Текст книги "Следствием установлено…"

Автор книги: Юрий Тихонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 14 страниц)

– Я уже говорил – хотел выяснить, были ли основания у анонимщика писать о связи Ефремовой и Кулешова.

– И только-то?

– И только-то.

– Ну, а насчет… коньяка и всего прочего?

– Вы этому верите? Хорошо! Значит и коньяк пил с ней, и водку. Можете теперь увольнять.

Бровь Аверкина удивленно поползла вверх, да так и застыла там словно приклеенная.

– Как вы могли? Вы, человек, на которого я возлагал большие надежды, – с горечью произнес Аверкин. – Я отдаю должное вашей прямоте и честности, вы ведь могли отказаться, не признаваться, но скидки вам все равно не будет. Вон ведь даже автор этой грязной анонимки, и тот знает, какие люди могут работать в прокуратуре. А вы? Семья, ответственная работа и вдруг такая история – коньяк, ну и… все прочее.

– Что прочее? Что прочее? – вскочил в бешенстве Вершинин. – Да ничего не было: ни коньяка, ни водки. Неужели этого не понять, Николай Николаевич?

– Как не было? – опешил тот. – Вы же сказали…

– Я сказал. Я действительно сказал, что заходил к Ефремовой по чисто деловым соображениям. Искал на заводе – не нашел. Решил не ждать, хотел узнать быстрее, вот и пошел к ней домой, причем в первый и последний раз в своей жизни. Пил у нее кофе. Ведь не преступница же Ефремова, черт подери, почему же я должен шарахаться от нее, почему должен вести себя как дикарь и в ответ на гостеприимное предложение выпить кофе встать в позу неприступной девственницы? Выпил чашку и все. Пробыл часа полтора, поговорил и ушел. Казните меня теперь, вешайте, четвертуйте, снимайте с работы.

– И все? – с изумлением переспросил Аверкин. – Но ведь там написано…

– Еще раз повторяю – на этом наше знакомство окончилось. И на ночь я у нее не оставался, и невинность свою сберег, так что в моральном плане чист как стеклышко, – в голосе Вершинина вновь прозвучали саркастические нотки. – Все произошло именно таким образом, ни больше ни меньше.

Аверкин и Бакулев вздохнули с облегчением.

– Кто же все-таки автор этой анонимки? – с тревогой спросил прокурор. – Вы подумайте. Это работа не случайного человека. Кстати, кто мог вас видеть, когда вы заходили к Ефремовой?

Перед глазами Вершинина, как в замедленной съемке, стали раскручиваться события того вечера.

Большой дом. Ребята во дворе, потом гроза. Нет, сначала брюнет из соседней квартиры, а потом гроза. В магазине знакомых не было. Затем Ефремова, звонок в дверь, опять брюнет. Стоп. Неужели он? Но зачем? Зачем ему? Ревность? Приревновал к Ефремовой? Слишком игривый тон у него для серьезного чувства, и вообще вид у него нескладный. Да и незнакомы мы. Может, Ефремова сказала, кто я? Вряд ли. Психологически не оправдано. Какая женщина станет рассказывать соседу, что у нее сидит следователь. Начнутся любопытные вопросы, придется врать, выкручиваться. Ерунда. Нет, кандидатура брюнета отпадает сразу.

Вячеслав взял письмо, еще раз прочитал написанное и вдруг понял, что почерк ему знаком. Он перечитал вновь и даже потрогал пальцем неровные, прыгающие строчки, казалось, выбрызнутые с пера вместе со злостью, а затем вскочил и, не замечая удивленных лиц Аверкина и Бакулева, выбежал из кабинета. Он пулей пронесся мимо ожидающих в приемной людей. Промчался вниз по лестнице, кое-как попал ключом в замочную скважину своего кабинета, открыл сейф и выхватил оттуда принесенное женой Кулешова письмо. Бросив на почерк беглый взгляд, он с той же стремительностью поднялся наверх и положил конверт на стол перед Аверкиным. Тот с удивлением взял его, посмотрел адрес, а затем вынул письмо. По мере чтения лицо Николая Николаевича принимало брезгливое выражение, нижняя губа презрительно оттопырилась. Потом он положил анонимку, написанную на Вершинина, рядом, внимательно сличил оба письма и поманил Бакулева. Тот тоже склонился над ними, через минуту выпрямился и крякнул с досады.

– Твое мнение? – требовательно спросил Аверкин.

– Одна рука, – тихо отозвался Бакулев. – Можно без экспертизы обойтись – ясно как божий день.

