Текст книги "За землю отчую."

Автор книги: Юрий Галинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

Ранним утром отряд Гордея и Федора был уже на правой стороне реки. Увы, помощь лесных и монастырских людей запоздала. За Окой в одиночку и группками стали попадаться им конные и пешие беглецы. От них и узнали ордынцы разгромили тарусскую рать. Пока судили да рядили, как быть дальше, татары обнаружили отряд. В ожесточенной схватке с вражеским чамбулом большинство плохо вооруженных крестьян и монахов погибли, остальные разбежались кто куда. Отбиться от татар удалось лишь Гордею, Федору да полутора десятку искусных в ратном умельстве лесовиков. Оторвавшись от преследователей, они укрылись в лесной глухомани, где и повстречали Сеньку...

Лесовики заспорили, что делать дальше, а время шло. Вдруг Клепа, который по-прежнему не спускал глаз . с Сеньки, решительно направился к нему.

Слышь, малый! – положил он на плечо отрока тяжелую руку.– Почудилось мне или и впрямь ты назвал Гонов?

Назвал, дяденька,– с готовностью кивнул тот.

Ты сам-то кем им приходишься?

Сестренка моя, Настя, за Фролом Гоновым.

Вона что!., Так ведь Гоны под Тарусой жили? Иль, может, не те?

Мы и жили. Только раньше, а нынче тут, с Ивана постного уже. Ушли от лиходея-боярина Курного. А ты откель про нас ведаешь? – Сенька впился взволнованным взглядом в глаза рыжего лесовика.

Погоди, погоди, малый,– побледнев, молвил Клепа.– Сказывай: Антипко, мужик Степаниды Гоновой, тоже тут с вами?

Ага! – радостно воскликнул отрок,– В осень на него волки напали...– увлекшись, стал рассказывать он.– Мужики его отбили тогда. Костер не доглядел, вот волки в ночи и полезли. Изб еще не срубили тогда, в шалашах жили. А волки-то лезут, лезут!..– И вдруг осекся. Выпрямился, тяжело вздохнул.

Столпившиеся ватажники с любопытством смотрели на них.

Соседи или сродники они тебе? – спросил атаман у Клепы.

Антипко – брат мне родный,– угрюмо потупившись, ответил тот.

Так ты дядька Егорко будешь? – встрепенулся Сенька.– Я про тебя знаю. Наши тебя часто вспоминали, когда дядька Антипко хворый был... Пойдем со мной. Может, спасем наших, а? – с надеждой просил отрок, прижимаясь к рыжему лесовику.

Ты как хошь, атаман, а я иду! – решительно молвил Клепа и, сдвинув вперед висевший на поясе колчан, стал, загибая пальцы, пересчитывать стрелы.– Маловато, кто добавит?

Ежли изгоном напасть, управимся, Гордей,– настойчиво повторял Федор.

Коль дело такое, все пойдем! – блеснул глазами тот.

Верно! Друга в беде грех покинуть! Веди, паря! – оживились ватажники.

Для милого дружка и сережка из ушка! – залихватски сдвинув на бок колпак, крикнул Митрошка.– Эх, накрутим хвоста окаянным ордынцам!

ГЛАВА 4

Ватаге пришлось долго продираться через лесные заросли, пока она вышла к деревне. Но вот ветер донес запах дыма, в просветах опушки замелькали избы и поле. Дойдя до лежащих на земле деревьев, которые зимой свезли переселенцы, расчищая под пашню лес, ватажники остановились. Вдали, между сложенными по полю скирдами хлеба, сновали конные ордынцы, посредине деревни столбом поднимался густой дым от костра. Крестьян не было видно, зато в глаза бросилась заваленная хворостом по оконца ближняя к опушке изба...

Ватажники стали советоваться, что делать дальше, но так ни к чему не пришли. Тягаться в открытую с конными ордынцами нечего и думать. Прекрасные стрелки из лука, они легко перебьют станичников прежде, чем те успеют к ним приблизиться. Устроить засаду и освободить пленников, когда татары погонят ясырь лесом? Но в какую сторону они направятся? На помощь крестьян надеяться не приходилось: неизвестно даже, где они.

Лесовики молчали, хмуро переглядывались друг с другом, косились на притихшего вожака. Рудак, скривив дряблое лицо, стал ныть:

Говорил ведь, нечего нам в чужое дело лезть... Только час потеряли...

