Текст книги "За землю отчую."

Автор книги: Юрий Галинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц)

Не видать луча света белого,

А от духа ордынского

Не можна крещеным над живым быть...

Ватажники молча стояли у монастырской стены – заслушались, унеслись в воспоминания. Кто месяцы, а кто и годы не знал ничего о своих родных и близких. Но мысль

отом, что они где-то недалеко,– захочешь: за день-два, от силы за три, дойти можно,– успокаивала, согревала. А теперь/когда ордынцы смертью по Московской земле гонят, чай, и не свидишься более... У смуглого дряблолицего Рудака упал на землю зипун, что был перекинут через плечо, а он и не заметил, не нагнулся поднять. Рослый красавец Ванька-кашевар сгорбился, голубые глаза заугрюмились, повлажнели. Рыжий Клепа невидящим взором уставился в ограду. Притих даже Митрошка.

Гусляр умолк, на монастырском дворе стало шумно, многоголосо. Атаман поднял голову, скользнул пытливым взглядом по хмурым лицам станичников, широким жестом руки позвал их, зашагал ко входу в обитель. Загремело под ногами железо, которым были обиты сорванные с петель ворота. Лесовики вошли в монастырь.

При их появлении монахи и трудники, что, несмотря на ранний час, уже толпились во дворе, оцепенели. Со страхом уставились на пришельцев, на их оружие: мечи, длинные ножи, топоры, ослопы Те, кто посмекалистей, стали пятиться и разбегаться.

Атаман засопел, нахмурившись, крикнул недовольно:

Чего спужался, люд монастырский?! Чай, не бояре вы, не попы, лиха вам не сделаем!

1 Ослоп – большая длинная дубинка.

Но его громовой бас только подхлестнул монастырскую братию – она ринулась наутек.

Стой! Не беги! Не то и впрямь беда будет! – орал Гордей.– Остановите их, молодцы! – приказал он лесовикам.

Все, кроме Федора, бросились исполнять его наказ.

Атаман смерил порубежника тяжелым взглядом, сердито буркнул:

А ты чего?

Федор, упрямо стиснув зубы, даже не пошевелился. Гордей вспыхнул, глаза его сузились; схватился за рукоятку меча, но тут же резким движением вложил его в деревянные ножны, покрытые резьбой, отвернулся... Накануне у них с Федором был трудный разговор. Гордей все еще не терял надежду, что сможет убедить его пристать к лесной ватаге. Он уже привязался к этому молчуну острожнику, угадывая в нем наряду с недюжинной силой и упорным нравом отзывчивое сердце. Иначе разве бы отпустил он его тогда на Кучковом поле?.. Гордея занимал вопрос: что побудило княжеского дружинника поступить так? Но, если спросить прямо, придется и самому рассказать

осебе, а это не входило в намерения вожака лесной ватаги. И он заговорил о другом. Посетовал на то, что среди них завелся предатель, и стал допытываться у Федора, не приходилось ли ему встречать кого-нибудь из ватажников її коломенском остроге. Тот лишь пожал плечами – атаман уже спрашивал его про это однажды. Значит, не приходилось? Жалко. Ходит он, сучий сын, тут меж нами. Который раз уже попадает ватага в засаду, сколько молодцов потеряли! Своими руками задушил бы окаянного иуду!.. Федор ничего не мог ему ответить: мало ли кто заявлялся и острог к воеводе, ко всем не приглядишься, да и ни к чему оно ему.,..

Окружив монахов и трудников, ватажники согнали их посредине двора. Атаман подошел к толпе, сказал с укоризной:

Дело есть к вам, братия, а вы убегаете. Видать, крепко напугала вас орда, ан мы не вороги вам...– И, подмигнув испуганным, жавшимся друг к другу людям, добавил: – Только, по-перво, хочу я ту песню послушать, что странник пел.

Прислонясь спиной к паперти каменной монастырской церкви, на земле сидел седой слепец с гуслями на коленях. Рядом стоял мальчонка лет двенадцати – поводырь; бес– страшно, с недетской ненавистью смотрел он большими серыми глазами на разбойника.

Сыграй нам, старче, молодцам лесным,– смягчив голос, попросил Гордей.– И ты не бойся, чадо, не обидим,– погладил по головке отрока, но тот резко отстранился от него.

