Текст книги "Великие загадки истории"
Автор книги: Юрий Пернатьев
Жанр:
История
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 27 страниц)
В Угличе опальный царевич провел свое детство, оказавшееся, к несчастью, недолгим. Если верить летописцам, он еще ребенком обнаруживал «особенную склонность к дурному обращению, проявлял буйный нрав, мстительный характер, а также намерение к жестокости». Кроме того, мальчика отличала чисто семейная черта – необузданность характера, неуравновешенная психика, идея навязчивых состояний.
Рассказывали, что Дмитрий охотно смотрел, как резали быков и баранов, а иногда пробирался в кухню, чтобы собственноручно свернуть шею нескольким цыплятам. Однажды зимой, играя со своими сверстниками, царевич велел сделать из снега двадцать фигур в виде людей и, дав им имена Годунова и других приближенных бояр своего старшего брата, с возгласом: «Вот, что вам будет, когда я стану царствовать» – рубил им головы или четвертовал.
Вообще, выбор первого на Руси «доброго царя» – героя легенды – был во многих отношениях случайным. Даже среди столичных жителей немногие видели младшего сына Грозного. В небольшом городе Угличе его знали лучше, и там всем было известно, что царевич унаследовал от отца жестокость и буйный нрав. Дикие забавы Дмитрия приводили в смущение многих знатных угличан, да и дворянские писатели осуждали подобные «детские глумления».
Однако в народе жестокость по отношению к «лихим боярам» воспринималась совсем иначе, ведь Дмитрий обещал стать таким же хорошим царем, как и его отец. И хотя подверженные суевериям современники считали, что больные эпилепсией, или, как ее называли, черным недугом, одержимы нечистой силой, простой люд по-прежнему верил в доброго царевича, что впоследствии во многом способствовало рождению легенды. Борис Годунов запретил упоминать имя Дмитрия в молитвах о здравии членов царской семьи на том основании, что царевич был, по тогдашним представлениям, незаконнорожденным. Но об этом в годы Смуты предпочитали не вспоминать.
Вернемся к трагическим событиям 1591 г. Борис, управлявший государством от имени недееспособного Федора, прислал в Углич дьяка Михаила Битяговского, наделенного самыми широкими полномочиями. К этому времени и царевич Дмитрий, и его мать Мария Нагая фактически почти полностью лишились привилегий, которые имели как удельные князья, а все доходы, поступавшие в местную казну, контролировал все тот же Битяговский. Через несколько дней, 15 мая 1591 г., царевич Дмитрий был обнаружен мертвым. Согласно официальной версии, он нечаянно нанес себе рану, которая оказалась смертельной.
По всей столице тут же разнесся слух о том, что царевич Дмитрий был злодейски зарезан людьми, подосланными Борисом Годуновым.
Смерть Дмитрия Угличского и Московского сопровождалась бурными событиями. В Угличе произошло народное восстание. Угличане, подстрекаемые царицей Марией и Михаилом Нагим, разгромили Приказную избу, убили государева дьяка Битяговского, его сына и других боярских посланников. Четыре дня спустя в Углич прибыла следственная комиссия, допросившая сто сорок свидетелей. Протоколы допросов, а также заключение комиссии о причинах смерти Дмитрия сохранились до наших дней. Однако существует мнение, что основная часть угличских материалов дошла до нас в виде беловой копии, составители которой то ли ограничились простой перепиской имевшихся в их распоряжении черновых документов, то ли произвели из них некую выборку, а возможно, и подвергли редактированию.
Тщательное исследование текста «обыска», т. е. следственного дела, проведенное российскими учеными, в значительной мере рассеивает подозрения относительно сознательной фальсификации следственных материалов в момент составления их беловой копии. Основной материал переписан семью разными почерками. Входившие в комиссию подьячие провели обычную работу по подготовке следственных материалов к судопроизводству.
В подавляющем большинстве случаев показания свидетелей-угличан отличались краткостью, и подьячие, записав их, тут же предлагали грамотным свидетелям приложить руку. По крайней мере, двадцать свидетелей подписали на обороте свои «речи». Их подписи строго индивидуальны, отражают разную степень грамотности, довольно точно соответствовавшую их общественному положению и роду занятий.
