Текст книги "Под солнцем горячим"

Автор книги: Юрий Сальников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)

Поиски возобновляются

Не трудно понять, как Гера ждал утра! Он еле досидел вечером у огромного костра дружбы, который разожгли сообща с соседями. И еле дослушал объединенный концерт. К костру подтянулись все туристы-островитяне. Выступали, пели, играли на гитарах. Гере особенно понравились «туристские матрешки». Три парня с рюкзаками за спиной повязались платочками и, пританцовывая, пронзительными голосами спели частушки. У них был припев:

 
Спуск – подъем, спуск – подъем,
А мы идем, идем, идем.
 

А в одной частушке говорилось про какую-то Зину.

 
Дух у Зины захватило,
Подыматься нету силы,
Но Зинуха молодцом:
Где не шла, ползла ползком.
 

– Это они сами сочинили, – пояснила Муврикова.

– Не мешало бы и нам про себя сочинить, – заметила учительница.

– А что? И сочиним, – тряхнула Райка «хвостом». – К новому костру дружбы будет готово! – Она сказала о новом костре дружбы потому, что этот, первый, всем понравился, решили через несколько дней провести такой же. Конечно, и Гере костер понравился, но все-таки он раньше других ребят ушел в палатку.

Кругом шумели, укладывались, ожидая отбоя, а он уже лежал смирно. Скорее заснешь – скорее настанет утро.

Желающих идти в сельсовет набралось много – чуть не весь отряд. А в сельсовете Семен обратился к черноволосой девушке-секретарю. «Мы туристы, спустились с гор, нам нужно выяснить кое-какие вопросы», – так он сказал, а девушка смотрела на него с любопытством, будто не верила, что они «с гор». Потому что стоял Семен перед ней в тщательно отглаженных брюках, словно были они только что из-под утюга. Гера еще в лагере заметил: ухитрился чемпион пронести свою одежду в рюкзаке так аккуратно, что «не подумаешь, будто неделю жил в палатке. Да и все ребята были в белоснежных рубашках с красными галстуками на груди. Такой тоже у туристов закон – где бы ни шагал, через какие дебри ни продрался, а в населенном пункте принарядись, как на праздник!

– Какие же вопросы вы хотели выяснить? – поинтересовалась девушка-секретарь.

– Во-первых, нам надо узнать, где живет один человек, – начала Райка. – Он однополчанин Героя Советского Союза Гузана. Вместе с ним под Ленинградом воевал.

– Майор Ливанов? – сразу догадалась секретарь. – Жил такой у нас. Да только весной уехал.

– Куда? – вырвалось у ребят.

Выяснилось, что майор Ливанов уехал в Подмосковье и нового его адреса в сельсовете нет.

– Можно узнать, если надо, – добавила секретарь.

– Надо, очень надо, – подтвердила Муврикова. – Мы хоть письмо ему напишем.

– Так я вам сообщу, как узнать, – пообещала девушка и спросила: – А какой вопрос «во-вторых»?

Вперед высунулся Гера:

– Еще – про партизан с гражданской войны. Были они в вашем селении?

– Про гражданскую войну вам лучше поговорить с Валентиной Федоровной, – ответила секретарь и открыла дверь, на которой была табличка «Председатель сельсовета В. Ф. Худякова». – Валентина Федоровна, к вам пионеры из города.

Председатель сельсовета В. Ф. Худякова оказалась молодой, красивой, с большой косой, закрученной сзади узлом. Она стояла посередине комнаты и сказала ребятам: «Садитесь, товарищи». А в комнате был еще один человек – он стоял перед Валентиной Федоровной, громоздкий, неуклюжий, небрежно одетый, даже какой-то вроде помятый. Вот про него можно было подумать, что он спустился с тор и живет в палатке, да еще и спит в одежде. Когда ребята вошли, этот дядька хмуро покосился на них: помешали ему разговаривать с председателем сельсовета. Но Валентина Федоровна сказала ему:

– Значит, вот так я вам советую – не обижать старушку.

– Да я не обижаю, – забасил дядька. – У меня ведь по закону. Где граница участка? По ее малиннику. Вот я и борюсь за свое. Мне чужого не надо.

– Да неужели из-за тридцати сантиметров вы будете судиться? Или у вас земли не хватает?

– Хватает не хватает, товарищ Худякова, это параграф другой. А вы, как представитель власти, помогите в моем законном требовании.

– Да лучше бы вы помогли бабушке перенести малинник. Ей одной не справиться. Тогда бы она вам сама отдала этот несчастный клочок земли.

