Текст книги "Качели в Пушкинских Горах"

Автор книги: Юрий Козлов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

КАЧЕЛИ В ПУШКИНСКИХ ГОРАХ

… Бронзовые тела коней и атлетов, древнегреческие боги с мрачными лицами, радуга сквозь водяную пыль на подступах к фонтану.

– Как мне здесь надоело! – вздохнула она.

– А чья идея ехать в Петродворец? – спросил я.

– Твоей мамы, – ответила она.

Я пожал плечами. Пить хотелось страшно. Кругом валялись смятые картонные стаканчики.

В кармане у меня пять рублей. На эти деньги я должен ее развлекать. Если к пяти рублям прибавить семьдесят копеек, получится приличный футбольный мяч.

– Куда мы сейчас пойдем? – спросила она.

– Куда хочешь.

– Хочу подальше от фонтанов.

Она – дочка папиного друга. Этот друг – инженер-строитель. Сейчас он работает в Индии. Руководит постройкой нефтеперерабатывающего гиганта. А его дочка вместе с бабушкой раньше жили в Москве. Но вот недавно бабушка умерла, и теперь дочка улетает к отцу в Бомбей. Там есть русская школа.

Рано утром мама ездила в аэропорт встречать ее. От нашего дома до аэропорта пятнадцать минут езды на тринадцатом или тридцать девятом автобусе. Из окна видно, как садятся и взлетают самолеты. Я их в воздухе неплохо различать научился. Ил-62, почти как ракета, вертикально взлетает, а вот Ан-24, наверное, целый час высоту набирает. Высоко в небе Ил-62 похож на гуся с длинной шеей, а Ан-24 напоминает ботинок.

Они вошли в квартиру, когда я смывал в ванной вчерашнюю футбольную грязь. Я, конечно, забыл, что утром приедет какая-то девочка: отправился в ванную в трусах и теперь стеснялся выйти.

– Сегодня будет великолепный день, – донесся до меня незнакомый голос. – Я летела на самолете и не видела ни одного облачка. Небо голубое, а по нему идут розовые полосы. Как на картине Рериха…

Ее звали Люся. За завтраком она рассказывала про покойную бабушку, которая под конец жизни стала очень плохо видеть. Бабушка целыми днями сидела у окна и спицами шевелила. Делала вид, что вяжет.

– Люсенька, тебе, наверное, хочется город посмотреть? – спросила мама.

– Лучше уж тогда Петродворец, – сказала Люся.

– Прекрасно, – обрадовалась мама. – Сережа, ты как?

«Никак», – хотел ответить я. До отъезда в пионерский лагерь три дня, надо сделать кучу дел, а в Петродворец мы всем классом ездили месяц назад.

– Слушай, – спросил я у Люси, когда мы вышли во двор, – зачем ты в Ленинград прилетела? Неужели из Москвы нельзя в Индию лететь?

– Видишь ли, – объяснила она, – мне надо в Бомбей, а из Москвы самолеты только на Дели и на Калькутту. А через Ленинград проходит рейс Монреаль – Париж – Ленинград – Дакка – Бомбей. Самолеты канадской авиакомпании летают. «Боинги»… Иногда даже в салоне кино показывают…

– В самолете кино?

Она посмотрела на меня, как на неандертальца. Некоторое время я молчал.

Знаю я эти «боинги». Похожи на наши Ил-62, только побольше и с красной полосой посередине. Вот только не помню: турбины у них или винты?

Все время было прохладно, а когда мы приехали в Петродворец, стало вдруг невыносимо жарко. Казалось, что сверкающие фигуры в фонтанах плавятся под тонкими струями воды. Но Люся недолго любовалась фонтанами. Пожалуй, только мощный Самсон заинтересовал ее. А мимо львов, стройных девушек с амфорами она проходила не останавливаясь. А я все время думал о пяти рублях. Туда ехали без билета и обратно так же надо… Этот мяч не давал мне покоя.

– Тебе скучно со мной? – вдруг спросила Люся.

– С чего ты взяла?

