Текст книги "Следствием установлено…"

Автор книги: Юрий Тихонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 14 страниц)

ТРУДНЫЙ РАЗГОВОР

Инесса Владимировна Кулешова выглядела несравненно лучше. Болезненная желтизна, прежде резко бросавшаяся в глаза, сейчас почти исчезла. Она как бы смягчилась, отступила внутрь, больше напоминая остатки южного загара. Изменилась Кулешова не только внешне. Не осталось следа прежней растерянности. Она выглядела как человек, решившийся на отчаянный шаг и спешащий сделать его поскорей.

Для Вершинина ее визит был неожиданностью. В его планы не входила встреча с ней. Он понимал, что любой разговор рано или поздно коснется сплетен о связи Кулешова с Ефремовой, и хотел оградить Инессу Владимировну от этого. Но она пришла сама. Судя по ее настроению, разговор предстоял серьезный и, как он смутно догадывался, скорее всего на тему, от которой ему хотелось бы уклониться.

– Вы по поручению Игоря Арсентьевича? Он что-нибудь просил передать? – вежливо поинтересовался Вершинин. – Как его здоровье?

Первый вопрос Кулешова пропустила мимо ушей.

– Игорь Арсентьевич чувствует себя лучше, – дрожащим от волнения голосом ответила она на второй. – Вчера ему разрешили полежать на боку. Однако поддаваться иллюзиям преждевременно: обширный инфаркт.

– Главное, первый месяц, а потом он пойдет на поправку, – неуклюже попытался успокоить ее Вершинин, – сейчас ведь у него состояние удовлетворительное.

– Это заболевание полностью излечить невозможно: поражено сердце, – твердо сказала Кулешова, не реагируя на попытку следователя успокоить ее. – Кто скажет, когда может произойти самое страшное – через минуту, через день, через месяц. Но я к вам по другому поводу. Я пришла по собственной инициативе, втайне от мужа. Я хочу поговорить откровенно. Мне известно ваше намерение восстановить доброе имя Игоря…

– Если говорить точнее, – прервал ее Вершинин, – я должен восстановить объективную истину.

– Для меня это одно и то же, – упрямо возразила она, – ибо я уверена – объективная истина и заключается в восстановлении его доброго имени, которое он не запятнал. Игорь Арсентьевич – человек кристально честный, прекрасный семьянин, и я рада, что именно он стал моим мужем, – с вызовом заключила Кулешова, словно ей возражали.

Озадаченный таким поворотом разговора, Вершинин внимательно посмотрел на собеседницу. Она покраснела.

– Извините меня. Я волнуюсь. Сейчас многие ставят, под сомнение эти качества Игоря, вот почему мне невыносимо обидно, вот почему я волнуюсь.

Вячеслав переждал, пока она успокоится, стараясь не замечать дрожащих рук и покрасневших глаз.

– Извините, Инесса Владимировна, – сказал он, когда Кулешова успокоилась. – Меня удивляет ваша уверенность. Разве вы в курсе производственных дел Игоря Арсентьевича?

– Производственных? – удивилась она. – Конечно, нет. Вернее, постольку-поскольку.

– Тогда, почему вы так уверены?

Кулешова помолчала.

– Я пришла говорить с вами не о недостатках в работе мужа, о которых тоже много пишут, – тут вы разберетесь лучше меня, я хочу говорить о другом, – она опустила глаза. – Распространились слухи о связи Игоря с какой-то женщиной.

Кулешова решительно открыла лакированную сумочку и достала из нее конверт.

– Вот, – положила она его на стол, – я получила это письмо еще до болезни Игоря. Он о нем не знает и не должен знать.

По привычке Вершинин осторожно взял конверт за уголок и положил перед собой. Нарочито корявым почерком на нем был выведен адрес Кулешовых. Вместо обратного стояла загогулина. Достав письмо, он аккуратно расправил его линейкой на столе. Почерк оказался тем же, что и на конверте:

«Где твои глаза, неприступная директорша? Думаешь, Игорек носит тебя на руках? Ошибаешься. На руках он носит Ольгу Ефремову, заводскую красотку. Она намного моложе тебя, живет без мужа и всегда готова приветить твоего любвеобильного супруга. Он тоже в долгу не остается. Сделал ей отдельную квартиру, обставил, одарил дорогими подарками и теперь тешится с ней. Это знают все. Над твоей глупостью смеются от души, и первая – Ольга. Пари в небесах с рогами на лбу».

