Текст книги "Следствием установлено…"

Автор книги: Юрий Тихонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)

– Эй, Вадим, – позвал он Субботина. – Давай попробуй кефирчику. – Вершинин подвинул ему бутылку кефира и распечатанную пачку печенья «Привет».

С удовольствием выпив кефир и съев всю пачку печенья, Субботин вместо благодарности глубокомысленно заключил: «Пшенная каша вкусней», – и тут же поинтересовался: «Домой отпустите или сразу заберете?»

– А есть за что?

– По-моему, не за что, но ведь вы-то можете и так, как у вас называется, – для профилактики. Сажали меня раз. Двое суток продержали за здорово живешь. Прощения даже не попросили. Подумаешь, у одного двадцать копеек взаймы взял, а потом по носу щелкнул.

– Вот, вот. Вымогательство в чистом виде, а когда еще силу применяют – самый настоящий грабеж. Статью уголовного кодекса, надеюсь, знаешь.

– Хм… грабеж! Тогда каждого второго можно грабителем назвать.

– Заблуждаешься! Шестакова, например, за то, что он отнял шапку и перчатки на вокзале, можно назвать грабителем.

Субботин метнул взгляд в следователя, но за спасительную соломинку не ухватился.

– Домой-то отпустите? – теперь уже уныло спросил он.

– Посмотрим. Жизнь покажет. А вот встречу с родителями гарантирую.

Поезд сбавил скорость. Субботин встал, быстро вышел из купе. Вершинин пошел следом, настороженно глядя ему в спину.

– Думаете сбегу? Не беспокойтесь; – бросил он на ходу. – В туалет надо, а то остановка скоро, Да и чего мне бежать? Пока нам по пути.

«Когда же наши пути разойдутся?» – хотел спросить Вершинин, но передумал и встал около туалета.

Однако Субботин решил поиграть на нервах у следователя и торчал там минут двадцать, пока не собралась приличная очередь.

Выйдя из вагона, Вершинин стал медленно пробираться через толпу встречающих, ощущая спиной теплое дыхание Субботина. Тот шел по пятам. В дежурной комната их уже ожидал Стрельников.

– Посиди пока здесь, – сказал Вершинин, указав спутнику на скамью рядом с дежурным и пошел с Виктором.

– Съездил успешно? – нетерпеливо спросил тот, не успев поздороваться.

– Здрасьте, товарищ начальник. Вежливость прежде всего, – в шутливом тоне начал было Вячеслав, но потом посерьезнел и устало произнес: – Похвастаться пока нечем. Работать с ним надо и сейчас же. Нину доставили?

– Ждет в кабинете Пантелеева.

– Как она относится к очной ставке?

– Поначалу отказалась. Потом убедили – согласилась, но настроение у нее – не очень.

Нина появилась в дверях, губы у нее были надуты.

– Подкатили почти к дому на желтой мигалке, – недовольно пробурчала она. – Бабки из тридцать шестой разнесут на всю улицу: опять, мол, Нинку в милицию забрали. А все Сашка Пантелеев. И чего вы только его в милиции держите?

– Смени гнев на милость, ворчунья, – заулыбался Вершинин. – Скажи лучше, как работается, какие дела дома?

– Спасибочки, хорошо, – ответила она, разом помягчев при виде Вячеслава. – Приняли меня ученицей на швейку, сейчас учусь. А дома? По-прежнему, разве мамашу теперь исправишь!

– Мне в завкоме обещали поселить тебя в общежитие. Так, по-моему, будет лучше для вас обоих.

– Для меня-то, может, и получше, да ведь она совсем тогда пропадет.

Вершинин еще прежде заметил, что Нина избегает произносить слово «мать» и всегда говорит неопределенно: «она». Одно время он даже считал, что девушка не любит мать, но теперь понял свою ошибку. Любовь к ней она пыталась скрыть за нарочитой грубостью.

– Будешь приходить к ней, навещать, – успокоил он свою собеседницу, – может, и она после твоего ухода за ум возьмется. Редко ведь дети уходят от родителей в общежитие.