– О чем ты все время думаешь?

– Ни о чем.

– А почему молчишь, когда я к тебе обращаюсь?

– Так…

– А я слышала, что тебе мама говорила… Ты должен мне мороженое покупать. Я, если захочу, могу десять порций съесть. Давай на спор?

– Не хочу на спор, – сказал я.

– Тебе мама велела за мной ухаживать?

– За болонками ухаживают. И за аквариумными рыбками тоже. Только их не мороженым, а червяками угощают. Понятно тебе?

– Тебе мама велела меня развлекать.

– Что прикажете? На голове стоять или фокусы показывать?

Она пошла вперед.

– Обиделась? – догнал я ее.

– Уйди, – сказала она. – Я же вижу, тебе со мной скучно. Лучше уйди…

– С чего ты взяла?

– Я вижу. Я тебе надоела. Я всегда всем надоедаю. У меня, если хочешь знать, ни одной подруги нет…

– Так не бывает.

– Бывает! Но они мне и не нужны…

– А кто тебе нужен?

– Мне? Куклы.

– Куклы?.. – засмеялся я. – Сколько тебе лет?

– А раньше был нужен телефон…

– Ты всем звонила, да?

– Нет, – засмеялась она. – Детский телефон за шестьдесят копеек. Я разговаривала…

– С мальчиками, которые в тебя влюблены?

С собой…

Я свистнул и покрутил пальцем у виска. Но она не обиделась.

– Я очень хотела стать знаменитой, – сказала она. – Сначала артисткой, потом художницей, потом балериной. Этого все хотят, только скрывают… А та, с кем я разговаривала по телефону, уже стала знаменитой, понимаешь? Это была я сама, но только в будущем.

Я молчал. Мне самому хотелось стать прославленным футболистом или велогонщиком, но я никуда не звонил по игрушечному телефону за шестьдесят копеек. Гораздо проще было пойти и записаться в секцию. Только я почему-то до сих пор никуда не записался…

– Знаешь, – словно прочитала она мои мысли. – Я уважаю только тех, кто говорит, что думает…

– Даже тогда, когда тебе не нравится, что они думают?

Люся помолчала.

– Даже тогда…

– Пожалуйста… Я думаю, как бы купить футбольный мяч за пять семьдесят…

– Мяч?

– У меня не хватает семидесяти копеек.

– Я отдам тебе все деньги, когда буду улетать…

– Спасибо, только, может, и так хватит.

– Знаешь, – сказала она. – А мне бы сейчас хотелось покачаться на качелях. У нас во дворе качели висят. Осенью на них здорово качаться. Особенно когда листья падают. Кажется, что ты тоже лист и тоже падаешь…

Я промолчал.

Если мне что нравится, так это прицепиться к машине на велосипеде и мчаться, чтобы ветер в ушах свистел.

– Или, – продолжала она, – я бы сейчас с удовольствием по лесу прошлась. Ты был когда-нибудь в Пушкинских Горах?

– Не был.

– А я была. Знаешь, какой там лес? Поляны, а на них огромные сосны растут. По вечерам у них в ветвях солнце задерживается. А пруд! Вода чистая-чистая, видно, как рыбы плавниками шевелят…

Тем временем мы порядком удалились от фонтанов и теперь шли по узенькой асфальтовой дорожке вдоль залива. По бокам росли сосны, но солнце почему-то не задерживалось у них в ветвях. В Пушкинских Горах, наверное, сосны далеко друг от друга стоят, а здесь ветками толкаются. Мимо проносились велосипедисты и проходили люди. Вдруг она остановилась и сошла с дорожки. Сняла туфли и пошла к воде. Она шла по песку, и маленькие следы тянулись за ней… Зря я, наверное, про мяч сказал…

– Давай искупаемся, – предложила она, глядя куда-то вверх, словно не мне, а облаку говорила.

– А ты когда-нибудь в Финском заливе купалась?

– Нет, а что, в нем нельзя купаться?

– Можно, только километр пройдешь, пока хотя бы по пояс будет.

