Текст книги "Следствием установлено…"

Автор книги: Юрий Тихонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 14 страниц)

ДЖЕНТЛЬМЕН, СЭР И ПРОЧИЕ

Виктор Глухов просунул голову в кабинет точно в назначенное время. Всем своим видом он выражал полнейшую покорность. Вершинин с любопытством присматривался к нему. С момента последней встречи парень сильно изменился. Тогда, замызганный с всклокоченными волосами и воспаленными глазами, он больше напоминал загнанного зверя, а сейчас превратился в крепко сбитого аккуратного парня. Родители не жалели денег на его экипировку. Он был одет в отличную куртку темно-коричневого цвета, бархатные брюки и импортные ботинки на неимоверно высоком каблуке. По каблукам-то Вершинин и понял, что Виктор принадлежит к той незначительной части современной молодежи, которая в период всеобщего интенсивного роста не стала акселератами, а тихо и спокойно растет себе сантиметра на два, на три в год, страдая и мучаясь от этого. Такие ребята очень завидуют тем из своих приятелей, на которых с удивлением снизу вверх посматривают даже их собственные родители. Свое отставание они пытаются устранить с помощью высоких каблуков, мучительного висения на турнике вниз головой, всевозможных растяжек и других способов, которые им, впрочем, мало помогают. Некоторые из них, стараясь казаться взрослыми, совершают проступки, употребляют спиртное, пренебрежительно относятся к школе. Таким был и Глухов.

– Заходи, Витя, – позвал его Вершинин. – Успел отдохнуть от вольной жизни?

– Чего от нее отдыхать? – не понял юмора тот. – На фанзе мирово – сам себе хозяин. Хочешь спи, хочешь полезай на крышу да и смотри вокруг. Если бы еще харчами запастись, надолго можно оставаться. Как Робинзон.

– Уговариваешь сам себя, что прав. Еще неделя, и ты бы волком завыл, но не от голодухи, а с одиночества. Робинзон Крузо – он на все руки мастер был, все сам делал, а ты поди картошку сварить себе не умеешь.

Глухов набычился. Нравоучений он наслышался дома, а трудностей, о которых говорил следователь, не успел еще испытать – слишком быстро оборвалось вынужденное отшельничество.

Вячеслав сразу уловил, что тот готов, подобно улитке, спрятаться в раковину, и подчеркнуто официально сказал:

– Ваши показания об ограблении на вокзале двух ребят подтвердились. Имеются ли еще какие дополнения?

Глухов вздрогнул. Взгляд его заметался по комнате.

– Дополнения? Какие дополнения? Я все рассказал. Только… Только я-то ведь не грабил, просто стоял рядом. Почем мне знать, что он шапку с перчатками отнимет? Думал, попросит у знакомых на бутылку и все.

– О степени вашей вины после, – наступал Вершинин, – а сейчас скажите: узнаете вы человека, у которого Шестаков отобрал вещи.

– Темно было, – заюлил тот. – Да и времени много прошло.

– Отвечайте прямо, без уверток. Если все произошло так, как вы рассказали, вам опасаться нечего, но если скрываете свое участие в ограблении, ваше запирательство вполне понятно.

– Я постараюсь… – выдавил из себя Виктор.

– Хорошо. В таком случае мы сейчас пройдем в другой кабинет, где вам покажут трех ребят приблизительно одинакового возраста. Ваша задача – сказать нам, есть ли среди них тот, у которого Шестаков отобрал вещи.

Глухов понуро поплелся за следователем. Полные его щеки ярко рдели. Вершинин еще раз подивился меткости человека, прилепившего ему кличку «Дуняша».

В комнату, где должно было происходить опознание, Виктор зашел, боязливо опустив глаза. Впечатление сложилось такое, будто он смертельно напуган.

– Взгляните, Глухов, – громко произнес Вячеслав, и тот вздрогнул, – знаком ли вам кто-нибудь из сидящих?

Глаза Глухова забегали из угла в угол, задерживаясь попеременно на следователе, на понятых, но как раз не на тех, на кого надо было смотреть. Наконец, украдкой, исподлобья он бросил взгляд и на них. Все трое сидящих были одного возраста, одеты приблизительно одинаково. Они молча смотрели на Глухова. Лоб того покрылся мелкими бисеринками пота.

