Текст книги "Метательница гарпуна"
Автор книги: Юрий Рытхэу
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 13 страниц)
– Здравствуй, Мария Ивановна. Что это ты загостилась там? И сами мы беспокоимся, и из области звонят, интересуются.
– У меня ведь отпуск еще, – напомнила Маша.
– Знаем, знаем, – ответил Ходаков. – На твой отпуск никто не посягает. Но не забывай, что в начале зимы погода у нас неустойчивая. Можешь застрять там надолго. Помнишь, как было, когда праздновали тридцатилетие округа?
Еще бы не помнить! Тогда Маша просидела на северном берегу Анадырского лимана ровно двадцать восемь дней, не имея возможности перебраться на другой берег: по лиману шла шуга, и пуржило так, что никакой самолет не мог подняться в воздух.
– Не скучаешь там? – продолжал Ходаков.
– Скучать некогда, – ответила Маша. – Можете считать, что я уже начала работать в лукрэнском колхозе.
– Поработать успеешь. Ты пока отдыхай, набирайся сил. У нас тут есть для тебя интересные предложения. Приедешь – потолкуем.
– Насчет этого вы не особенно беспокойтесь, – вдруг выпалила Маша. – У меня уже есть предложение Чукотского райкома.
– Ты не слушай Мухина. Он мастер сманивать готовые кадры. Сам должен растить специалистов. Дай-ка ему трубку.
Мухин взял телефонную трубку и укоризненно посмотрел на Машу.
– Алло! Никто ее не сманивает. У нее своя голова на плечах… Хорошая голова… Да что вы! Никто силой не держит ее здесь… Да за кого вы нас принимаете…
А повесив трубку, лукаво подмигнул Маше.
В Лукрэн ехали вездеходом. Погода действительно испортилась и, наверное, надолго.
Липкий снег забивал ветровое стекло. Водителю то и дело приходилось выскакивать из машины, соскребать налипший снег, высматривать дорогу. Здесь легко заблудиться, и на памяти Маши было несколько случаев, когда сбившиеся с дороги вездеходы и тракторы проваливались в воду, проламывая своей тяжестью не окрепший еще морской лед.
Около трех часов тащился вездеход до Лукрэна. Транспорт этот не отличается скоростью и лишен всякого комфорта, но без него в тундре не обойтись.
По улицам Лукрэна тоже разгуливала пурга. На столбах зажглись фонари, и круги света мотались по снегу.
От дверей гостиницы снег пришлось отгребать лопатой. В помещении было пусто – все командированные поспешили уехать до наступления ненастья. Задержались лишь два-три специалиста по строительству теплиц, но и они собирались на днях ехать на Горячие ключи, где Сергей Иванович намеревался развернуть выращивание овощей, и помидоров.
Не успела Маша переодеться с дороги, как пришел Андрей Пинеун.
– Что там мой сын?
– Передает большой привет и поручил мне надзирать за вами, – весело сообщила Маша.
Андрей был тщательно выбрит, подстрижен, благоухал цветочным одеколоном.
– Готов с удовольствием принять ваше покровительство, – склонил голову он. – Каков результат поездки?
Маша рассказала о разговоре в райкоме.
– Да, кончается их спокойная жизнь, – с оттенком злорадства пошутил Пинеун.
– Они не очень-то и сопротивлялись, – продолжала Маша. – Это мне понравилось.
– Не обольщайтесь. На них могут так цыкнуть из округа или области, что они тут же позабудут о своих обещаниях, – мрачно заметил Пинеун.
– Вы не правы, – возразила Мария Тэгрынэ. – И мне неприятен тон, которым вы говорите о работниках райкома и райисполкома. Им тоже нелегко.
– Конечно! Куда уж легко, если в течение нескольких лет поддерживали заведомо убыточное производство!
– Андрей! Ну хоть бы меня пожалели! Я ведь тоже из тех, кто ратовал за звероводство. Сама развозила зверей по колхозам. Да и вы, товарищ Пинеун, приложили к этому руку…
– Приложил, – задумчиво сказал Андрей. – Далекое, молодое время…
9
Марии нравилось каждое утро шагать в правление колхоза. Там, в кабинете председателя, для нее поставили специальный стол.
Иногда из соседнего помещения наведывался Вуквун, приглашал на обед.