– Ладно, посмотрим, – уклонилась от ответа Нина. – Вы только скажите в инспекции, пусть поменьше за мной бегают, и на фабрике с моим начальством хватит им шушукаться. А то ведь брошу к черту. Я ведь такая: решила пить бросить и работать начать, сделаю, а носом тыкать меня каждый раз в прежнее кончайте.

– Главное не в них, главное в тебе самой. Решила ли ты окончательно?

– Пока не знаю, – после паузы ответила она. – Посмотрю на ваше поведение.

Вершинин засмеялся:

– Смотри, смотри. А сейчас давай поговорим о другом. Знаешь, зачем тебя пригласили?

– Знаю. Стукача из меня хотите сделать.

Вячеслава больно резануло по сердцу грубое слово, вылетевшее из полудетских уст. Как от острой физической боли он закрыл глаза и плотно сжал зубы. Лицо его окаменело. Заметив реакцию следователя, девушка забеспокоилась. Она не хотела причинять боль человеку, нашедшему доступ к ее сердцу. Вершинин понравился ей сразу.

– Я пошутила, – торопливо поправилась Нина. – Знаю, я должна сказать Субботину насчет перчаток. Одного, правда, в толк не возьму, зачем вам это нужно. Вадька Ханыгу не убивал, где ему убить человека. Он может отнять у сопляка десять копеек, надавать ему подзатыльников, но убить, и притом Ханыгу! – она рассмеялась.

– А кто говорит об убийстве? Мы хотим выяснить, что произошло в тот злополучный вечер, когда ты встретила на вокзале Субботина. К тебе одна просьба: сказать Субботину правду в глаза.

– Хорошо, – согласилась она. – Давайте сюда Вадьку, я ему скажу, что зря отпирается.

Однако, когда тот появился на пороге и скользнул по ней нагловатым взглядом, она покраснела и опустила голову. В такой позе, запинаясь, она смущенно рассказала о последней встрече с Субботиным на вокзале. Рассказ не произвел на того ровно никакого впечатления. Он остался спокойным.

– Врет она, – равнодушно процедил он сквозь зубы. – Пьяная была, наверно, вот и выдумывает, что в голову взбредет. С Витькой своим выжрала пару бутылок и забалдела. На вокзал-то я, может, и приходил, но к ней с такими разговорами и не думал подходить.

После его слов Нина окончательно сникла, понурилась, и Вершинин пожалел, что устроил ей такую экзекуцию. Он предвидел, что Субботин может отказаться, но не ожидал столь резкой и циничной формы отказа. Вячеслав отпустил девушку.

– Так, – начал он, смерив Субботина презрительным взглядом, – солгать в глаза, оскорбить человека тебе раз плюнуть.

– Какой это человек? – сморщился тот. – Глиста она и есть Глиста. Разве это человек?

– Она человек, она исправится, потому что у нее осталось главное – совесть, а вот ты ее давно потерял.

Субботин демонстративно отвернулся в сторону.

Вячеслав помолчал, разглядывая его затылок.

– И все-таки, Вадим, в тот день ты был на вокзале, – возобновил он разговор.

– В какой?

– В день убийства Шестакова.

– Не помню, давно это случилось. Может и… был.

– Значит все-таки был. Один?

Субботин вздрогнул. Кровь отхлынула от его лица, нижняя челюсть отвисла. И хотя Вершинин привык к резкой смене настроения у парня, на сей раз он понял, что тот действительно сильно испугался.

«Почему он так испугался? – стучало в голове. – Может, увидел кого в окошке? Нет. Окно грязноватое, и к нему близко никто не подходил. Что же произошло? Я поинтересовался, был ли он на вокзале один. После моего вопроса возникла такая странная реакция. Но «после» не всегда означает «вследствие». Продолжить расспросы? Сейчас с ним разговаривать бесполезно. Он сильно испуган. Чертовщина какая-то. Самый настоящий испуг».

Он попытался расшевелить Субботина, вывести его из оцепенения, но безуспешно.

– Вот твой пропуск, – сказал тогда Вячеслав. – Иди домой к родителям. Понадобишься – пригласим.

Не веря глазам, Вадим уставился на клочок бумаги, потом на следователя, пытаясь понять, не шутят ли с ним.

– Иди, иди.

