Текст книги "Белые паруса. По путям кораблей"

Автор книги: Юрий Усыченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)

– Может, ошиблись там, в бюро погоды? Метеорология паука несовершенная, об этом все говорят.

– Все говорят, а ты не слушай, – сердито отозвался Костя. – Умнее будешь… Вот погоди часок-другой.

– Будет шторм, – подтвердила Нина. – На береговые огни глянь.

Михаил посмотрел, куда она показывала. Далекие отблески странно мерцали, то затухая на мгновение, то разгораясь.

– И волны растут, – добавила Нина.

Предсказание оправдалось. Медленно, однако упорно, ветер крепчал. Часам к десяти посвистывал в такелаже, к полуночи перешел в шторм.

Белогривые валы выкатывались из темноты и с грохотом обрушивались на «Тайфун». Вокруг, насколько хватал глаз, не было ни огонька. Из туч выглядывала и опять пряталась большая и встревоженная луна. Ветер рвал гребни, нес брызги – крупные, холодные. «Тайфун» беспрерывно кренился, шел тяжело, зарываясь бортом в воду. Это был не короткий и в сущности не опасный для опытного рулевого шквал, что перевернул швертбот в день первого знакомства Михаила с морем. Сейчас разыгрался настоящий шторм в открытом море, шторм силой в семь-восемь баллов, как и говорилось в переданном по радио «Предупреждении мореплавателям».

Костя сидел у руля, матросы пристроились чуть впереди него на наветренной банке. Все трое нахохлились, стараясь укрыться от ветра и брызг, но тщетно. Кроме каюты, на «Тайфуне» не было ни одного сухого уголка. А в каюту спускаться ни Михаил ни Нина не могли, мало ли что может случиться наверху, вдруг рулевому потребуется помощь.

Капитану было трудно – труднее, чем его товарищам по плаванию. Он управлял яхтой, на нем лежала ответственность за жизнь экипажа «Тайфуна», за целость судна. И Костя весь изменился, даже внешне. Лицо его, смазливое, излишне самоуверенное, стало суровым, по-настоящему красивым. Таким видела его Нина и таким полюбила своего друга детства.

Порывы ветра кренили и кренили «Тайфун», не давали выпрямиться, идти вперед. Волны все чаще захлестывали в кокпит.

Костя потянул к себе Нину. Штормовая венцерада на девушке была наглухо застегнута, из-под низко опущенных полей зюйдвестки блестели глаза.

– Три-и-сель ставить надо! – крикнул ей в ухо Костя, стараясь преодолеть свист ветра и рокотание волн. – Што-о-рмовой парус ставить надо!

Нина кивнула. Он прав. Под гротом и стакселем теперь идти не только трудно, но и опасно. Как ни сложна перестановка парусов в абсолютной темноте, при бешеной качке, сделать ее надо.

– Как Семихатка? – снова прокричал Костя.

– Пло-ох. – Звонкий девичий голосок с удивительной легкостью преодолел вой шторма. – Укачался.

– Садись на руль! – скомандовал Костя. – Держи против волны. Что бы ни случилось, против волны держи!

– Е-есть!

Нина взяла в свои руки управление яхтой. Шальной порыв ветра сорвал зюйдвестку, девушка осталась с непокрытой головой. «Вот беда, – подумала Нина. – Прическу испортит, а он не любит, когда я растрепанная». Дальше об этом думать было некогда: из темноты появилась большая волна, и Нина толкнула румпель, помогая яхте пробраться на морской вал.

Карманным фонариком Костя осветил Михаила. Матрос оказался действительно плох – к такой качке не привык, начавшаяся морская болезнь выворачивала парня.

– Пошли трисель ставить!

С большой неохотой Михаил поднялся.

– Что надо ответить?! – резко сказал Костя. – Как тебя на курсах учили?

Михаил покраснел. И вдруг сразу забыл о шторме, о морской болезни. Строгий, решительный тон капитана помог побороть слабость. Громко, почти спокойно, ответил:

– Есть, штормовой парус ставить!

– То-то, – удовлетворенно пробормотал Костя. – Давай.