– Успокойся, Глухов, успокойся, – положил ему руку на плечо Вершинин, опасаясь, как бы со страха тот не наделал глупостей. – Приглядись к каждому повнимательней.

– Н-нет, не знаю, – упавшим голосом сказал Глухов.

– Вы же еще и не смотрели как следует, – спокойно продолжал Вячеслав. – Поглядите внимательно, есть среди них человек, у которого Шестаков отнял шапку и перчатки?

Под ладонью Вершинина плечи паренька расправились, и он прямо взглянул на трех парней. Субботин выбрал место крайним справа, а Глухов стал разглядывать сидящих слева направо. Все, затаив дыхание, наблюдали за его поведением. В комнате нависла звенящая тишина. Казалось, даже понятые побаиваются, как бы их не опознали по ошибке. Однако Виктор остался равнодушным при осмотре первых двух человек. Поведение его изменилось, когда он стал разглядывать Субботина: глаза застекленели, по полным щекам прошла мелкая дрожь. Субботин, как в гипнозе, тоже не отводил, взгляда от Глухова.

«Ура, ура, ура, виват? – мысленно сказал себе Вершинин, заметив реакцию обоих. – Он!»

– Это не тот, – почти беззвучно слетело с губ Глухова.

В первое мгновение Вячеславу показалось, что он ослышался.

– Как не тот? Вы же узнали его. Я видел.

– Не тот, – тихо повторил парнишка.

С ехидной улыбочкой Субботин распрямился на стуле.

– Значит, не тот? – переспросил Вершинин. – Тогда кто же это? Кто? Ведь ты знаешь его.

Повернув к следователю умоляющее лицо, Глухов затараторил скороговоркой:

– Не он это, не он, честное слово, не он. Другой это.

– Другой? Какой другой?

– Он рядом стоял с тем парнем, у которого отняли шапку и перчатки. Тоже был пьяный. У него Ханыга ничего не взял, взял у другого, – бормотал Виктор, избегая взгляда Субботина.

Вершинин рассчитывал теперь, что Субботин должен признаться, однако он ошибся. Тот равнодушно взирал на происходящее, словно оно касалось другого человека.

«Сильна выдержка у непробиваемого, – подумал Вячеслав, пытливо рассматривая его бесстрастное лицо, – ну, да ладно, как ни хорохорься, а признаваться придется».

– Рассказывай, – сказал Вершинин, обращаясь к Субботину.

Субботин едва заметно передернул плечами.

– Рассказывай, рассказывай, Вадим. Смелей. Ты же видишь, запирательство бесполезно, нам все известно. Теперь хочется от тебя услышать, что происходило в тот Вечер после того, как Шестаков, то бишь Ханыга, ограбил твоего приятеля.

– Опять вы мне про Ханыгу. Откуда мне его знать?

– Позволь, позволь. Ты ведь был частым гостем на вокзале, сам этого не скрываешь.

– Был. Ну и что же?

– Ханыга тоже проводил там почти каждый вечер. Друг друга вам не миновать. Вот посмотри, – он показал ему небольшую фотографию Шестакова.

Вадим равнодушно посмотрел на снимок и покачал головой.

– Первый раз вижу.

– Значит, Нина по-твоему врет?

– Врет.

– И Глухов?

– Врет, как шакал.

– Ну подумай, зачем им врать, оговаривать тебя, если вы незнакомы друг с другом. Нину ты видел только мельком, Глухова совсем не знаешь. Какие могут быть счеты между вами?

– Глиста скажет то, что вам нужно, а этому сеньору-помидору просто со страху померещилось. Он метался-то, как крыса. Да и вы, я заметил, здорово волновались из-за своей затеи с опознанием. Боялись лопнет.

– Значит, и я уже задался целью погубить тебя?

– Все может быть, – упрямо сказал Субботин. – Убийство вам надо раскрывать, а мне его легче всего пришить. Вот и стараетесь.

– Почему именно тебе, а не другому? – с иронией поинтересовался Вершинин.

– Так, – последовал короткий ответ.