Того как ветром сдуло. А Вячеслав продолжал размышлять. Он понял, что необычная реакция парня последовала в ответ на безобидный с виду вопрос, один ли он находился на вокзале. Значит, Субботин боится, как бы не узнали о другом человеке, скорее всего, убийце. И все-таки слишком велик был пережитый испуг. Произошло что-то еще, и Вершинину пока не удалось уловить, что именно.

Сидевший в углу Пантелеев тяжело вздохнул. Весь вид его выражал крайнее осуждение. Он осуждал и наглость Субботина, и излишнюю, как ему казалось, доверчивость Вершинина, и свою собственную беспомощность в столь острых ситуациях.

– Не волнуйся, дорогой, – успокоил его Вячеслав, – никуда наш приятель не денется, а выяснить, с кем он будет общаться в это время, – твоя задача.

Пантелеев молча кивнул головой, но чувствовалось его внутреннее несогласие.

– Удалось узнать что-нибудь новенькое о парне, порвавшем удостоверение? – продолжал Вершинин.

Тот сразу скис.

– Продвигается с трудом. Однако есть кое-что утешительное: образцами удостоверений, клочок которого мы изъяли с вокзала, компрессорный не пользуется свыше года, следовательно, остается только один завод – сельхозмашин. За последние пять лет с завода уволилось более ста мужчин до 30 лет. Все они значатся сдавшими заводские удостоверения.

Вершинин задумался: «Значит все-таки один из двух парней работает или работал на том же злополучном заводе, но ведь их более сотни и все сдали удостоверения. Кто же, кто?»

– Оставь мне список, – сказал он Пантелееву. – Я скоро буду на заводе и посмотрю сам.

ИСПОЛНЯЮЩИЙ ОБЯЗАННОСТИ ДИРЕКТОРА

Комната насквозь пропиталась запахом табака. Рабочий день едва начался, а в пепельнице уже лежало с десяток окурков. Очередная папироса дымилась на спичечном коробке. Пожилая женщина с землистым лицом заядлой курильщицы смущенно замялась.

– Прошу извинить меня, товарищ следователь, – сказала она низким голосом, – но без разрешения руководства завода я не могу выполнить вашу просьбу.

– Я, кажется, объяснил вам, – спокойно возразил Вершинин. – Законом мне предоставлено право осматривать любые документы, изымать их в любом месте, пусть даже ваше начальство возражает.

– Понятно, – виновато согласилась она, – но все же… прошу вас войти и в мое положение. Без разрешения исполняющего обязанности директора Колчина или главного инженера Рауха мне запрещено показывать подобные документы. Зайдите к ним, поговорите.

– Ладно, – скрепя сердце, согласился Вершинин, – соедините меня с Колчиным.

Женщина подняла трубку внутренней связи и набрала трехзначный номер. Колчин ответил не сразу. Вместе с резким «да» мембрана донесла из кабинета неясный шум мужских голосов.

– Да, – еще раз раздраженно послышалось из трубки. – Слушаю. Кто говорит?

– Зимина беспокоит, Владимир Кузьмич. Тут вас…

– Давайте позже, Зинаида Дмитриевна. Я занят, – оборвал ее Колчин.

– Погодите, – торопливо произнесла Зимина, опасаясь, как бы он не повесил трубку. – У меня находится старший следователь прокуратуры Вершинин, он желает поговорить с вами.

Колчин помолчал. Шум в его кабинете затих. Вершинин представил себе, как насторожились присутствующие, разом прекратив спор, когда услышали слово «следователь», как вздрогнул от неожиданности человек, которого он ищет. Почему-то подумалось, что тот должен находиться в этот момент у Колчина. Ответа Вячеслав не расслышал – Зимина плотно прижала телефонную трубку к уху. От усилия у нее побелели костяшки пальцев.

– Колчин извиняется, – виноватым голосом передала она. – У него сейчас идет совещание, и он просит вас подойти к нему минут через десять и он примет вас.

Через десять минут Вершинин вошел в приемную. Навстречу ему поднялся мужчина в дымчатых очках.

– Товарищ Колчин сию минуту освободится, – сказал он.

– Хорошо, я пока выйду в коридор и покурю там.