Не инак, малец, испужался? – участливо спросил Митрошка. И, не дождавшись ответа, затараторил: – Хуже, как боишься: лиха не минешь, а только надрожишься. Вона как!

Слепец торопливо настроил гусли и запел о вражеском нашествии. Затем речитативом исполнил старинный, времен Батыя, сказ о Евпатии Неистовом, былину об Илье Муромце, злом царе Калине и славном князе киевском Владимире. Голос гусляра дрожал от старости, но густой бас его не потерял звучания, да и пел он с сердцем. Забыв про голод и усталость, ватажники, будто завороженные, не сводили глаз со слепца. После каждой песни атаман поворачивался к Клепе, стоящему позади него, и запускал руку в сумку-калиту, что висела на поясе у рыжего лесовика. Достав оттуда денгу,, Гордей бросал ее в лежащий на земле потертый, залатанный колпак старого гусляра.

Услыхав слова былины об Илье Муромце, Федор взволновался, насторожился. Вспомнил Киев, златоглавый Софийский собор. Оттуда не так уж далеко и до Сквиры, до его родных мест. «И поют у нас так же, – подумалось ему с грустью.– С того часа, как отъехали со Сквиры, ни разу песни не слыхал...» На душе у Федора стало тоскливо, еще больше заскучал по Гальке, по родным...

Сначала никто даже не заметил, как через пролом в стене, обращенной к Наре и расположенному за ней Владычному монастырю, во двор пробралось несколько человек. Некоторое время они стояли в отдалении, наблюдая за происходящим. Но вот один из монахов увидел их. Возбужденно тыча пальцем в сторону пришельцев, зашептал что-то соседям. Толпа забеспокоилась, взволнованно загудела. Незнакомцы не собирались таиться, уверенно зашагали в глубь двора.

Гусляр продолжал петь, но его уже не слушали, взоры всех обратились к приближавшимся людям, одетым в богатые боярские одежды.

ГЛАВА 14

На ночлег остановились на лесной прогалине, развели костер. В большом котле, который нашли в разоренном ордынцами селе, сварили похлебку из пшена и кабаньего мяса. Потом зажарили на огне глухарей, подстреленных по дороге. Кто-то из молодых порубежников взялся было свежевать убитого им зайца, но на него напустились воины постарше, заставили бросить – есть зайцев, голубей и раков считалось грехом. Больше всех неистовствовал пожилой Микула, бранился, даже обозвал провинившегося по– рубежника чертом. И тут же перекрестился – опасался призывать в ночи нечистую силу.

Поужинав, стали укладываться вокруг костра. Василько отобрал четырех порубежников и велел им, сменяя друг друга, дозорить до утра.

К нему подошел Микула – бывалый, в годах порубежник с большим шрамом на лице.

Тутошний я, из деревни, что неподалеку от Тарусы. Хоть давненько отсюда, но когда-то отроком все тропки в сем лесу исходил. Тут, должно, близко к дороге, что .ведет на Тарусу. Факелок возьму, поразведаю. Вот и они тож увязались,– кивнул он на Никитку и его дружка Алешку, которые держались поодаль.– Ребяты – удальцы в ратном деле, пущай идут со мной.

Василько поначалу не соглашался:

Нечего идти на ночь глядя, утром при свете разберемся!

Но Микула заупрямился.

При свете могу и не признать. Сидел сейчас у костра, и вроде бы уже был тут когда-то в ночь...– таинственным голосом произнес он.– Тут недалече тарусская дорога. Вона там!

Ну, идите, да только чтоб недолго,– сдался наконец Василько.– Ежели сразу не сыщете, немедля возвращайтесь.

Раздвигая ветки орешника, Микула медленно шел по лесу, в руке он держал факел, освещая себе дорогу. Следом шагали Никитка и Алешка. Сопя и вполголоса бурча что-то себе под нос, пожилой воин то продирался напрямик через кустарник, то останавливался и наклонялся до земли. Временами он петлял, уходил куда-то в сторону либо возвращался к лагерю, чтобы начать все снова. Вскоре Никитке и Алешке это надоело, они остановились.

Зацепился за пень, простоял целый день! – не удержался, бросил насмешливо Никитка.

Алешка громко рассмеялся.

Но Микула, не обращая на них внимания, продолжал поиски. Когда парни снова выкрикнули что-то обидное, разозлился:

Шли бы вы, дурни, отсюдова, все одно нет от вас .прока!

