Текст книги "За землю отчую."

Автор книги: Юрий Галинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 15 страниц)

Мне самому нужны урусутки, пусть рожают шуракальцев, – бросил Бек Хаджи.

Ты, как всегда, изрек истину, светлый хан! – подобострастно согласился фряг. – Но на правах твоего дяди смею напомнить: не забывай о казне. Для этого нужны невольники. Соплеменники мои и твоей матери через Кафу, Солдайю, другие крымские города торгуют со всем миром, продают рыбу, соль, икру, шкуры, главный доход, как известно, приносят рабы.

Бек Тюркиш тяжелым взглядом выцветших глаз с неприязнью смотрел на моложавого фряга, на его гладко выбритое лицо и крашеные усики; в седой голове роились хмурые воспоминания... Больше тридцати лет назад, когда храбрые шуракальцы во главе с отцом Бека Хаджи ханом Девлетом захватили Солдайю-Судак, принадлежавший в то время венецианским фрягам, они увели оттуда большой ясырь. Среди пленников оказались и двое детей богатого купца-венецианца. Возвратившись из заморских стран, где он вел торговлю, купец бросился на их розыски. Он предлагал шуракальскому хану все свое состояние – золото, драгоценности, множество серебряных солдайских аспров, но тот не вернул детей. Четырнадцатилетнюю девушку Девлет сделал своей наложницей, а впоследствии, полюбив, первой женой, от которой и родился Бек Хаджи. Ее брата – Коррадо – хан хотел оскопить, чтобы со временем сделать главным евнухом своего гарема. Но Тюркиш отговорил его – беку, другу и советнику шуракальского хана понравился шустрый и смышленный мальчуган.

Позже Тюркиш горько раскаялся, что всячески покровительствовал юным фрягам. Они со временем приобрели такое влияние на хана, что его первый советник оказался не у дел... Разжигая жестокость и алчность стареющего хана, фряги, выдававшие себя за генуэзцев, ибо венецианцы были полностью изгнаны с Крымского полуострова, толкали Девлета на все новые походы. Во время набегов шуракальцы теряли много воинов, их начали теснить соседние племена – захватывали пастбища, угоняли лошадей и овец. По велению эмира Мамая, который постепенно прибирал власть в Золотой Орде, у Девлета была отнята пожалованная еще Тимуром Пуладом его отцу тарханная грамота, освобождающая шуракальцев от податей. Особенно неудачным оказался поход на княжество Феодоро, расположенное в труднодоступных горах Крыма. При штурме крепости Девлет погиб. Новым ханом стал Бек Хаджи. Первое время он прислушивался к советам Тюркиша, не ввязывался в междоусобицы, избегал сомнительных набегов, и это принесло плоды – шуракальское племя окрепло, появились тысячи молодых нукеров, и соседи стали снова побаиваться воинственных горцев. Бек Хаджи люто ненавидел Мамая, и, хотя ему пришлось участвовать в Куликовской битве, он после разгрома эмира, который бежал в Крым, первым перешел на сторону хана Тохтамыша и захватил неприступный Кыр-Кор – последнее прибежище сторонников Мамая...

«А теперь он снова попал под влияние брата своей матери, этого неверного гяура!» – тяжело вздохнул старый бек и заговорил:

Полтора века, больше двенадцати на двенадцать полнолетних кругов времени по мусульманскому счету, прошло с тех пор, как татары покорили Кырым. Некогда на земле Кырыма располагалась богатая хлебом, плодами, молоком и медом Таврида. Теперь этого давно уже нет...

Зачем ты мне это говоришь, бек Тюркиш?! – резко оборвал его шуракальский хан.

Я еще не закончил, Бек Хаджи. А говорю я это к тому, что нельзя татарам жить умом жадных чужеземцев. Им нужны рабы, и они толкают наш народ на беспрестанные войны с соседями. Так не может продолжаться вечно. Настанет время, и народы, на которые мы нападаем, объединятся, а их больше, чем нас.