– Каким образом к вам попало это письмо? Оно ведь адресовано Кулешовой? – поинтересовался Аверкин, возвращая его Вершинину.

– Она сама принесла мне. Ее хотели спровоцировать на скандал и подбросили в почтовый ящик.

– Но кто же? Какая дрянь занимается этим?

– Она не знает. А может, знает, но молчит. Хотя, откуда ей знать? В одном я уверен: автор – тот же самый человек, который «поставил» и сегодняшний спектакль.

– Ты погоди обижаться, – Аверкин вышел из-за стола, подошел к Вершинину и положил ему на плечо руку. – Согласен – в твоих глазах мы выглядим сейчас далеко не в лучшем свете, но и нас с Бакулевым можно понять. Такие сигналы настораживают. А потом возьми письмо, которое получила Кулешова. Насколько я понимаю, оно отражает действительное положение вещей, изложенное в циничной форме. Писал безусловно негодяй, а факт, видимо, соответствует действительности. Попробуй привлеки такого за клевету. Ведь ты сам стал проверять, значит поверил автору или засомневался. Вот и мы так.

– Николай Николаевич? – Вершинин встал и заметно побледнел. – Давайте начистоту. Кулешова я знаю плохо, но если бы ко мне пришло такое письмо и в нем стояла бы фамилия Аверкин, я не усомнился бы, что это клевета. И дело не только в вашем возрасте и положении. Просто я уверен, что вы не поступитесь своей совестью. Я всегда чувствовал ваше доброжелательное отношение ко мне, но выходит достаточно одного грязного пасквиля, чтобы изменить свое отношение, перечеркнуть прошлое, обидеть недоверием?

Вячеслав выпалил все это залпом и, обессиленный, опустился на стул. Молчал Аверкин. Молчал Бакулев. Казалось, притихли даже старинные часы, украшавшие одну из стен кабинета.

– Друг ты мой дорогой! – первым нарушил молчание Аверкин. – Конечно же ты прав, прав во многом. Порой на нас большое влияние оказывает простой клочок бумаги и за ним мы не видим человека. Я тоже получил сегодня хороший урок, и уж прости меня, старика, на сей раз. А Бакулев тоже извинится перед тобой. Я верю тебе.

Небрежно подвинув к себе злополучное письмо, он размашистым почерком написал на уголке:

«Т. Бакулеву. В наряд без проверки. Явный вымысел».

Подписал, поставил жирную точку, поразмыслил о чем-то и добавил рядом слово: «кто» и три вопросительных знака. Потом посмотрел на Вершинина.

– Не знаю, – как и прежде, ответил тот. – Да меня теперь это мало трогает.

Присутствующие удивленно посмотрели на него, ожидая объяснений.

– Очень просто, – решительно отрезал Вершинин. – Дело об анонимках надо передать другому следователю. Допустим, я найду автора, можно даже сказать, безусловно, найду. Выяснится, что вся эта писанина: и на Кулешова, и на меня – его рук дело. Но есть ли в таком случае у меня моральное право вести следствие? По сути я теперь потерпевший, а может ли потерпевший быть объективен?

– Нет, ты только послушай, Бакулев, – возмутился Аверкин. – Какое благородство. Его кирпичом, а он газетой. И даже не газетой, а просто норовит спрятаться в кусты. Заварил кашу и в сторону. Разбирайтесь сами, я благородно удалюсь. Ты, вот, тут обо мне упоминал, спасибо тебе за лестный отзыв. Однако, как ты, наверное, догадываешься, Аверкин не сразу стал стариком и прокурором области. Все в жизни случалось. И писали, и жаловались, когда анонимно, когда фамилию ставили. Ну и что! Я в каждом таком случае должен был становиться в благородную позу обиженного? Черта с два! Я сам доказывал свою невиновность и припирал к стенке знаешь каких зубров! Понятное дело – работа у нас с тобой такая: всем по душе не придешься. Правильно я говорю? – закончил он, неизвестно к кому из них обращаясь.

– Совершенно правильно, – поддержал его Бакулев. – Автор письма преследует только одну цель – опорочить Вершинина и вывести его из игры. Значит, он понимает – Вершинин опасен, он на верном пути и делает контрход, причем довольно удачный, – со смущением признался он. – В анонимном письме детали достоверны, а главный вывод – выдумка. Именно этот вывод и должен был исключить дальнейшее участие Вершинина в деле, подорвать к нему доверие. Однако этого не случилось, и теперь Вячеслав Владимирович обязан приложить все силы, но поймать с поличным этого тайного «доброжелателя», прячущегося за плотными шторами.