Вячеслав положил авторучку на стол, собрал бумаги, сложил их аккуратно в портфель. Затем, опершись головой о руку, принялся внимательно, как диковинное животное, изучать сидевшего перед ним парня. Поначалу тот встретил его взгляд вызывающе, но потом опустил голову и стал нервно пощелкивать пальцем о палец.

– Ошибаешься, Субботин, – наконец, раздельно произнес Вершинин. – Я тебя в убийстве не обвиняю, думаю, его совершил другой, а вот за то, что ты не сообщил о совершенном на твоих глазах убийстве, придется отвечать, и отвечать по всей строгости закона. И поверь мне – вина твоя будет доказана.

Субботин пытался возразить, но следователь жестом заставил его замолчать.

– Я понимаю, – продолжал Вячеслав, – тебе не хочется называть имени своего приятеля, ты думаешь скрыть его от наказания, уверен, что нам самим не найти. Ошибаешься: рано или поздно мы найдем убийцу, и он все расскажет. Зачем ему запираться, ведь у него есть и смягчающие вину обстоятельства. У тебя же таких обстоятельств не будет, ты сам от них отказался.

Субботин с недоверием слушал следователя. Его взгляд, казалось бы, говорил: «Рассказывай, рассказывай, все равно не расколюсь. Какие еще тут смягчающие обстоятельства? Посадите и все».

– Да, да, да. Самые настоящие смягчающие обстоятельства. Твой приятель убил Шестакова за то, что тот ограбил его: снял шапку, отобрал перчатки. Я далек от мысли оправдывать убийцу, он не имел права отнимать жизнь у человека, пусть даже у преступника. Но все же поведение Шестакова в определенной степени смягчает вину твоего приятеля, которого ты скрываешь.

Субботин насторожился и слушал, хотя и с прежним недоверием, но уже внимательнее.

– Отвечать ему за убийство придется, и лучше раньше, чем позже. Но тебе, тебе почему хочется в тюрьму? На, почитай уголовный кодекс, там черным по белому написано, какое наказание положено за недоносительство.

Субботин бегло пробежал глазами текст статьи.

– Хм, – пробормотал он, – за какого-то Ханыгу три года. Да его давно убить надо было. Правильно сделали, что пришили гада.

– Мое мнение на этот счет ты уже слышал. А Ханыгу-то, оказывается, знаешь.

– Наслышан. Скотина, каких мало. Туда ему и дорога. На вашем месте я бы не искал, кто его убил, а если бы тот сам объявился, благодарность ему дал. А вы…

– А мы, Вадим, обязаны искать убийцу. Представь себе, что произойдет, если каждый станет сам судить и приводить приговор в исполнение. Анархия, хаос. А сколько безвинных пострадало бы.

Однако все его доводы разбивались об упрямство Субботина, вбившего себе в голову, что назвать того, с кем он был на вокзале, равносильно предательству, и держался этой линии. Вершинин задумался – нужны были новые факты, чтобы убедить Субботина сказать правду. Он вспомнил испуг Вадима во время предпоследнего разговора.

«Чего же испугался он тогда? Каких слов? А если повторить фразу?» – мелькнуло в голове.

– Значит все-таки в день убийства Шестакова ты был на вокзале, – сказал он как о само собой разумеющемся. – Один?

Прежнего эффекта не произошло. Субботин вяло отмахнулся от вопроса, как от надоедливой мухи.

«Осечка, – подумал Вячеслав. – Но почему же? Что изменилось?»

Из глубин памяти вдруг всплыли буквы, выбитые на ярком переплете: «Дин, Дин Рид. Певец Дин Рид. Но причем здесь он?» – и тут вдруг Вершинину пришла в голову самая простая мысль.

– Вадим, – мягко произнес он. – Напрасно ты скрываешь от меня правду. Я ведь знаю – на вокзале с тобой был Дин.