Никитка вскипел, повернул назад, но тут же одумался и, держась в отдалении, пошел следом за старшим. Тот, кряхтя, наклонился и вдруг радостно пробормотал:

Стежка! Есть стежка!..

Высоко подняв факел, Микула торопливо шел по тропе. Оглянулся было – хотел позвать парней, но передумал и, спотыкаясь о поваленные буреломом деревья и стелющиеся у самой земли ветви кустарника, засеменил дальше.

Страшная боль, навалившись откуда-то со спины, насквозь пронзила порубежника; в туманящемся сознании мелькнуло: «Убили до смерти!..»

Даже не вскрикнув* он уронил факел, грохнулся оземь. Над ним склонились двое.

Багатур ты, Абдулла,– гяур и рта не раскрыл!

Абдулла ратное дело крепко знает, ох и крепко! – хвастливо произнес рослый ордынец, вытирая кровь на кинжале о рубаху убитого.

Да, Абдулла, ты истинный багатур. Скажи только: откуда тут урусутский нукер взялся? Возле шуракальского стана... Не знаешь? Я тоже не знаю. А вдруг это разведчик?..– с беспокойством спрашивал напарника щуплый нукер, тревожно .оглядываясь по сторонам. Оба ордынца были из отряда тысячника Тагая, который расположился на ночлег в лесу неподалеку от дороги, ведущей в Тарусу.

Ты всегда много болтаешь, Ибрагим. Откуда мне знать про все это? Пошли скорее!

– А может, вернемся? Упредим сотника, что в лесу урусуты.

Не знал я, что ты трусливый шакал! – со злостью выкрикнул Абдулла.– Если Абдулла пошел, он без добычи не вернется. Сам же ты, Ибрагим, подбил меня идти в урусутский аул. Говорил: «Коней возьмем, полонянку захватим». Говорил?..

Говорил. Только еще тогда подумал: шум будет, упаси аллах, Тагай или кто-нибудь из сотников-жузбасы услышат. У гяуров собак много, бабы визжать начнут... А тут

ВДРУГ урусутский нукер!.. Лучше вернемся, Абдулла, обратно.

Молодые порубежники, что шли за Микулой следом, разом остановились – свет от факела, который тот держал в руке, неожиданно исчез.

Что такое? – встревожился Никитка.– Почему не стало огня?

Может, не видно за кустами? – предположил Алешка.

Такое скажешь. В сей тьме все одно бы хоть что-то узрели, а тут словно сгинул куда.

Может, погас?

Может, может...– передразнил его Никитка и вдруг насторожился, прошептал взволнованно: – Гаси факел! Да быстро!..– Выхватив у Алешки факел, он бросил его па землю, затоптал. С миг прислушивался к доносящимся из темноты чужим голосам, потом резким движением отцепил от пояса шестопер ,тихо молвил: – Иди за мной, достань нож!..

Если бы Абдулла и Ибрагим не были заняты ссорой, порубежникам, может, и не удалось бы подобраться к ним вплотную и засесть в кустах. Вокруг было темно, но факел, оброненный Микулой, еще тлел, и они различали силуэты ордынцев. А те, позабыв про опасность, бранились друг с другом.

«Ордынцы!.. Откуда они тут взялись?» – в тревоге думал Никитка, слушая их быструю гортанную речь. Но вот рослый набросился на напарника, блеснуло длинное узкое лезвие. В тот же миг порубежники выскочили из кустов. Никитка был спокоен, голову заполняла лишь одна мысль: «Не оплошать!..» Вскинув обеими руками шестопер, он изо всех сил ударил нападавшего. Пробил шлем, что-то мокрое и липкое залепило парню лицо. Оба ордынца рухнули одновременно.

А вот и дядя лежит! – вскрикнул Алешка.– Это они его, ордынцы окаянные. Не надо было нам Микулу бросать, не случилось бы такого...– Голос парня дрогнул.

Кто ж его знал,– виновато вздохнул Никитка. Ему тоже было очень жаль дядю.– Дай-ка мне нож, Алешка, прирежу подлого ордынца.

Лучше Василька покликать, «язык» все же.

Ладно.

Порубежники уже спали, когда в лесной лагерь возвратились Никитка и Алешка. Перебивая друг друга, они поведали Васильку о том, что случилось. Вскоре все уже были на ногах. Тут же растащили костер, залили его водой из ручья. Василько и несколько порубежников отправились к месту схватки. Освещая себе дорогу головешками из костра,– факелы решили не зажигать, опасаясь привлечь ордынцев,– тарусцы гуськом следовали за Никиткой. Шли с обнаженными мечами и шестоперами в руках. Никого не встретив, добрались наконец туда, где лежал раненый татарин. Василько, который понимал по-татарски, хотел было допросить пленника, но тот не приходил в сознание, стонал, бормотал что-то несвязное. Тогда Василько велел перевязать ордынца и отнести в лагерь.

Неожиданная встреча с татарами в глухих тарусских лесах встревожила Василька. Возвратившись, он тут же направил нескольких бывалых воинов в разведку. «Кто эти двое? – размышлял десятник в недоумении.—Лазутчики не стали б убивать до смерти Микулу, взяли бы живым... А может, их тут много, расположились где-™ неподалеку?..» Ответа на эти вопросы он так и не смог получить – ордынец не приходил в себя. Досадуя, Василько поднялся с земли, зашагал по лагерю. Большинство порубежников еще не спали, расположившись вокруг потушенного костра, вполголоса переговаривались. Миновав затаившийся в кустах дозор, десятник остановился, прислушался. В ночном лесу было тихо, только в отдалении кричала неясыть.

За полночь стали возвращаться из разведки порубежники. Татар они не обнаружили, но двоим удалось выйти к тарусской дороге, что пролегала неподалеку от лесного стана.

На рассвете ордынец; пришел в сознание. Разбудили Василька. С трудом поднявшись (уснул лишь под утро), он прошел к ручью, окунул голову в холодную прозрачную воду, обтер лицо и направился к пленнику. Присев на корточки, заговорил с ним. Услышав татарскую речь, пленник встрепенулся, хотел привстать, но, застонав, тут же опустился на траву. Затравленным взглядом узких щелок глаз водил по обступившим его бородатым лицам урусутов, губы что-то шептали.

Должно, молится,– заметил кто-то из воинов.

Василько старался успокоить пленника:

Ты не бойся, не тронем. Поведаешь, кто ты, откель тут взялся, и сразу отпустим. Когда б зло держали, не стали бы тебя перевязывать,– показал он на грудь татарина.– А не скажешь – на себя пеняй!

– Ибрагим не убивал урусута! Абдулла убил! Абдулла хотел убить Ибрагима!..– выкрикнул пленник, смуглое лицо его посерело от волнения и боли, он закрыл глаза.

Вот и добре, что не убивал. Слово мое верное – не обидим тебя. А теперь скажи: как вы с Абдуллой в этих местах оказались? Что замышляли?

Ибрагим заговорил тихо, без выкриков. После первых же его слов у Василька тревожно сдвинулись к переносице рыжеватые брови, взгляд серых глаз стал угрюм и строг. Не успел татарин умолкнуть, как десятник стремительно вскочил на ноги, взволнованно закричал:

Никита! Алексей! Коней седлайте мигом! Гоните в Тарусу к князю. Поведал ордынец, что крымцы задумали полонить княгинюшку его Ольгу Федоровну с чадами. Пущай Костянтин Иваныч шлет дружину на выручку. Татары по тарусской дороге за ними гонятся!..– скороговоркой выпалил он и, смахнув со лба обильный пот, продолжал уже спокойнее: – Только поначалу скачите лесом, а то как бы вас ордынцы на дороге не перехватили. Мигом, ребята!..– Остальным наказал: – Всем быть готовым к походу, копей седлать, оружье взять, доспехи – сейчас выступать будем!

В лесном стане все пришло в движение. Одни седлали лошадей, другие надевали кольчуги и панцири, третьи точили мечи и кинжалы.

Проводив Никитку и Алешку, Василько обратился к сгрудившимся вокруг него воинам.

Ну, други, что делать станем? Татары недалече, в версте от нас, по ту сторону дороги. Больно много их – Ибрагим говорит: душ триста. Надо задержать, да как?

Надо было ночью напасть,– досадливо бросил кто-то.

Много бы ты нашел во тьме! – отпарировал один из разведчиков.

А ежели дать ордынцам пройти и в спину им ударить!? – взволнованно предложил русоголовый парень.

Верно! Так и надо сделать! Тут и думать нечего! – поддержали его несколько таких же, как он, молодых, но большинство молчало.

Нет, сие негоже,– покачал головой Василько. – Все – то вы, кочеты, без оглядки в драку норовите. А надоть с разумом. Лечь костьми недолго, а проку? Татары враз с нами управятся, коли дюжина их на одного...– И, помолчав, сказал уверенно: – Попробуем нагнать возки княжьи и примкнуть к сторожевым. Вместе нас уже будет сила. А сейчас по коням все!

ГЛАВА 15

Здорово, лесовички! Чай, и не признали? – выкрикнул незнакомец, шедший в окружении свиты. Приблизившись к ватажникам, горделиво выпрямился, оправил парчовый кафтан с петлями из желтого шелка и длинными кистями; кафтан был явно с чужого плеча, великоватой была и шапка, сползавшая ему на уши.

Лесовики подозрительно уставились на него и молчали.

Да это ж Епишка! – первым узнал рябого его дружок Митька Корень.

Верно! Вишь, вырядился, как на свадьбу боярскую! Мы Епишке упокой, а он с прибытком заявился– Должно, понапрасну час не терял. А ну, покажи кольца. Неужто золотые? – загомонили ватажники.

Пожалуй, все, кроме Гордея и Федора, обрадовались неожиданной встрече.

Уж не чаяли повстречать тебя живого. Теперь до ста годов будешь здравствовать! – похлопывая рябого по плечу, приговаривал Корень; они с Епишкой были вместе при набеге ордынцев на Серпухов. Широко открыв губастый рот, от чего длинное лицо его казалось еще крупнее, Корень смотрел на своего удачливого приятеля с восхищением.– Мелеха и Базыку клятые ордынцы до смерти убили. Я едва убег. А ты куды подевался тогда?

На вопросы Епишка отвечал неохотно, больше расспрашивал сам. Узнав, что лесовики решили направиться в Верхне-Окские княжества, громко рассмеялся.

Куды!? В Верховские княжества? Ха-ха-ха!.. А я-то, дурень, голову морочу, каким ветром Гордея с острожником сюды занесло. Да вы ж на Рязанщину собирались. Аль от Серпухова ближе? Ха-ха-ха!..

Ты блажь свою кинь! –хватаясь за рукоятку меча, в сердцах выкрикнул атаман.

А я ничего,– отступая, пробурчал рябой – он был в одинаковой мере наглый и трусливый.

То-то и оно – всяк умен: кто сперва, кто опосля! – не преминул съехидничать Митрошка.

Епишка метнул на косоглазого недобрый взгляд, сплюнул и процедил сквозь зубы: *

– Я к тому, что через Верховские земли ордынцев прошло тьма-тьмущая, нынче их там не счесть. Уразумел, атаман?

Гордей встревожился, недоверчиво переспросил:

Говоришь, много?.. А не врешь ли ты, Епишка? Выходит, оттуда они в Серпухов пригнали?

Дюже мыслишь о себе, атаман...– Почувствовав, что гроза миновала, снова развязно отвечал Епишка.– Дел у меня других нет, врать тебе. Коль сказал, значит, знаю. А на Рязанщине и Тарусчине их нет.

Гордей задумался, пытливо посмотрел на рябого, поинтересовался:

И откуда ты про все ведаешь? Случаем, у татар в поводырях не ходил?

Епишка вздрогнул, побледнел, но сдержался, с вызовом бросил:

А хоть бы и так!

Гляди, Епифан, мелешь много,– покачав головой, сказал атаман; он был обескуражен вестью, что ордынцы находятся там, куда собралась идти ватага. Кивнув на незнакомцев, которые пришли с Епишкой, спросил только: – Они-то откуда? Что за птицы?

Птицы они, чай, такие же, как и ты, Гордейко! – дерзко молвил Епишка и вдруг закричал: – Ты чего меня пытаешь? Не все одно тебе? Не хужей они дружка твоего, острожника! Его давно кончить надо бы, а ты за собой водишь!..