Вершинин пробежал текст за секунду, но не поднимал головы, делая вид, что читает. Он боялся взглянуть на женщину. Письмо вызвало у него чувство глубокого омерзения.

– Не принимайте близко к сердцу, Инесса Владимировна, – осторожно начал Вячеслав, когда собрался с духом. – Подлецы, к сожалению, еще не перевелись. Знали бы вы, сколько подобной писанины поступает в прокуратуру.

Она едва заметно наморщила лоб.

– Я к вам не за сочувствием. Во мне уже все давно перегорело. А принесла письмо, так как уверена, что все это звенья одной цепи, которую затягивают вокруг Игоря Арсентьевича. Тот гражданин или гражданка, – указала она на письмо, – преследовал, как мне кажется, одну цель – заставить меня сорваться. Он рассчитывал, что я устрою скандал мужу, побегу выяснять отношения с Ефремовой. Тогда история приобретет пикантную огласку и, естественно, навредит мужу. Но этот человек просчитался. Я так не поступила бы, будучи даже на сто процентов уверена в связи Игоря с другой женщиной. Скажу вам откровенно, – продолжала она. – Истории о связях Игоря с женщинами вы обязательно коснетесь и выслушаете разные мнения. Одни будут отрицать, другие наоборот – рассказывать со смаком. Допустим, все это так – у него есть другая женщина. И все равно я не стала бы делать трагедии, если бы чувствовала, что он продолжает любить меня. В противном случае подала бы на развод и развелась без всякого шума и мелодрам. Но я знаю: мой муж любит меня по-прежнему, и я отвечаю ему взаимностью.

– Значит вы?.. – удивился Вершинин и, не закончив фразы, уставился на собеседницу, поразившую его своим характером.

– Значит, я не исключаю такой возможности теоретически, – отрезала она. – Понимаете, я больна, очень больна, – голос ее сорвался, – заболевание длится уже более двух лет, и я… я понимаю, жизнь есть жизнь. Стоит ли перед ней задаваться? Она учит всему: плохому, хорошему и, к сожалению, плохому не так уж редко. Но надо уметь прощать. С вами я была откровенна, чтобы вы не придавали особого значения злословам и не делали поспешных выводов об Игоре.

Кулешова встала. Медленным движением поправила прическу и подала Вершинину руку. Вдруг его осенила одна мысль.

– Простите, – сказал он, выпуская ее руку, – письмо было только в ваших руках?

– Да. Я прочитала его и прятала до сегодняшнего дня.

– Хорошо, – удовлетворенно вздохнул Вершинин. – Учтите, мне могут понадобиться отпечатки ваших пальцев.

– Понимаю. Когда потребуется, я готова.

Дверь за Кулешовой закрылась, а Вячеслав еще долго расхаживал в волнении по кабинету, удивляясь твердости характера и внутренней убежденности болезненной и хрупкой на вид женщины. Затем внимательно осмотрел письмо с помощью лупы. В двух местах заметил желтоватые пятна. Он достал из следственного портфеля флакон со специальным препаратом и рассыпал его по поверхности бумаги. В нескольких местах порошок сразу осел замысловатыми линиями. Вершинин перенес их на дактилоскопическую пленку и написал на пакете:

«Отпечатки пальцев, обнаруженные на анонимном письме, предъявленном гр. Кулешовой И. В.».

ПРОБЛЕСКИ НАДЕЖДЫ

– Вот она, красавица, полюбуйтесь, – сказал с презрением Саша Пантелеев, пропуская впереди себя девицу лет семнадцати в синих джинсах, живописно затертых в самых неожиданных местах. – Словно магнитом ее на вокзал тянет. Чего хорошего там отираться?

– Тепло там, – хрипловато ответила девица и без приглашения уселась.

– Ну, если тебя тепло привлекает, сиди дома. Там тепло, светло и мухи не кусают.

– Сам сиди дома, раз нравится, – с вызовом ответила она, не обращая внимания на Вершинина, который с интересом наблюдал за стычкой экспансивной девицы и возмущенного инспектора.