– Нехорошие слова употребляете, товарищ Худякова, – укорил дядька. – «Несчастный клочок». Это же наша родная землица. Сколько бы ее ни было, а наша. За нее люди кровь в войну проливали. А чужой малинник, еще раз скажу, мне ни к чему. Пусть куда хочет, туда и девает.

– Ничего вы так и не поняли из нашего разговора, – вздохнула Валентина Федоровна. – Очень жаль.

– И мне жаль, товарищ Худякова, да что поделаешь. По закону своего добиваюсь. Я ведь не за чужое хлопочу.

– Вот это вы правильно сказали, – усмехнулась Валентина Федоровна. – За чужое хлопотать не будете.

– Опять намеками разговариваете?

– Какие уж там намеки! – махнула рукой Валентина Федоровна и села за свой столик. А толстый дядька сказал «прощевайте» и вышел. Валентина Федоровна помолчала, потом что-то записала на листке календаря, и когда подняла на ребят глаза, они смотрели весело: – Ну, с чем пожаловали, юные туристы?

Семен объяснил.

– Партизаны с гражданской войны! – обрадовалась Валентина Федоровна. – А как же! Есть! Галочка! – позвала она. И когда в дверях появилась девушка-секретарь, попросила: – Разыщи-ка нам бумаги партизанского вечера. Собирали мы тут недавно старичков – красно-зеленых, – объяснила она, пока Галочка искала бумаги. – Вечер воспоминаний устроили. Чуть не до петухов просидели. Ох и порассказали они нам разного, записать да издать, целая книга получилась бы. Вот, – раскрыла она папку, которую принесла Галочка. – Особенно у Степана Бондарева интересные воспоминания.

– Как? – выкрикнул Гера. – Степан Бондарев?

– Да. А что?

– Так мы же его ищем, – сказала Муврикова. – В краевом музее про него написано.

– Совершенно верно, – кивнула Валентина Федоровна. – Мы посылали туда материал.

«Подождите, подождите, – хотел сказать Гера. – Мы ищем не Бондарева, а Бондаря». Но его опередила Гутя.

– В записке-то Бондарь! – сказала она. Серега и Райка дружно ополчились на нее.

– А может, искажено в записке? Вот у него и узнаем. Ты посуди, – начала доказывать Райка. – И тот партизан, и этот партизан. И тот в музее, и этот в музее. И тот Степан, и другой. Нет, нет, он и есть! – закончила она уверенно.

Гера не знал, что думать. Очень хотелось верить, что все именно так, как убеждают Серега и Райка. А они уже закидали Валентину Федоровну вопросами: «Где Бондарева найти? Да как к нему пройти? Далеко ли он живет?»

– Галочка, – сказала она. – Дай туристам адрес.

Отыскать на улице Подгорной дом номер двадцать восемь не составило никакого труда. Только хозяина-то не оказалось дома. Стучали в калитку, потом вошли во дворик, снова стучали – на двери не было замка. А из хаты никто не отзывался. В соседнем доме открылась дверь, молодая женщина крикнула:

– Нема же там никого!

– А где Бондарев?

– Карпыч? Так кто ж его знает. Как зимой его старая вмерла, сам в хате редко бывает. У моря побачьте.

– Где у моря?

– А кто ж его знает. – Ребята в растерянности переглянулись. – Как ему пересказать-то? – спросила женщина. – Виткеля были?

– Туристы мы, из города. На острове живем, – ответил Семен. – Окажите, хотели познакомиться. Завтра еще придем.

Когда вышли на улицу, Гера протянул недовольно:

– Опять жди «завтра».

– Ну ничего, – успокоил его Семен. – Зато теперь мы знаем, к кому обращаться.

– А сейчас в лагерь? – спросил Кулек-Малек и, свернув за угол, прочитал табличку на доме: – Приморская улица.

– Стоп! – воскликнула Райка. – Приморская? Так на этой же улице Чертков живет, ну тот, который с Гузаном вместе учился, помните? – Она вынула записную книжку и заглянула в нее. – Так и есть: Приморская, шесть или восемь. Сходим к нему? – повернулась она к Семену. – Это нам по пути.

Вот тебе и учились вместе!

Каменный дом под железной крышей. Высокий забор. Крепкая калитка на запоре. Надпись: «Во дворе злая собака». Номер восемь.

Собака дала о себе знать, едва ребята приблизились к калитке. Она залаяла, задыхаясь от злости, и стала рваться к воротам, лязгая железной цепью.

– Стучи, – сказал Семен.

– Может, тоже дома нет, – засомневалась Абрикосова.

Гера постучал.

– Кто там? – раздался мужской голос из глубины двора.