Субботин не испугался, как в прошлый раз, внешне он оставался равнодушным, однако Вячеслав шестым чувством понял, что ему выпала удача. Он и сам пока не осознал, почему так уверенно назвал это имя, но уже знал, что сделал правильно. Вершинин постоянно мысленно возвращался к фразе, выкрикнутой кем-то из бегущих в тот мартовский вечер. Она беспокоила его своей нелогичностью. «Бей его, Дин» – вот как прозвучала она, но железнодорожник Чеботарев понял ее иначе. По странному стечению обстоятельств ошибся и Субботин. Вопрос Вершинина, заключавшийся в слове «один?», он понял по-другому. Ему показалось, что следователь спросил: «А Дин?» Значит, именно такой была кличка парня, убившего Шестакова.

– Да, с тобой находился Дин, – теперь уверенно сказал Вячеслав. – У него Шестаков и отобрал шапку с перчатками и потом поплатился за это жизнью.

Субботин снова промолчал. Но теперь чувствовалось, что он по-настоящему подавлен.

Вершинин в который раз перечитывал справку управления внутренних дел:

«Правонарушителя под кличкой «Дин» в картотеке УВД и районных отделов внутренних дел области не зарегистрировано. Просим сообщить дополнительные данные».

Стрельников с интересом наблюдал за вытянувшейся физиономией приятеля.

– Не может быть, – поражался тот. – Я уверен, что прав. Субботин отреагировал на эту кличку. Сейчас произошла накладка – плохо смотрели, или, может быть, он не попал в картотеку, не проявил себя пока.

– Скажи, откуда у тебя возникла эта ассоциация с певцом? – полюбопытствовал Стрельников.

– Длинная история, – уклонился от подробностей Вершинин. – Однако я прав. Помнишь ты спорил со мной насчет железнодорожника. Вот тебе ответ: «Бей его, Дин!» Сейчас надо искать этого Дина. Перерыть все и вся, но найти. Он вполне реальная личность.

– Умница ты моя. Интеллектуал мой родной, – умильно сказал Стрельников. – Ты, как всегда, прав. Послушай теперь меня. В милицейской картотеке нет человека под кличкой «Дин». Но почему нет? Из-за нашего формализма. Завели карточку, записали кличку и порядок. Человек больше себя не проявляет, о нем забывают, и кличка остается приклеенной к нему раз и навсегда. А время идет, все течет, все изменяется. Меняются люди, меняются клички. Хорошо, что память человека способна запечатлеть в своих глубинах детали, непосильные для бумаги. Бумага помнит, но молчит, а человек помнит и говорит. Память одного из моих ребят запечатлела оригинальную кличку гражданина под фамилией Потемкин. Трудно дать гарантии, что сей молодец находится в отдаленном родстве с сиятельным графом Потемкиным – любимцем и фаворитом царицы Екатерины, но страсть ко всему благородному у него в крови.

Вершинин с возрастающим вниманием слушал длинную тираду Виктора.

– Да, да, – повторил тот. – Благородство – конек юного Потемкина. Из-за благородства он и получил в узком кругу своих приятелей высокопарное прозвище Господин. Господин в их понятии, вероятно, человек, необычайно благородной души. И уж во всяком случае человеку с такой кличкой на роду написано повелевать мелюзгой типа Ханыги, Глисты и иже с ними.

– Ты молодец, Витька, – вскочил Вершинин, настроение у которого сразу подпрыгнуло. – «Дин» – уменьшительное от слова «господин». Дин, господин, Дин, господин, – повторял он, кружась по кабинету в обнимку со стулом.

– Я навел справки и час назад получил исчерпывающие сведения о Господине. Они вселяют радужные надежды на исполнение наших желаний. На учете в милиции Господин не состоял, но его дважды притаскивали в дежурку за побег из отчего дома. Парень не нашел общего языка с родителями. У него мать и отчим. Они забрали его и обещали сами перевоспитать. С того времени в памяти нашего сотрудника и осталась необычная кличка, а вспомнил он о ней случайно, когда присутствовал при поисках Дина по картотеке. Взгляни-ка на характеристику из школы, которую этот мальчишка окончил в прошлом году, – Стрельников подвинул ему лист бумаги.