– Ну вот и отлично, я же все равно плавать не умею… Ты идешь со мной или нет?

– Не хочется, – ответил я и сел на горячий песок. Солнце светило в глаза. Сделав из ладони козырек, я смотрел ей вслед.

Лопатки торчали у нее из спины как маленькие крылья…

– Эй! Подожди! – крикнул я и, сбросив штаны и рубашку, побежал догонять. Только сейчас я вспомнил, что на мне не плавки, а длинные черные трусы, которые я ношу каждый день.

Мы все шли и шли, как будто и не собирались возвращаться на берег.

– Я сейчас видела рыбку, она выскочила из-под камня и сразу пропала…

Вода поднялась до пояса. Большое сизое облако закрыло солнце, и стало прохладно.

– Может, вернемся? – предложил я.

– Смотри, – сказала она. – Видишь, впереди светит солнце? Видишь, блестят камни? Это не камни – это маленькие окаменевшие динозавры с зелеными спинами. Они видели пришельцев из космоса…

Когда вода дошла мне до груди, я поплыл. Она зашла в воду по шею, и ее волосы рассыпались по воде. Они лежали на поверхности и не тонули.

– Эй! – крикнула она, словно я был где-то очень далеко. – А тебе разве не хочется стать знаменитым?

– Мне нравится собирать приемники и ездить на велосипеде.

Она вытащила из воды руку и, подхватив волосы, отжала их, как мокрую тряпку.

– Смотри, чайки, – сказала она. – Куда они полетели?

– В Кронштадт или в Финляндию…

– В Кронштадт, – вздохнула она. – А это очень интересно – собирать приемники?

Я пожал плечами.

– Раньше я ходила в балетную студию, – сказала она. – Мне там нравилось. А потом пришел новый преподаватель, стал нас бить линейкой по ногам и кричать: «В струнку! В струнку!».

Она наткнулась ногой на камень и начала хромать.

– Меня укусила акула… – Лицо у нее посинело от холода, а мокрые волосы висели вдоль плеч, как веревки. Я слышал, как у нее постукивали зубы.

Мы вышли на берег. Песок был теплый, и снова светило солнце. Я лежал лицом к небу, а она лежала рядом, и ее волосы касались моей руки. Рядом валялась наша одежда. Ветер все время приподнимал рукав платья, и казалось, что это человек-невидимка машет оттуда рукой.

– Тебе все равно, уеду я или нет? – тихо спросила она и, приподнявшись на песке, посмотрела мне в глаза. Глаза у нее голубые, и смотрела она как-то чересчур напряженно.

– Не знаю, – честно ответил я.

Снова подул ветер, и сосны зашумели.

– А мне жаль, что мы расстаемся, – сказала она и улыбнулась.

Я покраснел.

– Хочешь, пойдем в кафе? – спросил я. – Мне мама пять рублей дала. Можем все истратить…

Она покачала головой.

– Я хочу, чтобы ты купил футбольный мяч.

Я посмотрел в небо. Чайки величественно шевелили крыльями, и в их движениях не было суеты, как, например, у голубей или галок.

– Благородные птицы, – сказал я.

– Все животные белого цвета благородные, – сказала Люся. – Чайки, альбатросы, белые медведи…

Она подняла с песка палку и стала чертить на отмели фигурки.

– Недавно я прочитала книгу «Психология подростка». Там написано, что в возрасте тринадцати-четырнадцати лет мальчики и девочки скрывают свои симпатии. Я назло этой книге взяла и написала одному парню записку. Ну, что он мне нравится, и все такое. И назначила ему свидание…

– Он пришел?

– Да… Он пришел вместе с другом и собакой. Сказал, что его послали купить масло и он заодно решил встретиться со мной. Он вел себя точь-в-точь по той книге…

– Я тоже веду себя по той книге?

Она подошла ко мне совсем близко.

– Ты когда-нибудь целовался с девочками?

Во рту у меня пересохло, а руки почему-то задрожали.

– Ты никогда не целовался с девочками?..