– У нас с женой переходный возраст, – посмеивался он. – Дети выросли, а внуков еще нет. За стол сядем, и поговорить не о чем: все давно рассказано и пересказано. Вот появятся внуки, не буду тебя звать. А пока пойдем – поразвлекай стариков.
Дочь Вуквуна была замужем в Уэлене, сын работал в Провиденском порту и женился там на русской.
– Приезжали они к нам, – рассказывала Аканна, жена Вуквуна. – Готовились мы к их приезду, наверное, больше, чем к встрече министра.
Аканна имела в виду предполагавшийся год назад, но так и не состоявшийся вояж на Чукотку министра сельского хозяйства.
– А увидела сноху и чуть не разревелась, – лукаво подмигнул Вуквун.
– Верно, – призналась Аканна. – Жалко мне стало сына! Сноха – тоненькая, как травинка, бледная, худенькая. Спрашиваю сына: чего ж ты такую взял, ведь холодно тебе будет возле нее? А он отшучивается: скоро, говорит, пополнеет, потому что в столовую работать устроилась… Зато характер ее мне понравился: добрая у нас Неля и ласковая. Меня всё мамочкой называла.
Обеды у Вуквуна всегда были вкусны и обильны, хотя не отличались разнообразием. Он предпочитал исконно чукотскую пищу – в основном мясо и чай в большом количестве.
– Почему в гостинице живешь? – допрашивала Машу Аканна. – Тебе квартиру должны дать, как молодому специалисту?.. А то переходи к нам: у нас есть свободная комната.
– Да ведь я здесь только в отпуске, Сергею Ивановичу просто так помогаю, – пояснила Маша. – Постоянную работу для меня еще подбирают…
– Ты сама подбери, – настаивала Аканна. – Разве тебе не нравится в нашем селении? Поживи, осмотрись. Замуж здесь выйдешь. У нас хорошие женихи есть. Вот хотя бы Пинеун. Такой красавец! Тут учительница жила. Видная такая, хорошо пела про птицу мира голубку, на гитаре играла. Как она любила Пинеуна! Как старалась завлечь! Но он в то время в дурном состоянии находился. Заперся в своем домике и никого не пускал, только музыку слушал. Такая тоска от этой музыки, что даже собаки перестали возле его дома спать, перебрались к пекарне. Погоревала учительница, потеряла уважение учеников – у нас здесь каждый человек, как на снегу, всем виден – и уехала к себе на Украину. А наш Пинеун опять остался одиноким капитаном.
Вуквун поддержал жену:
– Действительно, Тэгрынэ, почему бы тебе не остаться в Лукрэне? Это лучшее место на Чукотке.
– Подумаю, – отговаривалась Маша.
…А пурга бушевала без перерыва. Иногда приходилось полчаса добираться до колхозной конторы. Председательский «газик» не мог пробиться через сугробы и отстаивался в гараже.
По утрам за Машей частенько заходил Андрей Пинеун и провожал ее до самого крыльца конторы. Отсюда он шагал дальше, в свою механическую мастерскую, а Маша оставалась на крыльце и следила, как постепенно исчезает в снежной круговерти его наклоненная встречь ветру фигура…
Телефонный аппарат, стоявший на столе у Сергея Ивановича, трезвонил не переставая. Вызовы следовали то из Анадыря, то из Магадана. Все заботились о том, чтобы оленьи стада находились в таких местах, где не страшен гололед, если наступит оттепель.
Иногда трубку приходилось брать Маше, и слышался голос Петра Ходакова. Секретарь окружкома сердился:
– Ты все еще там сидишь? Смотри, опоздаешь на работу!
– У меня же пока нет назначения, – оправдывалась Маша. – В Анадыре мне делать нечего, а здесь, по крайней мере, настоящее дело есть.
– Ну ладно, ладно, – сбавлял тон Ходаков. – А все же вылетай немедленно, как только установится погода.
И действительно, времени у нее оставалось мало. Отпуск кончался. А в Лукрэне конца работы не видно. Говоря откровенно, то, что делала здесь Мария Тэгрынэ, представляло собой лишь самые приблизительные наметки. Но уже и в них вырисовывалась такая картина будущего, что захватывало дух.