«Потемкин Владимир Сергеевич, – прочел Вершинин, – учился на хорошо и отлично. Участия в общественной работе не принимал. По характеру замкнутый, малообщительный, однако любит проявлять благородство – заступиться за слабого, призвать к порядку хулигана. Но такие поступки совершает только из желания показать силу и превосходство над другими, если уверен, что слава о его качествах станет всеобщим достоянием. В противном случае чужая судьба ему безразлична. К своей матери относится свысока, не прощает ей каких-то мелких недостатков. Появление ее в школе встречает враждебно. Дружит с подростками, склонными к правонарушениям (Субботин Вадим, Третьяков Василий, Василевский Николай). Пользуется у них авторитетом. Потемкин – несомненно способный мальчик и при правильном воспитании занял бы достойное место в жизни. После окончания школы поступал на юридический факультет университета, но не прошел по конкурсу. Дальнейшая судьба его школе неизвестна».

– Школе его судьба неизвестна, а милиции? – спросил Вячеслав, пряча характеристику.

– Милиции известна. Провалившись на вступительных экзаменах, наш потенциальный коллега месяца три бездельничал, затем устроился учеником на завод сельхозмашин, проработал там месяц, уволился и бездельничает довольно продолжительное время. По слухам, нередко посещает вокзал, хотя нам пока не попадался.

– Похож, безусловно похож на того, кого мы ищем.

– Еще бы. А заметь, какая компания подобралась: Субботин – он же Джентльмен, он же Мен, Третьяков – он же Сэр, Василевский – он же Мистер, и Господин тут как тут.

– Чудесно. Господин Потемкин должен быть у меня в ближайшее время. Мне хочется задать ему несколько вопросов.

– Обещаю тебе скорую встречу с ним, – сказал Стрельников, тут же вызвал двух своих сотрудников и приказал им поехать за Потемкиным.

УПРЕЖДАЮЩИЙ УДАР

Приметам, а тем более предчувствиям Вершинин не верил. Он всегда высмеивал людей, подверженных этому, например шофера Ростовцева, который останавливал машину, если дорогу ему перебегала черная кошка. Однако в то утро у него появилось предчувствие надвигающейся неприятности. Вячеслав пытался проанализировать, откуда оно, но так и не смог. Дела шли хорошо: сдвинулось с мертвой точки убийство Шестакова, вот-вот удастся найти анонимщика с завода.

«Нервишки пошаливают, – отмахнулся он от неприятных ощущений. – Начинаю вставать с левой ноги».

Первым, кто ему встретился в тот день в прокуратуре, был Бакулев. Обычно угрюмый и малоразговорчивый, он остановился и начал расспрашивать о семье, о планах на будущее. Вершинин насторожился и стал мысленно искать причину повышенного интереса начальника следственного отдела к своей персоне. Однако так и остался в неведении, ибо Бакулев, заметив вдалеке грузную фигуру поднимавшегося к себе Аверкина, прервал расспросы и побежал за ним.

Едва Вячеслав успел раздеться и привести себя в порядок, как его вызвал Аверкин. Вершинин захватил с собой на всякий случай дело об убийстве Шестакова, которым прокурор области по-прежнему интересовался, и поднялся в приемную. Кивнув на ходу двум дожидавшимся приема сотрудникам, Вершинин уверенно открыл тяжелую дверь тамбура, толкнул вторую и вошел к Аверкину, у которого находился и Бакулев. На приставном столике лежало вниз текстом несколько бумаг, а под ними виднелась серая папка, в которых обычно хранились личные дела работников прокуратуры. Вершинин попытался разглядеть, чье это личное дело, но ему это не удалось: оно лежало так, что нельзя было увидеть фамилию.

– Убийство Шестакова раскрыто? – без предисловий спросил Аверкин, глядя поверх головы вошедшего.

Вершинин доложил последние результаты.

– Хорошо, – оживился тот. – Можно считать его раскрытым?

– Боюсь предвосхищать события, но, думаю, к вечеру смогу сказать достаточно определенно. Потемкин в городе, мы это знаем точно. Времени со дня убийства прошло предостаточно, и оснований для тревоги у него нет. Вот-вот мы его найдем.

– А эти… ну как их… девушка и?..

– Субботин.

– Да, Субботин. Вдруг он предупредит его.

– Нине о том, что мы подозреваем Потемкина, не известно, да и она последнее время перестала бывать там, где развлекается эта публика. А Субботин? О нем я могу сказать точно – в течение суток своего пребывания в городе не встречался ни с одним из прежних приятелей. Сидит дома.