Достали из каюты трисель, туго свернутый, как кокон, подготовили к постановке. Затем взялись за грот. С ним справиться оказалось нелегко. Толстая мокрая парусина отчаянно вырывалась из рук, ломала ногти, норовила изо всей силы хлестнуть моряка по лицу. Палуба «Тайфуна» прыгала, стоять ни за что не держась, не было никакой возможности. Волны обдавали пеной, брызгами, темнота затрудняла и без того нелегкую работу. Минутами Михаила охватывало настоящее отчаяние. Ему казалось, что никогда не смогут они побороть проклятый грот. Хотелось убежать в каюту, броситься на койку, закрыть голову руками, не видеть и не слышать ничего вокруг. Кто знает, как бы поступил Михаил, будь он в одиночестве.

Но рядом работал Костя – быстрый, точный, невозмутимый. И Михаил старался подражать ему.

Все-таки штормовую парусину поставили. Под триселем пошли ровнее, спокойнее.

Когда дело было кончено, едва не случилось несчастье. Крутой вал подбросил яхту. Костя поскользнулся на мокрой палубе, чуть не упал за борт. Михаил успел удержать товарища, помог ухватиться за ванты. Костя улыбнулся, кивком поблагодарил.

Рассвет застал «Тайфун» в открытом море. Багровое солнце всходило медленно. Волны догоняли яхту, с клокочущим шипением проносились мимо. При дневном свете они казались гораздо безобиднее.

Экипаж «Тайфуна» изрядно утомился от переживаний бессонной ночи, однако присутствия духа не терял, а с восходом солнца воспрянул окончательно. Теперь самое страшное осталось позади. Даже Михаил чувствовал себя хорошо – после авральной работы морскую болезнь сняло, как рукой.

Но дело было не только в болезни. Михаил чувствовал, что в душе его произошел перелом, никогда больше не испугается он моря. Он, как говорили когда-то, прошел «соленую купель». Много лет спустя, став капитаном торгового флота, он вспоминал ночной шторм на «Тайфуне» и думал о том, что этим штормом окончательно кончилось его детство.

Костя отдал Нине свою зюйдвестку взамен сорванной ветром, ясные глаза девушки лукаво поглядывали из-под широких полей моряцкой шапки.

Посмотрев на Нину при солнечном свете, Михаил ахнул:

– Что с тобой?

Голос был таким, что она тоже испугалась:

– В чем дело?

– Седая, – еле переводя дыхание, пояснил Михаил. Брови, ресницы, выбившиеся из-под зюйдвестки пушистые волосы побелели.

Нина начала звонко и неудержимо хохотать. Засмеялся и Костя:

– Ну, Семихатка, ты как скажешь!

Немного успокоившись, Нина проговорила сквозь смех:

– Да это же соль! Соль морская на волосах осела. А у меня сердце екнуло, что, думаю, такое.

Михаил сперва надулся. Но, как всегда, сердиться долго не мог и скоро сам подшучивал над своей ошибкой.

– Встреча, – сказал Костя.

Контркурсом к «Тайфуну» шло буксирное судно. Оно тяжело переваливалось на волнах, клевало тупым носом воду. Волны захлестывали палубу, докатываясь до капитанского мостика.

Когда буксир подошел совсем близко к яхте, на крыле мостика показался моряк с красными флажками в руках. Сделал знак вызова.

– А ну, читай, – скомандовал Костя. – Флажную азбуку знать обязан.

Матрос буксира быстро замахал флажками. Михаил читал, отделяя слоги:

– Как де-ла? Не нужна-ли по-мощь?

– Ответь: «Спасибо, у нас все в порядке». Флажки под банкой.

Михаил выполнил приказание.

Моряк снова засигналил.

– Счастливого плавания, – расшифровала Нина.

– Передай, – сказал Костя, – «Благодарим, счастливого плавания и вам».

Буксир скоро скрылся, море опять стало пустынным. Ветер немного ослабел. То исчезая среди бурных волн, то взлетая на гребень, шел «Тайфун».

«Девятый вал» высоко подбросил яхту.

– Вон! – сказал Костя.

Михаил и Нина посмотрели, куда он указывал. Далеко на горизонте появилась темная черточка. Она росла, росла, скоро стал виден маяк, суда в порту, ажурные профили кранов, здания.

«Тайфун» вернулся в Одессу.

Болельщики и чемпионы

Дверь кабинета дяди Павы отворилась. Без стука вошел Приклонский. Не здороваясь, плюхнулся на табуретку.