Вечером, усталая и довольная, Маша брела под пургой в гостиницу и опять ждала Пинеуна. Так уж повелось, что все вечера они проводили теперь вместе в его домике, занесенном по самую крышу снегом. До поздней ночи слушали музыку, а потом брели обратно в гостиницу. Каждый раз Маша с замиранием сердца ждала, что Андрей предложит ей остаться здесь на ночь и боялась, что у нее не хватит духу отказаться.
Однажды это почти случилось. Маше пора было возвращаться домой. Вдвоем они вышли в тамбур, уже одетые. Андрей распахнул дверь и вместо темени увидел перед собой гладкую снежную стену, на которой отпечатались доски входной двери.
– Занесно, – сказал Андрей и вопросительно посмотрел на Машу. – Что будем делать?
– Как что? Откапываться! – решительно ответила она.
– Правильно! – сказал он и пошел искать лопату.
Переместив сугроб с улицы в тамбур, Пинеун открыл дорогу.
Откапывали и входную дверь гостиницы.
– Придется прекратить эти поздние визиты, – с сожалением сказала Маша. – А то будет беда.
– Какая же беда? – пожал плечами Пинеун. – В чем она? В том, что вы останетесь у меня или я заночую у вас в гостинице?.. Если вы называете это бедой, то извините… Может быть, и верно, нам не следует встречаться.
Андрей говорил это каким-то потухшим, потускневшим голосом.
– Милый, хороший мой человек, – торопливо перебила его Маша. – Не надо так… Вы же прекрасно понимаете, в чем дело, чего я боюсь. Мы с вами… мы с тобой взрослые люди. Очевидно, ты взрослее меня, потому что у тебя есть сын… Пойми же меня, Андрей. Мне с тобой очень хорошо. Когда я с тобой, мне тепло, покойно, уверенно. Но всегда ли так будет? Зачем торопить время?
Андрей стоял очень близко. Лицо его почти касалось Машиного лица.
– Как хорошо, что ты сама все сказала! – с каким-то глухим стоном произнес он. – Ты действительно мудра, не зря говорили люди. Спасибо тебе, Машенька! Иди спать, и я желаю тебе сегодня самой спокойной, самой сладкой ночи. Иди!
Андрей шагнул в пургу, оставив Машу на крыльце гостиницы.
Она вняла его совету – сразу улеглась в постель. Но не было у нее спокойной ночи. До самого утра слушала вой пурги, и в этом вое, свисте, шуме, грохоте ей чудились таинственные голоса. Ехали сказочные «рэккэны» – крохотные человечки – вестники всякой смуты, сердечных невзгод, болезней… Однако бывало, что на своих малюсеньких нартах они везли и счастье. А что такое счастье? В общежитии в Вешняках кто-то сказал однажды: «Счастье – это большой аккордеон, на котором не всякий может сыграть. Вопроса – есть ли счастье? – не существует. Существует другой вопрос: умеете ли вы играть на этом инструменте?..»
И тут же стали выстраиваться чередой, больно царапнув сердце, иные вопросы: «Собственно, кто я такая? Дочь бывшего кулака?.. Так ведь я его никогда не видела! Родители мои те, кто пятьдесят лет пролежал в вечной мерзлоте, кто смотрел широко распахнутыми глазами в осеннее небо, и снежинки не таяли на зрачках… Мои отцы и Тэвлянто, и Отке, и Тэгрынкеу – все, кто строил на Чукотке новую жизнь, за которую теперь мы в ответе, и нет такой силы, что могла бы заставить нас отстраниться от нее, этой ответственности, превратиться в простых наблюдателей. Так уж нас воспитали, так учили в школе, в педучилище, этом чукотском университете, на работе в комсомоле. И такими вырастили… Как все-таки хорошо, что мне довелось по-настоящему поработать в комсомоле! В полную силу! Отрешившись почти полностью от всего личного!.. А может быть, это и не очень хорошо – устраивала всем счастье, а о себе забывала». Но ведь даже самое прекрасное с виду счастье для себя оказалось таким непрочным и на ее глазах развалилось как-то глупо, даже некрасиво. Валя и Андрей выглядели как на плакате – счастливейшая комсомольская чета. А каков финал? Плакатное великолепие порей нежизненно. Крепче то, что подчас ни на что не похоже, что ценно само по себе, а не только похоже на что-то ценное. Чувства не могут быть похожими – вот какой урок вытекал из того небольшого опыта по этой части, какой имела она сама, по крови дочь богатейшего оленевода, по духу прямой потомок ревкомовцев, первых коммунистов Чукотки, Мария Ивановна – по-русски, Тэгрынэ – по-чукотски – Метательница гарпуна…
Маша заснула только под утро, но по привычке встала в начале восьмого. Надо было идти в колхозную контору. Не пойти или хотя бы опоздать туда, не появиться на своем рабочем месте в девять она уже не могла.