– Способов передать о себе весточку много, можно предупредить, оставаясь дома. Поэтому советую усилить поиски Потемкина, а не настраивать себя на благодушный лад.

– Понимаю. Но лично я знаю, что Потемкин абсолютно уверен в своей недосягаемости и спокоен. Вчера вечером, как только стала известна его фамилия, мы установили наблюдение во всех местах скопления молодежи, размножили его фотокарточку и вручили общественникам и работникам милиции. Родителей парня пока обходим, ведь дома он не появляется свыше двух суток.

– Смотри-ка, Бакулев, подозреваемого и след простыл, а у Вершинина тишь да гладь, да божья благодать.

– Потемкина нет двое суток, а Субботин только сутки, как появился в городе. Между этими событиями связь отсутствует. Вероятней всего, подозреваемый находится в очередном вояже на почве несовместимости характеров с домочадцами.

– Как успехи на заводе сельхозмашин? – как бы невзначай поинтересовался Аверкин.

– Работа в самом разгаре, – ответил Вершинин. – Мне удалось установить, что все анонимки напечатаны на пишущей машинке «Олимпия», принадлежащей когда-то заводу и потом списанной за ветхостью в утиль. Однако ее не уничтожили, как положено по инструкции, а оставили на складе. Затем по устному распоряжению заместителя директора завода Колчина, тогда он, правда, работал в другой должности, ее передали работнице бухгалтерии Чепурновой. Предположительно машинка должна быть у нее.

– Вы допросили Чепурнову?

– Еще рано. Говорить с ней или Колчиным я воздержался из тактических соображений. Если анонимки пишет она и ей станет известно, что я докопался до машинки, она попросту перепрячет ее, а мне машинка нужна как воздух. Это ведь главное доказательство.

– А зачем вы приплетаете сюда заместителя директора? Он и отдал-то машинку, наверное, по простоте душевной, подумал рухлядь, хлам.

– Возможно и так, но я сомневаюсь. Кстати, он спит и видит должность директора завода.

– Есть перспектива?

– В данный момент исполняет обязанности, а по прогнозам – законный преемник.

– Тогда сомневайтесь, но учтите, – от передачи Чепурновой машинки до совместного выживания подобным способом с завода Кулешова «дистанция огромного размера».

– Конечно, он не станет сочинять анонимки вместе с Чепурновой. Достаточно дать ей понять, намекнуть. Она на лету схватит. Кстати, после назначения Колчина исполняющим обязанности на заводе пошли упорные слухи о том, что главным бухгалтером назначат Чепурнову, которая давно с вожделением мечтает об этой должности.

– Что же представляет из себя эта Чепурнова? Откуда она взялась?

– Пока у меня весьма скудные сведения о ее биографии, но кое-какие качества Чепурновой известны от заслуживающего доверия человека. Этот человек рассказывает, что она «запишет» любого, кто станет на ее пути. Одержима завистью и лютой злобой. На работе с ней боятся связываться. Моя знакомая утверждает, что она и на нее писала анонимки.

– Черт побери, – возмутился Аверкин, – может она кверулянтка[2]2
  Querulant (лат.) – жалующийся, психопатическая личность, страдающая стремлением к сутяжничеству.


[Закрыть] да к тому же не в здравом уме?

– Трудно сказать, – ответил Вершинин, – возможно элементы того и другого есть, но действует она последовательно и обдуманно, не как психически больной человек. Стремится достичь какой-то выгоды или отомстить Кулешову. Потом выясним подоплеку. Одно возмущает – уверена в своей безнаказанности. Опыт большой, знает, что обычно автора не ищут, вот и распоясалась. Наверное, пошлет письмецо и ловит потом самозабвенно отголоски разговоров о неприятностях у директора, а себя считает режиссером первоклассного спектакля.

– Кто знает, – усомнился Бакулев. – На некоторых заводах и фабриках администрация по сей день допускает много нарушений.

– Есть. Верно, – согласился Вячеслав. – Однако далеко не на всех и даже не на многих. На заводе сельхозмашин я злоупотреблений не нашел, финансовая дисциплина у них в порядке, законодательство об охране труда соблюдается. Завод вполне благополучный.