Выполняя поручение прокуратуры, инспектор Пантелеев занимался выявлением вокзальных завсегдатаев. Они могли оказаться невольными участниками или свидетелями убийства Шестакова. Пока его работа заметного успеха не принесла, однако Вершинин настаивал на ее продолжении, так как знал: рано или поздно можно выйти на нужного человека. Сейчас он приехал в отдел поговорить с одной из постоянных посетительниц.

Девица, доставленная сегодня, представляла интерес. По словам Саши, она была постоянным участником всех заварушек, являлась предметом повышенного внимания юных рыцарей, обитающих на вокзале, несмотря на малопривлекательную кличку Нинка Глиста. Кличка, судя по всему, прилепилась к ней за чрезмерную худобу ее полудетского тела, на котором даже джинсы топорщились в разные стороны.

Нинка, наконец, соблаговолила заметить Вершинина.

– Дай, папаша, закурить, – вызывающе бросила она и потянулась перламутровыми ногтями с черной каймой под ними к пачке сигарет, лежащих на столе.

– Малолетним курить запрещается. Вредно, – назидательно оказал «папаша» и спрятал сигареты в карман. – Рост прекратится, худой останешься.

Нинка обиженно поджала губы и со злостью посмотрела на Вершинина.

– Мне толстеть ни к чему. А ты просто жадничаешь, сигарету пожалел человеку.

– Давай-ка, Нина, условимся: не ты, а вы, и не папаша, а Вячеслав Владимирович. В папаши я тебе не гожусь – разница в возрасте у нас всего тринадцать лет.

Девушка на минуту задумалась, пошевелила толстыми, обветренными губами, словно высчитывая что-то, а затем веско сказала:

– Я подумала вам больше, лет тридцать пять. Седой вы больно.

– Такова природа, Нина. Куда от нее денешься. Один седеет в тридцать, другой в шестьдесят черный, как смоль. Я вон и у тебя вижу седые волосы, а тебе всего семнадцать.

– Разве это седина? – закокетничала та. – Просто я перекисью побрызгалась малость.

– Ну и напрасно. У тебя волосы и так красивые. Если их почаще мыть и расчесывать, ты станешь самой модной девчонкой.

Под Пантелеевым скрипнул стул. Всем своим видом он, казалось, хотел сказать: «Кому нужны эти славословия насчет моды или прически. С такой строгость нужна».

Но Вершинин не торопился. По опыту он знал, что порой, за показным цинизмом и вызывающим поведением подростка кроется затаившаяся в глубине души обида на несправедливость. Такие подростки в своей жизни уже видели много плохого и в семье, и на улице. Душа их ожесточилась, но осталось и что-то хорошее. Уловить это хорошее, раскрыть его Вершинину, как правило, удавалось. Он всегда находил общий язык с мальчиками, а вот с девочкой разговаривать оказалось значительно трудней.

Нина росла в трудных условиях. Отец умер, когда ей не исполнилось и года. Мать постоянно собирала у себя разношерстные компании. После обильных возлияний все валялись вповалку в той же крошечной комнатушке, где находилась девочка. С раннего возраста она видела только плохое, и это не могло не сказаться на ее наклонностях, привычках. Когда стало уже поздно, спохватились окружающие. Кто только ни занимался потом ее перевоспитанием – все бесполезно. Ведь дома-то оставалось все по-прежнему. Отсюда и тяга к выпивке, к ребятам такого же пошиба, как и знакомые матери.

– Ты очень симпатичная девочка, – сказал Вершинин, – только…

– Что только? – насторожилась она. – Поведение, скажете, плохое?

– Дело не только в поведении, хотя, как ты и сама понимаешь, его трудно назвать безупречным. У тебя хорошие внешние данные, но имей в виду, при таком образе жизни от них скоро не останется и следа. С годами все стареют, а у тебя старение начнется преждевременно.

– Почему только у меня?

– Тебе сейчас семнадцать, Нина, а посмотри на себя повнимательнее: под глазами морщинки и намечаются мешки, лицо нездорового цвета, голос огрубел, зубы пожелтели от курения. Сейчас это заметишь только приглядевшись, а пройдет два-три года и ты будешь выглядеть значительно старше своих лет.