Я молчал.

– Когда приедем домой, покажи мне фотографию твоего класса, ладно?

– Зачем?

– Я скажу, какая девочка тебе нравится…

– Ты не отгадаешь…

– Увидим.

– А может, пойдем истратим пять рублей?

– Нет. Обязательно купи себе мяч…

Был вечер, но было светло. Белые ночи только начинались.

– Знаешь что, – сказала Люся. – Когда я вернусь из Индии, поедем в Пушкинские Горы?

– А там выдают напрокат велосипеды? – спросил я.

Люся пожала плечами. Она смотрела на небо, на сосны, на прибрежные камни, а потом вдруг спросила:

– Хочешь, я напишу тебе из Бомбея?

– Напиши, – сказал я.

Она действительно написала, но я не ответил. Я просто не знал, что ей ответить…

ЧТО ПРОИЗОШЛО В ЗООПАРКЕ

Я люблю ходить в зоопарк. Хожу по нему и забываю, что зверям до самой смерти в клетках сидеть. Да и глупо, наверное, об этом все время помнить. Особенно когда устанешь так, что ноги как колокола гудят. Думаешь только о том, где бы сесть и отдохнуть. А скамейки все заняты: рядом с зоопарком кинотеатр «Баррикады». «Ну, погоди!» показывают, и в ожидании сеанса люди сидят на скамейках, смотрят на часы и скучают.

Чаще сюда приходят дети с родителями. Родители стараются побыстрее все клетки обойти и домой уехать, а для детей зоопарк – праздник, поэтому они у каждой клетки задерживаются, смотрят на зверя, вспоминают, может, видели его где-нибудь или читали про него. Родителям такая неспешность, естественно, не нравится, и они на всякие хитрости пускаются, чтобы побыстрее из зоопарка уйти. Одна мама обещала дочке купить куклу-блондинку с открывающимися и закрывающимися глазами, только бы подальше уйти от клетки с «броненосцем», похожим на огромную хвостатую черепаху с длинными ногами.

Из птиц больше всего дети любят павлинов. Около них всегда толпа стоит. Павлин по печенью, которое ему бросают, как по паркету ходит. Крылья распустит, хвостом потрескивает, и все восхищаются и пальцем на него показывают. Это павлин так за своей курицей ухаживает. Серая курица, неприметная, а вот не было бы ее, и чудеса павлиньи кончились.

Я заметил: чем животное красивее и необычнее, тем больше в его клетке разных вкусных вещей валяется. Вплоть до шоколадных конфет. А если зверь попроще, нет к нему уважения. На лося никто не смотрит, и на лису тоже, и хвост у нее такой, будто из него уже успели воротник сшить.

Вот, например, самка овцебыка. Мимо нее проходят, не останавливаются, а она почти что ручная. Грязная, неухоженная, а мордочка добрая и ласковая. Мне ее вдруг так жалко стало, помню. Вот, думаю, павлин, так тот за свою красоту в зоопарк попал, а эта-то за что? Отпустили бы лучше на волю или в колхоз какой-нибудь передали. Она бы там вместе с коровами жила.

В другой раз я булку с собой принес и стал потихоньку бросать ей кусочки. Она совсем близко подошла. Доверчиво посмотрела сквозь решетку и взяла с ладони кусок булки. Осторожно взяла, ласково. Губы у нее мягкие, язык розовый, шершавый. Стою я и чуть не плачу. А она челкой встряхнула и в свой угол отошла, от овцебыка подальше. Он как раз проснулся и замычал.

Я сел на скамейку. Сижу и думаю. Хуже алгебры для меня ничего нет: как начну размышлять над скоростью велосипедиста, выехавшего из пункта «А» в пункт «Б», тут же в голову совершенно посторонние мысли лезут. Не могу я почему-то про велосипедистов думать.

Единственный предмет, который мне нравится, – это история. Когда нам выдают учебники, я прочитываю «Историю», как приключенческий роман. Вижу толпы вооруженных людей, обороняющиеся крепости, вижу золотые кареты императоров и нарядные мундиры гвардейцев, алхимиков-волшебников в подвалах, пропахших серой, и инквизиторов в черных балахонах с янтарными четками в руках. И еще много-много чего.