Гордей, махнув рукой, отвернулся от Епишки и направился к монахам и крестьянам, по-прежнему стоявшим посредине двора. Они с опаской косились на лесовиков, но особый страх у монастырской братии вызывали почему-то рябой с его дружками. Каждое их движение приводило монахов и трудников в волнение. Когда атаман потребовал от монахов накормить ватагу, те сразу оживились и стали клясться, что ордынцы ничего не оставили в монастыре. В большинстве это были пожилые старцы, молодые чернецы отмалчивались. Особенно усердствовал грузный, небольшого роста старик с отечным лицом. Тряся седой бороденкой, он призывал в свидетели пресвятую троицу.

Ты-то кто будешь? – резко спросил его атаман.

Я?..—Монах так и застыл с открытым ртом.– Я?,. Я – ключник монастырский,– ежась под его тяжелым взглядом, выдавил наконец.

А!. – едко воскликнул Гордей.– Так ты ключник! Тогда понятно. Говоришь, ничего не осталось?

Видит бог, ничего, добрый человек,– отчаянно замотал головой старик.

– Поглядим сами! Клепа, Ивашко, Рудак, со мной пойдете!

Оттолкнув монаха, стоявшего у них на дороге, лесовики направились к монастырской трапезной. Едва они успели подняться на крыльцо, как к старому ключнику подскочил Епишка. Схватил его за ворот выцветшей черно-бурой рясы, рывком повалил на землю и стал трясти, исступленно выкрикивая:

– Брешешь, пес жадный! Показуй, где припас спрятал! Показуй, не то удавлю!..

Короткие, толстые пальцы ключника судорожно вцепились в руки разбойника, пытались разжать их. Но рябой был сильнее. Монах хрипел, задыхался, лицо его посинело. В это время в дверях монастырской трапезной появился Гордей. Увидев, что происходит во дворе, быстрыми шагами направился к рябому.

Будет, Епишка! И впрямь удушишь. Кто тогда тайник покажет? Не нашли мы ничего.

Но тот не унимался, перестал душить монаха, но придумал ему новую муку – схватив за ноги, стал волочить по двору.

Из толпы вырвалась немолодая баба в зеленой линялой паневе ^[11]и черном платке на голове. Подбежав к Епишке, содрала с него боярскую шапку и вцепилась в копну нечесаных волос.

Аспид рябой! Мало тебе все?! Сколько люду извел, душегубец! Намедни поганых привел, а ныне божьего праведника отца Евлампия погубить умыслил! – пронзительно выкрикивала женщина, пытаясь оттащить разбойника от лежащего на земле монаха.

Епишка взвыл от боли, завопил:

Ведьма!..– Бросил ключника и, словно одержимый, замотал головой. Но баба не отпускала его, и рябой продолжал истошно кричать: – Господи спаси!

Вид разъяренной женщины был и впрямь грозен. Платок сполз ей на шею, обнажив длинные, с густой сединой черные волосы, глаза налились кровью.

Лесовики, вспомнив Митрошкины ночные россказни о нечистой силе, водившейся в здешних краях, заволновались.

Стали торопливо креститься, попятились к выходу со двора. Но швец, должно, забыл о леших и ведьмах; приплясывая, потешался над Епишкой.

Вот как баба рябого щипет – чисто кречет наседку, аж перо летит!—подначивал он, с его плутоватого лица не сходила ехидная ухмылка.

Озадаченные ватажники остановились: Митрошка, которого они считали первым трусом, не боится?!. И тоже стали подзадоривать рябого.

Услыхав насмешки, разбойник выхватил из-за пояса нож. Стоявший в отдалении Федор метнулся к нему, но не успел. Вскрикнув, женщина упала навзничь на пожелтевшую траву, в руке у нее был зажат клок волос рябого. И тотчас на монастырском дворе наступила такая тишина, что стало слышно, как где-то в лесу стучит по дереву дятел. Епишка, морщась от боли, осторожно пригладил распатланную голову. Затем склонился над убитой, рывком вытащил из тела нож и вытер его о зеленую линялую паневу.

Со спины к нему неслышно подошел атаман, схватил за ворот, повернул к себе.