Только почему-то не работалось ей в это утро.
Маша все чаще посматривала в замороженное окно. Сергей Иванович перехватил ее взгляд и истолковал по-своему:
– Да, пурга утихает. Вот и барограф показывает улучшение погоды.
Верно, ветер сегодня потише. Это Маша сама заметила, когда шла в столовую. Значит, и отъезд ближе… А нелегко будет воевать за возвращение в Лукрэн.
– Вид у вас сегодня какой-то кислый, – заметил председатель. – Может быть, пойдете отдохнуть? Ей-богу, будет лучше. Работать надо с удовольствием, без этого ничего хорошего не получится, по себе знаю… Пойдите, право, в гостиницу, полежите. Я распоряжусь, чтобы и обед вам принесли туда.
– Ни в коем случае, Сергей Иванович! – запротестовала Мария Ивановна. – Я совершенно здорова. Только чуточку устала. Пойду лучше прогуляюсь.
– В такую-то погоду?
– Сергей Иванович, вы забываете, что я родилась в тундре.
– Извините…
Маша оделась. Поверх пальто натянула камлейку, позаимствованную несколько дней назад у жены Вуквуна. Накинув капюшон на голову, вышла из конторы и направилась к чернеющим вдали механическим мастерским.
Пурга мела понизу. Небо посветлело, кое-где даже проглядывали кусочки синевы. Температура резко понизилась, и это тоже было предвестием хорошей погоды.
Маше пришлось обойти кругом все здание мастерской, прежде чем она нашла дверь
Андрей был удивлен ее неожиданным появлением. Встревоженно спросил:
– Что-нибудь случилось?
– Да нет, ничего. Просто захотелось тебя увидеть.
– Надо было позвонить по телефону, я бы пришел.
– Хотела посмотреть, как ты работаешь, что здесь делаешь.
Не оправившийся от неловкости Андрей заговорил тоном экскурсовода:
– Задача нашей мастерской заключается в том, чтобы всю технику, которой мы пользуемся в летнее время, за зиму привести в должный порядок. Отремонтировать все двигатели, навигационное оборудование. Ремонтируем также тракторы, вездеходы… Вот на этих станках обрабатываем детали. А это вот – мои ближайшие помощники, молодые представители рабочего класса Чукотки – Антон Каанто и Сергей Кымын.
Два чумазых паренька с первой же минуты, как только в мастерской появилась Маша, уставились на нее и не отводили глаз.
– Андрей, – тихо заметила Маша, – что ты так со мной говоришь? Будто отчитываешься.
Он вытер вспотевший от смущения лоб, сказал виновато:
– Извини. Это от неожиданности твоего прихода. Не знаю, как держать себя…
– Прежде всего познакомь со своими товарищами.
– Ребята, это Мария Ивановна Тэгрынэ, – опять тем же деревянным голосом произнес Пинеун.
– Знаем! – враз ответили ребята и улыбнулись одинаковыми улыбками.
– Руку подать не можем – грязная, – добавил от себя Антон Каанто.
– Зато можем чаем угостить, – продолжил Сергей Кымын.
– С удовольствием выпью чаю, – сказала Маша и откинула капюшон камлейки.
В углу мастерской было оборудовано нечто вроде цеховой конторки мастера. Там стояли грубо сколоченная из досок лавка-диван, такой же стол и большой стальной сейф с облупившейся краской. Из этого сейфа, повернув со скрежетом ручку, Сергей Кымын извлек четыре металлические кружки, чайник, пачку чая, печенье и большие куски сахару.
Зачерпнув из бочки воды, он приладил провод, опустил его в воду и включил рубильник.
– Чай будет готов ровно за пять минут, – пообещал Андрей.
– Как у вас тут хорошо! – похвалила Маша и уселась на лавку.
– Сами себе хозяева, – откликнулся Сергей Кымын.