Если бы ты, бек Тюркиш, не был другом и советником моего отца, я бы тебе сейчас отрубил голову! Вот этой саблей! – 'Вскочив на ноги, хан выхватил дамасскую саблю.

Вспомни Куликовскую битву, Бек Хаджи, – не обращая внимания на его гневный окрик, спокойно продолжал старик. – Кто мог подумать, что победоносный Мамай, собравший тысячи тысяч воинов аллаха, будет повержен урусутами? – снова вздохнул бек и неторопливо вытер полой синего шелкового халата слезящиеся от старости глаза. – Сейчас же всем правоверным надо спешить на помощь великому хану Ак-орды и Кок-орды Тохтамышу, потомку Чингисхана. Надо победить урусутов, они стали опасны.

Аллах акбар! Ты верно сказал, бек Тюркиш! – воздел вверх руки шейх Аслан.

Но я скажу тебе больше, Бек Хаджи. После этого можешь снести мне голову этой саблей, что лежит у твоих ног. Я стар, долго жил на свете и не боюсь смерти, – продолжал бек Тюркиш,– Когда ты после победы над урусутами милостью аллаха возвратишься в Кырым, ты должен призвать к себе умелых людей, чтобы они научили твой народ строить аулы, обрабатывать землю, выращивать плодовые деревья и виноград. Народ не может вечно скитаться, ютиться в юртах из прутьев, камыша и шкур,– он должен жить в домах. Разве плохо твоей матери и ее брату в доме, построенном по наказу твоего отца?

Что он говорит? Он хочет, чтобы татары, как черви, рылись в земле? Аллах лишил его разума! – качая огромной чалмой, грибом нависшей над его узкими плечами, простонал шейх Аслан.

Скажи, почтенный бек,– послышался вкрадчивый голос синьора Коррадо,– если шуркальцы послушаются твоих советов, где они будут пасти свои бессчетные отары овец и табуны коней? Ведь сейчас о животных не приходится заботиться – они пасутся, где придется, а зимой сами достают корм, добывают траву из-под снега...

У нас много земли и в горах, и в долинах, места хватит! – твердо произнес бек Тюркиш.

«Бек Тюркиш стал совсем стар, он заговаривается,– думал шуракальский хан.– Сегодня же велю ему отправляться в Кырым!..»

Тюркиш хотел еще что-то добавить, но его остановил сердитый окрик Бека Хаджи:

Хватит! Ты состарился, Тюркиш, тебе стали непосильны походы! Можешь сегодня же отправиться домой! – Обведя своих советников хмурым взглядом, он бросил: – Брат моей матери прав: шуракальцы должны захватить побольше ясыря!..– Хан сделал нетерпеливый жест рукой в сторону выхода из шатра, давая понять, что совет окончен.

Не успел войлочный полог запахнуться за советниками, как вошел начальник стражи, рослый ордынец в блестящей кольчуге.

Светлый хан! – низко склонившись, проговорил он.*– Возле твоей ставки нукеры-стражи схватили трех урусутов. Они говорят, что знают, где тарусские беглецы, и хотят быть проводниками.

ГЛАВА 12

На второй день пути отряд выбрался из дебрей правобережья Оки, пересек реку вброд и направился к Тарусе.

Впереди, показывая дорогу, шагал угрюмый Фрол. Следом на татарской лошади ехал Гордей, за ним шли Любим, Сенька и лесовики. Замыкали колонну верховые порубежники. Пробирались бездорожьем и глухими стежками. Изредка им попадались выжженные ордынцами тарусские деревни и села. Повсюду лежали непогребенные трупы, остальных, видимо, увели в полон. Пусто было и в тех поселениях, что уцелели,– узнав о приближении врага, крестьяне бежали.