Нинка тут же достала из засаленной косметички мутное зеркальце и принялась внимательно изучать лицо. Она поочередно натягивала языком то одну, то другую щеку, выпячивала вперед губы, рассматривала мелкие зубки, а затем вздохнула и спрятала зеркальце. Осмотром девочка явно осталась недовольна.

– Вот видишь, – продолжал наступать Вершинин. – Ты сама убедилась в правоте моих слов. Думаешь, ребятам, с которыми проводишь сейчас время в подъездах и на вокзалах, нужна будешь через два-три года? Они пройдут мимо и не заметят.

– Витька сказал – будет меня вечно любить, – мрачно произнесла она.

«Ах, дурочка, ты дурочка, – подумал Вершинин. – Одно у тебя пока на уме».

– Витька тебя обманет, – сказал он твердо. – Та, в которую ты превратишься при такой жизни, ему не будет нужна. И дело не только во внешности. Школу ты бросила, так и останешься безграмотной…

Однако второе девочку беспокоило меньше, она почти не обратила внимания на последние слова следователя. Больше всего ее волновала мрачная перспектива увядания.

– И чего же мне теперь делать? – спросила она, заискивающе глядя в глаза Вершинину.

– С ребятами поменьше в подъездах отираться, а то еще принесешь мамаше в подоле подарок, – не утерпел и вмешался инспектор.

– Да замолчи ты, Пантелеев, – взвилась та. – Поживи с моей мамашей в одной комнате, тогда узнаешь, где лучше.

Вершинин взглядом остановил его. Пантелеев вскочил и вышел, хлопнув дверью.

– Ишь, – Нинка бросила неприязненный взгляд вслед Пантелееву, – долдонят одно и то же и долдонят, словно я маленькая. Захочу и в подоле принесу.

– Напускаешь на себя много, Нина, а ведь разве ты такая плохая, какой хочешь казаться? – Вячеслав вышел из-за стола, переставил стул, сел рядом с девушкой. – Мы знаем: жизнь у тебя не сладкая, хотим тебе помочь, но ведь ты-то сопротивляешься, – он погладил ее по всклокоченной голове. – Пантелеев, думаешь, почему злится? Поэтому же.

Плечи девочки поникли, стали еще острее, из тщедушной груди вырвался всхлип:

– Вы… вы… думаете, мне уж очень нравится… по вокзалам? А побудьте хоть денек у меня дома – узнаете, где лучше.

«С ней надо решать, – раздумывал Вершинин, тихонько поглаживая ее по голове, – и решать быстрее. Опекуна, что ли, назначить, а мамашу лишить родительских прав? Посоветуюсь у себя, но так девчонку оставлять нельзя. Пропадет».

– Ну ладно, Ниночка, успокойся. Я постараюсь помочь тебе в самое кратчайшее время, только сама для себя твердо реши, что дальше так нельзя. Всю жизнь на вокзале не проведешь. Пойми же, наконец.

Она подняла голову и доверчиво, по-детски, улыбнулась ему.

– У меня к тебе есть еще одно дело, – сказал Вячеслав, когда она успокоилась. – Ты Шестакова знаешь?

– Шестакова? Кто это такой?

– Ханыга. Так его ребята называют.

Нина скривилась с отвращением:

– Который перышко в бок получил? Васька? Руки всегда тянул, куда не положено.

– Вот, вот. Тот самый. Вспомни, пожалуйста, когда ты видела его последний раз?

– Когда? – она наморщила лоб. – Да, наверно, перед тем, как его уделали.

– Приблизительно за сколько времени до убийства?

Девушка насторожилась. Слово «убийство» резануло ее слух. Она испытующе посмотрела на Вершинина, и он понял, что допустил ошибку. В ее представлении «перышко в бок», «уделали» выглядело несерьезным, а слово «убийство» разом снимало шутки.

– Мы выясняем подробности ссоры между ребятами, – сказал безразличным тоном Вячеслав. – Они ведь любят подраться.

– Тот день мне назвать трудно, запомнила только, что ребята говорили о какой-то драке с Ханыгой. Вроде порезали его там.

– Может, расскажешь поподробней?