– Зачем же? Курите здесь, вот пепельница. У нас ведь начальство курящее.

Однако Вершинин решил курить в коридоре. У лестничного пролета спиной к нему стояли двое мужчин и возбужденно разговаривали.

– Все равно пойду, Макарыч. Пусть скажет: да или нет. Хватит нервы мне трепать, – горячился один из них, лет тридцати, в крохотной спортивной шапочке, прилипшей на голове. – Пусть или оформляет на рацпредложение или отказывает, дальше я терпеть не буду, обжалую в ВОИР[1]1
  Всероссийское общество изобретателей и рационализаторов.


[Закрыть] или через суд.

– Зря время теряешь, – небрежно заявил другой – в черном, замусоленном халате, жевавший во рту мундштук потухшей папиросы. – Дуй прямо по инстанциям. Здесь решать бесполезно, – он показал в сторону приемной. – Даже если он сейчас тебе манну небесную пообещает.

– Почему? – удивился тот.

– А потому. Знаю я его хорошо, изучил. Пообещает одно, а сделает другое.

– Ну да? – недоверчиво переспросил парень в спортивной шапочке, – я слышал, Колчин – хороший.

– Хороший, когда спит зубами к стенке, – запальчиво выкрикнул другой. – Я тоже раньше не верил. Теперь сам убедился. Помню, Кулешов в отпуске был или болел, а Колчин исполнял обязанности. Наказали меня тогда по представлению начальника цеха неправильно. Я с жалобой. Прокурор приказ опротестовал. Иду к Колчину. «Переводите на прежнюю работу», – говорю. Встретил, куда лучше. «Да, да, – обещает, – немедленно разберемся и переведем». Раза три я после ходил к нему, все обещал. Наконец, донял я его, звонит при мне в отдел кадров, почти кричит: «Почему до сих пор волокитите, сейчас же издать приказ» и так далее и тому подобное. Я с легким сердцем туда. Там меня мариновали часа три, да попусту. Помню, горячился по наивности, доказывал, мол, сам Колчин приказал, а все зря. Кинулся к нему – оказалось, в Москву уехал на два дня. Старичок тогда один из отдела кадров, на пенсии он сейчас, отзывает меня в сторону и шепчет потихоньку: «Чего ты, парень, зря нервы тратишь?» «Как чего? – удивился я. – Вам, бюрократам, начальство приказывает, при мне звонит, а вы тянете, не выполняете». Старичок тот посмотрел на меня с сожалением и говорит: «Эх, Петя, Петя! Важно ведь не то, что Колчин при тебе кадровику говорил, а что он после сказал, когда ты от него ушел». Меня словно обухом по голове стукнуло: разве мог бы начальник отдела кадров не исполнить распоряжение директора? Больше я к Колчину не ходил. Дождался Кулешова, тот сразу решил.

– Ну и ну! – удивился его собеседник.

Из приемной в коридор гуськом потянулись запаренные люди. Они с любопытством косились на Вершинина, докуривавшего сигарету. На пороге появился крепко сбитый мужчина с тугой волной седых волос, резко контрастирующих с молодым лицом. Из-за его плеча выглядывал человек в дымчатых очках. Он едва заметно указал на Вершинина, и мужчина направился к нему. Вячеслав догадался, что это Колчин.

– Прошу извинить, – неожиданно тонким голосом сказал он, знаком приглашая зайти в приемную. – Дела, дела, дела.

В приемной Вершинин направился сразу к двери с табличкой «Колчин В. К.».

– Не сюда, – остановил его тот и открыл противоположную, ведущую в кабинет Кулешова. – Я временно нахожусь здесь, пока директор болеет, тут селектор и прочее, – поспешно пояснил он, заметив удивление гостя.

Однако в кабинете заместитель директора уселся во вращающееся кресло уверенно, по-хозяйски, поправив небрежным жестом миниатюрный микрофон. Колчин обладал респектабельной внешностью. Это впечатление несколько портилось, когда он поворачивался в профиль. Нижняя челюсть заметно выдавалась вперед, а постоянно сложенные трубочкой губы создавали впечатление, будто он вот-вот пошлет воздушный поцелуй.