Ты зачем бабу сгубил? А?! – рыкнул он и, не ожидая ответа, наотмашь ударил кулаком по лицу. Рябой отлетел на добрую сажень и, не удержавшись на ногах, распластался на земле у монастырской ограды. Ватажники осуждающе зароптали, кто-то громко обругал атамана по– черному. На миг Гордей усомнился: верно ли учинил?.. Па его строгом лице промелькнуло беспокойство. За эти дни он столько насмотрелся. Разор... Пепелища... Дети, пригвожденные стрелами... Растерзанные женщины... Обгоревшие тела стариков, запертых в собственных избах... И делалось все это без нужды и смысла, так сытый волк режет стадо, чтобы натешить свою злобную натуру. Лесовики тоже убивали, сводили счеты с лихоимцами из великих людей и их тиунов, что без совести грабили крестьян, измывались над ними. Бывало, не раз губили купцов, что слишком яро держались за свое добро, пытались отбиться от ватаги оружием. Проливали кровь острожников, когда те нападали на них. Но сейчас никакой нужды убивать не было. Гордей никому не признался бы в том: ему стало жаль храброй бабы. Вспомнил, как рябой вытирал кровь с ножа о старенькую, латаную одежду убитой, и его загорелое лицо вспыхнуло от гнева. Он больше не сомневался. Уверенным взглядом обвёл ватагу. Одни опускали головы, другие, хмурясь, отворачивались, но большинство – он видел это – были на его стороне.

Епишка продолжал лежать у монастырской стены. К нему подошел Митька Корень, хотел помочь подняться, но рябой оттолкнул приятеля, встал сам. Из разбитого носа, пачкая жидкую темно-русую бороденку, текла кровь, капала на дорогой парчовый кафтан. Увидел лежащий неподалеку нож, оброненный при падении, схватил его и, бесновато вытаращив глаза, вдруг двинулся на атамана. Тот положил руку на меч и спокойно ждал, когда Епишка приблизится. Но разбойник схитрил, не дойдя несколько шагов до противника, высоко подпрыгнул и, целя в глаз, резко взмахнул ножом. Атаман не успел бы уклониться, к счастью, дубинка Митрошки, который, как обычно, был рядом с ним, на миг опередила руку рябого. Взвыв от боли, Епишка схватился за ушибленную кисть и отскочил в сторону.

И тут началось!..

Корень с дружками рябого набросились на Гордея. Атаман успел вырвать из ножен меч и не подпускал их близко, а Митрошка растерялся, неуклюже махал дубинкой, жался к нему.

Федор первым оказался рядом. Выхватив у швеца дубинку, раскрутил ее над головой, разъяренным медведем навалился на приятелей Епишки. Те попятились, но один не успел увернуться – удар пришелся ему по плечу, хрустнули кости, и он с воплем повалился на землю. Теперь в драку ввязались все. Замелькали мечи, ножи, топоры, ослопы. Раненые падали на землю. Сторонников атамана было больше. Клепа, схватившись врукопашную с Епишкой, быстро подмял его и связал. Остальные бросили оружие.

Двор был почти пуст. Большинство монахов и крестьян сбежало. Остались только слепой гусляр с мальчиком– поводырем, несколько монастырских старцев да еще ключ– ник, что, тяжело дыша, продолжал сидеть возле убитой бабы.

По знаку атамана лесовики подвели к нему Епишку, руки его были заломлены назад и туго связаны веревкой. С перекошенным от боли лицом (Митрошка крепко зашиб рябого) стоял он перед Гордеем, злой и непримиримый, ненавидяще сверлил его колючими глазами.

Что сычом глядишь? Аль напугать хочешь? – презрительно усмехнулся вожак лесовиков.

Тот не выдержал, сплюнул, опустил голову.

Бил дед жабу, стращая бабу! – подал голос Митрошка, но никто из лесовиков не улыбнулся – с настороженностью ждали решения атамана.

Гордей отвернулся от рябого, подошел к его соратникам. Их было шестеро: Корень, Рудак, еще трое молодых парней из разбойной станицы и узкоплечий, заросший рыжеватой щетиной незнакомец средних лет.

Что с отступниками сими делать станем, молодцы? – громко спросил атаман.

Лесовики в нерешительности молчали.

С рябым водиться – что в крапиву садиться! – выкрикнул Митрошка, и его поддержали.

Бодливую корову из стада вон...– пробормотал угрюмый Клепа.

Гнать их в шею! – выкрикнул Ивашко-кашевар и, заложив пальцы в щербатый рот, пронзительно свистнул.

Верно! – согласился Гордей.– Порешить их вроде бы негоже. Пущай идут, коль ватага им не по нутру... Развяжи-ка их, молодцы!