Гордей гаркнул на него и снова наморщил лоб в раздумье. Он ничего не привык делать наполовину; теперь им владела одна мысль: как спасти тарусских крестьян.

– Кто пойдет разведать, молодцы? – вдруг спросил он*

Вызвались Клепа и Сенька.

Гордей бросил на них пристальный взгляд и покачал головой.

Клепа в рубище – татары тут же заприметят. А ты не суйся! – прикрикнул он на отрока.– Поумелей надо.– И посмотрел на порубежника.

Федор бросил на землю ослоп и колпак и, крадучись, направился в сторону деревни. Дойдя до опушки, присел и, распластавшись, быстро заскользил к росшему неподалеку большому кусту орешника. Темноволосая голова порубежника еще несколько раз мелькнула в густой, высокой траве и скрылась в кустарнике.

. Отсюда Федору было все видно. Неподалеку лежал зарубленный ордынцами пес, по его окровавленной шерсти ползали большие черные мухи. Правее десятка три стреноженных татарских лошадей объедали на корню рожь. Их хозяева, разбившись группками, занимались кто чем. Одни, бранясь и размахивая плетками, связывали пленников по двое—гак легче уследить за ясырем в дороге. Другие сторожили согнанных вместе крестьянских лошадей и скот. Несколько татар сидело на корточках вокруг костра и что-то наматывали на отрубленные древки кос. Ордынцы вели себя так, как все грабители: спешили, тревожно оглядывались по сторонам, готовые бежать или схватиться за оружие.

Загибая пальцы, порубежник насчитал больше двух дюжин татар. Лесовиков же не было и полутора десятка.

«Да, трудно будет управиться" с ордынцами. Ежели б хоть луки со стрелами у всех наших были...– с тревогой подумал Федор. Он пристально оглядел деревню и поле. И когда опять усмотрел заваленную хворостом избу, у него даже голова затуманилась от гнева.– Малых детишек спалить, не инак, замыслили!..»

Теперь Федор понял, что делают ордынцы с древками кос – они готовили факелы, чтобы сжечь деревню. Каждый миг могла наступить развязка!

Порубежник уже хотел было ползти обратно, но, выглянув из куста, так и застыл: к орешнику приближался сторожевой татарин, один из тех, что дозорили на обочине поля.

Шуракалец проехал так близко, что до Федора донесся тяжелый запах лошадиного пота. Как только всадник скрылся за избой, порубежник метнулся к лесу.

Выходит, па розмыслы нет часа! – воскликнул Гордей, узнав, что делается в захваченной ордынцами деревне, на чело его легли глубокие складки. Придирчиво останавливая свой взгляд на оружии лесовиков, он внимательно вглядывался в лицо каждого. Люди терпеливо ожидали– привыкли: когда вожак замышляет какой-то промысел, лучше помолчать.

Но вот морщины на лице атамана разгладились, и он заговорил:

Вот что, молодцы! Коль намерились мы сродников Клепы нашего от неволи и смерти спасти, надо напасть на ворогов нежданно. Сей час мы разделимся. Клепа и Рудак в кустах супротив избы, заложенной хворостом, засядут. Когда татары станут деревеньку палить, надо не допустить, чтобы ее зажгли. Может, и впрямь детишки сиротские тама... Говоришь, табун ордынский близ леса пасется? – спросил он у Федора.

Тот молча кивнул.

Тогда бери, молодец, Ивашку-кашевара, Митрофана и еще их...– Гордей показал на двух лесовиков, -вооруженных луками.– Парнишка тоже с тобой пойдет,– подумав, добавил он.—* Теперь слушай дале. Схоронитесь в лесу неподалеку коней татарских. А как услышишь мой свист – не допускай окаянных к их табуну. Я же с остальными оттуда сполох учиню,– показал атаман на деревню.– Господь милостив, авось и управимся!..