В следственную комиссию вошли весьма авторитетные лица, придерживавшиеся, тем не менее, различной политической ориентации. А вот боярин Василий Шуйский был назначен руководить расследованием, скорее всего, по инициативе Боярской думы. Его, недавно вернувшегося из ссылки, считали едва ли не самым изворотливым и умным противником Годунова. Помощником Шуйского стал окольничий Клешнин. Он поддерживал дружбу с правителем, хотя и доводился зятем Григорию Нагому, состоявшему при царице Марии в Угличе.
Вся практическая организация следствия лежала на главе Поместного приказа думном дьяке Вылузгине и его подьячих. В течение всего расследования и после него Шуйский не раз менял свои показания относительно событий в Угличе, но комиссия в целом выводов не пересматривала. Составленный ею «обыск» содержал не одну, а, по крайней мере, две версии гибели царевича Дмитрия.
Подозрения в насильственной смерти возникли в первый же день дознания. Наиболее энергично эту версию отстаивал дядя царицы Марии Михаил Нагой. Он же назвал и убийц Дмитрия: сына Битяговского Данилу, его племянника Никиту Качалова и других участников преступления. Но, как ни странно, при этом свидетель не смог привести никаких фактов в подтверждение своих обвинений. Все его доводы рассыпались в прах, едва заговорили другие свидетели.
«Когда зазвонили в колокол, – говорила вдова Битяговского, – он, муж мой Михаил, и сын мой в те поры ели у себя на подворьишке, а у него ел священник... Богдан». Поп Богдан был духовным наставником Григория Нагого и как только мог защищал царицу и ее братьев, утверждая, что те не причастны к убийству дьяка, погубленного посадскими людьми. Хотя показания попа откровенностью не отличались, он простодушно подтвердил перед Шуйским, что обедал за одним столом с Битяговским и его сыном, когда в городе ударили в набат. Таким образом, получалось, что в момент смерти царевича его «убийцы» мирно обедали у себя в доме вдали от места преступления, а значит, имели стопроцентное алиби. Преступниками же их посчитали сбитые с толку люди.
Показания свидетелей позволили выяснить еще один любопытный факт: Михаил Нагой не был очевидцем происшествия. Он прискакал во дворец «пьян на коне, мертв пьян» после того, как ударили в колокол. Протрезвев, Михаил осознал, что ему придется держать ответ за убийство дьяка, представлявшего в Угличе особу царя. В ночь перед приездом Шуйского он велел преданным людям разыскать несколько ножей и палицу и подложить их на трупы Битяговских, сброшенные в ров городской стены. Комиссия, расследовавшая дело по свежим следам, без труда разоблачила этот подлог. Городовой приказчик Углича Русин Раков свидетельствовал, что он взял у посадских людей в Торговом ряду два ножа и принес их Нагому, а тот велел слуге зарезать курицу и вымазать ее кровью оружие. Так Михаил Нагой был изобличен, несмотря на то что всячески отрицал свою вину.
Версия гибели царевича по неосторожности содержит два обстоятельства, каждое из которых подвергалось всесторонней проверке. Во-первых, болезнь Дмитрия, которую свидетели называли «падучей болезнью, немочью падучею». Судя по описаниям припадков и их периодичности, царевич действительно страдал эпилепсией. Как утверждали свидетели, «презже тово... на нем была ж та болезнь по месяцем беспрестанно».
Сильный припадок случился с Дмитрием примерно за месяц до его кончины, перед Великим днем. Как говорила мамка Волохова, царевич во время приступа «объел руки Андрееве дочке Нагова, едва у него... отнели». Андрей Нагой подтвердил это, сказав, что Дмитрий ныне в великое говенье у дочери его «руки переел, а прежде руки едал» и у него, и у жильцов, и у постельниц царевича. О том же говорила и вдова Битяговского: «Многажды бывало, как Димитрия станет бить тот недуг и станут его держать Ондрей Нагой и кормилица и боярыни, и он... им руки кусал или, за что ухватил зубом, то объест».
Последний приступ эпилепсии у царевича длился несколько дней. Он начался во вторник, а на третий день царевичу стало немного легче и мать взяла его к обедне, а потом отпустила на двор погулять. В субботу Дмитрий во второй раз вышел на прогулку, и тут у него внезапно приступ возобновился.
Второй важный момент. Согласно версии о самоубийстве, царевич в момент приступа играл с ножичком. Свидетели описали забаву подробнейшим образом: «...царевич играл через черту ножом, тыкал ножом, ходил по двору, тешился остроконечным ножом в кольцо». Правила игры были просты: в очерченный на земле круг игравшие поочередно втыкали нож, который надо было взять за острие лезвием вверх и метнуть так, чтобы он, сделав несколько оборотов, вошел в землю.