– Пришла я тогда на вокзал часов в девять вечера, – вяло начала она. – Поднялась на второй этаж в зал ожидания. Встретила там Тольку Куцова. Посидели с ним на скамейке, поговорили, затем спустились вниз, у касс походили. Вижу, Васька Ханыга идет. Пьяный, как обычно. Он меня увидел и сразу за руки хватать стал. «Пойдем, – говорит, – за пути, потолкуем». Но я не пошла, я Витьку своего не обману, да и противный больно Ханыга-то. Вырвала я руку и говорю: «Отцепись, иди своей дорогой». Он сразу с угрозой: «Я тебе, дрянь, фонари выдавлю». Я в сторону, люди стали на нас оглядываться, милиционер вдалеке показался. Ханыга тогда сразу удрал.

– И все? – упавшим голосом спросил Вершинин. – А после, после ты его встречала?

Она отрицательно качнула головой:

– Больше не видела.

– Ребята потом тоже по вокзалу рыскали, спрашивали, может и нашли.

– Какие ребята? – оживился Вячеслав.

– Там один, – неопределенно отозвалась она и насупилась.

– Нина, ты должна мне помочь. Мне надо знать, из-за чего произошла драка между ребятами, вот я и терзаю тебя расспросами. Ведь не из простого любопытства. Может, парень этот как раз и знает о Шестакове.

– Мы с ним когда-то на одной площадке жили, – опять уклонилась от ответа она, – затем вдруг решительно добавила. – Вадька его зовут, фамилия Субботин. Он и спрашивал Ханыгу. Только вы не подумайте плохого. Я Вадьку спросила, зачем ему Ханыга. Он сказал, что перчатки у него какие-то хочет взять.

Сердце у Вячеслава екнуло. Он подался вперед.

– Перчатки? Какие перчатки? Он был без перчаток?

– Откуда мне знать, смотрела, что ли? Выпивши был, это точно.

– А на голове, на голове? Шапка была?

– Шапка? По-моему… была. Да, точно была.

– Ну хорошо. А дальше?

– Потом Вадька убежал, а я походила еще по вокзалу, но Витьку не встретила и ушла домой. Мамаша, помню, в тот вечер раздобрилась. Получку получила как раз, торт даже купила. И пол-литра.

– Ей зарплату в какие дни выдают?

– Третьего и восемнадцатого каждого месяца.

– Значит, ты и Ханыгу и Вадьку последний раз встретила в одно из этих чисел?

– Точно. Только сейчас не помню, в какое из них. И потом Вадьку я еще два раза видела, но мельком.

Вершинин оставил Нину в кабинете, а сам ринулся искать Стрельникова. В коридоре он едва не сбил с ног Пантелеева.

– Где капитан? – бросил он на ходу.

– Минут десять как появился. У себя сейчас.

Вячеслав буквально влетел в кабинет Стрельникова.

– У меня важные новости, старик, – бросил он и коротко пересказал содержание разговора с Ниной.

– Ты считаешь, убийство мог совершить Субботин? – с волнением спросил Стрельников.

– Перчатки. Ты вспомни о перчатках. Ведь Шестаков отобрал у одного из пьяных парней перчатки. Им вполне мог оказаться Субботин. А если это так – вот тебе и повод для убийства. Повод, правда, незначительный, но все-таки повод. Субботин разыскивал Шестакова, пьяный, возбужденный. И по времени совпадает, и число сходится…

– Субботин, Субботин… – глядя куда-то в пространство, задумчиво проговорил Стрельников. – Моя память не запечатлела такой фамилии… Краюхин, – сказал он по внутреннему телефону. – Свяжись с инспекцией по делам несовершеннолетних. Пусть дадут справку на Субботина, Вадима Субботина.

Через десять минут дежурный по отделу Краюхин принес продиктованные ему по телефону данные.

«Субботин Вадим Евгеньевич 196… года рождения, учащийся ГПТУ № 6, кличка «Джентльмен», «Мен». Состоял на учете в инспекции по делам несовершеннолетних два года. Проявлял склонность к употреблению спиртных напитков и мелким правонарушениям. Рассматривался на комиссии по делам несовершеннолетних за вымогательство мелких денег у младших по возрасту ребят. Впоследствии изменил поведение к лучшему. Три месяца назад снят с учета по достижении совершеннолетия и выбыл в город Н.».

