Текст книги "Следствием установлено…"

Автор книги: Юрий Тихонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 14 страниц)

«ОЛИМПИЯ» ЧЕТВЕРТОЙ МОДЕЛИ

Пронзительный, захлебывающийся звонок прервал разговор. Остановив Стрельникова на полуслове, Вячеслав взял трубку прямого телефона.

– В приемной у меня Чепурнова, – без предисловий сообщил Аверкин. – Думаю, пришла жаловаться по поводу задержания сына.

– Я попросил бы вас, Николай Николаевич, пока воздержаться принимать ее. Через час доставят Потемкина, и тогда будет с ней предметный разговор. Нам она не поверит, что он совершил убийство, – пусть встретятся. Это может оказаться полезным для обоих. Кроме того, у меня появились и другие соображения.

– Хорошо, – Аверкин отключился.

– Удивляюсь я вам, капитан, – снова обратился Вершинин к Стрельникову. – Преступление раскрыто, преступник сознался, как говорится, под тяжестью улик, а вы еще тут, хотя победная реляция, готов спорить, давно ушла в управление.

– Ушла-то ушла, – озабоченно произнес Виктор, – не обращая внимания на иронический тон приятеля. – Да вот где тяжесть улик? Вдруг твой благородный Потемкин перестанет проявлять благородство и откажется от своих слов. Тогда как? Куда нам деваться?

– Тогда сделаем просто. Отпустим его на все четыре стороны и продолжим поиски.

– Брось ты, Славка, – отмахнулся Стрельников. – С тобой серьезно, а ты…

– Если серьезно, то его показания надо немедленно закреплять. В первую очередь будем искать нож. Он выбросил его в Черемисенский пруд. Вот его форма, Потемкин сам нарисовал, – Вершинин подал рисунок Виктору. – Масштаб один к одному. Такой нож легко опознать. Одновременно надо говорить с приятелями Потемкина. Когда они узнают, что он признался, и сами запираться не станут. Вон – Субботин на что молчун, а все-таки рассказал. И, знаешь, он спросил Потемкина: «А как же клятва?» Тот только рукой махнул: «Какая уж тут, мол, клятва». Думается, во мнении своих друзей наш Дин здорово проиграл. Крушение божества. Оказывается, все четверо дали клятву молчать об убийстве Шестакова, и вот на тебе! На кого равнялись, тот первым и подвел. Сейчас надо срочно отыскать Сэра и Мистера, и тогда благородная компания будет в сборе.

– За нами дело не станет. К вечеру найдем, – пообещал Виктор и стал собираться.

– Погоди, – остановил его Вершинин, – мне предстоит сейчас тяжелый разговор с матерью Потемкина. Побудь, пожалуйста, у Гриши, я позвоню тебе.

– Времени в обрез, – поморщился Стрельников и полоснул ребром ладони по горлу.

– Подожди, ну, прошу тебя, подожди, – вежливо выпроваживая приятеля, попросил Вячеслав, и тут же новый телефонный звонок заставил его вернуться к столу.

– К вам, дама, – предупредила Колышкина с сочувствием в голосе.

Вершинин испытывал жгучее до болезненности желание заглянуть в глаза Чепурновой, женщине, грубо вошедшей в его собственную жизнь, жизнь Кулешова, Зиминой и многих других.

Дверь распахнулась без стука. Женщина влетела, как разгневанная фурия.

– Вы что же творите, друзья? – дрожащим от бешенства голосом выпалила она, блуждая взглядом из стороны в сторону.

Вячеслав оторопел. Так нагло еще никто не вел себя его кабинете.

– Позвольте, позвольте. Что вы хотите сказать? – удивился он.

– Я мать Володи, Володи Потемкина! – выкрикнула она, сжимая в кулаки побелевшие пальцы рук. – По какому праву вы его здесь держите?