Вершинин с любопытством присматривался к человеку, известному ему заочно по скупым штрихам Охочего, услышанному в коридоре разговору рабочих. Вячеслава так и подмывало бросить злую реплику насчет бесцеремонно занятого кабинета, но потом все же решил не начинать разговор со стычки.

– Я к вам на секунду, – деловито сказал он. – Мне надо ознакомиться с рядом документов. Дайте указание начальнику отдела кадров.

– Если не секрет, скажите, в связи с чем нужны вам наши документы? – со слащавой улыбочкой спросил Колчин.

– В связи с расследованием уголовного дела о клевете на директора завода Кулешова.

– Наша уважаемая прокуратура занимается и такими делами? – тонко ухмыльнулся тот.

Вершинин понял, что по сути вопрос прозвучал бы приблизительно так: «Прокуратуре, по-видимому, нечего делать, если она решила заниматься такими вопросами». Однако он пропустил насмешку мимо ушей и сухо ответил:

– И такими.

– Похвально, похвально. Интересы каждого человека у нас охраняются законом.

Вячеслав промолчал.

– А ведь комиссии тут всяческие были… сверху. Разбирались. У вас нет к ним доверия?

– Мы проверяем и достоверность выводов комиссий.

Вершинин сообразил, что Колчин под любым предлогом пытается выведать у него хоть что-нибудь, и потому отвечал коротко и односложно.

– Ваша, правда, товарищ Вершинин, – вдруг легко согласился Колчин, – конечно, надо проверять. Прокуратура есть прокуратура. Высший орган надзора. И поделом. Сколько развелось писак этих – деваться некуда. Пишут и пишут. Совсем записали мужика. А в чем он виноват? Да ни в чем. Ну разве ерунда какая-нибудь. А они пишут и пишут. До каких инстанций дошли и до каких еще дойдут. Разве так просто они успокоятся?

Вячеслав сидел с каменным лицом, сделав вид, что не понял намека.

– С Ефремовой-то у него некрасивая история получается, все считают, что она любовница Игоря Арсеньевича. Ну, да кто из нас безгрешен, – плутовато подмигнул он Вершинину, но, наткнувшись на его холодный взгляд, сразу перешел на серьезный тон. – Какие документы вам нужны?

– Отчеты о производственной деятельности завода за пять лет, финансовые документы в части расходования фонда премирования, личные дела отдельных сотрудников и все, что понадобится по ходу проверки.

– Я дам указание Зиминой.

– Благодарю, – Вершинин встал и направился к выходу.

– Скажите, – остановил его Колчин у самой двери, – известно вам, хотя бы предположительно, кто занимается этой писаниной?

– Нет. А вам?

– Мне? Почему мне?

– Работаете на заводе давно, людей знаете. Могли бы сказать в порядке помощи следствию.

– Ну, таких разве узнаешь, – разочарованно протянул тот.

«Странный разговор у нас получился, – размышлял Вершинин по дороге в отдел кадров. – Оба остались недовольны друг другом. Ясно как дважды два – Колчин чувствует себя директором. Стремление вполне понятное, но преждевременно залезать в чужой кабинет… Он даже не скрывает отношения ко мне. А слегка прикрытая угроза – анонимщики дойдут до самых высоких инстанций… Велико же его желание сесть в директорское кресло. Наверно, и Зиминой после моего ухода дал указание показывать не все документы. Все равно заставлю. И хорошо, что я не сказал ему о пишущей машинке».

Главной целью сегодняшнего посещения завода у Вершинина было найти пишущую машинку, на которой печатались анонимки, или хотя бы ее следы. Среди кипы документов, которые ему предстояло просмотреть, он рассчитывал отыскать текст с характерными особенностями букв «р» и «к». Отчеты о производственной деятельности завода позволяли ему ознакомиться с документами, вышедшими из всех цехов и отделов завода за пять лет.

– Постарайтесь не афишировать моего присутствия, – попросил он Зимину, направляя ее за личными делами работников заводоуправления.

Пока она ходила, Вершинин достал письмо, которое принесла ему Кулешова, и внимательно присмотрелся к особенностям почерка, чтобы не пропустить похожий.

