрочем, я этого не вижу и поэтому со стопроцентной уверенностью сказать не могу.

Да… Все пошло шиворот-навыворот с тех пор, как Китайская Кошка начала играть на скрипке…

АФАЛИНА

Ровно в половине восьмого выходит она из дому, стучит каблуками по лестнице, пинает мусорные бачки, насвистывает что-то модное и смотрит, не появилось ли на стенах новых надписей.

Занятия в школе начинаются в половине девятого, идти до школы десять минут, а она вот уже целую неделю выходит на час раньше. «Чтобы голова была ясная», – говорит она бабушке. Ее родители в это время спят, и только дверь в спальню тихо ходит туда-сюда из-за сквозняка. Круглый год ее мама и папа не закрывают в спальне форточку.

Она идет по двору и знает, что если оглянется на свое окно, то увидит бабушку, которая робко помашет ей рукой. Седьмой год бабушка провожает и встречает ее, и ей трудно представить себе внучку за партой. Гораздо легче на маленьком троне с крохотной, игрушечной короной на голове.

Она проходит под аркой – и оказывается на Ленинском проспекте.

Раннее сентябрьское утро – время, когда стекла витрин магазинов чисты и прозрачны, а улыбки у девушек с рекламных фотографий радостны и безмятежны. Девушки рекламируют сумки и бижутерию. Вечером же, когда она возвращается домой после теннисной секции, витрины запыленные, а улыбки у девушек усталые, словно это они, а не продавщицы, весь день стояли у прилавков.

Ее зовут Света, фамилия Фалина, она учится в седьмом классе и носит дурацкую кличку Афалина. Так называется черноморский дельфин.

Эту кличку дал ей Петя Лукин еще в третьем классе.

Петя Лукин – отличник по всем предметам, гордость и надежда школы, учиться для него все равно, что для Афалины ходить по двору, где она делает, что хочет.

Много лет Петя сидел с ней за одной партой, дергал за косы и бил по локтю, если она случайно нарушала границу, которую он прочертил ручкой поперек парты.

Но с тех пор все изменилось.

Афалина догнала Петю по росту, теперь он сидел через три парты от нее и каждый день писал ей записки, на которые Афалина и не думала отвечать.

В школе она вообще пишет, только когда диктуют, а говорит – когда вызовут. Получает она сплошь четверки. Балл ей снижают за «отсутствие собственных мыслей».

Правда, иногда снижают балл и Пете Лукину, но за то, что собственные мысли забивают у него то, что необходимо знать совершенно конкретно.

«Устами Афалины глаголет учебник», – это афоризм Пети Лукина.

Твердая пятерка у Афалины по физкультуре и примерное поведение. Она выше всех девочек прыгает в высоту, быстрее всех бегает все дистанции и шутя справляется с упражнениями на брусьях и на бревне. И на всех уроках сидит спокойно, не отвлекаясь. За первую неделю учебного года Афалина получила одно-единственное замечание от классной руководительницы.

За короткую юбку.

– Таких коротких юбок не носит ни одна девочка в школе! – сказала классная руководительница.

– Это не юбка короткая, а просто ноги у меня самые длинные в школе, – спокойно возразила Афалина. – Любая юбка короткой покажется…

Девочки-одноклассницы Афалину не любят. Во-первых, она с ними почти не разговаривает, во-вторых, все мальчики класса тайно или явно влюблены в Афалину.

Со своей единственной подругой Афалина разругалась еще в шестом классе. И та по секрету сказала девочкам, что Афалина может целый день пролежать в ванне, что в школьной сумке носит набор польской косметики и что самая заветная ее мечта – купить мотоцикл «Ява», надеть кожаную куртку и гонять по городу. Впрочем, кожаная куртка уже сейчас постоянная одежда Афалины. А еще она любит высокие сапоги.

Афалина выламывает прутик и ходит по двору, похлестывая себя по сапогам этим прутиком.

– Эй ты! Амазонка рыбья! – высовывался, бывало, из окна Петя Лукин. – Где твоя механическая лошадь?