Правились молча, только атаман изредка перебрасывался словом с Фролом. Люди были хмуры, насторожены – шли на неведомое. Гордей надеялся, что за Окой, на обжитых землях, к ним пристанут крестьяне, укрывшиеся от татар в окрестных лесах и болотах. На привалах станичники поочередно отправлялись разыскивать беглецов, но найти никого не удавалось. Федор участвовал в поисках вместе со всеми, хотя рана на голове продолжала кровоточить. Теперь, когда ватага шла на доброе дело, порубежник и вовсе перестал чуждаться лесовиков, наконец признал их.

Первых беглецов встретили в лесу неподалеку от разоренной ордынцами деревеньки. Было раннее утро. С хмурого осеннего неба накрапывал дождь, пахло сыростью и грибами. Вокруг простиралась лесная глухомань, и дозорных выставлять не стали...

Фрол проснулся – будто его кто-то подтолкнул. В предрассветных сумерках чудными казались размытые очертания деревьев и кустов, темные неподвижные силуэты лошадей. Фрол закрыл глаза, попытался снова уснуть, но голову уже заполнили грустные думы, и одна за одной вконец разбудоражили мужика. Он поворочался с боку на бок, но, убедившись, что уже не уснет, сел и стал тереть воспаленные глаза.

Вдруг Фрол насторожился: ему почудился детский плач. У мужика заколотилось сердце, таращась в темноту, встал, прислушался. Плач повторился. Фрол задрожал, рухнул на колени и, оглядываясь по сторонам, зашептал:

Должно, ты– Ивасик? Мается неприкаянная душа сыночка... У~у-у!..~~ громко завыл он.

Разбуженные его воплем люди вскочили на ноги, схватились за оружие. Но вокруг царила тишина – даже птицы молча встречали ненастный рассвет в опустевшем лесу.

Гордей подошел к Фролу. Мужик продолжал стоять на коленях, голова его бессильно уткнулась в траву, плечи вздрагивали.

Аль послышалось что, молодец?

Фрол не отвечал, дышал тяжело, часто.

Вожак лесовиков взял его подмышки, приподнял, повернул лицом к себе. Встретившись с безумным, блуждающим взором, невольно отшатнулся. Фрол бессвязно лепетал

что-то об агнце невинном, о Насте, о тяте... Затем рванулся из рук Гордея и побежал.

Федор и Василько бросились за ним. Догнали, схватили его и с трудом удержали, пока не подоспели Клепа и Любим. На губах Фрола выступила пена, глаза закатились. Вчетвером прижали бьющееся тело к земле. Вскоре Фрол перестал бесноваться и затих.

Нечистая сила прихватиша, яко тать в ночи...– покачал головой молодой монах из Серпухова.

Бывало с ним такое? – спросил Гордей.

Не припомню,– вытирая рукой потный лоб, сказал Любим Гон.

Степанида сказывала,– вмешался Клепа,– когда он мальцом был, напугал его леший.

Верно, Егор, годков до осьми случалась с ним падучая, а потом прошло.

А теперь снова взялось,– удивился Митрошка.

Есть с чего,– вздохнул Любим.– Много горюшка ему досталось.

Плач сыночка ему вроде бы почудился,– сказал Гордей.

Может, и вправду мается неприкаянная душа дитяти да тревожит его?

Все замолчали, прислушались. В лесу по-прежнему царила тишина – ни звука.

Почудилось...

Такое сколько хоть бывает. Со мной не раз случалось,– затараторил Митрошка.– Помер как-то в Серпухове боярин, забыл как и звали. Намедни здоров был, а тут вдруг преставился. Я еще кафтан ему шил, да все угодить не мог. То не так, се не этак – ахти как намучился. Не берет кафтан боярин, хоч плачь. А тут помер... у меня даже на сердце отлегло, даром, что грех сие – божья тварь все ж душу отдала. Прости меня, господи, божьей тварью

• боярина назвал..» В ту ж ночь, как захоронили боярина,– продолжал таинственным голосом лесовик,– только спать я лег – скрипнула дверь, заходит кто-то. Гляжу: боярин пожаловал!.. Идет к лавке – страшный такой, руки вытянул, вот-вот схватит... «Где мой кафтан, давай его сюды!» – говорит. Во мне так все и захолодело. Ну, думаю, смертушка моя пришла. Кафтан-то, как хозяин преставился, я сыну боярскому Емельке Ползуну продал...