Долго изучал он груду бумаг, но так и не наткнулся на нужный текст. Не встретил и почерка, похожего на рукописный текст анонимки. Несколько раз Зимина порывалась завязать с ним разговор, но Вячеслав отвечал односложно. В душе отнес ее почему-то к числу приближенных Колчина, получивших указания помешать следствию.

– Личные дела можно забрать? – поинтересовалась она, когда Вершинин отложил их в сторону.

– Пожалуй, – со вздохом согласился он и сложил их в ровную стопку.

– Личные дела! – задумчиво сказала Зимина, разгоняя облачко дыма над своим столом. – Чего они стоят? Чистая формальность. Родился, женился, работал там, работал здесь. Личные дела не дают подлинного представления о человеке. Все приблизительно одинаково. Посмотришь их, полистаешь – полный порядок, и только. А когда начнет работать, выясняется, что это за человек: и пьяницы попадаются, и лодыри, а характеристики – ну прямо луч света в темном царстве. Может, побаивались его, не хотели связываться или отделаться надо было, а может, начальству угождал, вот и дали такую характеристику. Если так будет продолжаться, то лучше перейти к обычным учетным карточкам, по крайней мере, экономия бумаги.

Вершинин слушал с интересом. Ее слова во многом совпадали с его собственными мыслями. Он воспринимал как самую большую несправедливость, когда ничтожество, а то и просто дурак преуспевает в жизни, обладая одними лишь безупречными анкетными данными. Случись что потом, «позвольте, – скажут те, кто ему покровительствовал, – чистейшая биография, кристальный человек».

– К сожалению, приходится пока довольствоваться тем, что есть, – согласился с Зиминой Вершинин, – но нас это не страшит – следствие все поставит на свои места. Мы на веру слова не воспринимаем. Проверка, проверка и еще раз проверка. Конечно, теперь она становится более затруднительной.

– Мне показалось – вы сильно разочарованы.

– Как сказать, – устало ответил Вячеслав, раздумывая, стоит ли быть откровенным с Зиминой. – Меня ведь каждая, пусть даже не подтвердившаяся версия, приближает к успеху.

– Не всегда. И следствие иногда заходит в тупик.

Вершинин промолчал. Зимина располагала к себе. Она производила впечатление человека честного и не болтливого.

– Послушайте, Зинаида Дмитриевна, – решился он. – Вы верно уловили мое состояние. Я действительно разочарован. Взгляните, пожалуйста. – Он подошел к столу Зиминой и разложил перед ней фотокопии анонимных писем. – Вам знаком этот шрифт?

Зимина внимательно рассматривала каждый фотоснимок, почти поднося его к близоруким глазам. Потом подумала и отрицательно покачала головой.

– Трудно сказать, тут сняты отдельные фрагменты текста, а желательно увидеть подлинный. Тогда можно говорить определенней.

Поколебавшись секунду, Вячеслав извлек из портфеля подлинник одного из писем и передал Зиминой.

– Только прошу молчать.

Она кивнула и углубилась в чтение.

– Шрифт мне явно знаком, – заявила Зинаида Дмитриевна, подумав. – Вот это – двойное изображение буквы «к». Я могу поклясться, что прежде его видела, но где и когда?

– Припомните, ради бога, припомните, Зинаида Дмитриевна! Откуда она вышла, эта бумага? Из какого отдела?

– Рада бы… наверное, эта машинка давно не при деле. Шрифт в какие-то времена промелькнул передо мной, но когда?..

– Все-таки, – настаивал Вячеслав, – он ассоциируется у вас с заводом или попадался при других обстоятельствах?

– Скорее всего, машинка с таким шрифтом была на заводе.

– Я просмотрел документы, выходившие за последние пять лет из цехов и отделов завода, но подобного шрифта не встретил.

– Давайте посмотрим в архиве еще за пять лет, можно за десять. Я ведь работаю на заводе давно.

– А вдруг впадете в немилость у начальства или угодите под огонь так называемых доброжелателей? – полюбопытствовал Вершинин.

– Пусть. От Колчина я разрешение получила, да и мне скоро на пенсию. А потом… что нового могут на меня еще написать?

– Разве писали?