– Уговорил, – отрывисто бросил Приклонский в ответ на вопросительный взгляд начальника яхт-клуба.

– Кого? – недоумевающе спросил дядя Пава.

– Сеньку Шутько.

– Это который в «Локомотиве»?

– Его самого. Эх, и подлец! Во-первых, говорит, оклад не меньше, чем восемь червонцев; во-вторых, премиальные по заводу, как всем прочим.

Дядя Пава встревожился. Перебил:

– Погоди, погоди! Да на что ты его уговорил-то?

– К нам перейдет. Должностенку какую-нибудь выберем, в нашу парусную команду включится.

Дядя Пава даже подпрыгнул в кресле.

– Да ведь он хулиган, рвач, в третье спортивное общество за длинным рублем переходит!

В противоположность собеседнику, Прнклонский сохранял полное спокойствие.

– Это есть, – хладнокровно согласился Илларион Миронович. – Что есть, то есть. Я же отмечаю – высокой марки подлец.

– Так зачем же?

– А затем! – бритое лицо Приклонского посерьезнело, в голосе зазвучали поучающие нотки. – Рассуди, голуба. Лучший гонщик Костя Иванченко – у нас. Второй гонщик – Сенька Шутько – где будет? Опять же у нас. А третий? Третий ты, и тоже у нас. Выходит, что мы имеем? Мы имеем отличную заводскую команду спортсменов-парусников.

Дядя Пава сел, опустил голову. Вздрагивающими грубыми пальцами достал пачку сигарет, закурил. Долго молчал, сдерживая себя, и все-таки сдержать не смог. Поднял голову, в упор посмотрел на Приклонского:

– Эх, Илларион Миронович, Илларион Миронович! До чего же ты вредный для спорта человек!

От удивления Приклонский даже не обиделся. Тусклые глаза его с отечными мешками заморгали,

– Сдурел? – ответил после паузы. – Я-то вредный?! Я спортом всю жизнь занимаюсь, душу ему отдал.

Дядя Пава покраснел. Зло сжались крепкие губы.

– Всю жизнь занимаешься?! Идем!

Схватил Приклонского за руку.

– Ой, больно! Пусти!

– Ничего, идем!

Вывел Иллариона Мироновича из начальнической конторки на спортивную площадку, подтащил к турнику.

– Выжмись.

– То есть как, голуба, выжаться?

– Вот так, – дядя Пава с завидной для его лет легкостью подтянулся на руках, ноги согнув под прямым углом к туловищу.

Приклонский искренне рассмеялся:

– Ой, уморил! Я и молодой был таких штук не выкидывал, а теперь, – махнул рукой. – Скажет же: «выжмись»!

– Ладно! А стометровку за сколько проплывешь?

Приклонский продолжал насмешливо улыбаться.

– Я, голуба, в море лет десять не купался. Радикулит проклятый замучил. Вот здесь колет, а сюда постреливает, – пухлой вялой рукой показал, куда колет, а куда «постреливает».

– Ну, тогда хоть скажи, чем на яхте поворот оверштаг от поворота фордевинд отличается?

Ироническая ухмылка не сходила с лица Приклонского. Непонятное возмущение старого моряка искренне забавляло Иллариона Мироновича.

– Ты меня, голуба, иностранными словами не стращай.

Дядя Пава не выдержал, вскипел окончательно:

– Так какого же черта ты себя спортсменом считаешь?! Вон, смотри, какие спортсмены бывают!

Показал на яхту под названием «Спутник», которая как раз подходила к причалу. На носу ее стоял мальчик лет четырнадцати, у руля – средних лет мужчина, а на корме, крепко упершись ногами в палубу, резким, уверенным голосом отдавал команды Остап Григорьевич. Неизменный берет его, как всегда, был лихо заломлен набок. Все члены команды «Спутника» походили друг на друга, не составляло труда догадаться, что это дед, сын и внук.

– Видел? – горячо проговорил дядя Пава. – Остапу Григорьевичу под семьдесят, а каждый выходной в море проводит, с сыном и внуком аж до Кавказа плавал. «Спутника» своего пуще глаза бережет, аккуратнее яхты в нашей гавани не найдешь.

Ироническая улыбка наконец сошла с лица Приклонского. Оно сделалось обычным – важным, сердитым.