Узкое, продолговатое лицо Чепурновой придвинулось очень близко, почти вплотную. Он разглядел даже комочки пудры, застывшей в крупных порах носа и щек. Маленькие припухшие глазки были на грани сумасшествия. Вершинин пристально вглядывался в Чепурнову. Странно, но он не испытывал к ней ненависти, его разбирало любопытство. Неожиданно ему показалось, что кто-то, сидящий внутри его, пропел веселым голосом: «Маска! Маска, я вас знаю, маска, вы поганый человек». Очевидно, в нем отразилось это веселье, ибо в ее глазах мелькнуло удивление, и она отодвинулась.

– Володя Потемкин у нас. Он задержан на законных основаниях, – строго подчеркнул Вершинин.

– Законных? На каких таких законных? – свистящим шепотом спросила она. – Знаю я ваши законные основания. Знаю. И почему держите его здесь, знаю. Вы мне мстите.

Чепурнова сорвалась. И оба они в ту же минуту поняли это. Судьбу сына она увязала с другим, известным только ей и человеку, на которого написала анонимку. Только желание спасти сына, уберечь его от грозящей опасности заставило ее, помимо воли, выпалить эти слова.

– Ах, я вам мщу? Возможно, – резко сказал Вячеслав. – Тогда пишите официальное заявление, что вы возражаете против того, чтобы расследованием дела вашего сына занимался я. Вот бумага – пишите, немедленно пишите. Четко объясните причину вашего протеста, и я тут же передам ваше заявление прокурору. Ну, ну, ну, – торопил он, не давая ей времени для раздумья. – Быстро, быстро. Вот так: «Заявляю отвод следователю Вершинину и не доверяю ему вести дело сына, так как он будет мстить мне за то, что я…»

Она придвинула к себе бумагу и схватила ручку, но тут же отшвырнула ее в сторону.

– Зачем мне вашему прокурору писать? Я выше напишу, я расскажу, как тут с невиновными расправляются! – выкрикнула она на одной ноте, больше не касаясь вопроса о мести.

– Перестаньте угрожать, гражданка, – сказал ей Вершинин. – Ваш сын обвиняется в убийстве. Именно поэтому он задержан, и я попросил бы вас выбирать выражения.

– Убийство? Какое убийство? Мой Володя и убийство? Перестаньте выдумывать.

– Самое настоящее убийство, и ваш сын признался.

– Мой Володя, мой мальчик! Признался в убийстве? Боже мой, что вы с ним сделали. Вы пытали его. Где он? Приведите его сюда. Я хочу услышать сама.

Вершинин едва сдерживался от желания высказать ей в лицо все, что о ней думает, но взял себя в руки.

– Хорошо, вы увидите его, – сообщил он, – но предупреждаю, если вы будете себя вести так, как сейчас, отрицательно влиять на своего сына, я немедленно попрошу вас уйти.

Вскоре конвой доставил Владимира Потемкина. Парень вошел в кабинет с видом заправского арестанта: голова вниз, руки назад. Увидев мать, отпрянул к двери.

– Вовочка, Володя! – закричала Чепурнова. – Ведь ты же не виноват? Ты ничего плохого не сделал. Почему они держат тебя здесь? – она бросила свирепый взгляд в сторону Вершинина. – Я уведу тебя, пусть только попробуют задержать.

Она принялась рассматривать и ощупывать сына, надеясь найти на нем следы истязаний. Вершинин жестом отослал конвоиров в коридор.

– Пусти, мама, – отодвинул ее в сторону Владимир и прошел вперед, – хватит шуметь, брось. За дело сижу. Ты мне лучше курева принеси.

– Что он говорит? Что он говорит? – схватилась за голову та. – За какое дело? Ты не виноват.

– Хватит, мама! – грубо оборвал ее Потемкин. – Брось причитать. За убийство сижу, человека убил. Пырнул ножом в сердце и все, – жестко закончил он.

Женщина сникла. Вершинину стало жаль ее. Не всякой матери приходится услышать из уст сына такие слова. Однако внезапно ее настроение изменилось.

– Нет! – завопила она. – Ты не убивал. Тебя опоили. Сыворотку ввели!