Фраза прозвучала так сочно, что Вячеслав воочию представил себе тяжелые плотные шторы, а за ними лохматое страшное существо. Однако видение это быстро исчезло, а в памяти остались лишь покачивающиеся занавески да белье, развешанное на маленьком балконе. Каждый сантиметр его тела вновь ощутил неприязненный взгляд женщины, промелькнувшей на балконе второго этажа дома, где жила Ефремова. Осторожно, боясь вспугнуть пришедшую мысль, он встал и подошел к телефону.

– Разрешите позвонить?

Аверкин молча указал на красный телефон, напоминающий божью коровку.

«Только бы оказалась на месте, – мысленно призывал Вершинин, – только бы не ушла».

Трубку подняли после первого гудка. Послышался хрипловатый, прокуренный голос Зиминой.

– Зинаида Дмитриевна, – ровным голосом сказал он, хотя сердце замерло в груди, – скажите, пожалуйста, мне адрес Чепурновой? Да, да, той самой.

Услышав ответ, Вячеслав поблагодарил и тихо положил трубку.

– Обе анонимки: и та, которую послали Кулешовой, и та, которую получили вы, – осевшим голосом сказал он, – написаны заместителем главного бухгалтера завода сельхозмашин Чепурновой.

– Вот как? – удивился Аверкин. – Откуда такая, уверенность?

– Она живет в том же самом доме и даже в том же подъезде, что и Ефремова, и видела, как я входил в подъезд. Теперь у меня нет сомнений, что на балконе второго этажа в этот момент находилась именно она.

– Звучит убедительно, – оживился Аверкин. – Что думаете предпринять?

– Обыск, сегодня же обыск.

– Обыск? – прокурор звучно щелкнул ногтем по столу. – На предмет чего?

– Пишущая машинка, бумага, аналогичная той, на которой написаны анонимки, получение образцов для графической экспертизы.

Аверкин помолчал, прошелся по кабинету, подумал.

– Подождем, Вячеслав Владимирович, – сказал он после короткого раздумья. – В вас сейчас говорит обида, а по тактическим соображениям обыск проводить рано. Где гарантия, что, увидев вас у своего дома, она не спрятала за пределами квартиры все уличающие ее предметы, в том числе и пишущую машинку? Безрезультатность же обыска даст ей в руки серьезное оружие против нас. Брать нужно, как говорится, только с поличным. Пусть успокоится. Образцы почерка Чепурновой, ее домочадцев и близких родственников мы можем получить другим способом. Кстати, какая у нее семья?

– Пока не интересовался, – ответил Вершинин, внутренне согласившись с доводами прокурора.

– Вот и поинтересуйтесь ее житьем-бытьем поглубже, а санкцию на обыск, когда придет время, я дам.

Аверкин достал из стола какие-то бумаги и углубился в их изучение. Бакулев и Вершинин поняли, что разговор окончен и вышли вместе.

– Вячеслав Владимирович, прости ты меня, если можешь. Засомневался в тебе, каюсь, виноват, – сконфуженно сказал Бакулев, когда они вышли в коридор.

– Ладно, чего уж там. Будем считать инцидент исчерпанным. Но…

– Что но? – Бакулев остановился.

– Но… – продолжал Вершинин, – в качестве компенсации за причиненный мне моральный ущерб с вас причитается как минимум внеочередной классный чип.

Бакулев с облегчением рассмеялся, будто с сердца у него сняли тяжелый груз.

Вершинин хотел уж было заглянуть к Салганнику и рассказать ему о своих перипетиях, но вдруг ему пришла в голову беспокойная мысль. Кое-как он натянул на себя плащ и, не разбирая дороги, помчался домой. Путь, на который ему требовалось минут десять, в этот раз был преодолен за пять. Вячеслав вбежал в подъезд своего дома и дрожащими руками стал открывать почтовый ящик. Он оказался пустым. Вершинин птицей взлетел наверх и приник ухом к двери. За ней Светлана что-то весело напевала.

«ГОСПОДИН» ПОТЕМКИН

Лицо Потемкина внушало симпатию. Глаза смотрели прямо и уверенно, как у человека, не чувствующего за собой никакой вины. Несмотря на это. Вершинин почувствовал, что перед ним находится именно тот человек, встречи с которым он ждал давно. В парне чувствовались вызов, бесшабашная смелость и обостренное чувство собственного достоинства. Именно его упорно укрывал Субботин и многие другие, которых он сумел связать круговой порукой, внушить им свое собственное понятие благородства и товарищества.

«Кто же ты, парень? – думал Вячеслав. – Какие жизненные перипетии привели тебя сюда?»