– Да. Насчет моего морального облика. Сына, мол, на фронте прижила неизвестно от кого, и другое в том же духе. Ну, да ладно. Честно говоря, мне хочется помочь вам и… Кулешову. Другого такого директора трудно найти.

Она повела его в архив. Им пришлось перелопатить много бумаги, прежде чем, листая очередную разлохмаченную папку, Зимина в раздумье сказала:

– Взгляните, кажется, похоже.

С треском, так что лопнули полуистлевшие суровые нитки, Вершинин раскрыл папку и принялся изучать выцветшие строчки. Документ был восьмилетней давности и содержал сведения о работе производственно-технического отдела. Шрифты пишущих машинок оказались удивительно схожими, но имелись и различия в тексте документа. Буква «р», например, дефекта не имела, а «к» давала двойное изображение, как в анонимках.

– Машинка тогда была поновей, – пояснила Зимина и подала Вершинину еще одну папку с документом, отпечатанным аналогичным шрифтом. – Прошло восемь лет. Удивительно, что на ней еще печатают.

«Правильно, – подумал Вячеслав, – за такое время шрифт мог измениться куда больше. Сейчас только криминалистическая экспертиза установит, на одной ли и той же машинке выполнены оба текста».

– Теперь остается отыскать ее, – заметил он.

– Задача трудная, – отозвалась Зинаида Дмитриевна, – ведь последний документ напечатан на этой машинке лет восемь назад, а я работаю около девяти. Значит, отстучав эти последние сведения о работе производственно-технического отдела, она канула в лету и выплыла два с лишним года назад. Попробуйте найти следы этой машинки на заводе. Живы люди, работавшие в то время, они могут вспомнить. Вашу задачу облегчит то, что судьба каждого множительного механизма, в том числе и машинки, предопределена. Став непригодной, она подлежит списанию и уничтожению. Следовательно, надо найти акт и двигаться от него.

– Спасибо вам за помощь и совет. Именно таким путем я и пойду. Рад, что не обманулся в вас, – добавил он искренне.

– Не понравилась с первого взгляда? Бывает. Но мне кажется, что наш разговор стоит продолжать. Вы могли бы получить от меня более ценную информацию.

– Например?

– Например, о людях, написавших анонимки на директора.

– От вас? – удивился Вершинин. – Ну знаете! С таким вопросом я боюсь обращаться к работникам завода. Каждый вспоминает фельетон в газете и предпочитает отмалчиваться.

– Игоря Арсентьевича в фельетоне критиковали не совсем справедливо. По существу в своих подозрениях он не ошибся, а способ, которым действовал… За это ему и досталось. А какие еще у него были средства? Кто бы помог ему искать? Да никто. Я и сейчас-то удивлена вашему присутствию. Вот он и решил собственными силами найти обидчика.

– Вы хотите сказать… – изумленно воззрился на нее Вячеслав. – Старенький главбух в сатиновых нарукавниках?

– При чем здесь бух, – отмахнулась она. – Вахромеев полтора года на пенсии. Я говорю о бухгалтерии вообще и в частности о заместителе главного бухгалтера Чепурновой.

– И какие же у вас основания подозревать ее?

Зимина вдруг сникла. От прежнего порыва не осталось и следа.

– Доказательств нет, существенных оснований тоже. Есть только интуиция, – устало проговорила она. – Однако все так считают, только боятся этой тигрицы. Скажешь вслух – запишет потом. Один раз я позволила неосторожно высказаться в ее адрес и пожалуйста: письмо без подписи в партком.

– Вы уверены в авторстве Чепурновой?

– На девяносто девять процентов.

– Что же за пружина толкает ее?

– Злоба, дикая, отчаянная злоба к людям. В других условиях она и убить могла бы, а сейчас ей остается только писать. Знает, как смотрят на анонимки, чувствует безнаказанность.

– Ну, хорошо. Чем же вызвал ее злобу Кулешов?