– Ага. Сыворотку из-под простокваши, – с иронией сказал он, а потом вскочил и в ярости заорал: – Убил! Убил! Я преступник. Пусть. Отсижу. В тюрьме лучше, чем у вас с Федькой. Ненавижу. Как все надоело! Мне тошно смотреть на твоего слизняка Федьку. Вы мне надоели со своими подметными письмами, злобой своей. Я и дома-то ведь не ночевал из-за этого. Слушать вас противно. Вы и Ленку по своему подобию делаете злой, как гадюка. Пусть отсижу, пусть. К вам не вернусь, поеду к отцу на Сахалин. Давно надо было уехать, да надеялся – сойдешься с отцом. Нет, зря. Вы с Федькой – два сапога пара. Тебя все ребята на улице Шкурой называют.

– Он сошел с ума. Следователь, он сошел с ума, – невразумительно лепетала Чепурнова. – Срочно врача, срочно психиатра.

– Вам с Федькой врач-психиатр нужен, да Лизке вашей, а не мне. Вы на людей грязь льете из подворотни, отстукиваете на своей машинке. Тот подлец, этот негодяй, другой вор, а сами-то? На себя посмотрите.

– Я ухожу, ухожу. Он больной. Он за себя не отвечает. Я буду жаловаться, – бормотала она, пятясь к выходу.

Вячеслав оказался у двери раньше.

– Будь другом, – попросил он конвоира, – позови Стрельникова из седьмого кабинета.

Стрельников пришел быстро и окинул присутствующих внимательным взглядом.

– Что за фурия? – шепотом спросил он у Вершинина.

– Товарищ капитан, – подчеркнуто официальным тоном произнес тот, – вот мать обвиняемого Потемкина. Прошу вас допросить ее о том, как воспитывался сын, какие меры она принимала к его трудоустройству и что ей известно о совершенном преступлении… Любым путем задержи часа на полтора, – шепнул он в заключение.

Тот понимающе подмигнул и пригласил ее за собой.

В течение нескольких минут Вершинин выяснил у Потемкина, кто такие Федька и Лиза. Федька оказался отчимом Володи – Федором Корнеевичем Чепурновым, а Лиза – Елизаветой Корнеевной Квашиной, сестрой Чепурнова. Еще десять минут ему понадобилось, чтобы получить у прокурора области санкцию на обыск, а через час он уже возвращался в прокуратуру, прижимая к себе, как ребенка, старенькую, довоенного выпуска «Олимпию».

Из заключения технической экспертизы документов:

«…На основании проведенных исследований считаем: текст трех анонимных писем, содержащих критику в адрес руководства завода сельхозмашин выполнен на изъятой при обыске в квартире Чепурнова Ф. К. пишущей машинке марки «Олимпия» четвертой модели, выпущенной Эрфуртским заводом. Эксперты: Болдин, Канаев».

Из заключения криминалистической экспертизы почерка:

«…На основании проведенных исследований считаем: текст анонимного письма в адрес гр. Кулешовой И. В. выполнен левой рукой гр. Чепурнова Федора Корнеевича. Эксперты: Козанков, Бахметьев».

Из заключения дактилоскопической экспертизы:

«…Отпечаток пальца, обнаруженный на анонимном письме, адресованном гр. Кулешовой И. В., оставлен безымянным пальцем правой руки гр. Чепурнова Ф. К. Эксперты: Владимиров, Мазур».

Вершинин внимательно прочитал все три заключения, а затем взял два последних, соединил их одной общей скрепкой и спрятал в нижний ящик стола.