– Нам нужен товарищ Чертков, – сказала Муврикова. – Михаил Леонтьевич.

Щелкнула задвижка.

– Что еще? – пробасил за калиткой хозяин, и перед ребятами появился высокий неуклюжий дядька – тот самый, который был у Валентины Федоровны в сельсовете. – Я Чертков, в чем дело?

Гера остолбенел. Да и не он один, потому что все долго молчали, даже Семен.

– Простите, – наконец пришла в себя Муврикова. – Мы туристы. Мы хотим узнать про Андрея Гузана.

– А-а-а, – Чертков распахнул калитку пошире, но не для того, чтобы пригласить ребят к себе, а, наоборот, сам вышел на улицу. Был он в грязной рубахе навыпуск, в коротких серых штанах, из-под которых виднелись толстые волосатые икры, на ногах стоптанные тапочки. Подойдя к бревну, приваленному к забору, Чертков уселся на него. – Замолчи, бешеный! – крикнул он на собаку, которая все еще неистовствовала во дворе, и добавил с гордостью: – Зверь, а не пес.

– Мы узнали, – снова начала Райка, когда все ребята окружили Черткова, – что вы учились с Гузаном.

– Учились, учились, – подтвердил Чертков.

– Может, и за одной партой сидели? – вставил Серега.

– Сидели и за партой.

– И дружили?

Чертков хохотнул:

– Как же, дружили. Он меня по загривку, я его под дыхало.

Райка не знала, как отнестись к этой шутке, и поглядела на ребят. Потом попросила:

– Расскажите о Гузане.

– А что рассказывать-то?

– Ну, какой он был.

– Обныкнавенный. – Он так и сказал «обныкнавенный» и усмехнулся. И Гера не понял – то ли нарочно он употребил это словечко, то ли на самом деле неграмотный и не сидел никогда за партой в школе, а тем более рядом с Героем Советского Союза Андреем Гузаном.

Муврикова, а потом и Серега все-таки начали его расспрашивать: какой был Гузан ученик, хорошо ли учился, но Чертков отвечал коротко, обрывками фраз. Гера слушал его, а сам ни на секунду не мог забыть, что этот самый Чертков хочет судиться со старухой соседкой из-за тридцати сантиметров земли. Ни герой Гузан, ни пионеры из города Черткова нисколько не интересовали. Да он и не скрывал этого:

– Герои, герои… Ходят, ищут. Были у меня здешние, а потом в сад залезли. Ружьишком попугал.

– Ну что ж, – сказал Семен. – Мы пойдем. До свиданья.

– Бывайте, – поднялся с бревна Чертков и не успели ребята отойти двух шагов, как захлопнулась за ним калитка с надписью: «Во дворе злая собака».

– Фу, – сказала Райка, словно ей долго не хватало чистого воздуха и лишь сейчас она вздохнула полной грудью.

А Гера вспомнил, как тетя Фиса в Красногорийском неохотно отвечала ребятам на вопросы об этом Черткове и даже сказала, что лучше к нему совсем не ходить, все равно ничего интересного он не расскажет. Так оно и вышло.

– Вот вам и учились вместе, – сказал Серега, тоже думая об этом. – За одной партой сидели. Тип он!

– Может, он раньше не такой был, – возразила Гутя.

– Какое там! – заспорил Кулек-Малек. – Слышала, как про дружбу сказал? «Он меня по загривку, я его под дыхало». Вот и вся их дружба.

– Лучше бы и не ходили, – сказал Дроздик.

– Нет, почему же, – не согласился Семен. – Надо знать, что и такие водятся.

– Разные под солнцем горячим ходят, да? – спросил Гера, многозначительно взглянув на девятиклассника.

– Вот именно! – ответил тот.

В лагере Лидия Егоровна спросила: где были и что видели? Гера ответил, что в Новоматвеевке живет красный партизан Степан Бондарев. А Муврикова объяснила про майора Ливанова. Когда же Абрикосова начала рассказывать про Черткова, Муврикова оборвала ее, махнув рукой: «Да ну его, этого!»

И вправду – ну его!

Вечером, сидя у моря, Райка опять начала строить планы: как напишут они майору Ливанову, а потом обязательно напишут в ту часть, где служил Гузан, а потом пригласят к себе на общешкольный вечер тетю Фису и Павла Ивановича, чтобы они рассказали про героя, а потом их дружине присвоят имя Андрея Гузана.

В санаториях зажигались огни, горизонт у моря затуманивался, по темной его поверхности начали шарить прямые, как стрелы, лучи прожекторов. Это пограничники прощупывали морские просторы. Там, за морем, уже чужая страна – Турция.