– Точно не знаю, но уверена, что она ненавидит его, как и многих других. Может, отругал где, лишил премии, не дал путевку. Скажете, мелочь? Вероятно. Но она не простит и мелочи. Возможны и другие варианты. Поощрил директор кого-нибудь другого – вот и повод. Она начнет писать. Характер этой женщины я изучила достаточно хорошо. Она вполне может быть автором анонимок. Одна женщина, которая работала вместе с Чепурновой в другой организации, рассказала мне, что Чепурнову ловили за руку, но потом историю замяли и она с великолепной характеристикой попала на наш завод. Решили отделаться. А внешне – разве можно на нее подумать? Неприступный вид, гордая поступь. И личное дело, кстати, в полнейшем порядке. Во всяком случае, вы со спокойной совестью отложили его в сторону.

Вершинин попытался вспомнить лицо заместителя главного бухгалтера из личного дела, но не смог.

– И еще одно, Зинаида Дмитриевна, – обратился он вновь к Зиминой. – На днях у вас был работник милиции Пантелеев, которого интересовало, кто из уволенных с завода в этом году не сдал заводского удостоверения.

– Был такой, – сразу вспомнила она. – Молодой паренек, суетливый немного. Его вопросы разве тоже связаны с делом об анонимках?

Вячеслава несколько покоробила подобная оценка его помощника, хотя внутренне он чувствовал правоту собеседницы.

– Нет, эти вопросы связаны с убийством на вокзале некоего Шестакова.

– Что интересует вас сейчас?

– Мы нашли более ста «подозреваемых», но не можем установить, кто из них не сдал удостоверения – по документам все как будто в порядке. Но ведь факт остается фактом – удостоверение порвано, уничтожено… Не могли бы вы нам помочь?

– У меня ведь итээровские кадры, я Пантелееву объяснила, а остальное все у Харькиной – там ваш помощник и брал сведения. Но Харькина вам ничего существенного не скажет – работает она недавно… – Зимина взяла список и бегло проглядела его. – Что ж, я смогу его вам значительно сократить, но мне нужно время.

– Сколько? – не скрывая радости, выпалил Вершинин.

– Неделю по крайней мере.

– Хорошо, – согласился он. – Жду вашего звонка, а в помощь пришлю Пантелеева.

К вечеру Вячеславу удалось собрать сведения о всех пишущих машинках, среди которых упоминалась и машинка производственно-технического отдела. Нашелся акт семилетней давности. Подписями трех лиц в нем удостоверялось, что в числе других пишущая машинка производственно-технического отдела марки «Олимпия», четвертой модели, выпущенная Эрфуртским заводом пишущих машинок, пришла в негодность и подлежит списанию с баланса завода. К акту была приложена справка, удостоверяющая уничтожение всех пишущих машинок путем разукомплектования и сдачи в металлолом.

Для непосвященного произошло чудо. Разбитая на куски и сданная много лет назад в утильсырье старенькая «Олимпия» вдруг начала новую жизнь, не имеющую ничего общего со своим безупречным прошлым. Однако Вершинин в чудеса не верил. Он прекрасно понимал, что на каком-то отрезке времени по чьему-то приказу или по чьей-то халатности «мятежная» машинка избежала печальной участи. Она попала в руки, давшие ей другую жизнь.

Решив не откладывать дело в долгий ящик, Вячеслав навел через Зимину справки о лицах, подписавших акт на уничтожение. Одна из них, бухгалтер-кассир расчетного стола производственно-технического отдела Любовь Ивановна Ломтева – крупная, дородная особа, источающая резкий запах дешевой косметики, подтвердила свою подпись на документе. Поначалу ей было невдомек, чего от нее хотят, а когда поняла, с простодушным видом сказала, что при уничтожении машинок не присутствовала, а подписала акт по просьбе кладовщика.

Второй из числа подписавших несколько лет назад умер.

Третьим оказался бывший кладовщик материально-технического склада Раскокин, ушедший пять лет назад на пенсию.

Вершинин навел справки о месте жительства Раскокина и отправился по полученному адресу. Дом оказался в пяти минутах ходьбы от завода. Вячеслав поднялся лифтом на шестой этаж и позвонил. В квартире молчали. Пришлось звонить еще и еще, но с тем же успехом. Между тем чутье подсказывало ему, что там есть люди. Ему даже послышалось чье-то бормотание. Тогда Вячеслав сильно стукнул кулаком в дверь. На шум из соседней квартиры вышла заспанная женщина. С трудом сдерживая зевоту, она сказала: