Текст книги "Белые паруса. По путям кораблей"

Автор книги: Юрий Усыченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 16 страниц)

Юрий Усыченко
Белые паруса.
По путям кораблей

Белые паруса

Шквал

Тени были короткие, бесформенные, густые. Зимой они как бы растушеваны по краям, незаметно исчезают в освещенном солнцем пространстве.

Тени были короткие, бесформенные, густые. Зимой они как бы растушеваны по краям, незаметно исчезают в освещенном солнцем пространстве. А сейчас лежат чернильными пятнами на белом песке, на маслянистых недавно выструганных досках причала. И там, где кончается тень, сразу видна под солнцем каждая жилка досок, песчинки и камешки, застрявшие в щелях.

Пальцами босой ноги Костя ухватил пестренький кусочек гальки, бросил в воду. Камушек булькнул, медленно пошел на дно. В воде тени тоже были четкими, но более прохладными, серыми. Испуганная стайка феринок блеснула искрами чешуи, умчалась прочь. Возле ржавой обросшей травою сваи, которая торчала тут чуть ли не с довоенных времен, Костя заметил бычка. Желтый, с черными пятнами, он почти не выделялся на кремовом и тенистом дне…Ленивые эти бычки – могут лежать часами, почти не двигаясь! А уха из них вкусная. Тогда, в сорок шестом году, мать очень радовалась, если Костя приходил с уловом бычков.

Часы показывают без трех одиннадцать. Значит, осталось недолго. Нина не любит опаздывать. Вот хорошо бы иметь такую штуку, про которую читал недавно в книге «Машина времени»: захотел – время быстро идет, захотел – медленно.

Он оглянулся – может, она уже пришла?

Как всегда по воскресным дням, в яхт-клубе было оживленно. Щеголеватые строгие яхты стояли на якорях, чуть откинув назад мачты, будто любуясь своим отражением в воде. Отлакированные лучше министерского письменного стола, с гладкими, как стекло, бортами, «летучие голландцы» и тупорылые «финны» грациозно огибали пирс, защищающий спортивную гавань от моря. Если налетал порыв ветра, швертбот торопливо кренился, показывая мокрое днище. Гордо задрав нос, меланхолически попыхивая дымком мотора, выходила навстречу волнам грязноватая рыбацкая шаланда. Экипаж ее – четверо пожилых, одетых в самую, что ни есть рвань (особый рыбацкий шик), даже не смотрел на яхтсменов. Рыбаки знали: для воскресного дня есть одно-единственное стоящее занятие и ко всем, кто этим занятием пренебрегал, относились со снисходительной жалостью. Не обращали ни на кого внимания и скутеристы, или, как их еще кличут в шутку, «ныряльщики». Прозвище дано за коварное свойство скутера чуть что переворачиваться и выбрасывать в море зазевавшегося рулевого. До половины выскочив из воды, стремясь окончательно оторваться от нее и взлететь, завывая мотором, оставляя за собой лихой пенный след, скутера метались по гавани, то и дело проскакивая под носом яхты или швертбота. А гоночные лодки, длинные и узкие, как ножи, разрезали воду неторопливо, размеренно помахивая веслами.

Яхт-клуб принадлежал судоремонтному заводу. По одну сторону искусственного заливчика спортивной гавани были дощатый павильон с наблюдательной вышкой для вахтенного матроса и яхтенный причал, а по другую – начинались заводские цехи, высилась громоздкая железобетонная коробка плавучего дока. Док держал пароход «Воронеж». Вне родной стихии пароход выглядел необычным и неуклюжим.

Воздух над доком, над металлическим пароходом казался тягучим и желтым. Солнечные лучи вздрагивали, было видно, как воздушные токи поднимаются к высокому небу, белесому в зените. Небо раскинулось над заводом, над портом, над городом, над морем, сливаясь где-то далеко-далеко с туманной голубизной безграничного простора – голубизной, пронизанной солнцем, напоенной соленым ветром.