Задум вожака был рискованным и дерзким, но все же сулил надежду на успех. Деревня и поле, окруженные со всех сторон лесом, занимали довольно широкое пространство, сужающееся возле того места, где стояли сейчас ватажники. Поле было сплошь заставлено суслонами хлеба. Между ними и примыкавшими к избам огородами неподалек леса ордынцы держали пленников и захваченный у крестьян скот. Напротив паслись татарские лошади. Гордей хорошо знал повадки ордынцев – они сжигали все, что не могли увести с собой,– и решил воспользоваться этим: задумал напасть на врагов после того, как загорятся избы и суслоны. Стиснутые с трех сторон огнем, татары, не смогут ни окружить напавшую на них горстку лесовиков, ни добраться без потерь к своим лошадям. Тех же, кто все-таки добежит до табуна, встретят люди Федора.

Хитрый замысел Гордея*, поддержанный Федором, пришелся ватажникам по душе, ими уже овладел боевой запал, и все обошлось без споров и пререканий.

С мнением Федора лесовики считались. После стычки в монастыре они перестали чуждаться бывшего порубежника. Еще больше сблизили их поход по Тарусчине и схватка с крымцами, в которой он своей храбростью помог ватаге отбиться от врагов. И теперь уже большинство лесовиков не сомневалось, что «деточка», как называли они между собой Федора, стал своим.

Разделившись, ватага двинулась в обход деревни, а Клена и Рудак поползли к кустам возле заваленной хворостом избы. Федор и его люди не пробежали еще и половины дороги к месту засады, как до них донеслись истошные вопли и крики. Лесовики остановились, сквозь листву деревьев и кустов увидели стелющийся над полем и деревней густой дым.

Федор, не оглядываясь, махнул рукой своим. Ринулся к опушке через кусты, следом остальные. Это было рискованно, но он решил напрямую пересечь нескошенное поле. Едва успел выскочить на обочину леса, как сзади послышался тревожный окрик:

Острожник, погоди!

Федор недовольно обернулся. К нему подбежал швец. От волнения глаза его и вовсе окосели, задыхаясь, он прохрипел:

Глянь-ка! Беда, должно, с Рудаком и Клепой – все избы горят!

Федор бросил беспокойный взгляд в ту сторону, куда показывал Митрошка,– над полем и деревней повисли клубы бурого дыма, красные языки рвались из суслонов и построек, костром пылала обложенная хворостом изба.

«Сгорят детишки! Что ж делать?» – замер на миг в нерешительности сквирчанин.

Возле изб но видать ни лесовиков, ни татар. А в поле окруженные ордынцами крестьяне словно обезумели. Их кололи саблями, хлестали плетьми, но пленники, связанные попарно для угона, сбившись в кучу, несмотря на удары мучителей, рвались к деревне.

Дяденьки, чего же мы стоим? Цельный год строились – и все сгорит! – с мольбой закричал Сенька.

Нишкни, паря! – отмахнулся от отрока Федор и, повернувшись к Ивашке-кашевару, наказал: – Беги, Ивашко, к деревне, погляди, что там учинилось!

Ватажник бросился в лес, а Федор, кликнув остальных, понесся через поле к татарскому табуну.

Тем временем группа лесовиков во главе с атаманом успела обойти деревню с другого конца. Укрывшись в зарослях орешника, ватага засела на опушке леса. Отсюда до пленников было не более ста саженей. Перед лесовиками предстала та же картина, которую видели Федор, Ивашко– кашевар и другие с противоположной стороны. Вопили бабы, кричали мужики, люди рвались к деревне, где в огне гибли их дети... Гордей не отрывал взгляда от поля – там несколько ордынцев поджигали рожь и овес. Атаман выжидал, пока татары приблизятся к ним. Другая группа ордынцев следила, чтобы не разбежалось напуганное пожаром крестьянское стадо, и присматривала за табуном. Привычные к огню и дыму татарские лошади спокойно паслись в нескошенной ржи. Лишь натыкаясь друг на друга, зло скалили зубы, но сторожа-шуракальцы громкими криками разгоняли их. Кое-кто уже готовился к уходу: приторачивали к седлам вьюки с награбленными пожитками, поправляли сбрую и кожаные доспехи на лошадях.

Поджигая скирду за скирдой, татары приближались к месту засады. Вот они уже на расстоянии перестрела ^[15], подошли еще ближе. Уже хорошо видны их бесстрастные смуглые лица, тяжелая неторопливая поступь...

Оглушительный свист рванулся в задымленное небо, пронзительным эхом отдался в лесу. Станичники разом выступили из-за кустов, натянули тугие тетивы. Стрелы, с визгом рассекая воздух, сверкнули разноцветным оперением.