Когда Петя учился в пятом классе, его показали по телевизору. Петя на математической олимпиаде для младших школьников ухитрился решить конкурсные задачи для поступающих в вуз. «Математика – наука творческая, – сказал Петя с голубого экрана. – Надо только ее любить и много думать… И можно решить любую задачу, даже не из области математики…»

Афалина – худая, по росту – вторая в классе среди девочек, по внешности – далеко не самая красивая. У Афалины узкое лицо и быстрые, зеленые глаза. Неизвестно почему, Петя Лукин назвал их «уксусными». Они редко бывали мечтательными. И напрасно Петя искал в них что-то похожее на сочувствие. Этого в «уксусных» глазах Афалины не было.

Итак, в половине восьмого Афалина выходит из дому. На ней синяя юбка, кожаная куртка, сумка на ремне. В сумке кроме тетрадок и учебников лежит книга «Легенды и мифы Древней Греции». Еще в сумке прыгалка и журнал «Катера и яхты». Время от времени Афалина строптиво встряхивает головой, и светлые волосы разбегаются по кожаной куртке. Но потом ветер, точно занавеску, заворачивает их набок, открывая длинную шею Афалины.

Кругом листья. Облака, как воздушные шары, поднялись высоко-высоко, и Афалина не может рассмотреть облачного человечка, который, как ей в детстве утверждала бабушка, живет в каждом облаке.

Но зато она прекрасно сумела рассмотреть Петю Лукина, бывшего своего насмешника, который как таракан выскочил из стеклянного коробка троллейбусной остановки.

Афалине смешно смотреть на Петю, как он, рискуя угодить под машину, перебегает через дорогу. Из-за Афалины Петя тоже выходит из дому на час раньше.

Петя догоняет и останавливается перед ней, тяжело дыша и вытирая ладонью пот со лба.

У Пети узкие плечи, стриженая голова и длинный нос, на котором очки прыгают, как лягушки.

– Ну что, одинокий бегун? – усмехается Афалина. – Где твоя механическая лошадь?

Петя молчит и смотрит на Афалину.

– Хочешь, я сконструирую для тебя самый легкий и самый мощный мотоцикл в мире? – спрашивает он. – Я уже над этим думал… У меня получится…

– Вот еще! – дергает плечом Афалина. – Я – дельфин, я люблю море и солнце… Кстати, я не обижаюсь на тебя за эту кличку… Один человек сказал, что она удивительно мне подходит… Лучше сконструируй яхту…

– Яхту? – растерянно смотрит на нее Петя. – Но я совсем не знаю судостроения…

– Ну так узнай, – говорит Афалина. – Это для тебя раз плюнуть…

– А что это за человек, которому понравилась твоя кличка?

– Я познакомилась с ним на теннисном корте… – отвечает Афалина. – Он мастер спорта… А ты, Петя, даже на перекладине подтянуться не можешь… И вообще, чего тебе от меня надо?

– Чтобы ты хоть раз нормально поговорила со мной, – почему-то шепотом говорит Петя.

– А как бил меня, как обзывал, как дергал за косы? Думаешь, я забыла?

Петя хочет что-то сказать.

Афалина рукой останавливает его.

– Зачем ты начал писать стихи? Я читала вчера твое стихотворение в газете… Зачем ты… – Афалина усмехается, – технический гений, а теперь еще и поэт, пишешь про такое ничтожество, как я? Думаешь, никто не понял, что это про меня?

– Разве ты ничтожество? – ужасается Петя.

– Моими устами глаголет учебник, – говорит Афалина. – Ты можешь конструировать что угодно, писать что угодно, но ты мне никогда не понравишься, потому что… Решай задачи, Петя!

Афалина смерила его с ног до головы презрительным взглядом и вскочила в троллейбус, который уже закрывал двери.

Петя остался на остановке.

В этот день он в школу не пошел. Целый день Петя околачивался на Ленинских горах, добиваясь, чтобы его записали в секцию тенниса.

Попутно он придумал одну интересную штуку с фотоэлементом, которую можно было вполне поместить в рукоятку теннисной ракетки. Она должна безошибочно реагировать на мячик и отбивать его в точку поля, максимально удаленную от ракетки противника.

А Афалина сидела на уроках и вспоминала, как она мечтала, чтобы Петя дернул ее за косу или ударил, и как она была счастлива, когда он придумал ей дурацкую дельфинью кличку, и как она потом плакала, когда Петю год назад пересадили от нее на другую парту…