Гера сидел с ребятами на берегу, слушал музыку из транзистора, смотрел на черную, словно уснувшую, массу воды, по которой скользили прожекторы, и соглашался с Мувриковой, говорившей о Гузане, но думал… О чем он думал? Ну, конечно же, о том, как завтра пойдет вместе с ребятами к Степану Бондареву…

Бондарев на острове

Только все получилось не так. Почти сразу после завтрака раздался Гутин крик:

– Бондарев на острове! Бондарев! – Она бежала к лагерю по тропке от дальних кустов, куда недавно ушли с удочками рыбаки. С ними была и Гутя. И вот теперь она мчалась, всполошив всех, кто оставался у палаток, – Бондарев на острове!

К лагерю приближались рыбаки во главе с Дроздиком, и в центре их шел… Нет, дайте Гере передохнуть! Если вчера для всех ребят было неожиданностью появление перед ними «друга Гузана» – этого неуклюжего дядьки, – то сейчас полной неожиданностью для Геры было то, что он увидел… С ребятами шел высокий старик – в плаще и зеленой брезентовой фуражке, с удочками в руках, да, да, тот самый рыбак, с которым Гера разговаривал два дня назад, когда обходил необитаемый остров. Он и был Степаном Бондаревым.

Выяснилось это просто. Когда наши рыбаки пошли по берегу, они встретили старика. Тот сам спросил: не из города ли они туристы? Кто-то, сказал он, приходил вчера к нему, да не застал дома.

– Так это же мы! – воскликнул Дроздик. – А вы Степан Бондарев?

– Степан Карпович, – отрекомендовался старик. Гера глядел на него и не верил: неужели правда – он? Степан Бондарев или… Степан Бондарь? Неужели сейчас разъяснится все, ради чего он пошел в поход? Только странное дело… Гера шел навстречу этому человеку совершенно спокойный. Тогда, в музее, приближаясь к записке, чтобы посмотреть, что написано в ней на обороте, он и то волновался. А сейчас? Ну почему так ровно бьется сердце? Хотелось лишь поскорее спросить про записку.

Желанного гостя уже окружили со всех сторон ребята.

– Вы партизанили в этих краях? А в сталактитовых пещерах хранили оружие? А в хуторе Алюк тоже бывали? – О хуторе спросила Гутя. И на все вопросы старик отвечал утвердительно. «Да, партизанил». «Да, в пещерах оружие хранили». «Да, на хуторе Алюк бывал и притом много раз!»

У Геры исчезли все сомнения. Он понял: перед ним и вправду стоит человек, которого он с таким нетерпением хотел видеть и про которого сказано в записке, что он знает, где спрятано.

– Расскажите скорее, – затормошили ребята старика, усаживая его на траву перед палатками.

И он начал рассказывать. А потом был обед – дежурные принесли гостю миску пахучего борща. И после обеда он снова рассказывал. По режиму полагался мертвый час. Но разве тут до сна? Как уселись на пригорке в тени широкого граба, так и слушали старого партизана до самой темноты…

Рассказ старого партизана

– Мне было тогда двадцать лет.

Пришел на Кавказ белогвардейский генерал Деникин. И сразу объявил мобилизацию в свою армию. Я под самый первый призыв попал. Только воевать за белых у меня не было охоты. Мой отец в Красной Армии служил, при отступлении наших частей вместе с ними в астраханские степи подался. А я с дружком, как беляки за мной пришли, убежал в лес к партизанам.

Было это в сентябре, а то, почитай, и в октябре восемнадцатого. Под Чистым Ключом мы тогда белым покоя не давали. А летом девятнадцатого приехали к нам большевики-подпольщики из города и организовали главный штаб – всех партизан по берегу Черного моря объединили. Главный штаб руководил теперь всеми операциями против деникинцев.

Командовал нашим Чистоключевским отрядом отчаянный человек. Черночубом звали. Из наших, кубанских был, смельчак, каких я после не видывал. Меня он своим адъютантом сделал. И вот помню такой случай. Двинулись мы от Чистого Ключа на равнину, окружили одну станицу и завязали с белыми бой. Белых уйма, нас меньше. И вот Черночуб придумал: дайте, говорит, мне офицерскую одежду. За этим дело не стало. Переоделся он и меня тоже в беляковскую форму нарядил, в солдатскую. Сели мы на лошадей и – под огонь! Под выстрелами поскакали к станице – краем, по-над леском. И выскочили на передовую линию казачьего фронта. Беляки-то свои батареи перед станицей поставили. Вот мы к этим батареям и подлетели.