– Ты меня с ним не равняй, я, голуба, человек занятой, мне всякие там повороты оверштаг некогда выкидывать. Я другой породы спортсмен. Болельщик!

Дядю Паву опять взорвало.

– Болельщик!? Это который в воскресенье двести граммов вылакает, на стадион пойдет, цигарку смолит и футболистам всякие-разные слова кричит! Так, что ли? Отвечай – так?!

Приклонский замялся.

– В общем, оно, конечно, так, только больно остро ты, голуба, вопрос ставишь. Нашего брата в кино показывают, про нас песни поют. Верно?

– Верно, – помрачнел дядя Пава. – Что верно, то верно. Иную картину смотришь, так кажется, будто болельщик чуть ли не главный в спорте человек. А глупость это, вредная глупость. Болельщик – который болеет, больной значит. Спорту больные не нужны. Молодежь не болеть за спортсменов, а любить спорт приучать нужно. Чтобы на стадион ходили не штаны просиживать да глотку драть, а спортом заниматься. Если по-твоему судить, то любой мозгляк в спортсмены сгодится. А у спортсмена душа чистая должна быть. Как парус белый!.. А ты Сеньку Шутько уговариваешь.

Спор Приклонскому надоел. Холодно, официально замдиректора сказал:

– Глубокую философию на мелком месте развел. Так вот что, товарищ, начальник яхт-клуба. Товарищ Шутько к вам явится и будьте любезны ему все, что полагается, обеспечить.

– Обеспечу, будь спокоен, – хмуро ответил дядя Пава.

Не подчиниться он не мог.

Шутько прибыл на следующий день.

Пинком распахнув калитку, вошел в яхт-клуб. Дядя Пава, который шпаклевал вытащенный на берег швертбот, оторвался от своего занятия, хмуро посмотрел на нового подчиненного.

– Здрасте, – Сенька небрежно, двумя пальцами, прикоснулся к козырьку фуражки.

– Здравствуй.

– Явился под ваше, так сказать, начальство.

– Раз явился, ничего не поделаешь.

Сенька сплюнул в сторону и, не вынимая рук из карманов, огляделся по сторонам. Блеклые глаза его казались сонными, но он успел за полминуты увидеть многое, сделать из увиденного свои выводы. Кивнул в сторону яхты, блистающей чистотой, отличным вооружением.

– «Спутник»? Тот самый, про который рассказывают?

– Не знаю, что тебе про него рассказывали, но «Спутник» и есть.

– На нем плавать буду, – безапелляционно заявил Сенька.

Дядя Пава ответил, пряча хитроватую улыбку.

– Это ты с его капитаном поговори.

– Я с вами говорю. С начальником яхт-клуба, официальным, так сказать, лицом.

– А ты и с ним тоже – с неофициальным. Он, кстати, здесь. Остап Григорьевич, а, Остап Григорьевич!

Из каюты высунулась «испанская» физиономия в берете.

– Вот товарищ Шутько на вашей яхте капитанить желают, – не без ехидства сообщил дядя Пава.

Не ответив ни слова, старик смерил Сеньку взглядом с ног до головы и явно остался недоволен осмотром. Презрительно «моргнув» усом, Остап Григорьевич скрылся в каюте.

– Наговорились, как меду напились, – подвел итог начальник яхт-клуба.

– Э, нет! – Шутько обозлился и не считал нужным скрывать это. Он понимал, что дальнейшее положение на ионом месте очень зависит от того, как сумеешь себя поставить, как поведешь себя в первые дни, даже в первые часы. Несмотря на молодые годы, Шутько знал, «что к чему». – Со мной такие номера не пройдут.

– А что прикажешь делать? Силой старика с яхты гнать?

– Чего хотите. Когда Приклонский меня нанимал, так и сказал: «Любую «посуду», которая приглянется, возьмешь».

– К Приклонскому обращайся, если он нанимал, – на этом слове дядя Пава сделал ударение. – А я не при чем.

– Обращусь! – со злостью сказал, как выплюнул, Сенька. – Где телефон?

– У меня в кабинете.

Несколько минут спустя в яхт-клубе появился Приклонский. От непривычно-торопливой ходьбы запыхался, вспотел. Подойдя к дяде Паве и Шутько, спросил прерываемым одышкой голосом:

– Что мы тут такое имеем?