Битва началась...

ГЛАВА 5

Едва Клепа и Рудак засели в кустах, как между ними началась ссора.

И чего нам в омут лезть? Чай, не острожники и не люди Князевы мы...– бросив хмурый взгляд на рыжего, ворчливо протянул Рудак.

Сродники мои там, быть может,– буркнул в ответ Клепа.

И никакие они тебе не сродники, то все паренек выгадал. А ежели и впрямь сродники, то мне корысть какая?

Рыжий промолчал. Проверил лук и стрелы, оборвал с кустов листья, что могли помешать стрельбе.

Дряблолицый покосился на него и умолк.

Со стороны деревни слышался татарский говор, между избами мелькали ордынцы с факелами в руках. На солнце огонь был невидим, но едва факелы касались крыш, как высохший дерн начинал дымиться и вспыхивал синеватым пламенем. Двое татар приблизились к заваленной хворостом избе. Клепа поднял лук. Рудак, шепотом чертыхаясь, возился с тетивой. Вот ордынцы уже совсем рядом с кустом, где засели лесовики. Клепа рывком натянул тетиву, прицелился... И вдруг что-то тяжелое ударило его сзади по голове. Руки рыжего медленно разжались, соскочив– тая с тетивы стрела упала рядом с луком. Татарин, услыхав шум, подозрительно оглянулся. От страха Рудак задрожал, словно в лихорадке, сцепил зубы, боясь перевести дух. Пока ордынцы поджигали избу, напуганным зайцем таился в кустах. Когда же они удалились, бросился со всех ног прочь.

Выбежав из леса, Ивашко-кашевар подбежал к горящей избе. В зелени кустов скорее угадал, чем увидел, распростертое тело, метнулся туда. В орешнике ничком лежал Клепа, голова и рубище в крови, рядом лук и стрела. Ивашко склонился над товарищем. Убедившись, что рыжий жив, оторвал подол своей синей косоворотки, перевязал ему голову. Клепа застонал, открыл глаза. Узнал кашевара, с трудом прошептал:

– Спасай избу, там детишки...

Где Рудак? – тихо спросил станичник.

Лицо рыжего исказилось, он вздохнул, но не ответил. Ивашко прыжками понесся к пылающей избе.

Поначалу он попытался ослопом разбросить горящий хворост, чтобы пробиться к двери. Но вскоре убедился, что это долго, бросил зипун и, понатужившись, разорвал его пополам; обмотал руки и снова бросился к избе. Жар опалил бороду, но лесовик, расшвыривая пылающий сухостой, как одержимый, рвался в огонь. Вот-вот рухнут стропила – и тогда...

Наконец Ивашке удалось расчистить проход; на нем горела одежда, по обожженным щекам катились слезы. Попробовал открыть дверь, но она не поддавалась, отбросить же хворост не мог – обгорели, покрылись волдырями руки. Налег плечом – ничего... А из дома доносились ребячьи крики и плач. Тогда, собрав последние силы, Ивашко разбежался и ударом ноги все-таки вышиб дверь. Задыхаясь от жары и дыма, прохрипел:

Выходь!..

И рухнул у порога.

Сначала из дома никто не появлялся. Но вот наружу высунулась испуганная детская мордочка, за ней другая...

Деда, деда! – закричала девочка лет шести.– Тут дяденька горит!,. Бежим скорее! – схватила она за руку брата.

Минуя лесовика, дети бросились подальше от избы.

На пороге появился старый Гон с двумя малышами на руках. Ребятишки постарше, молча жались к деду, глядя со страхом на клубы дыма и искры, падающие с горящих крыш. Старик вывел детишек из избы, прохрипел:

Бегите в лес. Тут недалече, я мигом...– И потрусил рысцой обратно. Стащил с себя зипун, набросил его на Ваньку-кашевара, загасил на нем одежду. Подхватил за плечи, оттащил в сторону.

Ватажник не шевелился. Старик стал на колени, приложил ухо к груди спасителя. Пробормотал слова молитвы, перекрестил погибшего. И вдруг вспомнил о порубежнике, что остался в пылающей избе. Крыша горела факелом, трещало дерево, во все стороны разлетались объятые огнем головешки. Накинув зипун на голову, Гон вбежал в избу. Внутри бушевало пламя, горели стены. Раненый в беспамятстве стонал. Старик взвалил его на спину, кряхтя, направился к двери. Он задыхался от дыма, шатаясь, сделал несколько шагов и... потерял равновесие, его качнуло в сторону, он споткнулся о каменный жернов ручной мельницы и вместе со своей ношей растянулся посреди избы...