ВОЗВРАЩЕНИЕ К ПЕРЕЖИТОМУ

Лето промчалось быстро. Его сменил сухой, золотистый сентябрь. Отпуск подходил к концу. В квартире стоял острый запах сушеных белых грибов. Снизки с почерневшими загогулинами провисали над газовой плитой, изредка роняя на раскаленные конфорки тяжелые желтые капли. Вчерашние еще не успели подсохнуть, а в плетеной корзине, прикрытой березовыми ветками, лежали только что собранные темно-красные и коричневатые белые. В этом году Вершинин успел захватить вторую грибную волну – за колосовиками летом ему так и не удалось выбраться, и теперь наверстывал упущенное. Почти каждый день вместе с приятелем он выезжал на свои места и тешил душу любимым занятием. Прежде ему нравилось рыбачить, но потом, вкусив радость грибной охоты в сосновом бору, он стал заядлым грибником. Особенно любил собирать белые. Заметив около можжевелового куста или среди мелкой сосновой поросли боровик с карминно-красной шляпкой и важно раздувшимися боками, Вячеслав замирал. Он заставлял себя остаться на месте, хотя в мыслях было другое – скорее подбежать, срезать упругую, кипенно-белую ножку и прикрыть в корзине от сглазу зелеными ветками. Но так было бы слишком просто. Вершинин внимательно осматривался вокруг, не выпуская из поля зрения находку. Случалось, сразу замечал еще несколько штук, но чаще кружил вокруг первого гриба. И, только собрав все расположившееся рядом семейство, приближался к первому, самому крупному и самому красивому, но срезал его не сразу. Освободив шляпку от пожелтевших сосновых иголок и сухих листьев, сначала нежно поглаживал ее плотную, чуть липкую кожицу, потом осторожно разгребал песчаную почву и острым, как бритва, ножом резко отсекал ножку у самого основания.

Белые грибы Вячеслав называл булочками и бочарыжками. Булочки – грибы с крупными шляпками, напоминавшими поджаренную корочку батона, а бочарыжки словно дубовые бочата с крутыми пружинистыми боками. Сегодня было много и тех и других. Он выложил их на стол один к одному и долго любовался красотой каждого, прежде чем приступить к безжалостному кромсанью. Его занятие прервала Светлана.

– Славик! – крикнула она из комнаты, – тебя к телефону.

– Приложи к уху, – сказал он ей, показав грязные руки.

Светлана приложила ему трубку к уху, и он прижал ее плечом.

– С вами говорит инструктор обкома партии Гаврилин, – услышал он басовитый мужской голос. – Извините за беспокойство во время отпуска, но у меня важное дело.

– Слушаю вас.

– Послезавтра на заводе сельхозмашин состоится расширенное заседание парткома. На нем будет присутствовать секретарь обкома Рюмин. Мы хотим попросить вас подробней ознакомить членов парткома с результатами расследования дела Чепурновой.

– Я… – растерялся Вершинин. – Видите ли, мне надо посовето…

– С Николаем Николаевичем Аверкиным вопрос о вашем участии согласован, – прервал его инструктор. – Слово теперь за вами.

– Пожалуйста, я согласен.

– Хорошо. Тогда послезавтра в шестнадцать ноль-ноль.

В зале находились человек тридцать. В первую минуту Вершинину показалось, что знакомых среди них нет, но затем он заметил Охочего. Тот легонько кивнул ему головой и показал на пустой стул рядом. Усаживаясь, Вячеслав поймал на себе ускользающий взгляд Лубенчикова, сидевшего почему-то не в центре стола президиума, а с краю. Люди тихо переговаривались между собой. Кое-кто с любопытством посмотрел на постороннего человека. Чувствовалось, что собравшиеся кого-то ждали.

– Как отдохнули? – полушепотом спросил Охочий.

– Пока еще отдыхаю, впечатлениями делиться рано.

– А у нас вот такие события. Сегодня будем обсуждать новый состав парткома – отчетно-перевыборное собрание на носу.

– А кого ждут?

– Мартьянова и кого-то из обкомовских. Они вот-вот приедут.

Дверь открылась вскоре после его слов. Первым показался невысокий коренастый человек, которого поспешивший навстречу Лубенчиков повел в президиум. Вошедший на ходу приветливо поклонился присутствующим. Следом за ним появились Мартьянов и Раух.

– Секретарь обкома Рюмин, – шепнул Вершинину Охочий. – Вот так уровень. Он курирует промышленность области.

– А где сейчас Кулешов? Какова его судьба?

– Игорь Арсентьевич выписался из больницы недели три назад. Теперь долечивается в санатории в Кисловодске.

– Ну, и как же дальше?

– А я откуда знаю? – неопределенно пожал плечами Охочий. – Начальству виднее.

Между тем вошедшие расселись по своим местам. В зале установилась тишина. Только Мартьянов и Рюмин тихо переговаривались между собой. Встал Лубенчиков.