– Сеньке яхта «Спутник» понравилась. Та самая, на которой Остап Григорьевич столько лет плавает.

Шутько молча стоял в сторонке, засунув руки в карманы, поплевывая, всем видом, как бы говоря: «Мое дело сторона, а мне мое подай». Но взгляд его сонных глаз не отрывался от Приклонского.

– Мало ли, много ли лет, а раз чемпион заявил, надо отдать, – пробормотал Приклонский.

Такого требования он от Сеньки не ожидал и теперь внутренне ругал себя за обещание предоставить «любую «посуду». Однако приходилось держать марку, выполнять неосторожно сделанный при «найме» посул.

– Шутько у нас чемпионом, вроде, не был, – возразил дядя Пава.

– Не у нас, так у других был.

Дядя Пава не замедлил подхватить:

– Вот именно – у других.

– Короче! – оборвал Приклонский. – Что вы имеете? Вы имеете указание передать яхту «Спутник» товарищу Шутько. Будьте любезны осуществить.

– А штаны с меня снять и Сеньке отдать не укажешь? – Дядя Пава и Приклонский в пылу спора не заметили, как Остап Григорьевич выглянул из каюты на шум и решил вмешаться.

Сколь ни был обозлен Приклонский, он понимал, что старый докмейстер не такой человек, которому можно грубить. Илларион Миронович постарался сдержаться, начал убеждать почти вежливым тоном:

– Остап Григорьевич, голуба, сами посудите. Во-первых, возраст ваш такой, что, я извиняюсь, дома со старухой сидеть надо, а не по морям плавать…

– Во-первых, начал и сразу не туда загнул. Мой возраст тебя не касается. Мне не веришь, сочинения академика Павлова почитай, Ивана Петровича. Там про спорт…

– Во-вторых, – не слушая, гнул свое Приклонский, какой мы имеем лозунг? Лозунг мы имеем: «Все для чемпиона!» Значит, и лучшее судно тоже. Ты разберись, голуба.

– Разбираюсь, меня не учи. Чемпион сам свое судно лучшим сделать должен, иначе дешевка он, а не чемпион.

Приклонский прекрасно знал, что, по существующим среди яхтсменов правилам, команда во главе с капитаном своими руками ремонтирует свое судно, готовит к плаваниям и гонкам. Настоящий яхтсмен должен быть не только моряком, но и маляром, и плотником, и такелажником. Поняв, что попал впросак, Приклонский обозлился. Терпение его лопнуло, дальше слушать рассуждения капитана «Спутника» он не желал.

– Товарищ докмейстер! Как заместитель директора приказываю…

– Я тебе на работе докмейстер, – хладнокровно ответил Остап Григорьевич, повернулся к Приклонскому спиной и исчез в каюте.

Волей-неволей спор пришлось кончить – с весьма неблагоприятным для Приклонского результатом. Не глядя па Шутько, Илларион Миронович проговорил:

– «Алмаз» возьмешь, тоже хорошее судно.

– «Алмазу» кой-какой ремонт нужен, – предупредил дядя Пава.

– Двух рабочих пришлю, яхту, как игрушку, отделают. По наряду проведем окраской яхт-клубовского забора.

– Нет, – покачал головой дядя Пава. – Пусть сам ремонтирует, порядок такой.

– Порядки ваши для меня – тьфу! – сплюнул Сенька. – А это мы еще посмотрим.

– Ну чего кипятишься! – примиряюще сказал Приклоиский. – Не все ли тебе равно? Я же сказал, что оформим оплату, как за покраску забора.

– Они за Сеньку работать будут, а я фальшивые наряды подписывай! Не согласен.

Недобро глядя на дядю Паву, Приклонский проговорил:

– Подпишешь!

– Нет.

– Ну, смотри, припомню.

– Не пугай, я пуганый.

– Твое дело… Сам подпишу!

Не попрощавшись ни с кем, дядя Пава ушел к себе в кабинет. Громко хлопнул дверью.

– Что за шум, а драки нету? – Костя подошел к Приклонскому и Шутько. – Здравствуйте, Илларион Миронович! Здорово, Сенька.

Приклонский, еле кивнув в ответ, торопливым шагом покинул яхт-клуб. А Сенька, не вынимая рук из карманов, ответил:

– Старикан тут один, – сплюнул в сторону «Спутника». – Принцип свой выставляет. Фордыбачит, так сказать.