НЕПРОБИВАЕМЫЙ СУББОТИН

Шесть часов в поезде пролетели быстро. Вершинин с любопытством рассматривал через окошко знакомые места. В городе, к которому приближался поезд, семь лет назад он прошел первую свою стажировку в районной прокуратуре. О том времени остались хорошие воспоминания. Поселили его в крошечной старинной гостинице, на самом берегу реки, протекавшей в центре города. Стояло знойное лето, и каждое утро Вячеслав бегал на уютный песчаный пляжик, делал зарядку и бросался с размаху в теплую, обволакивающую воду. Он плавал до изнеможения, ему доставляла удовольствие борьба с сильным течением реки. В этой борьбе наливалась приятной тяжестью каждая мышца тела, учащенно стучало сердце. Из воды не хотелось выходить, и по пути к берегу он то и дело окунался, стараясь подольше сохранить ощущение прохлады. Однако приятные воспоминания промелькнули в его сознании так, словно все это происходило с каким-то другим, очень похожим на него человеком.

Едва ступив на перрон, Вершинин убедился, что город мало изменился. Он уверенно сел в шестой номер трамвая, который повез его в центр, где находилась прокуратура. На площади Вячеслав вышел, пересек небольшой сквер, сплошь заставленный скамейками с броскими надписями: «окрашено», свернул на тихую улочку и двинулся по ней вдоль старинной каменной ограды. Память не подвела, и вскоре он остановился у здания прокуратуры.

Дежурный внимательно ознакомился с удостоверением Вершинина, затем пропустил Вячеслава.

В гулком длинном коридоре прокуратуры нервно расхаживали несколько человек. Среди них выделялся молодой человек. В отличие от остальных, сосредоточенно ушедших в себя, молодой человек озирался по сторонам с довольно растерянным видом. На секунду он встретился взглядом с Вершининым, и тот заметил приоткрытый рот с редкими зубами, испарину на лбу. Юноша тут же отвернулся. Напряженная спина парня лучше всяких, слов подтверждала, что появление постороннего человека не оставило его равнодушным.

«Если это Субботин, – подумал Вячеслав, входя в кабинет прокурора, – он, по всей вероятности, здорово трусит и серьезного сопротивления не окажет».

Сидевший за письменным столом пожилой человек встретил гостя радушно. С необычной для людей такого возраста стремительностью он выскочил на середину кабинета и крепко пожал Вершинину руку, остро вглядываясь ему в лицо из-под кустистых, черных бровей.

– Ваше поручение мы выполнили, – скороговоркой произнес прокурор, – хотя, надо сказать, с трудом.

– Главное – результат, а трудности – они всегда, – улыбнулся Вершинин, вспомнив, каково бывает вызвать свидетеля из сельской местности в период посевной или уборки. – И где же он сейчас?

– Здесь, в коридоре. Часа три дожидается. Вздрагивает, как заяц, когда дверью хлопают. Совесть, наверное, нечиста.

– Вы предварительно беседовали с ним?

– Только мельком, на ходу. Жди, сказал, с тобой поговорят. Относительно цели вызова я даже не заикнулся, но если за ним есть то, о чем вы писали в отдельном требовании, врасплох его не застанешь. Наверняка все сотню раз передумал, взвесил и расставил по полкам.

– Трудно сказать, – возразил Вершинин. – Как к такому привыкнешь? Сколько не вырабатывай линию защиты, откуда известно, чем располагает противная сторона. Ну, а врасплох я его все-таки застал, думаю, эта цель достигнута. Субботин уже наверняка почувствовал себя в безопасности, решил, что концы в воду. Вышло наоборот: только успокоился – вызов в прокуратуру. Неожиданность, наверное, всколыхнула. Подумайте сами: полнейшая расслабленность после нескольких месяцев напряженного состояния и – на тебе. Сейчас он мечется, и все прежние планы защиты из головы повылетели.

– Может, вы и правы, Субботин растерян, – согласился прокурор. – Однако первое впечатление о нем заставляет меня весьма скептически отнестись к возможности заставить его сразу рассказать правду. С ним придется работать, много работать.