– Товарищи! – сказал он. – Разрешите считать расширенное заседание парткома открытым. Слово предоставляется члену парткома Охочему Константину Сергеевичу.

Вершинин удивленно посмотрел в президиум.

«Почему выступает Охочий; а не секретарь парткома?» – подумал он.

Тот же вопрос отразился и на лицах большинства собравшихся. Лубенчиков сел и невидящим взглядом уставился на противоположную стенку.

– За прошедший год в жизни нашей парторганизации произошло много событий, – начал Охочий, заметно волнуясь.

Листы плотной бумаги в его руках казались папиросными, Вершинин слушал, как, оперируя цифрами и и техническими терминами, Константин Сергеевич освещал производственную деятельность завода. Рюмин опять повернулся к Мартьянову и о чем-то спросил. Тот пошарил глазами по залу и, заметив Вячеслава, кивком головы поздоровался с ним. Затем он тихо сказал что-то Рюмину, и секретарь обкома тоже посмотрел в его сторону. Вершинин понял, что стал объектом внимания начальства, однако демонстративно отвернулся. Он не любил, когда его разглядывали.

– Таким образом, невыполнение плана стало у нас хроническим явлением, – продолжал Охочий. – Одна из главных причин нашего отставания – сложившаяся в последнее время на заводе нездоровая обстановка, которая серьезно мешает делу. Ей способствовала занятая парткомом позиция невмешательства в самые животрепещущие вопросы. Я имею в виду дело с анонимными письмами в адрес руководства завода. Все мы прекрасно понимали вред, причиняемый заводу этими анонимками, знали об их клеветническом характере, но что же сделали мы для своевременного прекращения травли директора? Ровным счетом ничего. Секретарь парткома товарищ Лубенчиков под любыми предлогами уходил от серьезного разговора по этому вопросу. Он ссылался на что угодно: на занятость, на некомпетентность, на вышестоящее начальство. Больше всего он боялся оказаться в качестве героя газетного фельетона, каким в свое время вывели Игоря Арсентьевича Кулешова. Секретарь парткома должен был активно вмешаться с самого начала. Он ведь, оказывается, догадывался, кто пишет анонимки. В заводоуправлении имя анонимщика называли в открытую. Тысячу раз был прав тогда Игорь Арсентьевич, заострив внимание всех на бухгалтерии. Произошла ошибка – подумали на главного бухгалтера, а ведь Кулешов намекал на его заместителя Чепурнову. Как теперь мы убедились, он был прав. Все предпочли отмолчаться по принципу: моя хата с краю. Но такой принцип антипартиен. Партком бросил директора на произвол судьбы и когда начались бесконечные проверки завода вышестоящими организациями, и когда происходил разбор в райкоме партии. А один в поле не воин. Проверки фактически сводились к тенденциозной оценке фактов, направляемой Раковым и Колчиным. Им хотелось убрать Кулешова. Как известно теперь, руководствовались они сугубо личными, я бы даже сказал, шкурными побуждениями. Члены парткома, в частности Слепых, да и я, много раз пытались убедить Лубенчикова изменить позицию невмешательства, но безрезультатно. В этом, безусловно, и наша огромная вина. К чему же мы теперь пришли? Казалось бы, из мелкого факта – какой-то анонимки – возникли серьезнейшие последствия. И не только производственного характера. Позавчера я наблюдал в одном из наших цехов такую картину: заместитель начальника цеха распекал за прогул одного из рабочих. Тот отвечал резко, словно бы и вины за собой не чувствовал. Когда рабочий вышел, учетчица сказала заместителю начальника цеха: «Брось ты с ним связываться, ведь запишет потом – не прокашляешься». На заводе стало обычной шуточка: «А я на тебя анонимочку напишу». Более чем двухгодичная несправедливая возня вокруг директора сделала свое черное дело. Печальные результаты налицо. Сейчас, наконец, справедливость восторжествовала: невиновные оправданы, кое-кто из виновных получил наказание. Однако точку ставить рано. Эта история может повториться, если мы сами не наведем порядок в своем коллективе…

Вершинин оглядел сидящих. Он заметил тугие желваки на скулах Рюмина, угрюмое выражение лица Мартьянова, виноватые глаза Лубенчикова, хмурый, сосредоточенный вид большинства присутствующих. Не было ни одного оставшегося равнодушным.