Следовательно, когда с царевичем случился припадок, в руках у него был остроконечный нож. Дворовые люди, стоявшие подле Дмитрия, показали, что он «набросился на нож». Василиса Волохова описала случившееся еще точнее: «... бросило его о землю, и тут царевич сам себя ножом поколол в горло». Остальные очевидцы утверждали, что царевич напоролся на нож, «бьючися или летячи» на землю.
Таким образом, все очевидцы гибели Дмитрия единодушно утверждали, что эпилептик проколол себе горло, и расходились только в одном: в какой именно момент это произошло – при падении или во время конвульсий на земле. Могла ли такая рана повлечь за собой гибель ребенка? На шее непосредственно под кожным покровом находятся сонная артерия и яремная вена. При повреждении одного из этих сосудов смертельный исход неизбежен. Прокол яремной вены влечет за собой почти мгновенную смерть, при кровотечении из сонной артерии агония может затянуться.
Поскольку после смерти Дмитрия Нагие сознательно распространили слух о том, что царевича зарезали подосланные Годуновым люди, боярин-правитель использовал первый же подходящий случай, чтобы предать распространителей «клеветы» суду. Таким поводом стал пожар Москвы. Обвинив Нагих в поджоге столицы, власти заточили Михаила и его братьев в тюрьму, а вдову Грозного насильно постригли и отправили «в место пусто» – на Белоозеро. Кто из современников в те дни мог знать, что через десять лет «убиенному младенцу» суждено будет стать героем народных чаяний?!
И хотя смерть Дмитрия вызвала многочисленные толки среди бедноты и знатных особ, все понимали: в Москве правит законный царь и династический вопрос поднимать бессмысленно. Но едва царь Федор умер и династия Калиты прекратила свое существование, имя Дмитрия должно было непременно восстать из небытия.
В период короткого междуцарствия после смерти Федора литовские «лазутчики» подслушали в Смоленске и записали молву, в которой уже можно было угадать все последующие события Смутного времени. Впрочем, толки ходили очень противоречивые. Одни говорили, будто в Смоленске были подобраны письма от Дмитрия, извещавшие жителей, что «он уже сделался великим князем на Москве». Другие утверждали, что появился не царевич, а самозванец, во всем очень похожий на покойного князя Дмитрия. Сам же Борис будто бы хотел выдать самозванца за истинного царевича, чтобы добиться его избрания на трон, если не захотят избрать его самого.
Скорее всего «лазутчики» записали слухи, бродившие среди простонародья, имевшего самые смутные представления о том, что происходило в столичных верхах. Низы охотно верили россказням, порочившим правителя Бориса Годунова и пронизанным живым сочувствием к Романовым. Может быть, их распространяли сами Романовы или близкие к ним люди? Ответить на этот вопрос сложно, тем более что в народных суждениях о младшем сыне Грозного трудно было уловить что-то чрезвычайно похвальное в его адрес. О том, что царевич жив, говорили как бы вскользь, мимоходом, без упоминаний о его достоинствах, законных правах и прочем. Куда оживленнее обсуждали вторую версию, согласно которой объявившийся неожиданно самозванец «Дмитрий» был всего лишь пешкой в политической игре Бориса Годунова.
Вскоре слух о спасении истинного Дмитрия – «доброго царя» получает в народе самое широкое распространение. Служилый француз Я. Маржарет, прибывший в Москву в 1600 г., отметил в своих записках: «Прослышав молву, что некоторые считают Дмитрия Ивановича живым, он (Борис) с тех пор целые дни только и делал, что пытал и мучил по этому поводу». С другой стороны, оживление толков о Дмитрии едва ли можно связывать с заговором Романовых. Эти бояре пытались заполучить корону в качестве ближайших родственников последнего законного царя Федора. Появление «законного» наследника могло только помешать осуществлению их планов.
Если бы слухи о царевиче распространял тот или иной боярский круг, покончить с ними Годунову было бы довольно легко. Трагизм положения заключался в том, что молву о спасении младшего сына Грозного подхватила толпа, а с ее настроениями нелегко справиться даже тирану. Все это и послужило благодатной почвой для появления самозванца, кипучая деятельность которого, как оказалось, имела далеко идущие последствия.