– Посмотрим. У меня есть доказательства, косвенные, правда, но достаточно серьезные. Я даже ленту с записью показаний одной его подружки привез. Надеюсь, магнитофон у вас найдется?

– Безусловно. Только поверьте моему опыту: магнитофон вам пока не поможет.

– Почему? – удивился Вершинин.

– Этот Субботин, знаете, он, по-моему, придуриваться будет. Дурачка разыгрывать, время тянуть. Появился у меня на пороге кабинета да как гаркнул во все горло: «Товарищ прокурор, Субботин прибыл». Глаза округлил, взгляда не спускает, и улыбка во весь рот. Хотя где-то в зрачках беспокойство бегает. Ясно, будет строить недоумка. Вот его основная линия поведения на сегодня. Я вида не подал, что игру его раскусил, и отправил в коридор ждать. Там он сразу скис.

Перспектива разговора с симулянтом заметно испортила настроение Вершинину. По опыту он знал, что такая позиция поначалу наиболее верно защищает подозреваемого от острых вопросов. А сколько потребуется времени, чтобы повлиять на такого человека! Да и придется, пожалуй, обращаться к психиатрам.

«Пропал я, если так случится, – сделал вывод Вершинин. – Хотя… и в таком поведении есть позитивная сторона. Станет ли человек прикидываться дурачком, если не виноват? Вряд ли».

Прокурор прервал его мысли и повел в кабинет своего заместителя, выехавшего в командировку.

– Располагайтесь, – предложил он. – Вот магнитофон. Сейчас я подошлю машинистку.

– Машинистку пока подождите, а вот за пишущую машинку буду признателен.

Через несколько минут в кабинет внесли пишущую машинку. Вершинин заправил в нее лист чистой бумаги и, приоткрыв дверь в коридор, негромко позвал Субботина. Тот сидел на корточках у большого фикуса и гундосил заунывный мотив. Услышав свою фамилию, он не сдвинулся с места и продолжал подвывать. Вячеслав окликнул его во второй раз и приветливо помахал рукой, приглашая войти. Тогда тот встал и вразвалочку двинулся к двери. У входа его медлительность словно рукой сняло. Вытянувшись в струнку, он громко гаркнул: «Товарищ майор, рядовой Субботин прибыл по вашему распоряжению. Готов приступить к выполнению любого задания». Поведение его было настолько достоверным, что Вячеслав помимо воли покосился на свое плечо – нет ли на нем майорских погон. Поймав себя на этом движении, он даже поморщился от того, что попался на примитивный трюк мальчишки.

– Я человек гражданский, – сказал Вячеслав, исправляя положение, – работаю в областной прокуратуре и к майорскому званию, которым ты меня щедро одарил, отношения не имею.

Субботин не шевельнулся, продолжал стоять навытяжку.

– Ладно, садись, хватит тянуться, – показал на стул Вершинин.

Тот осторожно опустился, подчеркивая готовность в любой момент вскочить и вытянуться по стойке смирно.

– Ты понял, конечно, Вадим, зачем я приехал, – как о само собой разумеющемся сказал Вячеслав.

– Никак нет, товарищ майор, – моментально сорвался тот с места.

«Издевается, нахально издевается», – подумал Вершинин.

И продолжал спокойным тоном:

– Хорошо, Вадим, майор, так майор, коли тебе нравятся. Хотя у меня чин юриста первого класса, что условно соответствует воинскому званию капитана. Однако благодарю тебя за повышение.

На секунду он заметил насмешку, мелькнувшую в широко открытых глазах Субботина, но стерпел и это.

– Расскажи-ка, Вадим, когда в последний раз ты видел Василия Шестакова? – спросил Вершинин, подчеркнув, что факт их знакомства – дело само собой разумеющееся.

Субботин неопределенно пожал плечами и изобразил на лице беспросветное непонимание.

– Я имею в виду Ханыгу. Ты ведь его прекрасно знаешь, – настойчиво продолжал Вершинин.

– Никак нет, – отчеканил парень, преданно глядя в глаза.

– А Нинку по кличке Глиста тоже не знаешь?

– Н-н, – мотнул головой тот.