Лишь четыре стрелы из шести, выпущенных ватажниками, попали в цель. Трое ордынцев были убиты, четвертый, держась окровавленными руками за живот, корчился и стонал...

Внезапное появление урусутов, оглушительный свист, летящие стрелы посеяли панику среди шуракальцев. С криками «шайтан!» заметались они по полю, и теперь уже огонь и дым со всех сторон казались кознями дьявола, а не делом их собственных рук. Бросив ясырь, ордынцы метались в поискам спасения; стрелы лесовиков настигли еще троих. Крестьяне сбились в кучу и оцепенело взирали на чудо, ниспосланное им господом.

Первым опомнился ордыский десятник. Сорвал с плеча лук и, не целясь, выстрелил в бежавшего впереди долговязого лесовика. Тот, выпучив глаза, застыл на месте и грохнулся оземь. Атаман подхватил оружие убитого, с ходу послал стрелу вдогон десятнику, но промахнулся.

Уцелевшие ордынцы, не слушаясь наказов старшего, устремились к опушке леса, где стояли их лошади. На помощь беглецам поскакали было конники – дозорные и те, что сторожили Гоново стадо, но неожиданно замешкались, развернули лошадей и понеслись обратно.

Увидев это, Гордей облегченно вздохнул. Заложил пальцы в рот, оглушительно свистнул и побежал дальше.

Конных ордынцев отвлек Федор. Оказавшись у табуна раньше других, он сразу обнаружил татар, оставленных присматривать за лошадьми, и не стал ждать, пока подоспеют остальные ватажники. Ползком подкрался к ордынцам, вскочил на ноги и с маху опустил дубинку на голову одного из сторожей. Второй, увидев огромного урусута, бросился наутек.

Между тем из опушки леса на помощь Федору уже бежали два лесовика и Сенька. Следом, пыхтя, семенил Митрошка. Они видели, как «деточка» выскочил из ржи и бросился догонять ордынца. Тот несся, не оглядываясь, слыша за спиной тяжелое дыхание. Порубежник уже занес над ним ослоп и тут увидел мчавшихся наперерез ему конных татар.

Всадники, размахивая саблями, налетели на Федора. Лесовики,, засевшие во ржи, прицелились из луков. Одна из стрел попала в татарского коня. Каурый жеребец на полном скаку рухнул на колени, всадник, перелетев через его голову, грохнулся на землю.

Размахивая ослопом, Федор отбивался от конников, не давал им приблизиться. Опасаясь попасть в него, лесовики не стреляли. Они выхватили топоры, но, увидев пеших ордынцев, ползущих к табуну, бранясь, снова взялись за луки; еще двое были сражены их стрелами.

Пока конные татары дрались с лесовиками, пешие, подбадриваемые криками десятника, с дикими воплями «аллах!» ринулись к лошадям.

Федора окружили три всадника. Один из шуракальцев попал под удар его ослопа, изо рта нападавшего хлынула кровь/но другой в это время рубанул сквирчанина по непокрытой голове. Сабля начисто срезала ухо, задела плечо. Окровавленный Федор упал навзничь.

Теперь у ордынцев не было преграды. Оба лесовика лучника убиты: один – саблей, второй – стрелой. Митрошка и Сенька, успевшие спрятаться в кустах орешника, затаились, прильнули к земле.

А со стороны деревни, перебегая между горящими скирдами, к месту схватки приближались станичники Гордея и освобожденные из полона мужики. Остатки шуракальского чамбула торопливо разрезали саблями путы, которыми были стреножены лошади, и вскакивали в седла. Низко пригнувшись к гривам коней, ордынцы бросились наутек. Их фигуры в бараньих тулупах мелькнули среди зелени кустов и скрылись в сумраке лесных дебрей.

ГЛАВА 6

Вечернюю тишину леса нарушили непривычные звуки. Человеческий говор и фырканье лошадей заполнили поляну. Багряная луна освещала конников в кольчугах и кафтанах, тускло поблескивала на высоких навершиях шлемов и наконечниках копий.

На середине поляны трое всадников, ехавшие впереди отряда, остановились.

Тут и заночуем,– сказал один из них, широкоплечий воин с густой бородой и, обращаясь к другим, спросил: – Как вы мыслите?

Можно и заночевать,– согласно кивнул долговязый, с небольшой бородкой и, сняв шлем с орлиным пером, вытер рукой потный лоб.– Люди устали, а татары сюда не сунутся, да еще в ночи.

Верно, Максим,– подтвердил первый и, пытливо взглянув на третьего всадника, продолжавшего молчать, настойчиво произнес: – Тут, княже, и устроим привал.

Отдавай наказ, Устин! – бросил тот.

Конники вьехали на поляну и окружили Владимира и тысячников тарусской дружины Максима и Устина. Последний, приложив ладони к губастому рту, громко скомандовал:

Вой! Спешиваться на ночевку! Коней расседлать! Держаться своих десятков и сотен!

Сотники стали выкрикивать имена своих десятников. Кое-как разобравшись при зыбком лунном свете, люди расседлывали коней и располагались на ночлег.

Тысячники объехали лесной стан и, выставив дозорных, вернулись к Владимиру. Князь в мрачной задумчивости сидел на стволе поваленной буреломом липы. Оба его стремянных были убиты, коня расседлали молодые порубежники Никитка и Алешка, они же помогли Владимиру снять тяжелый панцирь, который вместе с украшенным серебряными нитями шлемом и двуручным мечом лежал теперь у его ног. Длинные, до плеч, светлые волосы обрамляли худое, осунувшееся лицо. В полумраке молодой князь казался юным отроком. Тысячник Устин ткнул своего напарника кулаком в бок, шепнул на ухо:

Дитя, да и дитя!..– А вслух промолвил степенно: – Княже, вой просят дозволения костры развести. Мы с Максимом советовались, мыслим, что можно.

Владимир молча кивнул.

На лесной поляне заплясали огни костров. Люди доставали из переметных сум припасы: ветчину, сухари, огурцы, усаживались за еду. Но не все трапезничали, большинство воинов так устали за этот день, что тут же засыпали, повалившись на траву.

Это были остатки разбитой шуракальцами Бека Хаджи тарусской рати – несколько сот княжеских дружинников, которых после гибели в самый разгар битвы князя Константина Ивановича возглавил его младший брат Владимир. Они сумели оторваться от погони шуракальского хана и укрылись в лесной глухомани. Татарам удалось захватить в полон лишь немногих. Но ополчение было разбито. Вражеские всадники смяли горожан и крестьян, вооруженных топорами, дубинами и косами, и, окружив тарусцев, многих из них порубили и взяли в полон.

На поляне слышался храп усталых, измученных людей. Гасли костры. Пылал лишь один, возле которого сидели Владимир, бояре и сотники княжеской дружины. Все угрюмо молчали. Поражение, бегство, неизвестность угнетали тарусцев.

Сызнова повторю вам, други: один у нас выход – идти в Волок Ламский к князю Серпуховскому! – наконец заговорил князь Владимир.

Уходить с родной стороны неведомо куды...– покачал лохматой головой тысячник Устин.– Нет, сие негоже.

Побьем татар, возвернемся на Тарусчину!

Уже побили*..– хмуро протянул тысячник Максим.

Сила наша, други, быть вкупе. Ежели объединим рати русские – устоим, пойдем порознь – лада не будет. Говорил я об том покойному брату Костянтину Иванычу, да не послушал он. Может, все было бы по-другому,– тщетно уговаривал молодой князь начальных людей, но те отмалчивались.

Грех покойного князя-батюшку судить,– вздохнул кто-то из сотников.

Да и ждет ли Серпуховский нас? – буркнул Максим.

–■ Ждет! Мне об том доподлинно ведомо – сам его грамотку читал! – воскликнул Владимир и продолжал: – А тут что делать станем? Корм-то для воев раздобудем, зверья и птицы в лесу много, а дале что? Не сегодня завтра ордынцы сыщут —не отобьемся! Нечего тут сидеть!

А мы и не сбираемся тут сидеть! – двусмысленно обронил Устин.

Ежели не в Волок, то куда? – насторожился князь.

Видно будет.

Замыслил ты что-то, Устин? Не забывай только: яваш князь!