Митрошка перевел дух, покосился на станичников, которые насторожливо слушали его сказ, удовлетворено хмыкнул.

Не приведи господи...– вздохнул кто-то из лесовиков.

Погоди, не сбивай! Что дале было? – нетерпеливо спросил атаман.

И тут осенила меня благодать!—поднявшись на ноги, выкрикнул Митрошка.– Сотворил знамение крестное!..

Ну?! – подались к нему станичники.– И что же?

Фью... Как взвоет боярин дурным голосом... .Куда только делся.

Вишь ты! Наш Митрофан завсегда сухим из воды выйдет! – загомонили лесовики.– Давай, еще сказывай!

И не такое со мной бывало,– разошелся швец.– Иду я как-то по Твери, темнеть уже стало...

Лесовики приготовились слушать его очередные россказни, но в это время зашелестели кусты и появился Сенька.

Слышьте-ка, мужики! – с трудом переводя дух от волнения, крикнул – он.– Тут по соседству сироты беглые, душ тридцать!

Беглецы были из-под Тарусы, некоторые даже знали Гонов – не раз встречались на городском торжище и в церкви. Вначале крестьяне косились на вооруженных лесовиков, но, когда Любим рассказал, что те освободил її Гонов из татарского плена, успокоились. Тут же зарезали телку, сварили суп, поджарили на углях мясо.

Куда же вы теперь? – поинтересовался седой тарусец с измученным лицом.

Ордынцев бить! – ответил Василько.

Тарусцы недоверчиво переглянулись.

Что так смотрите? – неодобрительно бросил Гордей.– Правду сказал молодец. Задумали мы людей русских, что в полон вражий попали, вызволять.

Вишь ты! – насмешливо заметил кто-то из крестьян.– Ужо вам в малолюдстве такое осилить. Побьют вас, как нас побита, и только.

Их силище, а вас – горсть! – затряс широкой, как лопата, бородой кряжистый мужик.

Видать, головы вам на плечах надоели или в полон хотите...– покачал головой юркий, с острым взглядом темных глаз тарусец,

Кругом бессчетно татар бродит!

Даже тут от них спасения нет, а раньше в лесу и не показывались.

Кого им , 0каянным,бояться? – вздохнул старик.– Как побили княжью дружину и ополченье, кто им теперь может помешать?..

Многие из беглецов, как и другие крестьяне из окрестных деревень, тоже были в ополчении, которое по призыву князя Константина собралось в Тарусе. После поражения уцелевшие тарусцы разбрелись по лесам. Ордынцы, разделившись на небольшие чамбулы, охотились за людьми, забирались в самые глухие уголки – искали поселения, вылавливали беглецов в чащах и топях. Что ни день на дорогах, ведущих к Дикому полю, слышались стоны пленников, ревел угоняемый скот.

Двух моих сынов в сече до смерти убили, дочку в полон угнали, а старуху с внучонками саблями порубали...– молвил седой тарусец и, понурив голову, прикрыл лицо широкой ладонью – не хотел, чтобы чужие люди видели катящиеся по его морщинистым щекам слезы.

И раньше случалось такое,– вмешался Федор.– Когда-то на Пьяне Арапша побил нас так, что я едва ноги унес. А после на Воже и на поле Куликовом с ними управились.

Нельзя давать врагу воли! Нельзя!..– поддержал его атаман,

Не час в лесу хорониться, коли гибнет все! Ордынцам дай только волю – саранчей землю Русскую объедят!..

На всякую беду страха не напасешься! – с жаром продолжал Гордей.– Коли станут все по чащам и топям отсиживаться, изведет нас ворог лютый. Поэтому и решили мы собрать лесную станицу вольную. Не для разбою – для битвы с ордынцами. С Батыги-хана житья от них нет. При нем да при деде его, Чингисхане, весь божий свет Орда повоевала, и не было такой силы, чтобы ее остановить.

Атаман перевел дух и продолжал уже спокойнее:

А ныне уже не то. Ордынские ханы и беки в великом достатке живут, а люд простой бедный – как придется. Нет между ними былого согласия, нет и силы той...

–* Ты нас, как мальцов, уговариваешь, чтоб не боялись! – буркнул бородатый тарусец.

Не об тебе речь! – сердито блеснул глазами Гордей.– Ты свое уже отвоевал на печи, да и другие тоже!

Понапрасну ты так, атаман,– с укором покачал головой старый тарусец.—Да разве я, к примеру, о жизни своей тревожусь! Пошто она мне теперь?..– И тихо добавил: – Да и раньше не боялся. Вместе с князем Иваном

Костянтиновичем Тарусским на поле Куликово ходил. А ныне с сыном его покойным, Костянтином Иванычем, в ополченцах с татарами бился...

Выходит, погиб-таки князь тарусский...– огорченно вздохнул Василько.– Ну и храбро же он сражался! Я рядом с ним был, с порубежниками своими прикрывал его с левой руки. Когда гляжу: упал он на землю. Я – туда! Хотел с коня соскочить, помочь, а меня сзади шестопером по голове...

Убили Костянтина Иваныча,– подтвердил остроглазый тарусец.– Тогда же и убили. Сказывали: встал, а у него кровь изо рта так и хлещет. Снова упал – и помер.

А Князев брат, Володимир?

Живой! – нахмурился тот.– Отбился от татар и ускакал, как увидел, что князя тарусского с коня сшибли. А за ним – дружинники. Тут уж ордынцы всей силой на нас кинулись. Окружили, порубали, в полон взяли.

Они вой лихие, коли супротивников мало! – заметил кто-то.

Где нам, пешим, с рогатинами и топорами, устоять было, ежели они Есе с саблями, копьями, луками, на лошадях, по три-четыре на одного нашего,– мрачно вставил остроглазый молодой тарусец.

Ну, не сразу, Юшка, они нас смяли,– уточнил его брат-близнец.

Не покинули б нас дружинники Князевы, может, все бы по-другому обернулось.

Вишь ты» – воскликнул Василько.– А ведь Володимира за храброго воя на Тарусчине почитали...

Не побеги он, не побили б нас крымцы,– упрямо повторил Юшка.– А боярин Андрей Иваныч Курной славно бился, царствие ему небесное.

Неужто преставился?! – оживился Любим Гон.

Туда ему, лиходею, и дорога! – буркнул Фрол.

Нет, добрые люди, нельзя так! – осуждающе произнес седой тарусец.– Погиб боярин в сече, стоял за землю отчую до своего смертного часа.

Верно, Баула! – поддержал его Юшка.– Как увидел Андрей Иваныч, что Владимир побег с сечи, так уже разъярился, так уж кричал ему и дружине, чтоб воротились... Да куда там – их и след простыл.

И проклял их! – добавил брат-близнец.

Гляди ты!..– недоверчиво протянул Любим.

Боярин славно сражался. Без щита, рука на перевязи... С ним трое сынов его были.

Так все трое и полегли за Тарусу,– добавил старик.

Воцарилось молчание. Лесовики, узнав подробности битвы, в которой принимали участие сидящие перед ними тарусцы, несколько смягчились.

А мы на помощь вам шли, да не успели,– словно оправдываясь, заметил Гордей.

Оно и лучше, не то не сидеть бы вам уже тута с нами,– едко усмехнулся остроглазый и резко добавил: – А ежели б и остались живыми, не звали бы нас на гиблое дело – дюжиной людишек тьму ордынцев бить!

Кто знает, может, не такое оно и гиблое,– возразил брату Юшка.

Сие осмыслить надобно, чтоб с огня да в полымя не попасть,– не согласился с ним бородатый.

Опасаетесь? – поддел тарусцев Василько.

Чего нам опасаться? – повысил голос остроглазый.– Мы отвоевали свое, теперь попробуйте вы!

Да что с ними воду в ступе толочь! Не хотят идти – не надо! Сами управимся!..– зашумели станичники.

Будет! – властно сказал атаман.– Неволить никого не станем. Только не отсидитесь вы по топям да в глухомани лесной – найдут вас ордынцы.

Смирная овца волку по зубам! – выкрикнул Митрошка.– Видели б вы, как крымчаки от нас бегли!

Федор поднялся с земли, спросил, обращаясь к тарусцам:

Далече ли отсюда шлях, коим татары полон гонят?

Верст пять будет.

Добро. Там и учиним засаду! – решил Гордей.

Поведу вас – место там гожее для сего знаю,– вздохнул седой тарусец.

А нас возьмете? – подошли к атаману братья-близнецы.

Кто еще? – оживился Гордей, окидывая взглядом тарусских крестьян.

И я с вами! – швырнул о землю свой колпак бородатый мужик,– Цыть, Акуля! Все одно пойду! – отстранил он разрыдавшуюся жену.

Остальные мужчины, понурив головы, молчали.

Вскоре отряд, в котором было уже около двадцати человек, скрылся в лесной чаще.

ГЛАВА 13

После нескольких часов пути лесная станица спустилась вглубокую ложбину, поросшую кустами орешника и волчьего лыка. Над ними вперемешку возвышались молодые дубки и огромные деревья. Внизу, скрываясь в зелени леса, тянулась широкая тропа. На ней были отчетливо видны следы конских копыт и босых ног, трава на обочине выбита.

Намедни крымцы великий полон гнали,– пояснил седой тарусец.

Часто гонят? – спросил атаман.

Каждый день.

Другой дороги нет,– вмешался молодой крестьянин со светлым чубом,– Со всей Тарусской земли тут ясырь ведут.

А сторожевых много?

Глядя какой полон. Третьего дня было с сотню, не меньше. Но и вели дюже много. Мужиков, баб, детишек...– вздохнул старик.– А день ранее дюжины две татар было. Когда как...

Сами видели али говорил кто? – внимательно оглядывая тропу и прилегавшие к ней кусты, поинтересовался Федор.

Сами,– буркнул остроглазый тарусец.– Не хотел он уходить отсель,– кивнул на седого.– Твердил: «Пока дочку не увижу в последний раз, не уйду...» Мы с ним из одной деревни. Куда денешься? А как увидел, едва удержали. Чуть было на стежку не выбежал: «С дочкой пойду!..» А на что он ордынцам? Убили б, и только.

Им сие просто! – подал голос Митрошка.– Не из корысти собака кусает – из лихости.

Вон, видите? – показал тарусец на кровавое пятно посредине тропы.– На наших глазах ордынец саблей пленника зарубал. После мы его в лесу захоронили.

Душа болит, да что поделаешь, когда их сила...– горестно молвил старик.

Станичники прислушивались к их разговору, молчали.

Ничего, молодцы,– и на них найдется сила! – успокоил тарусцев Гордей.– Засядем, освободим пленников, мужики к нам пристанут – добавится силушки нашей.

Можно,– задумчиво сказал Клепа,– Одно плохо – вельми кусты близко к тропе, стрелять несподручно.

Надо на деревьях засесть! – предложил Федор,– Идозоре мы так всегда делали.

Верно! – согласился с ним атаман.

Непривычно будет! – усомнился кто-то из ватажников.

Время еще есть – приноровимся,– решил Гордей.– К тому же нужда научит. Как оно, Митрошка, говорится* «Нужда скачет...»?

Нужда пляшет, нужда песенки поет! – подхватил Швец.

Н^, за .дело, молодцы!..

Разбросав по тропе колпаки, листья, ветки, станичники взобрались на деревья. Поначалу не удавалось попасть в цель, мешали листья, стрелы падали на землю... Порубежники переходили от дуба к дубу, влезали на них, целились из луков.-

Люди быстро устали сказался долгий переход. Наконец отошли саженей на двести в глубь леса, выставили дозорных: не разводя костра, поели сухарей и солонины.

Ночь прошла спокойно. Утром вернулись на тропу и снова принялись га дело. Понемногу приноравливались. Все чаще то одному, то другому лесовику удавалось попасть в цель...

К вечеру в очередной раз сменили дозорных. Атаман забеспокоился: Клене и Сеньке, ушедшим на разведку, уже давно было пора возвратиться. Станичники развели костер, поджарили подстреленных глухарей и косулю. Где-то громко фыркала рысь, из чащи доносился унылый волчий вой. Окончился еще один день, а на лесной тропе по-прежнему все было тихо– ни ордынцев с полоном, ни разведчиков. Люди не спали, настороженно прислушивались к ночным звукам. В томительном ожидании медленно текло время. Наконец атаман отправил еще нескольких станичников на розыска Клепы и Сеньки. Далеко за полночь они вернулись. Пройдя десяток верст вдоль тропы, лесовики никого не обнаружили.

Из лесной станицы Клепа и Сенька направились в сторону Тарусы. Под вечер устроили привал. Укрывшись в кустах орешника, стали закусывать. Ели молча – устали. После еды Сенька прилег, зевая, уставился на видневшуюся сквозь листву стежку. Клепа вытер руки об рубище, закрыл сумку-калиту с остатками провизии, но ложиться не стал. Сидел и раздумывал, как быть дальше: возвращаться или заночевать в лесу.

Вдруг Сенька насторожился, толкнул Клепу. Рыжий лесовик обеспокоенно приподнялся, взглянул в просвет между листвой.

По лесу шел человек. Одет он был в старый, заношенный до дыр зипун, на голове – колпак, в руках – тяжелая сучковатая палка Не то странник, не то беглый сирота тарусский – не разберешь...

Может, окликнем? – шепотом предложил парнишка.

Вместо ответа Клепа зажал широкий ладонью ему рот.

Разведчики молча наблюдали за неизвестным. Вел он

себя странно: торопливо пройдя несколько шагов, останавливался, задирал голову, прислушивался, казалось, даже нюхал воздух.

Странник уже скрылся из виду, но Клепа с Сенькой не спешили покинуть кусты. Клепа пристально всматривался в сторону тропы, будто ждал, не появится ли еще кто– то. И точно: в лесу замелькали человеческие фигуры. С десяток ордынцев, крадучись между деревьями и кустами, следовали за неизвестным. Странник вел их куда-то за собой.

Клепа все понял, его скуластое, в веснушках лицо стало багровым.

«Поводырь!.. Должно, узнал, что поблизу беглые, и напел татар. Но не быть по-твоему, иуда!..»

Сенька, жди меня тут! – приказал он.– Ежели не вернусь, сам добирайся до станицы.

Парнишка растерянно открыл рот, хотел что-то спросить, но рыжий уже исчез в густых зарослях волчьего лыка.

Лесовик обогнал татар и поравнялся с поводырем, переползая от дерева к дереву, стал следить за каждом его шагом.

Предатель то и дело останавливался, воровато оглядывался по сторонам и шел дальше. Вот он замер, вобрал голову в плечи, медленно поворотил ее к кусту орешника, за которым укрылся Клепа. У того перехватило дыхание: «Неужто приметил?» Но сзади послышался шум, это двигались следом крымцы. Обернувшись, поводырь сделал им предостерегающий знак и снова засеменил по лесу.