Костя Иванченко видел море, наверно, каждый день всей своей двадцатитрехлетней жизни от самых юных лет. Сладко и тревожно сжималось сердце, когда смотрел в неясную даль горизонта. Раньше он не замечал этого чувства, не сознавал его. Однажды вечером посмотрел Нине в глаза. Смотрел долго. Девушка не отводила взгляда, и в коричневых глазах ее было что-то такое, что раньше видел он только в морской дали. Стало томительно и хорошо.

– Здравствуй, Костя!

Нина подошла совсем неслышно, легко ступая по плотному песку.

– Здравствуй! – Нахмуренный, ждущий, он сразу озарился улыбкой. Черты его лица можно было назвать красивыми, портил их налет излишней самоуверенности, которая готова перейти в наглость. Такие физиономии встречаются у вундеркиндов – молодых людей, слишком рано и слишком часто слышащих себе похвалы. Улыбка скрадывала этот недостаток, была откровенной, радостной, доброжелательной.

Костя протянул руку, Нина ее крепко, по-мужски, пожала.

Девушка была года на два-три моложе Кости, веселая, приветливая, с лукавыми глазами, модной мальчишечьей прической.

– Познакомься, наш новый сварщик, на доке работает.

– Михаил. – Молодые люди обменялись рукопожатием.

Квадратные плечи, большие руки, кряжистая посадка давали понять, что Михаил силен. Однако он неуклюж, толстоват для своего возраста и проигрывает во внешности рядом с хорошо тренированным спортсменом Костей. А может, это оттого, что на одном мешковатый костюм, бог весть какой артелью изготовленный, а на другом ничего, кроме цветастых плавок да фуражки-«капитанки» с яхт-клубовским значком.

– Так, – безразличным тоном произнес Костя. – К нам, значит… А раньше где работал?

– Я только недавно в Одессу приехал, – отвечал Михаил. – Из Семихаток.

– Семихатки? – с ироническим удивлением поднял круглую бровь. – Это что ж такое?

– Город, – Михаил не понял иронии. – Завод у нас большой.

– Скажит-т-те, – с совсем откровенной насмешкой процедил Костя. – Каких только мест на белом свете не бывает!

Впрочем, и новый знакомый и Семихатки его не интересуют. Без церемонии повернувшись к Михаилу спиной, обратился к Нине:

– Ну, как, отправились?

Она весело кивнула, в свою очередь спросив Михаила:

– Хочешь с нами на швертботе покататься?

Лоб у Михаила выпуклый, гладкий, ясные глаза. Сейчас они округлились, в них отчетливо проглянула наивность:

– На швертботе? – Слово «швертбот» для него пустой звук.

– Ну да, – показала на стоящее у пирса суденышко. – На этом вот, на «Ястребе».

Михаил осмотрел «Ястреб» с недоумением и некоторой опаской:

– А где весла у него? Или мотор?

Она не смогла удержаться – звонко расхохоталась:

– Вот чудак! Это парусник.

Костя приглашения не поддержал, смотрел в сторону. А теперь ему надоело ждать. Не глядя на нового знакомого, сказал Нине:

– Подымай грот, а я – к дяде Паве за отходом.

Неподалеку от Херсона есть село Голая Пристань. Основали его запорожцы, прогнанные царицей Катькой с Сечи. В истории нашего флота оно не менее знаменито, чем, например, Глазго и Ливерпуль во флоте английском, – несколько столетий подряд Голая Пристань дает России отважных и умелых моряков. Вряд ли найдется советское торговое судно, на котором нет хоть одного «голопристаньского».

Из Голой Пристани происходил родом и дядя Пава – в прошлом моряк дальнего плавания, ныне начальник яхт-клуба и одна из наиболее популярных личностей среди припортового люда. Каждый знал, почему дядя Пава «сошел на берег», – после раны, полученной на знаменитом черноморском транспорте «Львов». А до войны побывал под всеми широтами, плавал с Лухмановым и другими известными капитанами, ходил и на «Товарище» и на «Веге». Но не только бывалость создала дяде Паве авторитет. Все эти матросы, кочегары, докеры, крановщики, водолазы, старшины катеров уважали в человеке твердое слово, честное сердце, верность в дружбе, умение постоять за себя, за товарищей словом и, если требуется, делом. Дядя Пава качествами такими обладал, поэтому у него было много друзей в порту и на судах, маленькая каморка с. табличкой на двери «Начальник яхт-клуба П.Кушниренко» редко оставалась без гостей.

Но в тот час, когда Костя, сперва уважительно постучав, распахнул фанерную дверь начальнического кабинета, дядя Пава сидел один. Удобно откинувшись на спинку корабельного кресла, «принайтованного» – прочно прикрепленного, к полу, он задумался о своем, рассеянно наблюдал за дымом сигареты.

– Отход? – спросил дядя Пава, подняв глаза на вошедшего.

– Да, – в тон ответил Костя, зная, что старый моряк в речах любит краткость.

Дядя Пава сунул сигарету в рот, морщась и жмурясь от дыма, который лез в глаза, достал книгу приходов и отходов. Сжимая ручку с пером так, будто это боцманская спайка, сделал запись – «Ястреб» отправляется в плавание, и сказал:

– Давай. Надолго?

– Не, под берегом покручусь.

– За небом смотри. Парит слишком. Как бы шквал не сорвался.

– Э, не впервой, – беспечно махнул рукой Костя.

Самоуверенный ответ дяде Паве не понравился. Густые брови пенькового цвета нахохлились, добрые глаза сразу стали отчужденными.

– За небом следи, говорю, – тверже повторил дядя Пава.

– Есть! – официальным тоном ответил Костя.

– Иди!

Костя повернулся и ушел, тихонько прикрыв за собой дверь.

Выйдя из павильона на пирс, Костя сделался свидетелем, даже виновником, необычной для яхт-клуба сцены.

На «Ястребе» два паруса: передний, поменьше, называемый стакселем, и второй – грот. Оба Нина поставила и сейчас сматывала в бухту грота-фал, снасть, которой поднимают грот. Девушка уговорила Михаила войти в компанию, и тот решил перебраться с пристани на корму «Ястреба», до которой было метра полтора.

Только хотел прыгнуть, как Костя закричал:

– Куда в ботинках! Куда!

Михаил пытался остановиться, но не смог. Неуклюже взмахнув руками, как курица крыльями, обрушился на тонкую палубу спортивного суденышка.

На беду ветер перебросил с борта на борт гик – деревянную рею, к которой прикрепляется нижняя часть паруса. Гик сбил еще не нашедшего равновесия Михаила с палубы. Все-таки парень в последний момент успел ухватиться за гик, повиснуть. Ноги его по колени погрузились в воду, широкое наивное лицо выражало страх и растерянность. Когда Михаил понял, что особенно бояться нечего, оно стало грустным – горе-моряк не мог сообразить, как выпутаться из неожиданной беды.

Кусая губы, давясь от смеха, Нина за гика-шкот – тонкий пропущенный через блоки трос для управления парусом – подтянула Михаила, помогла взобраться на швертбот.

Легким, пружинистым прыжком очутился на «Ястребе» Костя. Босые подошвы его как бы прилипли к палубе, даже не скользнув по ее гладкой поверхности. Костя осмотрел то место, куда шлепнулся Михаил. На коричневых любовно отполированных досках появились две глубокие царапины. Костя потрогал каждую указательным пальцем. Ничего не сказал, но молчание было красноречивее слов. Михаил побагровел, низко наклонившись, начал выжимать брюки. Чувствовал себя несчастным.

– Да ты разденься, – посоветовала Нина. Стянула через голову ситцевое платьишко, осталась в одном купальнике.

Михаил сделал вид, будто не слышит совета. Выжимать брюки перестал – они так и остались мокрыми, скомканными.

Костя взял руль, и «Ястреб», подгоняемый легким ветерком, вышел в плавание. Михаил сидел в неудобном, напряженном положении, было для него все вокруг ново и необычно. Костя развалился в картинно-небрежной позе старого морского волка: сигарета прилепилась в углу рта, «капитанка» откинута на затылок, босые ноги уперлись в скамью, по морскому «банку», противоположного борта. Нина уютно устроилась на носовой палубе, замурлыкала песенку.