Боярин промолчал, а Максим зло прищурил глаза, бросил резко:

Тот наш князь, кого Костянтин Иваныч в своем завещании назвал! Мы же, тарусские бояре и дети боярские,– обвел он рукой сидевших у костра начальных людей,– сего завещания не видели.– И добавил многозначительно: – Да и в Рязани при княгине Ольге Федоровне есть тарусские бояре.

Владимир вспыхнул от гнева, ноздри его носа расширились, бледное лицо залила краска, с трудом сдерживаясь, процедил:

Вот о чем ты, боярин Максим Андреич! Запамятовал, что ныне не время разводить смуту!

О какой смуте торочишь, княже?! Молод ты еще, я с отцом твоим, Иваном Костянтинычем, за Тарусу стоял, когда тебя-то и на свете божьем не было! – загорелся тот.– И еще скажу: понапрасну ты дружину из сечи вывел. Может, и не побили б нас нехристи!

Ты – смутьян и отступник, Максим! – выхватив из ножен меч, вскочил Владимир.– Потому и зовешь к Олегу Рязанскому, такому же отступнику!

Тысячник, неторопливо поднявшись с земли, тоже обнажил свой меч. Между ними тут же встали начальные люди.

Что вы! Что бы! – разбороняя князя и боярина, воскликнул Устин.– Надо все обсудить спокойно, а вы за мечи хватаетесь.– И, обращаясь к обоим, примирительно молвил: – Ты, княже Володимир Иваныч, и ты, боярин Максим Андреич, не могите и думать в сей тяжкий час затевать распрю. Утро вечера мудренее. Завтра без гнева и пристрастия все и обсудим...

ГЛАВА 7

Над сожженной деревней синеет предзакатное небо. Солнце то прячется, то выглядывает из-за белесых облаков. Только не до него людям.

Курится пепелище, чернеет обугленное поле, всюду лежат убитые...

Возле закопченной, полусгоревшей избы собрались все, кто остался в живых. На земле, в наспех сколоченных гробах,– Антипка и погибшие лесовики. Рядом гробик с Ивасиком, сыном Насти и Фрола. У изголовья мертвого мужа застыла Степанида, согнуло горе ее широкую спину. Не отрывая угрюмого взгляда от посеченного саблями тела брата Антиики, сидит Клепа. Болит повязанная окровавленным холстом голова, тоска сдавила сердце. Теперь у пего никого ее осталось: жену и дётей давно потерял, думал хоть брата Антипку встретит и вот пришел хоронить!

Рыдает, убивается над первенцем своим поруганная насильниками Настя. С округлых голых плеч сполз накинутый кем-то зипун, В сторонке стоит Фрол, стиснул зубы так, что, кажется, на желваках вот-вот лопнет кожа. Тяжело переживает гибель сына, позор жены. Молчит, даже руку не протянет одежку на нее набросить. А надо, бы успокоить, приголубить бедную – ох и горько ей!..

Сенька хмурился, терпел, наконец не выдержал: бросился к сестре а, зардевшись, прикрыл зипуном ее наготу.

Скорбно застыли мужики и заплаканные бабы с детишками на руках. Ребята постарше жмутся к материнским подолам, со страхом глядят на мертвых. Их не отгоняют, только Вавилова Лукерья отвела своих в избу. Там над раненым лесовиком и старым Гоном хлопочет Любаша. Старик сильно обгорел, бредит. А тарусскому порубежнику Васильку повезло. Упав, Гон прикрыл его своим телом и этим спас от огня. Едва успели вытащить их из избы, как крыша обвалилась.

Насильно уже пришел в себя, но лежит с закрытыми глазами, лишь изредка с трудом приподнимает тяжелые веки, и в памяти всплывает...

...Полдень. Дружина тарусского князя Константина Ивановича и ополченцы выступают на татар. На Тарусу идет орда Бека Хаджи... Навстречу русским полкам мчится конница крымцев. Василько и порубежники дерутся в первых рядах. Рядом – дружинники князя Константина. Но слишком уж неравны силы! Ордынцев в два раза больше, чем тарусцев, они сминают княжескую конницу, теснят ополченцев, окружают разрозненные группки русских. Убит князь!.. Василько лихо отбивается от напавших на него нукеров... И вдруг страшный удар по шлему. Он судорожно вцепился в гриву коня, несущего его невесть куда... Деревня в лесу. Поле. Над раненым склонились крестьяне... И снова крики, вой, улюлюканье! Его хватают за руки и ноги, бросают... Больше Василько ничего не помнит...