– Отличные ребята, правда? – не без гордости спросил Андрей и, не дожидаясь ответа, продолжал: – Летом они у меня лучшие штурманы и мотористы, зимой – слесаря-универсалы. Им цены нет. Начитанны, грамотны, во всех отношениях современны. Словом, будущее Чукотки. Окажись поблизости прииск или какое-нибудь иное технически оснащенное предприятие – их бы с руками у нас оторвали.
– А нам и здесь хорошо, – отозвался Антон Каанто.
– Чай готов, – объявил Сергей. – Прошу к столу!
Чай был горяч, крепок, но изрядно попахивал машинным маслом. Во время чаепития Сергей осторожно поинтересовался:
– До нас дошли слухи, что вы, Мария Ивановна, решили остаться в нашем селении. Правда ли это?
– Я бы с удовольствием, ребята, – ответила Маша. – Но ведь я коммунистка и должна работать там, куда партия пошлет.
– А разве партия не учитывает личное желание? – спросил Каанто.
– Конечно, учитывает, – подтвердила Маша. – Думаю, что все будет хорошо. Мы с вами, ребята, поставим здесь такое хозяйство, что к нам будут ездить учиться со всего мира!
– Промышленное производство высококачественной пушнины, – солидно произнес Антон Каанто. – Сейчас такая установка есть – все производить промышленно. В газетах пишут так: промышленное производство свинины, промышленное производство птичьего мяса, яиц…
– Тут иронизировать не над чем, – заметила Маша. – Это серьезно. Я была в одном свиноводческом совхозе под Ленинградом. Там действительно промышленное производство свинины. В свинарниках светло и чисто, как в заводском цехе. Вода и корм свиньям подаются конвейером. Навоз тоже убирается механическим способом. Имеется даже единый пульт управления всеми этими процессами.
– А я не иронизирую, – уточнил свою позицию Каанто. – Я тоже считаю, что все это серьезно…
Чай пили долго. Маша успела рассказать о своей поездке в Канаду, о двух молодых эскимосах, которых она встретила у профессора Уильямсона в Саскатуне, в институте полярных исследований. Профессор содержал этих двух парнишек и сам готовил их в университет, потому что из эскимосской средней школы в высшее учебное заведение не попасть.
– Они примерно вашего возраста, но куда ниже вас по развитию, – заключила Маша.
После чаепития она вернулась в контору. Сергей Иванович, взглянув на нее, сказал:
– На пользу вам прогулка. Не замерзли?
– Нисколько, – ответила Маша. – Я была в вашей механической мастерской.
Сергей Иванович деликатно промолчал.
Вечером в гостиницу пришел Андрей. Грустно сказал:
– Вот и погода улучшается.
– Не тужи, – успокоила его Маша. – Я уж постараюсь сделать так, чтобы вернуться в Лукрэн.
– А как со зверями?
– Завтра утром окончательно оформлю предложения, перепечатаю на машинке, оставлю копию Сергею Ивановичу, а первый экземпляр повезу в Анадырь. Если понадобится, и в Магадан. В Магадане не согласятся, полечу в Москву.
– Надо ли все это затевать? – с сомнением спросил Андрей.
– Надо, – решительно ответила Маша. – Ты куда идешь?
– Домой.
– Если позволишь, я пойду с тобой.
– Буду очень рад…
Поужинали нерпятиной, послушали музыку. Беседа не клеилась. На улице было удивительно тихо, ветер больше не бил в стекла маленьких окон, не дребезжал железной печной заслонкой. И электрический свет горел ровно, без тревожного мигания.
– Не хочется уходить, – тихо произнесла Маша.
– Кто-то сказал, – вспомнил Андрей, – человек должен гибнуть на пороге счастья. Если каждый будет счастлив вполне, исчезнет двигатель жизни.
– В таком случае давай погибнем! – предложила Маша, ощутив всем телом, какой это сильный, крепкий человек, Андрей Пинеун, выросший, как одинокая скала в море, без нежности, без ласки…
Рано утром зазвонил телефон.
Андрей долго сонно окликал собеседника, пока не сообразил, кто говорит.
– Когда придет? В три часа?.. Хорошо, буду готов.
На вопросительный Машин взгляд ответил:
– Вертолет придет в три часа дня, и я полечу в райцентр за топливной аппаратурой. Сегодня же вернусь.