Лжедмитрий объявился в пределах Речи Посполитой в 1602– 1603 годах. Им немедленно заинтересовался Посольский приказ. Не позднее августа 1603 г. Борис обратился к первому покровителю самозванца князю Острожскому с требованием выдать «вора». Однако было поздно: «вор» уже переселился в имение Адама Вишневецкого.
Неверно, будто Годунов назвал самозванца первым попавшимся именем. Его разоблачению предшествовало самое тщательное расследование, после которого в Москве объявили, что имя царевича принял беглый чернец Чудова монастыря Гришка, в миру Юрий Отрепьев.
Миф как творец историиМожно не сомневаться, что если бы не боярский заговор, Дмитрий, горячо любимый и почитаемый своими подданными, царствовал бы долго и счастливо. Но вышло совсем по-другому. Одной своей смертью восьмилетний мальчик круто изменил весь ход русской истории, прекратив к тому же существование древнейшей царской династии.
Сегодня это кажется невероятным, однако никаких иных доказательств не существует: Лжедмитрий I с его довольно сомнительной «легендой» был чрезвычайно популярен. Более того, своим появлением он, как уже говорилось, не только породил целую плеяду самозванцев, но и сделал все для закрепления величайшей народной утопии.
Хроника его деяний и претензий в начале пути похожа на волшебную сказку. «Чудом спасшийся царевич Дмитрий» во главе небольшого отряда польских шляхтичей перешел Днепр и направился к Москве, чтобы наказать злодея Годунова, овладевшего короной его предков. А тем временем в столичных храмах диаконы проклинали Гришку Отрепьева, злостного еретика, вора и расстригу. Но что за дело было «царевичу» до Отрепьева? Крепости сдавались ему без боя, народ встречал его как избавителя и свято верил в чудесное спасение.
Пожалуй, во всей российской истории не было случая, чтобы власти было оказано такое безоговорочное доверие. Объяснять это лишь неудачами царя Бориса было бы неверно, поскольку они преследовали большинство российских правителей. Великий голод, смятение и пожары, предшествовавшие появлению царевича, – явления для страны вполне привычные. Настоящую популярность самозванцу принесла излюбленная русская сказка об Иване Царевиче. У Достоевского в «Бесах» главный бес Петруша Верховенский подговаривает Ставрогина: «Затуманится Русь, заплачет земля по старым богам... Ну-с, тут-то мы его и пустим – Ивана Царевича. Скажем, что он скрывается. Знаете ли вы, что значит это словцо: «Он скрывается»? Но он явится, новая сила, да еще какая неслыханная».
Действительно, сложно придумать более тонкий политический ход в борьбе за власть в России. Царевич, обиженный лихими боярами, наследник державных традиций грозного отца, но при этом сам воплощенное милосердие – именно этот образ пленил воображение широких масс. Конечно, любой здравомыслящий человек того времени прекрасно понимал, что это всего лишь грандиозная авантюра. Однако с народным мнением приходилось считаться, лучшие люди того поколения просто вынуждены были признать в царевиче истинного Рюриковича.
Безусловно, для того чтобы предпринять такую авантюру, надо быть человеком незаурядным, а кроме того, самому искренне поверить в чудесное возрождение. Похоже, Юрий Богданович Отрепьев, мелкопоместный галицкий дворянин, как никто другой отвечал требуемым условиям.
Детства своего он не помнил, так как рано остался сиротой. Отец его, стрелецкий сотник Богдан Отрепьев, погиб в московской Немецкой слободе, там, где иноземцы свободно торговали вином и нередко случались пьяные драки. В одной из них Богдана зарезал некий литвин. Весьма вероятно, что именно сумбурное, неприкаянное детство помогло Отрепьеву убедить себя в своем высокородном происхождении. Но в традициях того времени сирота никак не мог преуспеть в государственной службе, поэтому пришлось Юшке, как называли его в детстве, стать слугой при дворе боярина Федора Никитича Романова, а после у князя Черкасского.
В целом карьера Отрепьева начиналась вполне успешно. На романовском подворье в Москве он стал человеком незаменимым – поверенным и ближайшим советником влиятельных бояр. Однако в 1600 г. романовский кружок постигла неудача из-за несостоявшегося заговора против Годунова.
Дело в том, что Федор Романов, двоюродный брат покойного царя Федора Иоанновича, метил в русские цари. Заговор был раскрыт, Романовых обвинили в покушении на «государево здоровье». В результате Федор Романов был насильно пострижен в монахи под именем Филарета, шестилетнего же его сына Михаила, супругу, которую тоже постригли, и всех родных сослали в отдаленные места.
Отрепьеву, как участнику заговора, грозили пытка и виселица. Вина усугублялась тем, что вооруженная свита Романовых оказала отчаянное сопротивление царским стрельцам, и роль Юшки в этом деле была далеко не последняя. Страх перед виселицей привел его в монастырь. Двадцатилетнему дворянину, полному надежд, сил и энергии, пришлось покинуть свет, забыть мирское имя. Отныне он стал смиренным чернецом Григорием.
Романовский период в жизни будущего самозванца, однако, даром не прошел. Позже историки будут удивляться, что смиренный инок превосходно ездит верхом, изящно танцует, прекрасно владеет саблей, знает иностранные языки. Все это вполне объяснимо: до своего пострижения Отрепьев прошел отменную выучку на романовском подворье. Судя по всему, покровители не забывали о его образовании, заботились о том, чтобы Юшка был человеком светским. Не они ли подготовили юношу к роли самозванца? Вполне возможно. Особенно если вспомнить, как прореагировал на появление Лжедмитрия упомянутый ссыльный монах Филарет, глава романовского дома Федор Никитич. По его наблюдениям, некогда тишайший чернец вдруг превратился в политического борца. Он, говорил Филарет, живет «не по монастырскому чину, всегда смеется неведомо чему и говорит про мирское житие, гордо заявляет другим монахам, что скоро увидят они, каков он впредь будет».
Связь Романовых с легендой о чудесном спасении царевича подтверждается и самим Отрепьевым. Позже он поведает полякам, что тайну рождения открыл ему «верный друг», которому он служил до пострижения и чья опала вынудила его «вести жизнь монашескую». Прав был историк Ключевский, когда писал о самозванце, что «он был только испечен в польской печке, а заквашен в Москве».
Потерпев фиаско на службе у Романовых, Отрепьев поразительно быстро приспособился к новым условиям жизни. Поначалу он боялся попадаться на глаза годуновской полиции, скитаясь по разным окраинным монастырям. Однако через год его застают уже в самом Чудове, в монастыре Московского Кремля. В монашеской среде его карьера развивается столь же стремительно, как и среди боярской элиты.
Для начала его заприметил и взял к себе в келью архимандрит, затем Григорий оказался у патриарха Иова. Тот в своих грамотах писал, будто взял Отрепьева на патриарший двор «для книжного письма». На самом деле Иов приблизил способного инока не только из-за хорошего почерка. Чернец вовсе не был простым переписчиком книг. Ум и литературное дарование явно выделяли его среди прислужников патриаршего двора.
Прошло совсем немного времени с тех пор, как Григорий приходил во дворец в свите окольничего Михаила Никитича. Теперь перед ним вновь открылись двери кремлевских палат. На Царскую думу патриарх являлся с целым штатом писцов и помощников, среди них был и Отрепьев. Патриарх в письмах утверждал, что чернеца Григория знают и он сам, святейший патриарх, и епископы, и весь собор.
Сам же Отрепьев, где только мог, разведывал все, что относилось к царевичу Дмитрию, и даже будто шутя говаривал монахам: «Знаете ли, что я буду царем в Москве?» Об этих словах донесли Иову. Патриарх повелел заточить вольнодумца на Белоозере, но родственники упредили шутника, и он в начале 1602 г. вместе с двумя другими монахами – Варлаамом и Мисаилом – бежал за границу. Их маршрут напоминал ломаную линию: Киево-Печерский монастырь – Острог – Гоща – Брачин.
В Киеве Отрепьев снова попытался представиться под царским именем, но, как и в кремлевском Чудовом монастыре, неудачно. Печерский игумен указал Григорию и его спутникам на дверь. После изгнания из Печерского монастыря бродячие монахи весной 1602 г. отправились в Острог к князю Василию Острожскому. Князь хотя и не преследовал самозванца, но в своем имении тоже его не потерпел.
Как видим, вопреки традиционным представлениям интрига самозванства родилась не в боярской, а в церковной среде. Отрепьев явился в Литву пока еще без обдуманной и правдоподобной легенды, а это означает, что бояре Романовы не участвовали в «подготовке царевича». Местом рождения интриги был кремлевский Чудов монастырь. Зная традиционную систему мышления в средние века, трудно представить, чтобы чернец, принятый в столичный монастырь по бедности и сиротству, дерзнул без подсказки сторонних лиц выступить с претензией на царскую корону. Скорее всего, он действовал по совету людей, оставшихся в тени.
Уже при Борисе московские власти объявили, что у вора Гришки Отрепьева с самого начала имелось двое сообщников – те самые Варлаам и Мисаил. Но если Мисаил был «прост в разуме», то Варлаам казался человеком совсем другого склада. Он обладал изощренным умом и к тому же был вхож во многие боярские дома Москвы. Он, по-видимому, и подсказал Отрепьеву его будущую роль.
Но пришел час и Отрепьев решил расстаться с двумя своими сообщниками. Порвав с духовным сословием, он, понятно, лишился куска хлеба, а потому, по утверждениям иезуитов, интересовавшихся первыми шагами самозванца в Литве, вынужден был, оказавшись в Гоще, прислуживать на кухне у пана Гаврилы Хойского.
Гоща была тогда центром недавно возникшей арианской ереси, а магнат Гаврила Хойский был новообращенным арианином, хотя до 1600 г. и исповедовал православную веру. Хойский сразу обратил внимание на московского беглеца. Отрепьев же, испытывавший после своих скитаний недобрые чувства к монахам, проповеди новообращенных воспринял с энтузиазмом.
Ариане были первыми, кто признал домогательства самозванца, но их благословение не принесло ему выгоды. Да, их поддержка упрочила материальное благополучие Отрепьева, пошатнувшееся после разрыва с православным духовенством, но нанесла его репутации определенный вред. В глазах русских людей «хороший царь» не мог исповедовать никакой иной веры, кроме православия. Естественно, московские власти, узнав о переходе Отрепьева к арианам, тут же заклеймили его как еретика.
Вскоре неунывающий Отрепьев поступает на службу к богатому и влиятельному польскому пану Адаму Вишневецкому, ревностному стороннику православия. Прослужив при его дворе некоторое время, Отрепьев притворился тяжело больным и попросил исповеди у духовника Вишневецкого. Григорий сказал ему: «Похорони меня как царевича. Я не скажу своей тайны, но по смерти моей ты найдешь под моей постелью свиток, в котором все написано».
Иезуит тотчас же взял свиток, где Отрепьевым было записано, что он царевич Дмитрий, что Борис хотел его убить в Угличе, но верный лекарь спас его, а вместо него был убит сын священника и что бояре проводили его в Литву, чтобы спасти от царского гнева.
Узнав об этом, Вишневецкий сначала удивился и не поверил. Но Григорий со слезами на глазах рассказал ему о трагических обстоятельствах жизни царевича, показал крест с дорогими каменьями, якобы данный ему в знак благословения боярином Мстиславским, его крестным отцом. И князь признал «царевича», но не потому, что поверил его бессвязным и наивным речам. В затеянной игре у Вишневецкого были свои цели. Он давно враждовал с московским князем из-за земель и теперь понял, что, приняв самозванца, он получит возможность оказывать давление на русское правительство. Такое признание имело неоценимое значение для Отрепьева, поскольку семья князя Адама состояла в дальнем родстве с Иваном Грозным. После того как Вишневецкий признал безродного проходимца «своим» по родству с угасшей царской династией, события начали приобретать более конкретные очертания.
Отрепьев и его покровитель рассчитывали навербовать несколько тысяч казаков и вторгнуться в пределы России в тот момент, когда русские полки будут связаны войной с крымчаками. Весной 1604 г. вторжения орды ждали со дня на день, но Крым так и не решился на войну с царем, а вольница под знамена самозванца еще не собралась. Силы были слишком неравны, чтобы начинать войну, а потому и план полностью провалился.
Пришлось Отрепьеву снова менять направление действий. Он порвал с князем и перебежал в Самбор к разорившемуся католическому магнату Юрию Мнишеку. Тот решил взять игру в свои руки. Он не только принял Отрепьева с царскими почестями, но и поспешил породниться с ним, согласившись отдать в жены свою Дочь Марину. Но с одним условием: бракосочетание состоится только после того, как царевич будет принят королем в Кракове.
В Самборе Григорий тайно принял католическую веру и подписал договор с обязательством в течение года привести все православное царство Московии в лоно католичества. Григорий также засвидетельствовал грамоту о передаче Мнишеку и его наследникам на вечные времена Северской земли и Смоленщины, а также смежных земель «из другова государства, близь Смоленской земли, еще много городов, городков, замков». Бывшего изгоя окружают царскими почестями. Под его знамена собираются московские эмигранты, польские шляхтичи, вольные казаки, беглые холопы и прочий пришлый люд.