Он доброжелательно улыбнулся Потемкину. Тот холодно на него покосился. Ему, видимо, было не по себе от того, что за дверью стояли двое милиционеров.

– Здравствуй, Володя, – мягко сказал Вершинин.

– Здравствуйте, – высокомерно ответил тот, возмущенный фамильярностью.

Вершинин сделал вид, что не замечает его состояния, и так же спокойно продолжал беседу.

– Вот мы и встретились, Володя. Ты ведь знаешь, что мы должны были обязательно встретиться. Верно ведь?

– Я вам не Володя, а Владимир Сергеевич, – вызывающе ответил тот, – и давайте обойдемся без загадок, ответы на которые известны заранее. Или мы в кошки-мышки играем?

«Гипертрофированное самолюбие… Считает обращение на «ты» унизительным, – подумал Вершинин. – Интересно, как он держится со своими приятелями: свысока или ровней? Скорее всего, свысока, разве такой допустит фамильярность?»

– Где трудитесь сейчас? – для вида спросил Вячеслав, хотя знал, что тот давно не работает.

– Временно не работаю. Готовлюсь к службе в армии.

– Когда призывают?

– Наверное, осенью.

Вершинин загнул восемь пальцев и покачал головой.

– К двум месяцам, которые вы уже не работаете, прибавить шесть – получается восемь. Многовато для подготовки.

– А я не устал, – грубо отрезал тот.

– По-моему, лучше поработать до армии, ведь шесть месяцев не шутка. Вам могут не позволить столько бездельничать.

– Кто? Кто не позволит?

– Милиция. Есть закон о тунеядцах.

– Закон вам знать надо, а зачем он мне? И так много информации получаем: радио, телевидение, газеты. Разве за всем уследишь?

– А как же основы советского права? Ведь изучали в школе. И в юридический хотели поступить.

– Изучал, – вяло ответил тот. – Того нельзя, другого нельзя. За то год, за другое – пять. Вся и наука. На юридический поступать я теперь раздумал.

– Юридическая наука – она на сознании человека зиждется. Главное, не запреты увидеть, а понять жизнь и правильно определить свое место в ней. Можно на зубок вызубрить закон, а быть нарушителем, тунеядцем, наконец, преступником.

Потемкин снисходительно улыбнулся.

– Смеешься? Напрасно, – рассердился Вячеслав. – Кем ты себя мнишь? Д’Артаньяном, Зорро, Гамлетом? Напрасно. Ты самый настоящий бродяга и тунеядец без всякой благородной начинки. Года два назад бродяжничал? Бродяжничал. А сейчас? Здоровый лоб, а сидишь на шее у родителей. Тоже, скажешь, благородно? Восемь месяцев он к армии будет готовиться! Подумайте! Работать, работать надо. Берись за лопату и не думай, что ты лучше других – Нинки Глисты, например, Ханыги, Джентльмена. Ты хуже них, ибо они стали такими в силу дурного воспитания, невысоких умственных способностей, но ты-то другое дело, ты все понимаешь, а идешь опасным путем. И для себя, и для других.

Вершинин специально подбросил ему эти имена, чтобы посмотреть на его реакцию.

Тот снисходительно улыбнулся.

– Я попросил бы не сравнивать меня со всякой… дрянью – Глистой, Ханыгой, этим люмпен-пролетарием, – дерзко сказал он. – Я и мои друзья на таких не похожи.

– Мне трудно понять вас, Владимир Сергеевич, – в тон ему с подчеркнутой вежливостью заметил Вершинин. – Ну, Нина, допустим, отсталая девочка, живет в тяжелых условиях. Отца нет, мать такая, что общего языка с ней не найти…

– А у меня? – со злобой прервал его Потемкин, лицо которого вдруг ожесточилось.

– Что у тебя? Семья, кажется, хорошая. Отец, мать, десять классов окончил, а ведь бродяжничаешь, пьешь. На вокзале тебя пьяным сколько раз замечали.

Потемкин пропустил упреки мимо ушей. Его волновало другое.

– Откуда вам знать мою жизнь? – продолжал он. – Отец, мать, сестричку еще прибавьте. Семейная идиллия – барашки над кроватью, часы с кукушкой.

В парне чувствовался душевный надлом.

– Твоя мать, кажется, на заводе работает? – осторожно спросил Вячеслав.

– В бухгалтерии она заправляет на заводе сельхозмашин, – угрюмо произнес Потемкин.

– В бухгалтерии? – удивился Вершинин и вспомнил личные дела. Такой фамилии среди них он не встречал. – В бухгалтерии завода Потемкиной нет.