– Так уж и благополучный, – пробурчал Бакулев. – Может, вам трудно было разобраться в тонкостях производства? Ревизию-то хоть назначили?

– А зачем ревизия? На протяжении двух лет завод трижды ревизовала вышестоящая организация. Никаких серьезных замечаний. Выявили отдельные, прямо скажем, мизерные нарушения. Они фигурируют в актах, о них много говорилось.

– Подумаешь, ведомственная ревизия. К ней надо относиться критически. Ревизоры из вышестоящей организации не всегда заинтересованы в полном вскрытии нарушений. Это же в первую очередь бьет по ним. Надо было подключить контрольно-ревизионную службу, те бы разобрались.

– Я думаю, ведомственные ревизоры действительно разбирались пристрастно, – Вершинин многозначительно взглянул на Аверкина, – но только в ином смысле. В моей практике еще ни один контролер КРУ областного финансового отдела не разбирался так скрупулезно, как они. Вытащили даже то, чего и в помине не было. Кулешов много потратил сил, чтобы они убрали свое вранье. Ну, а потом я познакомил одного опытнейшего контролера КРУ с материалами ревизий. Он пришел к выводу, что завод сельхозмашин обревизован полно и вряд ли имеющиеся материалы можно чем-то дополнить.

– И все же трудно поверить в такую объективность, – снова возразил Бакулев.

– Ты погоди спорить, – осадил его Аверкин. – Ведь председателем комиссии от объединения приезжал человек, настроенный собрать компрометирующий материал на Кулешова. Для него анонимки стали находкой. Правильно я говорю? – спросил он Вершинина.

– Правильно. С этой целью он приезжал в первый раз и в последующие, причем сам рвался в руководители комиссии. Я проверил – во второй и в третий раз были серьезные возражения против его кандидатуры, но он, используя связи в вышестоящих организациях, добился своего.

Бакулев недоверчиво передернулся.

– Итак, насколько я вас понял, – пытливо посмотрел на Вершинина Аверкин, – все анонимки носят ярко выраженный клеветнический характер. Или в них есть хоть крупица правды?

Вячеслав замялся. Ответить отрицательно он не мог, особенно теперь, когда побывал у Ефремовой и понял, что о взаимоотношениях директора с ней скорее всего написана правда. Из-за этого ему сейчас и стало не по себе. Он вдруг представил Кулешова на судебном процессе по защите его чести и достоинства. Как-то будет выглядеть директор, когда всплывет на свет история с Ефремовой? Ведь подсудимый молчать не станет. Он скажет все как есть. Попробуй докажи обратное. И какое решение примет тогда суд? А вдруг предложит проверить, клевета ли это. Вот и Аверкин спрашивает с умыслом, значит, сомневается.

– Можно сказать, что клевета, – ответил все-таки Вершинин. – Серьезные обвинения в адрес Кулешова – сплошная выдумка. И злоупотребления, и аморальное поведение… Муху выдают за слона. Встретился директор, например, с друзьями в ресторане – пьянка, пришел к кому-то на квартиру – разврат. Денег Кулешов из заводской кассы не ворует, подчиненных не обирает… Человек как человек, руководитель как руководитель.

– А его связь с Ефремовой подтвердилась? – неожиданно прервал Вершинина Аверкин. – В анонимке утверждается, что он сожительствует с ней. Проверяли вы этот вопрос?

Вершинин поразился. Не память Аверкина его удивила – о ней ходили легенды. Сейчас ему трудно было вспомнить, были ли у него прежде разговоры с Аверкиным об этом, но он мог поклясться, что фамилию Ефремовой он не называл ему ни разу. Вячеслав был настолько ошеломлен вопросом прокурора, что не заметил колючего взгляда, которым впился в него Бакулев.

– Ефремова, – повторил Вершинин, пытаясь получше сосредоточиться. – Ефремова. Следственным путем я не проверял факт их взаимоотношений. Неудобно знаете: допросы, очные ставки и другое. В конце концов личная жизнь есть личная жизнь, однако я пришел к выводу, что они, возможно, были близки.