Охочий закончил выступление. Воцарилась тишина. Лубенчиков, казалось, забыл свои обязанности председательствующего.

– Ведите партком, – вполголоса напомнил ему Рюмин.

– Да, да, – вскочил тот. – Вопросы к товарищу Охочему будут?

– У меня есть, – поднялся неторопливый пожилой мужчина. – Мне хотелось бы узнать, имеет ли Колчин прямое отношение к анонимным письмам?

– На этот вопрос, думаю, лучше всего ответит старший следователь областной прокуратуры Вячеслав Владимирович Вершинин, присутствующий на заседании парткома, – сказал Охочий.

Вячеслав встал и почувствовал на себе взгляд десятков пар сосредоточенных глаз.

– Если говорить строго с юридической точки зрения, – начал он, – прямая причастность Колчина к анонимкам не доказана. Следствием установлено, что он распорядился передать Чепурновой списанную машинку, на которой та впоследствии и печатала анонимные письма. Колчин признал это, но объяснил свои действия простым легкомыслием. Доказать иное оказалось невозможным, да и прямого сговора между ним и Чепурновой могло и не быть. Однако Колчин недолюбливал Кулешова, рассчитывал занять место директора. Он знал также о ненависти Чепурновой к Кулешову, представлял, что она за человек, и надеялся в будущем ее использовать. Так и случилось. Они поняли друг друга с полуслова.

– Еще вопрос, – сказал тот же мужчина. – Когда судили Чепурнову, кое-кто из наших работников присутствовал на суде и рассказал нам, что она все опровергала, а хотелось бы знать причины, побудившие ее совершить преступление.

– Причины кроются в ее характере: злобном, мстительном, завистливом. Думаю, она считала себя обойденной по службе, завидовала тем, которых Кулешов поддерживал и выдвигал. Кстати, и раньше на другом предприятии она занималась аналогичными делами. К сожалению, и там не дали правильной оценки ее действиям. Склонность к сутяжничеству и клевете окончательно оформились в характере Чепурновой после второго брака. Новый муж Федор Корнеевич Чепурнов оказался сутягой с еще большим стажем, чем она. Анонимки они сочиняли вместе и оказались, как говорят, «два сапога пара». Во время следствия я установил, что «правдолюб» Чепурнов свыше десятка лет незаконно получал пенсию по подложным документам, выдавал себя за инвалида Отечественной войны.

– Можно мне вопрос? – спросил парень лет двадцати пяти с комсомольским значком на лацкане пиджака.

– Вопрос к кому? – покосился на него Лубенчиков.

– К товарищу Вершинину.

– Я, пожалуй, сяду, – улыбнулся Охочий и пошел на свое место.

– Ходят слухи, будто бы сын Чепурновой осужден за убийство. Правда ли это?

– Да, он осужден за убийство.

– Имеется ли связь между образом мыслей и поведением матери и преступлением сына?

– Связь безусловно есть, но не такого характера, о котором думаете вы. Володя Потемкин, сын Чепурновой от первого брака, знал, что мать и отчим занимаются грязными делишками, и презирал их за это. Мальчик стал избегать дом, в нем рос протест, однако само понятие чести в его сознании болезненно трансформировалось. Он совершил преступление – убил человека. Этот человек был и сам преступник, незадолго до этого он ограбил Потемкина, но и в таком случае убийство оправдать нельзя.

Когда все вопросы были исчерпаны, взял слово пожилой мужчина, задавший вопрос о Колчине.

– Кто это? – поинтересовался Вячеслав у Охочего.

– Наш старейшина – Прохор Лукич Слепых, член парткома. Его сам Мартьянов побаивается.

Слепых неторопливо вышел на трибуну, вытер синим клетчатым платком худую, изрезанную множеством мелких морщин шею, глухо откашлялся в кулак и медленно обвел взглядом присутствующих.