– Возвращайся обязательно, – попросила Маша. – Я закончу работу и буду свободна…
Весь день, не разгибая спины, Маша печатала в нескольких экземплярах предложения по устройству большого звероводческого предприятия. Машинка была отличная – электрическая «Оптима»; печатать на ней – одно удовольствие.
Вертолет прилетел точно в назначенное время. Маша слышала, как он взлетал. Она прекратила работу и напряженно слушала, пока не стих шум мотора.
Наскоро перекусив в столовой, снова вернулась в контору и засела за машинку.
Через час пришлось зажигать свет: наступили полярные сумерки.
Пришел Сергей Иванович, осторожно, чтобы не мешать Маше, сел за свой стол и защелкал арифмометром.
Вдруг словно что-то толкнуло Машу. Она спросила председателя:
– Сергей Иванович, а почему же вертолета нет? Ведь светлое время кончается.
Председатель посмотрел в окно и спокойно сказал:
– Можно считать, что уже кончилось.
– Может быть, что-нибудь случилось? – встревожилась Маша.
– Скорее всего так и есть, – с тем же спокойствием ответил Сергей Иванович. – Погода только ведь установилась, могли позвонить из Уэлена: срочно больного вывозить или еще что-нибудь неотложное подоспело. А то и просто мог сломаться вертолет. Машина старая, ненадежная, давно пора в капитальный ремонт, а все гоняют.
– Может быть, позвонить в райцентр? – предложила Маша.
– Это проще простого, – сказал Сергей Иванович и взялся за телефон.
Через минуту его соединили с начальником аэрослужбы, и начались вопросы, ответов на которые Маша слышать не могла.
– Когда вылетели? Да что вы?! Сами беспокоитесь?.. Выслали вездеход?..
По мере того как голос Сергея Ивановича повышался, сердце Маши проваливалось куда-то вниз, и вдруг нестерпимо озябли ноги, хотя они были в меховых торбасах.
Сергей Иванович положил трубку и встал.
– Где-нибудь на полпути между Лаврентием и Лукрэном сделали вынужденную посадку. Но рация молчит, а это уже худо. Надо свой вездеход гнать.
– Я поеду вместе с вами! – сказала Маша
– Куда вы, Мария Ивановна! – возразил председатель. – Не исключено, что нам придется всю ночь блуждать. Оставайтесь дома, мы вам все сообщим.
– Нет, я поеду, – еще настойчивее заявила она.
– Хорошо, – уступил председатель. – Идите переодевайтесь. Потеплее оденьтесь. Я за вами заеду. – И тут же позвонил в гараж: – Срочно вездеход! Прямо к правлению!.. Плевать на запретные знаки. Может, беда какая!
Маша забежала к Вуквуну, объяснила, что ей необходимо.
– Кэркэр можешь надеть? – спросил Вуквун. – Не отвыкла?
– Давайте.
Маша разделась до белья и влезла в принесенный из сеней прохладный кэркэр. Ее тут же охватил озноб, но Аканна уже держала наготове чашку горячего чая. А Вуквун тем временем наливал чай в термос. Когда вездеход подкатил, для Маши была подготовлена вместительная сумка с провизией и большим термосом, полным горячего чая.
Обеспокоенные проезжающим по улице вездеходом, люди повыскакивали из домов, и тревожная весть волной катилась по Лукрэну: вертолет пропал.
Сергей Иванович сел рядом с водителем. За его спиной разместились Маша, молчаливый бородатый фельдшер и Вуквун.
– Поедем вдоль морского побережья. Это обычный маршрут вертолета! – прокричал Сергей Иванович, и вездеход, дернувшись, покатил вниз.
В крохотное, залепленное снегом боковое окошечко Маша и Вуквун не могли рассмотреть ничего: полярная ночь покрыла мраком все ледовое пространство.
Кэркэр был впору, только ворот слишком широк. Впрочем, он ведь таким и делался, чтобы женщина легко могла выпростать руки.
Под шум вездехода разговаривать было трудно, но Вуквун ухитрялся произносить слова прямо в ухо Маше.