Выйдя за пирс, «Ястреб» повернул вдоль пляжа. Когда отошли с полмили от гавани, заштилело. Вода сделалась блестящей, приобрела зеленоватый цвет. Почти незаметные пологие и длинные волны открытого моря ритмично покачивали швертбот, пустые паруса «Ястреба» трепыхались, невидимое морское течение несло и несло его вдоль берега.

А пляж – одесский пляж, в воскресенье кипел жизнью. Здесь собралось население иного, если не крупного, то, во всяком случае, среднего районного центра. Глаза разбегались в суматохе непрерывно передвигающихся фигур, пестроте одежд, разнообразии лиц и возрастов. К швертботу от берега несся непрерывный веселый гул, в котором слипались возгласы купающихся, ребячья перекличка, музыка, призывы репродуктора не нарушать границу заплыва. Стеклянного оттенка вода, коричневые и палевые скалы как бы прибавляли света яркому дню, делали его еще наряднее.

Низкий, присадистый катер прошел рядом с «Ястребом», швертбот закачало на взбурленной винтом волне. Михаил цепко ухватился обеими руками за банку, на которой сидел. «Эй, черепахи парусные! – задорно крикнули с катера. – Хотите на буксир?!» Костя только повел глазом в сторону шутников, ничего не ответил. Нина улыбнулась, помахала вслед удаляющемуся катеру. Пояснила Михаилу: «Наши, из сборочного цеха. В Сухой Лиман на экскурсию поехали».

Она произнесла эти простые слова так, что Михаил почему-то сразу повеселел. Происшествие с прыжком на «Ястреб», осрамившее его, стало казаться пустячным, ничего не стоящим.

– Искупаемся?

Не дожидаясь ответа, поднялась, стала на край борта. Резко оттолкнувшись длинными загорелыми ногами, прыгнула. Когда Нина вынырнула, оказалось, что шапочка ее соскользнула с волос. Девушка опять нырнула, успела поймать беглянку, прежде чем та ушла глубоко в воду.

– Иди и ты, хорошо, прохладно, – позвала Михаила.

Он насупился, отрицательно помотал головой.

– Иди, – покровительственно разрешил Костя. – Я побуду здесь.

– Прыгай! – манила к себе Нина.

– Не могу, – проговорил с трудом, признание далось не легко. – Я… плавать не умею.

Костя уставился на него, как на диковинку, от удивления даже разинул рот.

– Как не умеешь? – Он вырос у моря и в сознании его не укладывалось, что может существовать на свете человек, не умеющий плавать. Для Кости это все равно, что узнать про кого-то, кто не научился дышать.

– У нас ни реки, ни пруда, – мрачно пояснил Михаил.

– Действительно – Семихатки, – заключил Костя, справившись с удивлением и приняв прежний залихватски-небрежный вид.

Нина, которая тоже удивилась признанию Михаила, перестала звать его; перевернувшись на спину, вытянулась, легла спокойно.

Все же прохлада манит к себе Михаила. Снял ботинки, носки, осторожно сел на борт, опустил ноги. Блаженствуя, заболтал ими в теплой воде. Бедняга не знал, что совершает с точки зрения яхтсмена совершенно непристойный поступок. И Костя не замедлил вмешаться, ядовито заметил:

– Молодой человек, здесь не баня.

В который раз за сегодняшний день! – Михаил покраснел. Мрачный, сел на свое прежнее место.

Забралась в швертбот и Нина. Свежая, улыбающаяся, начала расчесывать мокрые волосы.

– Эге, погляди-ка! – вдруг сказал Костя, показывая на облако, которое появилось над степью.

– Угу! Пожалуй, шквальнет, – согласилась Нина, поняв, что он подразумевает.

И сразу, будто по команде, погода начала меняться. Это было хорошо видно наметанному глазу и почти незаметно неопытному наблюдателю.