Возле тарусского порубежника сидит Федор. Прижимает руку к повязанной холстом ране, по густым темно-русым волосам сочится кровь. Неподалеку стоит Гордей с несколькими лесовиками – это все, что осталось от ватаги. На уме одна тревожная дума: «Как быть дальше?..»

Убитых похоронили за деревней на лесной опушке. Отпевал их молоденький монах, приставший к ватаге в Серпухове. Глотая слова, прочитал он скороговоркой заупокойную молитву. Насыпали земляные холмики, установили выструганные из молодых дубков кресты. К двум могилкам умерших зимой детей Гонов добавилось семь новых – целый погост.

Наступила ночь Солнце скрылось за лесом, низко в небе зажглась яркая звезда. Завершив свой горестный труд, усталые, измученные люди молча отряхивали с одежды землю. Долго не расходились. Всхлипывали бабы, хмуро покашливали мужики. *

Стой не стой, а их уже не поднимешь...– первым нарушил скорбное молчание атаман.

Что думать, ежели ничего не придумать,– подал голос Митрошка и добавил: —' Беда бедой, а есть надо.

Помолчи* помело, не отощаешь! – прикрикнул на него Гордей.

Придем в Литву, там уж отъедимся,– заметил кто– то из лесовиков.

Куда нам в Литву – осталось нас восемь душ! – мрачно возразил другой.-

Гаврилко и бабы направились к уцелевшей избе. Как ни удручены были собственными горестями и заботами сыновья старого Гона, но с любопытством прислушивались к разговору лесовиков. И потому, когда Сенька, по-мальчишески быстро привязавшийся к Гордею, с пылом воскликнул: «Пошто гам в Литву идти, дяденьки,– селитесь тут!» – мужики его поддержали.

Верно говорит Сенька – милости просим,– радушно молвил Вавила – он считал себя теперь в деревне за старшего.– Коли ордынцы снова не пригонят, всем хлеба и дел хватит.

Чай, и невесты найдутся? – усмехнулся атаман.

Парнишка насупился, озадаченно протянул:

С невестами похуже. Есть, правда, одна: Любашкой звать!

Всего одна, а нам много надо,– положив руку на Сенькино плечо, привлек его к себе Гордей.

А ежели с других деревень невест взять? – нашелся малый.

Э, милый...– с лаской в голосе произнес Гордей.– Не в том дело, паря. Да и не найдешь тепереча в деревнях невест: везде такое.

Ежели не хуже! – в сердцах воскликнул кто-то.

Будет вам! – покосившись на Степаниду и Настю, которые горестно склонились над могилами, сказал Гордей.– Разговор сей не к месту.

Слышь, добрый человек,– осторожно тронул его за руку Вавила.– Зови удальцов своих. Кой-чего уберегли от ордынцев, бабы поесть сготовили.

Поминуть убиенных,– как бы невзначай обронил Любим.

То добре! – сразу оживились лесовики, зашагали гурьбой за Вавилой и Гордеем.

Бери Настю, Фролко,– шепнул Любим брату.– А я Степаниду уведу.

Тот нахмурился и, ничего не ответив, пошел к деревне.

Погодь! – догнал его брат.– Зачем бабу изводишь? Разве ж она повинна? Думаешь, у меня здесь не гложет? – прижал он кулак к груди – рубаха на нем была донизу разорвана – Чай, и над моей Агафьей надругались окаянные. Что же делать? Добре еще живыми отпустили. Н Рязани, слыхал я, ордынцы всем бабам животы вспороли.

Фрол что-то буркнул, но остановился.

Любим подошел к могиле Антипки, помог встать сестре. Вдвоем со Степанидой взяли Настю под руки, попытались силой увести с погоста. Она вырвалась и опять уселись у могилки сына.

Ее хватились, когда уже совсем стемнело. Лесовики крепко спали, расположившись у горящего костра. Гордей лежал на боку, подперев голову рукой, поглощенный думами, и не слышал, о чем говорят Гоны, разместившиеся напротив. Бабы, обняв детишек, дремали, мужики держали совет.