Едва их освободили от пут, Епишка и незнакомец быстро пересекли монастырский двор и скрылись за оградой. Даже не оглянулись на своего дружка, раненного Федором, который, стеная, умолял их не бросать его. Покинул монастырь и Митька Корень. Остальные попросили Гордея не изгонять их из ватаги.

Лесовики уже остыли после драки, послышалось:

Пущай остаются!

Где гнев, Гордей, там и милость.

Лошадь на четырех ногах, и та оступается.

Атаман не возражал, молвил примирительно:

Будь по-вашему!..

Затем повернулся к монастырскому ключнику, который все еще сидел на земле, и строго спросил:

Ну, что, отче, есть ли припас в обители?

Есть, добрый человек, есть,– в страхе поглядывая на ватажников, прошамкал тот.

Эх ты!..– выругался Гордей.– Чего ж брехать было? А?!.– И добавил с укоризной: – Из-за тебя столько люду пало!

Монаха трясло, как в лихорадке. Опираясь дрожащими руками о землю, он стал на четвереньки, с трудом выпрямился. Торопливо перекрестившись, забормотал:

Упокой, господи, души их...

Иди! – раздраженно оборвал его атаман и громко, чтобы слышали все, произнес: – Вера без дел мертва есть!

Ключник оторопело взглянул на него, съежился и поплелся к монастырской трапезной. Ватажники гурьбой двинулись следом за ним.

Дяденька атаман! – послышался детский голос, когда они поравнялись со слепым гусляром. Гордей удивленно повернул голову, остановился.

Чего тебе?

Эх, дяденька! Зачем же ты рябого отпустил? Он ведь давеча нехристей навел сюда в обитель. Сколько они люду поубивали – страсть!..

Тонкий голосок мальчика захлебывался от волнения, а большие серые глаза по-взрослому осуждающе смотрели на вожака лесовиков. Гордей не понял, переспросил: Когда навел? Какого люду?.. Эй, ключник, стой! – окликнул он монаха.– Сказывай, что учинилось!

Ключник, опасливо жмуря красные, набрякшие веки, стал отнекиваться; ссылался, что оконце его кельи выходит не во двор. Атаман нахмурился, нетерпеливо махнул рукой. Лишь тогда, перемежая слова вздохами, тот рассказал, что произошло.

Прежде чем захватить Серпухов, степняки ворвались во Владычный и Высоцкий монастыри и, ограбив их, двинулись на город. Людей там почти не осталось – большинство горожан, которых успели предупредить серпуховские порубежники, укрылись в окрестных лесах. Ордынцы торопились к Москве. На другой день, оставляя после себя повсюду пепелища и трупы, вражеские тумены 1 ушли на север.

Утром следующего дня беглецы уже знали об этом. Ночи стояли холодные, часто непогодилось, болели дети, кончалась прихваченная с собой впопыхах скудная еда. Успокаивая друг друга тем, что ордынцы не вернутся, люди решили направиться в монастыри. Но, на беду, среди них оказались предатели. По наущению Епишки, который во время набега затесался, меж горожанами, несколько негодяев ночью выбрались из обители и привели под ее стены рыскавший в окрестностях Серпухова вражеский чамбул 2. Вломившись в монастырь, ордынцы учинили резню. Пощадили только несколько десятков молодых серпуховчан – ясырь, который предназначался для продажи, да монахов, что попрятались в кельях.

Т у м ей – воинское соединение ордынцев в десять тысяч всадников.

Чамбул – конный отряд.

Вечером враги убрались из монастыря. Епишка с дружками ушли следам. С того времени их больше никто не видел. И вот они появились снова...

Что же вы, отцы святые, сразу об этом не сказали? – гневно спросил Гордей.– Теперь понятно, отчего так все спужались!

Кто ж его ведал, по душе ль тебе такое придется? Кто ж его знал? – опуская под его тяжелым взглядом глаза, разводили монахи руками.

Толпой вывалились за монастырскую ограду, но воров и след простыл.

ГЛАВА 16

Порубежники выехали на тарусскую дорогу раньше шуракальцев. Василько гнал коня вовсю, следом плотной группой мчались остальные. Темно-зеленой стеной проносились деревья и кусты векового леса, дорогу застилала густая курява. Наконец воины увидели возки и конную охрану княгини. Заслышав конский топот, сторожевые дружинники обнажили мечи, плотным кольцом окружили княжеские возки и стали выстраиваться в боевой порядок.