Чистый, нарядный свет дня сделался тусклее, помутнел. Темное облако, пришедшее из степи, распухло. Край его навис над морем, был чисто грифельного цвета, с желтыми пятнами последних солнечных лучей. А снизу, с земли, тянулись столбы вздыбленной вихрями пыли. Бурая пыль – верный признак надвигающегося шквала.

Вот ветер из степи спустился к морю. По гладкой воде, которая из стеклянно-зеленой превратилась в угрюмо-свинцовую, побежали первые черточки ряби – одна за одной, быстрые, резкие, как разведчики в бою. Их становилось все больше, скоро они слились в сплошную полосу, которая, не торопясь, сознавая свою силу, навалилась вместе с тучей. Паруса на «Ястребе» затрепетали, швертбот вздрогнул, рванулся с места.

На берегу тоже заметили надвигающийся шквал. Веселая паника охватила пляжников. Приближающаяся буря всегда и пугает и веселит. Даже у самого заматерелого горожанина она вызывает неясные чувства, зыбкие воспоминания, которые пришли от далеких предков, тесно связанных с природой.

Шум человеческих голосов на пляже стал звонче, потом сразу стих. Серая полоса песка, на которой несколько Минут назад располагались тысячи людей, опустела. Ветер посвистывал между скалами, гнал клочья бумаги, пропитанной бутербродным маслом.

Как берег, безлюдело море. На рыбачьих шаландах не мешкая поднимали якоря, заводили моторы и во весь дух мчались к причалам. К безопасной гавани поворачивали многочисленные прогулочные лодки, байдарки, каноэ.

– Пора и нам, – сказала Нина.

– Успеем! – задорно ответил Костя.

Туча громадой выползла из степи на море. Оно посипело густо-густо, до черноты. В черноте особенно зловеще выделялись белые черточки «барашков».

Теперь паруса швертбота уже не полоскались в бездействии. Полные ветра, они натянулись так туго, что, казалось, если ударить по ним кулаком, раздастся барабанный звук. Со все возрастающей скоростью мчался «Ястреб», и взлетая на волны. Шквал обрушился с северо-запада, и Костя надеялся проскочить под защиту портового мола, переждать там, пока утихнет ветер. Волны не тревожили Костю, он хорошо знал «Ястреб», не сомневался в мореходных качествах судна. А вот ветер был очень опасен. Ветер мог опрокинуть парусник.

Если Костя был уверен в «Ястребе», то Нина, в свою очередь, полностью доверяла рулевому. Она знала, что Костя и теперь, как бывало не раз, покажет себя отличным моряком, благополучно приведет «Ястреб» в гавань. И девушка не волновалась. Вернее, она волновалась, но по-иному – Костя и Нина то и дело переглядывались, как бы сообщая друг другу что-то свое, известное только им одним, обменивались возбужденными улыбками. Они чувствовали себя особенно близкими друг к другу в эти напряженные минуты. Было весело и чуть жутко.

Михаил не разделял их чувств. Он испугался. Испугался отвратительным липким страхом, который лишает мыслей, делает ватными мускулы. Швертбот непрерывно кренился, вода захлестывала в кокпит – открытую каюту, – и Михаилу каждый раз казалось, что это конец, сейчас волны зальют «Ястреб», утлая скорлупа пойдет прямехонько на дно. От воя ветра, плеска волн, гулких ударов швертбота о воду сознание Михаила мутилось, он не видел и не понимал происходящего вокруг. Когда волна подбрасывала «Ястреб», цеплялся за что попало.

Именно этим он чуть себя не погубил.

Ветер набирал силу. Резкие порывы один за одним ударяли в парус, кренили швертбот. «Ястреб» взлетел на волну и тотчас быстро заскользив по ее склону, подгоняемый очередным шквалом. От неожиданного толчка Михаил слетел со своего места, упал на дно «Ястреба». Весь во власти слепого инстинкта, постарался ухватиться за что-то. Этим «что-то» оказался гика-шкот. Михаил тянул и тянул его к себе, в то время как снасть требовалось быстро отпустить, чтобы ослабить давление на парус, дать возможность швертботу выпрямиться.