– Да, – согласился Костя. – Характер у Остапа Григорьевича – кремень.

– Ничего, я себя тоже показал. Мне запросто на хвост не наступишь.

Сенька подумал о том, что в первое же посещение приобрел на новом месте работы двух врагов и ни одного приятеля. Сплюнул, посмотрел на Костю:

– Чего делаешь?

– Так… Ничего. За суриком дядя Пава посылал, сходил я, принес.

– Пошли со мной.

– Куда?

– Вот еще, куда спрашивает! – толстогубый рот Сеньки скривился в иронической усмешке. – Куда нужно, туда и пойдем, вместе мы теперь, так сказать, значит, с меня причитается.

Костя заколебался. Склонности к выпивке у него не было, сказывалось и влияние дяди Павы, который сам не пил, пьяных не терпел.

– Да ты что? – непритворно удивился Сенька. Он бы не упустил возможности гульнуть на чужой счет. – Я же говорю – угощаю.

– Не в том дело, – пробормотал Костя.

– А в чем? Не пойму.

Костя стыдился признаться, что ему не хочется идти пить среди бела дня, ни с того, ни с сего, в рабочее время. Нине, даже Михаилу, сказал бы откровенно, а Сеньке…

– На дикофте я, пары рублей в кармане нету, – придумал отговорку.

И сразу добавил:

– А ежели ты ставишь, то отчего ж.

– Пошли, пошли.

Попали в довольно мрачного вида забегаловку недалеко от порта. Шутько был здесь, как дома.

– Нам, Любонька, два по двести и закусить. Любонька – черные кудряшки, икрастые ноги в растоптанных туфлях, принесла требуемое.

– Ну, дай бог, не в последний раз. Тяни! – скомандовал Сенька.

Непривыкший к спиртному, собутыльник его захмелел быстро. Заговорили по душам.

– Вот я иногда думаю, а может, обратно в цех вернуться? Как так, все работают…

– Дурень! – кривя толстые губы перебил Сенька. – Работа, она ишаков любит. Сидим мы с тобой, так сказать, в прохладном месте, выпиваем и горя нам мало, а в цеху сейчас вкалывают. Да так вкалывают, что будь здоров и не кашляй. Тебе тоже хочется? Дурень.

– Верно, – тряся хмельной головушкой, согласился Костя. – Справедливо ты, друг, говоришь, мы птицы свободные, мы…

– Потому – чемпионы! – снова перебил Шутько. – Чем-пионы! – поднял толстый палец с грязным ногтем, подчеркивая значимость сказанного слова. – Во! За нас держатся, нас ценят.

Сознание высокого положения своего поразило Костю, раньше он об этом никогда не думал. Правильно Приклонский говорит, что Костины спортивные успехи – гордость всего завода. А что там завод! В городе чемпионов – раз, дна и обчелся. И в стране их немного.

С уважением поглядел на Шутько, который понял недодуманное Костей. Ведь верно – и Сенька и Костя люди особые.

Вышли из забегаловки не совсем твердыми шагами.

– По Дерибасовской прошвырнемся? – предложил Сенька.

– Давай.

Тротуары были полны. Влюбленные табунились вокруг цветочниц. У здания китобойной флотилии группками стояли моряки. Газетный киоскер с тридцатилетним стажем – городская достопримечательность, выкрикивал из своей будочки через специально сделанный репродуктор: «Каждый сознательный гражданин должен купить план города Одессы! Каждый сознательный гражданин должен…» Французские туристы в кепках-беретах восхищенно смотрели на него. Парочки ворковали за столиками уличного кафе. Голоса, шарканье подошв, шипение шин промчавшегося троллейбуса сливались в общий шум. Моментами его заглушало рокотание лебедок и гудки судов, перекликающихся в порту: порт главенствовал над городом, напоминал о себе.

Не встретив знакомых, Костя и Шутько дошли до конца улицы. Здесь, на перекрестке, вечерами сходится компания несколько необычного вида: тонконогие саврасы в нейлоновых рубашках, сквозь которые виден голый пуп; прилизанные дяди с черными усиками манекенов из парикмахерской витрины; густокрашеные девчоночки.