– Жаль мне сейчас одного, – словно в раздумье сказал он. – Не могу взглянуть в глаза Колчину и задать ему несколько вопросов…

– Где, кстати, Колчин? – шепотом спросил Вершинин.

– Вы разве не знаете? – удивился Охочий. – Колчин спешно нас оставил. Он сейчас заместитель начальника мастерской по изготовлению вывесок и прочего.

– Ушел сам?

– Можно сказать, сам. Вероятно, почувствовал вокруг себя вакуум и решил не дожидаться худшего. Мы не стали ему чинить препятствий, сняли с партучета и молча распрощались.

– А Раков?

– Раков на пенсии. Пока на общих основаниях, но хлопочет насчет персональной. Думаю, однако, после всей этой истории, в которой он выглядит довольно неприглядно, планам его могут помешать. Перед отставкой с ним разговаривали в министерстве круто, ведь обком сообщил туда о результатах следствия.

– Я тридцать лет в партии, – продолжал, между тем, Слепых, – и всегда высказывался прямо и честно, без дипломатии. Вот поэтому я и хочу сказать сегодня товарищу Лубенчикову, что он не имеет морального права оставаться секретарем парткома завода. Он не умеет работать с людьми, правильно строить взаимоотношения в коллективе, у него слишком развит инстинкт самосохранения.

Выступали многие: одни волнуясь, другие спокойно и сосредоточенно. Все единодушно поддержали Охочего.

Последним взял слово Рюмин. И хотя он, безусловно, привык выступать в любых аудиториях, на этот раз, находясь под впечатлением услышанного, заметно волновался.

– Услышанное мной сегодня, – начал он, решительно отодвинув в сторону сделанные наспех записи, – заставляет серьезно задуматься. Чего греха таить, я и сам прежде недооценивал вреда такого явления, как анонимки. Думал так: поступил анонимный сигнал о злоупотреблениях руководителя – чего здесь плохого. Не подтвердилось – списали в архив, подтвердилось – приняли меры. Вроде бы в порядке вещей. Однако, как показала история, происшедшая на вашем заводе, не все так просто, как кажется. За вполне естественным желанием вышестоящего руководителя проверить поступивший сигнал мы порой забываем о человеке, которого проверяем. Мы забываем, что у него есть сердце, мозг, нервы, что любое несправедливое обвинение безвозвратно подрывает его здоровье, авторитет. Оклеветали Кулешова, и, пожалуйста, результат: мы едва не потеряли добросовестного, знающего специалиста. Низкие люди, использовавшие создавшуюся на заводе ситуацию в личных карьеристских целях, сами изжили себя. Они бы не посмели быть сейчас на этом парткоме, взглянуть в глаза собравшимся здесь. Их имена надо выбросить из головы, но не забывать полученного урока. А теперь, товарищи, подумаем, как поправить положение, в какой форме донести случившееся до отчетно-перевыборного собрания. На повестке дня сейчас особо остро станет вопрос, выполнения заводом плана, ибо мы не можем позволить в дальнейшем…

«Все говорит правильно, – думал Вершинин, – и главное, что на первое место ставит судьбу человека. Хотелось, чтобы так думали все…»

– Для избрания в новый состав парткома мы хотим рекомендовать отчетно-перевыборному собранию следующие кандидатуры, – прервал его мысли женский голос, и он прислушался к словам худенькой женщины.

Сначала перечислялись имена, не знакомые Вершинину. Потом он услышал фамилию Кулешова. Говорившая интуитивно сделала большую паузу. Члены парткома одобрительно зашумели, а парень с комсомольским значком даже привстал и хотел что-то сказать в поддержку кандидатуры директора, но его усадили назад. По всей вероятности, он был известен своей экспансивностью. У Вячеслава отлегло от сердца. История с Ефремовой не выходила у него из головы.

– Лубенчиков, – услышал он новую фамилию и с интересом стал наблюдать за реакцией собравшихся.

В зале установилась тишина. Молчали в президиуме. Охочий рассматривал замысловатую люстру на потолке, и только Слепых нервно постукивал костяшками пальцев по столу.