– Трави гика-шкот! – заорал Костя, мгновенно заметив поступок Михаила. – Быстро трави!

Михаил даже не оглянулся. Снасть была крепко-накрепко зажата в его кулаке. Он и понятия не имел, что за «гика-шкот» и как его надо «травить». Тем более не соображал, чего от него требуют, сейчас.

– Веревку! Освободи веревку, будь ты проклят, Семихатка несчастная! – сильным ударом по руке Михаила Костя вырвал гика-шкот.

Поздно! Свистнул ветер, снизу поддала волна, пенный вал взлетел над судном. «Ястреб» лег парусом на воду и не смог подняться. В мгновение ока все три члена экипажа швертбота очутились в воде. Над ними возвышался правый борт «Ястреба», но и через него то и дело перехлестывали волны.

Костя и Нина, не теряя времени, взобрались на непогруженную в море часть «Ястреба», оседлав ее. И рулевой, и матрос немного испугались, чуть побледнели, однако старались не показать этого: им не в первый, да, наверно, и не в последний раз.

Вдруг Нина вспомнила, побледнела по-настоящему:

– Где Михаил?! Он же плавать…

Не дослушав, Костя кинулся в бурлящие волны – туда, где метрах в десяти от «Ястреба» показалась и сразу исчезла голова их пассажира.

Когда «Ястреб» лег на воду, Михаила вышвырнуло в море. Он не успел ни за что ухватиться, и течение отнесло его от судна.

Что произошло, Михаил не знал. Прекратились, пропали все звуки, наступила тишина. И мир вокруг сделался голубовато-сизым. Инстинктивно задерживая дыхание, болтая руками и ногами, вынырнул, глотнул воздуха пополам с водой и пеной, погрузился опять, ясно ощущая, как тянет к себе глубина. Сопротивлялся губительной силе, еще раз сумел вынырнуть.

Волна поднесла Костю. По-прежнему не сознавая, что делает, Михаил мертвой хваткой вцепился в товарища.

– Пусти! – яростно закричал Костя. – Пусти, дура! Себя и меня утопишь!!

Михаил ничего не слышал. В глазах его застыл ужас.

Новая волна накрыла обоих с головой.

Сильным движением Костя вывернул Михаилу руку. Нестерпимая боль заставила того разжать пальцы. Секунду спустя он в панике шлепал по воде – никого рядом не было. Костя поднырнул под утопающего, захватил его сзади «ключом» – жестоким, но верным приемом спасателей. Михаил продолжал барахтаться, старался достать Костю, а тот уверенно тащил его к швертботу. Вместе с Ниной водрузили злополучного мореплавателя на борт.

С берега мчался катер под флагом ДОСААФ: аварию «Ястреба» заметили.

– На швертботе! – крикнул в мегафон старшина катера – лет тридцати с небольшим, в белом распахнутом кителе, из-под которого выглядывала тельняшка. – Нужна помощь?

Костя призывно помахал: дескать, подойдите. Когда катер оказался рядом, зло попросил досаафовцев:

– Уберите от меня этого вот, Семихатку несчастную!

– А подымешь сам швертбот? – спросил старшина.

– Да, стихает шквал.

– Добре… Ну, давай, парень…

Мокрому, обессиленному, несчастному Михаилу помогли перебраться с «Ястреба» на катер. Пожалуй, никогда в жизни не было ему так горько, как сейчас. Он даже не ответил на ласковое «до свидания» Нины, не сказал доброго слова Косте, который спас ему жизнь.

Михаил забился в угол каюты, просидел там всю дорогу до берега, ни с кем не перемолвившись ни словом. Старшина и матрос – мальчишка лет семнадцати – тоже не затрагивали пассажира, поняв, что ему не до разговоров.

Когда катер завернул в спортивную гавань, Михаил увидел далеко в море силуэт «Ястреба». Как только ветер приутих, Костя с Ниной вычерпали из швертбота воду, поставили его на киль, и, как ни в чем не бывало, продолжали плавание.