Подлетаем, значит, к одной, и Черночуб приказ отдает белому офицеру: срочно выходить на огневую позицию! Отдал приказ и дальше. Белый офицер в суматохе не разобрался – и раз вперед! А тут его наши в цоп!

Такой же спектакль разыграли мы и с пулеметной командой беляков. Двадцать пулеметов с тачанками, как один, в наших руках оказались.

Под Черночубом лошадь убили. Он свалился, чуть ногу не сломал, да сразу вскочил, а я закричал: «Лошадь офицеру!» Опять в суматохе беляки не разглядели, лошадь подвели, ну, мы назад к себе, за лесок. Как целы остались, до сих пор удивляюсь.

Ежели коротко сказать – вернулись мы к своим и Черночуб белякам ультиматум послал: складывайте, такие-сякие, оружие, драться вам все равно нечем. Они туда-сюда, заерепенились, а глянули – пушки-то да пулеметы у нас. А пока мы переговоры вели, еще и позиции хорошие заняли. И как ударили по белякам из их же пушечек!

Конечно, и нам доставалось… Каратели лютовали. Налетят на станицу, в которой наши семьи, рубят подряд – людей губят, дома сжигают. Один раз целый отряд погиб.

– Алюкский? – не выдержал Гера.

– Вот, вот. Точно – Алюкский. Слыхали, значит? Предатель их выдал. А командир ихний – дружок был нашему Черночубу.

Вот уж не помню, как его звали. Погиб он. Черночуб узнал и сам не свой сделался. Каратели-то отряд истребили и хутор сожгли. Тут приходит нам из главного штаба приказ: идти в Верхнереченскую. А в Верхнереченской этот самый отряд карателей стоял. И приказ такой: по карателям за все их бесчинства ударить по-партизански. Задача ясная. Помню, вечером захожу я в хату, где Черночуб жил, а он голову руками зажал, думает. Шевели, говорит, мозгами, Степан. Дело сурьезное. Никому он еще про то не объявил, а мне рассказал, И добавил: тебе задание, Степан. Сказывают, в Верхнереченской предатель тот свою шкуру спасает, холуйствует перед беляками, спину выгибает. Надо нам его не упустить.

Вышли мы вечером. Черночуб остановил отряд в лесу, всем объявил, куда идем, зачем. Пошли дальше лесом, речка – сажени две шириной, быстроводная. А ночи уже морозные, одежда обледенела, руки закоченели, продрогли мы все. Наутро к открытому полю подобрались, в полуверсте от Верхнереченской. Церковь белеет. Лай собак слышен. Повели наступление с трех сторон. Не по улицам, а по дворам да огородам. К центру пробираемся.

Да только чуть успели через первые заборы перемахнуть – жители навстречу высыпали. Рады нам, угощают, кто чем – пирожками, варениками, салом. Ждали нас и жалели. Рассказали они, где у гарнизона пулеметы. Да гарнизон тоже не дремал – тревога, в колокол зазвонили. И с колокольни пулеметный огонь захлестал.

Черночуб рассердился: ах, говорит, ты святая обитель! Всякой нечисти пристанище даешь? Так пускай и нас господь-бог не осудит! И дал команду по церкви палить. Порешили мы тогда эту их святую обитель – замолчал их пулемет, а мы сто человек обезоружили, офицера к Черночубу привели. Я же бросился за предателем. Первым делом к хозяйке, где офицер на постое был, ее расспросил. И кто же помог мне? Такой вот вроде вас, парнишка. Поманил меня и на сарай показал, когда мы из хаты вышли. Там я и сцапал этого – отсидеться от партизан надумал, да не вышло. Привел я его к Черночубу.

Отдохнули мы в той станице часок, а может – два. Больше нельзя – беляки успели по линии передать, что мы налет делаем, им подкрепление шло. Все-таки два часа провели мы в тепле – жители бани истопили. Не поверите – вместе с портянками кожу с ног снимали? Так пообморозились. А потом опять в лес, на мороз…

– А предатель? – спросил Серега.

– А что предатель? Он да и офицер по заслугам получили. Отомстил Черночуб белякам за своего друга, а мы за весь погибший отряд и хутор разоренный Алюкский. А вот еще был случаи…

Гера оглядел ребят. Они слушали, забыв обо всем на свете. Еще бы! Перед ними сидел живой партизан с гражданской войны! А Гера? Ну разве мог он подумать, когда читал с бабушкой, воспоминания Дмитрия Арефьева, что увидит человека, который вместе со своими друзьями красно-зелеными и с командиром Черночубом отомстил за погибший отряд командира Василия.

Вот, оказывается, чем закончилась алюкская трагедия.