Я в себе не могу разобраться. Раньше в мои четырнадцать лет люди подвиги совершали, а я до сих пор в игрушки играю. Сижу, например, на алгебре и начинаю воображать, что вокруг космическое пространство, а ручка, которой я пишу, – руль межпланетного корабля и будто лечу я куда-то. Так иногда увлекусь, что не замечу, как урок пролетит. Если не вызывают, конечно. Помню, однажды математичка на меня набросилась.

– Почему, – говорит, – ты ручку целый урок горизонтально держишь? Писать надо!

А как ей объяснить, что это не ручка, а космический корабль, что мы к звезде Альтаир приближаемся? Мне почему-то название этой звезды очень нравится. А из созвездий – Волосы Вероники, хотя я и не знаю, кто такая эта Вероника…

Я часто думаю: как же так получилось, что я остался один? У меня нет друзей в школе, и во дворе я никого не знаю. Я целыми днями сижу дома и занимаюсь ерундой. Хорошо, если книжка интересная попадется, а если книжки нет, совсем тоска.

Когда мы въехали в новый дом, все подружились друг с другом, а я никак не мог отвыкнуть от своего старого двора. Я ходил туда каждый день и поздно вечером возвращался домой на автобусе. Наш старый дом заняли под научно-исследовательский институт и постепенно всех переселили в новые квартиры. Теперь во дворе дома стоят черные «Волги» и ходят озабоченные люди с портфелями.

А ребят из своего нового дома я не знаю… Я смотрю на них из окна. Вижу, как они ходят по двору, играют в футбол, подтягиваются на турнике. Смотрю на них и думаю, что кто-нибудь другой на моем месте давно с ними познакомился бы. А я не могу, потому что трус. И когда мама говорит: «Иди гулять», – я иду, но не во двор, а в универмаг, который на первом этаже нашего дома. Иногда я поднимаюсь на девятый этаж – там пожарная лестница – и пытаюсь подтянуться. Но у меня ничего не получается.

Неприятно сознавать, что ты трус. Но сознавать надо. Если на это закрывать глаза и внушать себе, что все в порядке, на всю жизнь можно остаться трусом. Таким замаскированным трусом…

Я поднялся со скамейки и пошел дальше по зоопарку. Смешной зверь бобр! Говорят, он любит чистую проточную воду, а тут у него вода грязная, и опилки в ней плавают. Каждый раз, когда бобр подходит к краю, мне кажется, он закрывает глаза от страха. А другой бобр стоит и держит в лапках кусок капусты. Подносит его ко рту и меленько-меленько кусает. Кажется, он ест его уже целый час, а лист по-прежнему целехонек.

Зря я сегодня удрал с практики. Все-таки последний день, больше никого до первого сентября не увижу. Мы должны сегодня сажать деревья. Каждый год седьмые классы сажают деревья, только что-то они плохо растут. Наверное, на школьном дворе условия неблагоприятные.

Когда я переходил с одной территории зоопарка на другую, со мной случилась неприятная вещь. Я ухитрился потерять билет. Он был уже надорванный, но его надо хранить до того, как перейдешь на новую территорию.

Остановился я посередине улицы, шарю в карманах, хотя знаю, что билета не найду. Машины мимо едут, а я стою на мостовой. Думаю, увидит сейчас контролерша, скажет: «Эй, парень. Иди без билета. Подумаешь, чепуха какая!» А я ей тогда полпачки печенья отдам. Я эту пачку на последние деньги купил. Половину гусям в пруду побросал, а половина осталась. Но знаю: ни за что контролерша так не скажет.

– Антонов! – вдруг слышу сквозь шум машин свою фамилию. – Ты почему не пришел деревья сажать?

Поворачиваюсь, а это девочка из нашего класса, Таня Григорьева. Когда-то давно я с ней за одной партой сидел. Она мне задачи по арифметике решала, а я ей журналы мод приносил.