– И как же вам это удалось узнать, если не секрет? – поинтересовался Аверкин. – Из каких источников?

– Упорные разговоры на заводе и мои личные впечатления от встречи с Ефремовой.

– Значит вы все-таки допрашивали ее? Затрагивали этот щекотливый вопрос?

– Зачем допрашивать? Просто беседовал, – с трудом выдавил из себя Вершинин, которому все трудней становилось под градом вопросов. – Хотел выяснить для самого себя, правда ли это.

– Выяснили?

– Можно сказать, выяснил, хотя и не касался этой темы.

– Каким же образом?

– Видите ли… – замялся Вячеслав, – я заметил у нее разные сувениры, которые мог ей подарить только директор завода.

– И что же они представляют собой?

– Разные фигурки из серебра, фарфора, оригинальные зажигалки в виде экзотических животных.

– Позвольте, позвольте, – с удивлением воззрился на него Аверкин. – Вы были у нее дома?

– Заходил вечером. Она как раз болела, и я не смог застать ее на работе.

Бакулев торжествующе посмотрел на прокурора области, однако тот нахмурился.

– Значит вы – старший следователь областной прокуратуры, – оказал он, – пришли поздно вечером к молодой разведенной женщине, к тому же пользующейся вполне определенной репутацией. Рискованно.

Вершинин встал.

– Ч-что в-вы хотите сказать? – заикаясь, переспросил он.

Аверкин кивнул Бакулеву. Жестом фокусника тот вытащил дрожащими руками из лежащей перед ним папки исписанный лист и передал его Вячеславу.

«Товарищ прокурор», – рассеянно прочел тот и удивленно посмотрел на Аверкина, который отвернулся в сторону и перебирал справочную литературу. Бакулев тоже отвернулся, случайно задев стопку бумаги, которая сдвинулась в сторону, открыв лежащую внизу папку. Вершинин заметил на ней свою фамилию.

«Товарищ прокурор, – читал он и уже не отрывался от текста. – Нам известно, что в прокуратуре могут работать только кристально чистые в моральном отношении люди. Наверное, большинство таких и есть. Однако в семье не без урода. Встречаются в ваших рядах морально нечистоплотные люди, которые позорят прокуратуру, ибо кое-кто по одному человеку судит в целом и обо всей организации. Мы говорим о старшем следователе Вершинине. Он только прикидывается хорошим семьянином и добросовестным работником. На самом деле это морально разложившийся человек, который пьянствует и развратничает с некой Ольгой Ефремовой, одаривающей своей дешевой любовью многих сотрудников завода сельхозмашин, в том числе и директора Кулешова. Позавчера Вершинин провел с ней ночь и ушел, крадучись, под утро. Приходит к любовнице с коньяком, водкой, дорогими закусками. Не место таким в прокуратуре, гнать надо таких. Если не примете мер, будем писать выше».

По мере чтения в голове у Вячеслава нарастал странный тонкий звон, постепенно достигший неимоверной силы. Наконец, он лопнул, как туго натянутая струна. Заломило в висках, кожа на затылке онемела.

В кабинете стало тихо. Понимая состояние следователя, Аверкин и Бакулев сделали вид, что заняты своими делами.

Вершинин провел языком по сухим, шершавым губам и сглотнул ком.

– Значит, тут был допрос, – с трудом проговорил он. – Меня допрашивали.

Аверкин и Бакулев молча переглянулись.

– Какой допрос? – переспросил Аверкин. – О чем вы?

– Меня сейчас допрашивали, – тупо уставясь в бумагу, повторил Вершинин. – Вы верите этому письму.

– Не горячись, парень, не горячись. Выпей лучше водички, приди в себя, – озадаченный его реакцией, сказал Бакулев. – Допроса не было, но проверять надо, пойми наше положение. Сигнал-то серьезный.

– Я понимаю, – с трудом разлепил губы Вершинин. – Я все понимаю. Мне здесь не верят.

– Постой, погоди, – вмешался не на шутку обеспокоенный Аверкин. – Сразу уж «подозревают», «допрашивают». Просто Бакулеву поручено проверить сигнал. А пока скажи честно: зачем тебе понадобилось идти к ней?