Среди этого пестрого общества Сенька отыскал дружков.

Приветствовали его бурно, с оттенком почтительности.

– Чемпиону!

– Салют, Сенечка.

– Будущему мастеру спорта мое нижайшее.

Сенька снисходительно кивал в ответ, кое-кого удостоил рукопожатия. Трем девицам сделал общий поклон. Познакомил со всеми Костю. Оказывается, его здесь знали, слыхали о его спортивных успехах. На заводского парня это произвело впечатление. Он никогда не думал о спортивной карьере, любил белые паруса, штормовой рассвет в открытом море, огонь дальнего маяка, азарт гонки.

Для болельщиков спорт не имел никакого значения. Молодые люди – гимнастические брюки со штрипками, синие фуфайки – вокруг шеи белая полоса, подружки их со встрепанными прическами спортом никогда не занимались и не собирались заниматься, в глубине души даже чуть презирали столь грубое дело. Зато обязательно присутствовали на ответственных состязаниях, свистом и гиком выражая неодобрение или гнев, знали по именам выдающихся спортсменов, разбирали мельчайшие подробности их интимной жизни, вплоть до событий, неизвестных самим объектам пристального интереса. В общем, была эта публика «возле спорта», как существует «возле театра», «возле литературы».

Костя видел хорошо одетых самоуверенных молодых людей, модных, на иной вкус даже излишне модных, девушек. Говорили они с видом знатоков, щеголяли специальными терминами и яхтсменскими словечками: «сделал» яхту соперника, а не обогнал ее. Было Косте все это внове, и он с откровенной завистью глядел на Сеньку, державшегося с околоспортивными запанибрата. Еще раз Костя убедился в бывалости своего приятеля.

– Ну, чего стоять, рванем куда, – предложил околачивавшийся тут же Эдик, компаньон в прошлогодней экспедиции за рыбой.

– Самое время, – отозвался низенький чернявый молодчик, остриженный фасоном «Иванушка-дурачок». – Еще девяти нет.

У Кости перехватило дыхание. В девять они с Ниной уговорились встретиться на бульваре – как всегда. Чуть не забыл, такого еще не бывало!

Сказал отрывисто:

– Идти мне пора.

– Куда? Ты что? – удивился Шутько.

– Дело есть, тороплюсь. – Костя приплясывал на месте от нетерпения.

– Погоди, – Шутько отвел его в сторону.

– Насчет наличмана сомневаешься? Брось! У Додика папаша директор, не обеднеет, ежели нас, так сказать, угостит.

– Я не потому, действительно дело есть.

– Какое там дело вечером?

Рассказывать о Нине не хотел. Соврал:

– Брат просил домой к девяти вернуться.

– Как хочешь, – Сенька сплюнул и пожал плечами. – Посидели бы хорошо.

– Не могу! Честное слово не могу!

– Смотри сам.

Костя приветственно помахал новым знакомым и быстрым шагом направился на бульвар. По пути заглянул в какой-то двор, подставил голову под струю из водопроводной колонки. Освежившись, почувствовал себя бодрым, совсем трезвым.

Ни месте свидания появился как раз вовремя – Нина пришла спустя всего две-три минуты.

Бульвар был так же люден, как Дерибасовская, но уютнее, наверно, от раскидистых добродушных платанов. Разноцветные фонарики окрашивали могучие ветви и листья в причудливые тона. Живым серебром переливался фонтан. Мальчишки осаждали Дворец моряков, стремясь прорваться на картину, афиша которой предупреждала: «Дети до 16 лет…»

– Как дела? – спросил Костя.

– Как всегда, хорошо.

Вспомнила что-то, заулыбалась.

– Михаил придумал – интересно. Помнишь, возле пятого причала баржа с чугуном потонула?

– Помню.

– Он хочет заводских ныряльщиков собрать и металл из-под воды вытащить. Вроде воскресник морской. Молодец, правда? С войны баржа лежит, а никому…

– Знаешь что, – перебил Костя. – Идем в ресторан!

От удивления она сбилась с ноги. Быстро поправившись, опять зашагала в такт с Костей. Недоверчиво проговорила:

– Куда?

– В ресторан. Хоть сюда, в «Маяк».

С простодушным недоумением спросила:

– Зачем?

– Музыку послушаем, потанцуем.