– Ты чего на дороге стоишь? Тебя машина задавит, – смеется она.

И мне тоже смешно стало.

– Я билет потерял, – говорю.

– Какой билет?

– В зоопарк.

Дождь в это время стал накрапывать. Сначала еле-еле, а потом сильный пошел. Люди побежали. Мы стояли около киоска «Союзпечать», и девушка с обложки журнала улыбалась нам сквозь стекло.

Я не знал, о чем с Таней говорить, а говорить хотелось.

– Тебе за практику четверку с минусом поставили, – сообщила она. – А Гусева по химии на осень оставили…

Я бы, наверное, сказал, что Гусева жалко, о нем ничего нового не скажешь. Но контролерша вдруг нагнулась в своей будке. Видно, у нее шнурок развязался. Я схватил Таню за руку, и через пять секунд мы были на новой территории. Остановились под деревом, мокрые и запыхавшиеся.

– Зачем? – спросила Таня. – Могли бы купить билеты…

В это время большой лебедь с красным клювом по воде крыльями забил и, как торпеда, помчался, только пена сзади забурлила.

– Смотри! – кричу я. – Смотри! Сейчас взлетит!

Но лебедь не взлетел. Замедлил ход и спрятал голову под крыло.

– Никогда он не взлетит, – сказала Таня. – У него крылья подрезаны.

– Я сам не знаю, почему сюда забрел и тебя зачем притащил, – сказал я. – У меня печенье есть, хочешь?

Она была в джинсах и в блестящей голубой рубашке с карманами. На рубашке нарисовано красное солнце, лучи расходятся в разные стороны. И светлые волосы у нее сегодня не заплетены в две косы, как в школе, а распущены, и глаза у нее красивые и серые; а я в мятых штанах и в сандалиях на босу ногу. Я веду себя как глупый мальчишка. Что-то кричу про лебедей, размахиваю руками, но это ей совсем неинтересно. На нее посматривают парни гораздо старше меня, и она не отводит взгляда, а чуть заметно улыбается этим парням, по-видимому стыдясь, что рядом с ней такой кретин. Тут мне вдруг ужасно захотелось ее за волосы дернуть, а потом рожу скорчить и убежать. Но вместо этого я поплелся под дождь и стоял, пока не промок окончательно. Дождь был теплый и ласковый.

– С ума сошел, – сказала она, когда я вернулся под дерево. Протянула носовой платок, хотя тут и полотенцем было бы не обойтись. Чистый платок, без единого пятнышка. Повертел я его и обратно отдал.

– А ты совсем сухая, – сказал.

Она пожала плечами и посмотрела на небо.

Скоро дождь кончится. Таня тогда выйдет из-под дерева и уйдет. А я пойду смотреть на дикую собаку Динго.

– Ты куда летом поедешь? – спросил я.

– Весь июнь буду в городе. Ко мне мальчик из Польши по приглашению приедет.

– А потом ты к нему?

– Конечно.

– Ясно, – сказал я. – Мальчик из Польши…

Почему-то противно стало. И еще я своего соседа Вольдемара Эммуса вспомнил. Этого Эммуса я знаю, потому что на одной лестничной клетке с ним живу. Ему тринадцать лет, а он уже мастер спорта по шахматам. Будущий Ботвинник, говорят. Дни и ночи за доской просиживает. Этот Эммус любит ко мне приходить в шахматы играть. (Как будто больше не с кем!) Без ладьи, без ферзя, без двух коней выигрывает, отрабатывая на мне какие-то тактические варианты. Эммуса совершенно не волнует, что он никого во дворе не знает. Ему на все, кроме шахмат, наплевать. Один раз, когда он не видел, я коня на две клетки передвинул. Эммус смотрел-смотрел, а потом как стукнет кулаком по доске. Все фигуры разлетелись. «Дальше играть нет смысла, – сказал. – Такой позиции быть не может!» Так вот, я бы сейчас десять партий с Эммусом сыграл вместо того, чтобы с Таней по зоопарку ходить… Мальчик из Польши…

Я вытащил из кармана намокшую пачку печенья и бросил ее в озеро. Она пошла на дно. Я и раньше видел, как лебеди в зоопарке пытались взлететь и не могли, но тогда меня это так не огорчало. Мне тогда почему-то казалось, что это вода виновата: она лебедей, как магнит, держит и в воздух не пускает. Я, помню, тайные замыслы вынашивал: достать акваланг и со дна всех лебедей подталкивать. Я маленький тогда был и не понимал ничего.