– Вернемся домой, скажу Аканне, чтобы сшила тебе меховое пальто из неблюя. Она хорошо шьет. Не идет тебе кэркэр. И вообще он отжил свое – совсем немодная и неудобная одежда. А вот пальто из неблюя будет в самый раз… Можно бы и из пыжика, но у пыжика слишком мягкий мех. На «Волге» в пыжиковом пальто ездить, а не на вездеходе…
Маша слушала Вуквуна, но видела другое лицо: родное, мужественное и беспомощное, одинокое, как скала в ледовитом море. И вдруг вспомнила другие слова. Они огнем сверкнули в мозгу: «Человек должен погибнуть на пороге счастья!» Значит, он предчувствовал? Знал? Не может быть! Это какая-то мистика. Ничего не должно с ним случиться. Это только в кино так бывает: сказал красивые слова – и умер…
А Вуквун продолжал свое:
– Мы тут выполняли заказ для московской киностудии. Шили нерпичьи куртки. Только нерпичий мех жесткий, плохо лежит на плечах, а вот неблюй…
Вездеход вдруг остановился. В проеме, соединяющем пассажирский салон с водительской кабиной, показалась голова Сергея Ивановича.
– Видим большой костер. Похоже, что они вылили весь бензин и подожгли.
Вездеход понесся вперед еще стремительнее. Грохот стал таким, что Маша больше не слышала не единого слова, только видела губы Вуквуна, шевелящиеся в полутьме, подсвеченные сверху слабенькой электрической лампочкой.
Маша пыталась рассмотреть костер через боковое оконце, но за стеклом по-прежнему была непроглядная темень.
Судя по рывкам, по чудовищной тряске, которая не давала открыть рот, вездеход мчался прямо по торосам. Это продолжалось еще примерно с час. Наконец водитель притормозил, в проеме опять возникло лицо Сергея Ивановича, и Маша услышала:
– Видны фигурки людей!
«Живы», – с облегчением подумала она.
Теперь уже и в боковое окошечко виднелся отсвет бушующего где-то впереди красного огня. По тому, как быстро этот красный отсвет переходил в белесо-голубоватый, можно было заключить, что вездеход близок к цели.
Зарево теперь проникало даже внутрь вездехода, плясало по лицу Вуквуна, по бороде молчаливого фельдшера.
Как-то неожиданно вездеход остановился.
Вуквун откинул брезент. Вплотную стояли закопченные, растерянные, незнакомые люди. Маша спрыгнула вслед за Вуквуном на снег и принялась искать среди них Андрея.
– Вон еще один вездеход идет, – сказал летчик, указывая на мыс, из-за которого показались две светящиеся точечки фар.
– Что случилось? – спросил Сергей Иванович.
– Беда, – коротко ответил летчик.
А Маша все искала Андрея. Она вглядывалась в каждое лицо, стараясь угадать дорогие черты под густым слоем копоти, и все твердила про себя, едва сдерживаясь, чтобы не закричать во весь голос: «Нет, не может быть!.. Он жив!.. Он должен остаться среди живых!..»
Наконец она не вытерпела, подбежала к летчику, который разговаривал с Вуквуном. Почему-то шепотом спросила:
– А где же Андрей Пинеун?
Летчик опустил голову.
– Не повезло Андрею.
– Где он?
– Нету его.
– Как это нету?
– Вон под брезентом. – Летчик устало махнул рукой в сторону бесформенной кучи тлеющего брезента.
Маша оттолкнула его и побежала. Ее догнал Вуквун, схватил за рукав кэркэра.
– Не надо, Тэгрынэ. Не надо.
– Почему?.. Почему не надо?! Где доктор?
Молчаливый фельдшер возник из темноты, встал в отсвет пламени горящего вертолета.
– Я здесь, Мария Ивановна.
– Идемте вместе.
Вуквун продолжал держать Машу за руку.
– Не надо, Тэгрынэ.
Подошел Сергей Иванович.
– Мария Ивановна. Не надо. Там почти ничего не осталось.
– Этого не может быть! – закричала Маша, не подозревавшая, каким громким может быть ее голос. – Этого не может быть! Почему?.. Почему он погиб?
В тот же миг она поняла, что на вопрос ее нет ответа, а крик неуместен здесь, и бросилась в сторону чернеющих во тьме торосов, чтобы остаться наедине со своим горем.
Сергей Иванович побежал было за ней, но Вуквун остановил его:
– Не надо. Пусть побудет одна.