– Здесь духовой оркестр скоро играть начнет. И танцевать будут.

– В ресторане интереснее.

– Не вижу ничего интересного, – продолжала недоумевать Нина. – Духота, наверно, водкой пахнет, пьяные.

– Эх, ничего ты не понимаешь! – с сердцем сказал он.

Нина снизу вверх посмотрела на него. Разговор нравился ей все меньше, начинал тревожить.

Костя тоже глядел на подругу. Она сердилась, лицо ее стало неприятным… Но и сейчас была Нина привлекательнее любой из девушек той компании, которую он только что оставил. Пусть пухлые губы надуты, брови сдвинуты, все равно лучше она любой из тех… Но «те» куда шикарнее, – неожиданно подумал Костя. – С такими девчонками в любой ресторан пойдешь.

А с Ниной? Критическим взглядом оглядел спутницу. Крепкие загорелые ноги без чулок, в простых маленьких туфельках, тщательно выутюженное не новое и не броское платье, заурядная прическа, губы не подкрашены, маникюра нет.

Тряхнул головой, отгоняя ненужные сравнения.

И вдруг, сама не зная, как это у нее получается, Нина проникла в его мысли.

– А, пожалуй, действительно… пойдем.

Он не ожидал, растерялся.

– Чего же ты? – настаивала она. – Пригласил ведь.

Спустились с бульвара на неширокую терраску, где был ресторан. Сквозь вечернее многолюдье Нина заметила в углу свободный столик – как раз на двоих. Когда шли туда, ему казалось, что со всех сторон смотрят. По чуть порозовевшим девичьим щекам понял – у Нины такое же ощущение. Нечаянно задел кого-то, поторопился извиниться с подчеркнутой вежливостью. Ему не ответили.

Наконец добрались до места, сели. Пахло горелым мясом, уксусом, пивной бочкой. Костя начал оправляться от смущения. Что такое, собственно говоря, или деньги у неги не как у других!

Галантно протянул меню:

– Выбирай.

– А я не знаю, что хочешь заказывай.

– Девушка! – позвал Костя, осваиваясь окончательно.

На клик подлетела не девушка – картинка. Точеная фигурка, капризные ярко-алые губы, туманные ресницы, лиловая гривка под крахмальной наколкой. «Вот это да!» – подумал Костя. Нина недоброжелательно нахмурилась.

– Нам попрошу салата парочку, – начал Костя завсегдатайским тоном, – шашлыки, опять же, крепленого двести и водки двести.

– Мне вина не надо! – перебила Нина. – Ситро есть у вас?

Девушка-картинка, сосредоточенно чиркавшая карандашом в блокноте, оторвалась от своего занятия, глянула на Нину, моргнула длинными ресницами.

И сказала, обращаясь без церемонии:

– Не мое дело, конечно, только вижу – не такая ты. Не давай ему водки брать.

Костя и Нина опешили. А она убеждала с жаром:

– Чего хорошего – парень, как парень, с лица собой приятный, а выпьет, морда красная сделается, засопит, домой пойдете, лапать полезет, зачем тебе эта самодеятельность!

Неправильно истолковав их молчание, согласилась на уступку:

– Уж лучше вина сухого принесу.

– Не надо вина! Ситро две бутылки, – сказала Нина. Официантка пометила в блокнотике и, не произнеся больше ни слова, убежала – мелькнули стройные ножки в модных чулках.

Нина боялась, что вот-вот расхохочется на весь ресторан и будет очень неприлично. Кавалер ее сперва насупился, но через минуту тоже еле удерживал смех:

– Вот это деваха! Молодец!

Ели быстро, с аппетитом.

– Спасибо тебе, – сказала Нина, прощаясь.

Официантка подняла и опустила ресницы, улыбнулась. Когда вышли из ресторана, Нина подытожила:

– Кутнули на первый сорт, мне даже понравилось.

Внутренним женским чутьем чувствовала, что все прошло, как надо, он получил урок, который запомнится.

Поднялись к «Дюку» – так зовут в Одессе статую Ришелье, установленную на площади в центре бульвара.

– Помнишь, ты меня в первый раз под руку взял? Я тогда так застеснялась, перепугалась даже.

Он улыбнулся.

– Как давно это было! Наверно, мы с тобой уже старые, а?

– Наверно, – в тон ответил Костя.