Вершинин старался не смотреть на Лубенчикова, понимая, как трудно ему сейчас.

– Я.. – сказал секретарь парткома осипшим голосом, с трудом приподнявшись со стула. – Я прошу не выдвигать мою кандидатуру в новый состав парткома… Болезнь… и прочее…

Он сел.

Женщина, выдвинувшая его кандидатуру, растерянно посмотрела на президиум.

В тишине гулко прозвучали сказанные вполголоса слова парня с комсомольским значком: «Вот ведь опять не хватило мужества назвать вещи своими именами».

Лубенчиков вздрогнул и вобрал голову в плечи. Рюмин одобряюще прошелся взглядом по сидящим, словно хотел сказать: «Что же молчите? Решайте».

– Я думаю, надо удовлетворить просьбу товарища Лубенчикова, – вдруг решительно сказал Охочий.

– Я свое мнение уже высказал, – поддержал его Слепых. – Давайте голосовать.

Все члены парткома проголосовали единогласно. Напряжение сразу спало, люди задвигались, зашевелились. И все-таки каждый из них избегал смотреть на Лубенчикова.

С парткома выходили вместе с Охочим.

– Мавр сделал свое дело, мавр может уходить, – пошутил Вячеслав.

– Дело вы действительно сделали огромное, – без улыбки сказал Охочий. – Сложно было разрубить такой узел, но вы его разрубили. Однако этого мало. О случившемся на нашем заводе знают только у нас, а надо, чтобы знали все.

– Вы правы, – согласился Вячеслав, – и я сделаю это. Я напишу статью в областную газету, где расскажу, кто такие Чепурнова и компания, и так ли они безобидны.

– Напишите. Пожалуйста, напишите. Вы даже себе не представляете, как нужна такая статья.

– Собственно, почему статья? – разгорячился Вячеслав. – Я напишу фельетон. Он будет называться… «Искренне болеющий».

Их догнал Лубенчиков. Шел он странно, бочком.

– Всего хорошего, товарищ Вершинин, – поклонился он и протянул руку.

Вячеслав суетливо подал ему свою и ощутил вялое рукопожатие.

Домой Вячеслав вернулся в приподнятом настроении. Он даже пожалел, что еще находится в отпуске и не может сейчас же рассказать все скептику Грише Салганнику.

– Ты весь светишься, – заметила Светлана при его появлении.

– Есть основания, – горделиво ответил он и рассказал ей, как проходило заседание парткома.

– Я получил моральное удовлетворение, когда припер к стенке Чепурнову, но сейчас мне приятней вдвойне, ибо увидел, как все это преломилось в сознании многих людей, причем заметь – от рядовых до крупных руководителей, – сказал Вячеслав.

– Я все понимаю и рада за тебя, – улыбнулась Светлана, – скоро обиженные будут ходить к тебе домой, как к частному детективу. Сегодня уже дважды звонила одна женщина.

– Кто такая?

– Она не назвалась и пообещала позвонить еще раз почему-то из аэропорта.

– Странно, – пробормотал Вершинин, – опять незнакомка. Впрочем, не будем ломать голову, дай-ка мне лучше поесть.

Телефонный звонок прервал ужин.

– Опять она, – шепотом сказала Светлана и передала ему трубку.

– Вячеслав Владимирович, – услышал он голос, который сразу узнал.

– Инесса Владимировна, – заторопился сообщить ей важную новость Вершинин, – я только что с завода. Кандидатуру вашего мужа вновь рекомендовали в состав парткома. Алло, алло, вы слышите меня?

– Я слышу, – после короткой паузы отозвалась Кулешова. – Вячеслав Владимирович… Игорь Арсентьевич умер сегодня утром.

– Что! Что?! Как вы сказали?!

– Два часа назад я получила телеграмму.

В трубке уже давно раздавались короткие прерывистые гудки, а Вершинин все сидел и бессмысленно смотрел в угол.

– Что произошло?! – воскликнула Светлана, заметив его состояние.

– Пиррова победа, – едва внятно произнес он и с трудом, как чугунную, положил трубку на рычаг.