– Смотри ты! А она утверждает, что знакома с тобой, – усмехнулся Вячеслав, доставая из портфеля коробку с магнитофонной записью. – Привет тебе передает. Как живешь, спрашивает. Да, впрочем, послушай сам.

Он мягко утопил клавишу магнитофона. Послышались шорох, потрескиванье, а затем искаженный глуховатый голос девушки. Субботин прослушал запись с показным безразличием, не прореагировав даже на рассказ о перчатках, однако настроение его заметно упало. Перестав строить простачка, он угрюмо опустил голову.

– Вот видишь, – Вершинин выключил магнитофон. – Оказывается, ты и Нину знаешь, и с Ханыгой знаком. – Перчатки-то свои удалось взять обратно? Да, да те самые перчатки, которые Шестаков отнял у тебя на перроне вокзала.

Вот тут Вершинин и понял, что допустил промах. По логике вещей, Субботину полагалось бы вздрогнуть, расплакаться и рассказать о случившемся. Однако у него вырвался вздох облегчения. Он заметно повеселел, верхняя губа странно изогнулась и поползла вверх, оголив щербатый рот.

– Вранье, – с улыбочкой сказал Субботин. – Не знаю ни Ханыги, ни Нинки, про перчатки в первый раз слышу. Давайте их сюда обоих, пусть в лицо скажут, а то мало чего они за спиной наболтали.

– С Ханыгой, Вадим, я тебе, понятно, свидания устроить не могу по известной причине, – не вдаваясь в подробности, ответил Вершинин, – а вот с Ниной встретишься обязательно, только в другом месте.

Вершинин теперь был уверен, что Субботин причастен к убийству Шестакова, но поведение его казалось странным. То он хмурился не ко времени, то веселел, когда, казалось, надо грустить.

Еще битых два часа Вячеслав пытался расположить парня к себе, заставить рассказать правду, но безуспешно. Тот или вскакивал, изображая полнейшее почтение, или замыкался в себе, когда беседа принимала острый характер. В конце концов Вершинин решил прервать допрос, отпустил его в коридор, а сам пошел к прокурору.

– Вижу, вижу, ощутимые результаты отсутствуют, – с сочувствием заметил тот.

– Самое ощутимое – моя убежденность в причастности Субботина к убийству, но во всем остальном я не продвинулся ни на шаг. Придется везти парня к себе.

– Может, лучше арестовать его, вдруг сбежит по дороге.

– Рано, – возразил Вершинин. – Оснований для ареста недостаточно. Есть только показания одной девушки, но весьма расплывчатые, причем показания даже не об убийстве, а об обстоятельствах, ему предшествующих. Повезу Субботина с собой, очные ставки проведу.

– Хорошо, – согласился прокурор.

Вершинин поехал в областную прокуратуру, откуда по телетайпу передал Стрельникову, чтобы Нину подготовили к очной ставке.

На обратном пути Вячеслав не заводил с Субботиным разговоров об убийстве. Они беседовали на отвлеченные темы. В свободной обстановке Вершинин старался получше понять характер своего попутчика. Валять дурака тот перестал сразу, как только переступил порог прокуратуры. По дороге на вокзал настроение его заметно улучшилось, а когда поезд тронулся и серо-зеленое здание вокзала медленно поплыло в сторону, он лихо засвистел какой-то мотив. Пожилая проводница, проходившая с веником по вагону, сделала ему замечание, и Субботин на полтона сбавил художественный свист. Необъяснимая радость сквозила в каждом его движении.

«Странный парень, – подумал Вершинин, наблюдая за ним из полуприкрытой двери купе, – знает, куда и зачем едет, а веселится. Или не виноват? Вряд ли, – он тут же отбросил сомнения. – Надеется выкрутиться, рассчитывает на отсутствие доказательств. Кстати, почему он повеселел, когда я рассказывал об их последней встрече с Ханыгой на вокзале? Веселого-то мало. Может, я ошибся в существенной детали и это убедило его в мысли о нашем заблуждении? Тогда где я ошибся и в чем? Стоп, стоп. В конце концов разве обязательно быть убийцей, даже если собираешься вернуть свои перчатки. Допустим, преследует группа парней, в том числе и Субботин, ножом ударил другой, который оказался впереди. И все-таки его теперешняя радость выглядит странной. Придется связываться с психиатрами».