Тем временем подъехал райисполкомовский вездеход, и оттуда выскочили Кэргына, врачи районной больницы, начальник аэрослужбы, начальник милиции.
Летчик еще раз принялся рассказывать:
– Когда вертолет упал, бочка с запасом горючего сорвалась с оттяжек и заклинила дверь. Андрюша откатил ее, открыл дверь и, придерживая бочку, стал орать, чтобы все выходили. Пассажиры выскочили. Я остановился, хотел помочь ему управиться с бочкой, но он и на меня закричал: «Прыгай!» И только я оставил машину, ка-ак полыхнет сзади, аж отбросило меня. Рвануло и баки и бочку разом. Когда огонь чуть-чуть утих, подобрались мы ближе, а там… страшно смотреть. Оттащили Андрея в сторону, потушили на нем огонь, завалили снегом. Потом уж нашли обгорелый брезент и прикрыли…
– Товарищи, – распорядился Кэргына, – все в один вездеход – и в районный центр. Здесь останутся только начальник милиции, медицинский эксперт да я. Остальные – домой.
Споткнувшись о торос, Маша остановилась. Впереди была чернота ночи, сзади шумело пламя. Вот и все. На пороге счастья… Как же он говорил?.. И лицо было такое доброе, счастливое… И утром сегодня он был такой беспомощный, стеснительный, словно не отец почти взрослого сына, а мальчишка, проведший свою первую ночь с женщиной.
Шумело пламя, и что-то знакомое слышалось в нем. Откуда-то лилась печальная музыка. Что это – галлюцинация?.. Был человек – и нет человека. Так говорят. Много раз слышала Маша такое, но никогда не чувствовала по-настоящему, что это значит: был человек – и нет человека. Какая пустота и темень – нет человека. Нет его дыхания, его голоса, его слов, теплоты его тела, его будущего. Только одно прошлое. Все позади, а впереди – ничего. Был человек – и нет человека. Такая боль в сердце, словно кусок от него оторвался. И горячо в груди от хлынувшей из раны крови…
– Мария Ивановна!
Маша обернулась на голос и увидела Кэргыну.
– Поезжайте, Маша. Вездеход уходит. Пойдемте.
Маша покорно пошла вслед за ним. Как неудобно шагать в кэркэре. Вуквун прав: отжила свое эта древняя одежда чукчей и эскимосов. Мало кто теперь носит кэркэры… Как шумит пламя, и как светло возле вертолета, потерпевшего катастрофу. Не надо туда смотреть! Не надо!!
И все-таки неведомая сила поворачивала ее голову в сторону лежащего на снегу обгорелого брезента. Может быть, под брезентом и нет никого? Ошиблись люди – отскочил в сторону Андрей, прыгнул в темноту, упал в снег, а его и не заметили?
– Жалко Андрея, – услышала она голос Кэргыны. – Такой человек погиб! Красиво погиб!
Но разве смерть может быть красивой? Был человек – и нет человека, разве это красиво? И сил уже нет возразить, крикнуть. Только слезы сами катятся, заполняют рот, забивают дыхание…
Маше помогли сесть рядом с водителем. Побледневший, потрясенный случившимся Ненек запустил двигатель. Заскрежетали по торосистому льду гусеницы и потащили машину прочь от зловещего костра.
Через полчаса Ненек сказал:
– Если бы не было бочки, Андрей остался бы жив. Вертолет так рассчитан, что, когда он падает, лопасти служат как бы парашютами. Получается авторотация. Воздушный встречный поток раскручивает винты и не дает вертолету камнем падать вниз…
Вездеход подкатил к гостинице.
– Вам приготовлен номер, – сказал Кэргына.
– Я пойду к сыну, – глухо ответила Маша.
– Может быть, лучше завтра?
Маша заколебалась. Но желание увидеть мальчика было так сильно, что она тут же отрицательно покачала головой.
– Нет, я пойду. Кто-то должен сказать ему. Так уж лучше я.
Дверь открыла сонная бабушка Софья.
– Кыкэ вынэ! – всплеснула она руками. – В кэркэре!
– Где Спартак? – спросила Маша и тут же услышала его обрадованный голос:
– Мария Ивановна? К нам в гости приехали?
Спартак предстал перед нею в трусиках, босиком, в накинутом на голое тело школьном кителе.