Владимир посмотрел на него, как на пустое место, и буркнул:

– Потемкиной, может, и нет, а Чепурнова работает там уж который год.

– Чепурнова? При чем здесь Чепурнова? – ошарашенно пробормотал Вячеслав.

– Чепурнова – моя мать. Она носит фамилию второго мужа – моего отчима.

Вершинин был потрясен. Произошло редкое совпадение – соединились два совершенно разных дела, и он еще не знал, что принесет ему это совпадение – хорошее или плохое.

– Ну ладно, Володя, – сказал Вячеслав, решив пока не задевать больную струнку парня. – У каждого своя жизнь. Но почему ты все-таки с таким пренебрежением относишься к другим людям, пусть даже более низким по уровню развития? Я говорю снова о Нине и Шестакове.

– Чего вы мне все время их тыкаете, – снова озлился Потемкин. – Таких уничтожать надо. Нинка Глиста – потомственная шлюха низкого пошиба, и жизнь ее кончится под забором, а Ханыга, – тут он даже скрипнул зубами, – гад, подонок.

– Значит, ты считаешь, что таких надо уничтожать? – тихо, словно боясь порвать своим дыханием невидимую паутинку, спросил Вершинин. – Но ведь они молоды, их можно исправить. Кстати, Нина, по-моему, уже другими глазами смотрит на свою прежнюю жизнь. Кто знает, был бы жив Шестаков, может, и он бы исправился.

– Исключено, – упрямо возразил тот. – Однако его нет, и ваши предположения из области фантастики.

– Да, его нет. Он убит. И знаешь, кто его убил? – глядя прямо в темные точки зрачков, спросил Вячеслав.

– Знаю, – выдержав его взгляд, ответил Потемкин. – Я!

Ответ прозвучал, как выстрел. Вячеслав даже пожалел, что все произошло так обыденно.

– Из-за перчаток и шапки? – спросил он.

– Не только. Просто он был тварью. Спросите у ребят, как он издевался над теми, кто помоложе и послабей. Деньги заставлял таскать из дома, посылал за водкой, а если не принесут, знаете, как лупил? Средний палец у него был с черным ногтем, толстым таким. Он его за большой закладывал и как врежет мальчишке прямо по макушке. А что за макушка у двенадцатилетнего?

– Да, Володя, Шестаков, конечно, не конфетка, но ты-то кто такой, чтобы чинить суд и расправу? Теперь сам понимаешь – надо отвечать.

– Я знаю. За убийство в состоянии сильного душевного волнения, вызванного противозаконными действиями потерпевшего. Статья сто четвертая уголовного кодекса. До пяти лет лишения свободы.

– Ну и ну! Рассчитал. А говорил, законов не знаешь. Вызубрил на зубок.

– На юридический поступал, следователем хотел стать, – сник Потемкин. – Теперь все – забыть надо.

– И еще один вопрос, Володя. Вот ты юристом хотел стать, законы читал, и уж, наверное, о смягчающих обстоятельствах знаешь. Уж коли считал себя правым, – приди, расскажи откровенно. Ведь явка с повинной могла бы существенно облегчить твою вину.

– Зачем у вас хлеб отнимать? – снова с вызовом сказал Потемкин, но под осуждающим взглядом Вершинина сконфуженно умолк.

Вячеслав вызвал конвой и, сидя, как в оцепенении, проводил взглядом парня. Тот в дверях приостановился, видимо, желая что-то добавить, но потом передумал и шагнул за порог.

«Надо позвонить Зиминой, предупредить, чтобы прекратила поиски», – вспомнил Вершинин и потянулся к телефонной трубке.

И в этот раз Зинаида Дмитриевна отозвалась сразу, будто не выходила из своего кабинета вообще:

– Вот и не верь в телепатию, – хрипло рассмеялась она. – Я как раз думала звонить вам.

– Уже нет необходимости, мы…

– Одну секунду, – прервала она его. Я сама вам назову фамилию. Потемкин, правильно?

– Он. Но как вы установили, его ведь в списке не было?

– Как у вас говорят – методом личного сыска. Когда я убедилась, что искомого в списке нет, то подумала, а не может ли это быть человек, продолжающий работать на предприятии, но по каким-то причинам не выходивший на работу около двух месяцев. Правда, не без труда, но мне удалось выяснить, что, хотя Потемкин в цеху не появляется уже свыше двух месяцев, Чепурнова представила на него больничный листок.

– Фиктивный, – добавил Вершинин и, поблагодарив Зимину, записал номер больничного листка и поликлиники, его выдавшей.