И тут: «Привет, Танюха!» Этот веселый, красивый парень с сигаретой на меня даже не посмотрел. Он был на голову выше и в плечах шире. Связываться с ним – чистейшее безумие. Это глупые лебеди пытаются взлететь, хотя это невозможно. А человеку зачем? Таня смотрела на него как на бога, а он на нее снисходительно и равнодушно.

– Эй, ты! – вдруг услышал я собственный голос. – Пошел отсюда…

Опешил он. В первый раз внимательно посмотрел на меня.

– Полегче, полегче, – говорит. – А то так и в лоб заработать можно, верно?

– Это мы еще посмотрим, – сказал я.

– А ногти на ногах надо стричь, – говорит. – Разве можно ходить с такими ногтями?

Посмотрел я на свои ногти, а он в этот момент меня снизу вверх ударил.

Я сидел на асфальте, и в голове гудело, а он, оглядываясь на прохожих, шел к выходу. Наплевать ему было на зоопарк. И Татьяна спешила за ним, а он улыбался и что-то говорил ей.

– Вернись! Дурбан! – заорал я. Такое странное слово сочинил – что-то среднее между «дурак» и «болван».

– Сам ты дурбан! – обернулась Татьяна. – Это мой двоюродный брат!

Она почти бежала за ним.

И тут я вдруг увидел чудо: большой лебедь бесшумно заскользил по воде, потом сильно взмахнул крыльями и плавно поднялся в воздух. Он летел, вытянув длинную шею и прижав к животу оранжевые лапы. Он поднимался все выше и выше и скоро оказался высоко над домами, где-то на уровне последнего этажа высотного дома на площади Восстания, а я смотрел ему вслед, забыв про Татьяну, про ее двоюродного брата-дурбана и про собственный разбитый нос. Все-таки этот гад задел меня по носу.

А когда лебедь скрылся, я пошел домой.

Вошел в свой двор, там ребята в теннис играли. Двое играли, а остальные сидели ка длинной скамейке у стола. Когда я мимо них проходил, все, как один, на меня посмотрели. А я некоторых уже по именам знаю. Вон тот, длинный, как и я, Лешка, тот толстый с флюсом – Володя, его почему-то Мурашихой зовут, а кудрявый – Коля Яковлев, он на гитаре здорово играет. Завидно мне стало: сейчас не вечер, на улице светло, а я приду домой и читать начну или играть во что-нибудь один. И будет мне грустно-грустно, потому что я все время буду думать об этих ребятах, о том, как им весело здесь играть и как интересно.

А может, все дело в том, что я не учусь с ними? Я ведь в старой школе остался.

Теннисный шарик в это время соскочил со стола и зацокал по асфальту. Я его поднял, а они на меня смотрят. В теннис я как раз неплохо играю. Это единственное, что у меня получается.

И тут я третью удивительную вещь за день сделал.

– На спор, – говорю. – Сейчас у всех выиграю…

Лица у них, как у Таниного брата-дурбана, сделались.

– А если нет? – кто-то спросил.

– Тогда ракетку французскую отдаю…

Эта ракетка у отца в письменном столе лежит. Лежит и не знает, какому я ее риску подвергаю.

Я у всех по два раза выиграл. Они со счетом 11:2, 11:4 вылетали, а главному теннисисту я сухую сделал – 6:0!

А после, когда мы на крышу полезли, я все смотрел-смотрел: не покажется ли где-нибудь лебедь, мой старый знакомый…