Верил ли кто-нибудь в ближнем зарубежье в легенду о чудесном спасении? В пушкинском «Годунове» Дмитрий так отвечает на этот вопрос: «Ни король, ни Папа, ни вельможи не думают о правде слов моих. Димитрий я иль нет – что им за дело? Но я предлог раздоров и войны». Однако реальный самозванец все больше начинает верить в свое царское происхождение. Он даже приказывает казнить московского дворянина, пытавшегося изобличить его как Гришку Отрепьева. Чем ближе становится московский престол, тем больше укрепляется в нем эта вера.
Воспользовавшись помощью Сигизмунда III, Юрия Мнишека и других магнатов, самозванец навербовал до двух тысяч наемников. Весть о «спасшемся царевиче» быстро достигла казачьих станиц, и с Дона к нему на помощь двинулись отряды казаков. Но, оказавшись в России, наемное войско Лжедмитрия I покинуло поле боя после первых столкновений с войсками Годунова. И только поддержка вольных казаков да восставшего населения Северщины спасла Отрепьева от неминуемого поражения.
Правительство жестоко расправлялось с теми, кто помогал самозванцу. Но ни пролитая кровь, ни попытки укрепить армию верными Борису воеводами не смогли остановить гибель его династии. Ее судьба решилась под стенами небольшой крепости Кромы. Царские войска осаждали занятый сторонниками самозванца городок, когда пришла весть о неожиданной кончине Бориса. Бояре-заговорщики сумели склонить полки на сторону Лжедмитрия.
Оставшись без армии, оказавшись в политической изоляции, наследник Бориса Федор Годунов на троне удержаться не смог. 1 июня 1605 г. в Москве произошло восстание. Народ разгромил царский дворец, а Федор был взят под стражу. Под давлением обстоятельств Боярская дума должна была выразить покорность самозванцу и открыть перед ним ворота Кремля. Лжедмитрий I велел тайно умертвить Федора Годунова и его мать и лишь после этого отправился в Москву
С падением Годуновых закончилась целая эпоха в политическом развитии Русского государства. Годунов обещал благоденствие для всех, но трехлетний голод развеял в прах иллюзии, порожденные его обещаниями. Вслед за тяжелым экономическим потрясением страна испытала ужасы гражданской войны, в ходе которой земская выборная династия окончательно утратила поддержку народа.
После восстания в Москве наступило короткое междуцарствие. Дума не сразу приняла решение направить своих представителей к «царевичу». Никто из наиболее влиятельных бояр не желал ехать на поклон к новоявленному спасителю, ведь со времени избрания Бориса Годунова Боярская дума во второй раз должна была согласиться на передачу трона неугодному и неприемлемому для нее кандидату. Как и в 1598 г., вопрос о престолонаследии был перенесен из дворца на площадь, но в 1605 г. передача власти уже сопровождалась кровопролитной гражданской войной.
Лжедмитрий был разгневан тем, что главные бояре отказались подчиниться его приказу и прислали на переговоры второстепенных лиц. Тогда Лжедмитрий I из Тулы сам известил страну о своем восшествии на престол, рассчитывая на неосведомленность дальних городов. Он утверждал, будто его узнали как прирожденного государя Иов – Патриарх Московский и всея Руси, весь священный собор, Дума и прочие чины. Но самозванец не мог занять трон, не добившись благосклонности от Боярской думы и церковного руководства.
Между тем патриарх Иов не желал идти ни на какие соглашения со сторонниками Лжедмитрия. Отрепьев снова пытался вести двойную игру: провинцию он желал убедить в том, что Иов уже узнал в нем прирожденного государя, в столице же готовил почву для расправы с непокорным патриархом. Иов, как сохранивший верность Годуновым, должен был разделить их участь. Судьба патриарха решилась, когда Лжедмитрий был в десяти милях от столицы. Местом заточения Иова был избран Успенский монастырь в Старице, где некогда он начал свою карьеру в качестве игумена опричной обители.
Казнь низложенного царя и изгнание из Москвы патриарха расчистили самозванцу путь в столицу. По дороге из Тулы в Москву путивльский «вор» окончательно преобразился в великого государя.