Выйдя на прогалину, странник замедлил шаги и, громко застонав, опустился на землю. Затем с трудом приподнялся и, хромая, поплелся через поляну.

«Ногу подвернул, что ли? – недоумевал Клепа.– Хочет, чтобы его услышали беглые? Только не ведает, где они, нот и завлекает...»

Поводырь пересек лесную прогалину и скрылся в чаще. Клепа ринулся ему наперерез. Внезапно стоны прекратились, из-за кустов донесся громкий разговор. Лесовик прислушался: говорили по-русски. Видимо, замысел предателя удался: кто-то из беглых вышел к нему из чащи.

«Скорее упредить их!..» – решил Клепа.

И пошел на голоса. Кричать не стал – могли услыхать ордынцы, что притаились где-то рядом. Он молча продирался через густые заросли кустарника. Выбравшись наконец из них, увидел саженях в двадцати беглых тарусцев. Мужики, бабы, детишки тесным кругом обступили странника, который, размахивая руками, что-то рассказывал им. Рыжий перемахнул через поваленную буреломом ель, но поскользнулся и упал. Ударился головой о ствол и потерял сознание.

Он пришел в себя, когда солнце уже село. Лил сильный дождь. Холодные струи воды освежили гудящую голову. Очнувшись, почувствовал такую сильную боль в затылке, что некоторое время пришлось лежать не шевелясь. Наконец заставил себя сесть, коснулся рукой головы, поднес ладонь к глазам, она была в крови. Тогда лесовик оторвал кусок от рубища и кое-как перевязал рану. Держась за дубок, встал. Перед глазами поплыли кусты и деревья, но он покрепче ухватился за ствол и не упал. Когда голова перестала кружиться, Клепа огляделся, побрел вперед, где находился стан беглецов. Однако там в его помощи уже не нуждались... Тарусцев застигли врасплох: разбросана нехитрая утварь, изрублены тела мужиков...

Сумерки наступили в лесу рано. В полутьме Клепа с трудом отыскал кусты, где оставил Сеньку. Окликнул его, но парнишка не отозвался. Тогда он, обшарив орешник, громко позвал: «Сенька! Сенька!..» – но ему снова никто не ответил. Может, лесовик и не стал бы беспокоиться, сам наказал отроку, чтобы уходил, если он скоро не вернется, но вдруг наткнулся на поломанные ветки орешника. Постоял в раздумье, «Возвращаться без Сеньки, ничего не поведав про полон?!.»

У проселка было светлее, на мокрой земле виднелись следы пленников и татар. Клепа вышел на тропу и быстро зашагал по ней.

ГЛАВА 14

Они намерились уже выехать на поляну, как вдруг Василько, ехавший впереди, резко остановил коня. Федор подъехал к нему, хотел было спросить, что случилось, но услышал отдалённый конский топот. Спрыгнул с лошади, опустился на колени, припал ухом к земле. Поднявшись,

молча кивнул тарусцу. Воины углубились в лес, привязали там коней и вернулись обратно. Взобравшись на дуб у обочины, засели там, где листва погуще.

Топот усиливался. Уже слышны стали голоса людей. На тропе появилась дюжина вооруженных ордынцев: они ехали с опущенными поводьями и громко переговаривались между собой. Тропа за ними была пуста – полон следом не шел.

Внимание Федора привлек один из всадников. Под долгополым татарским халатом – грязная белая рубаха, на ногах – русские сапоги с короткими голенищами, лицом не схож па ордынца. Порубежнику показалось, что он его уже где-то встречал. Присмотрелся повнимательнее – и узнал: вроде бы Енишка!.. Вспомнил плен, драку на монастырском дворе, Серпухов... И на подворье коломенского воеводы, видать, был он!

«Ах ты ж, змей лютый!» – заскрипел зубами порубежник.

Рывком снял лук, достал стрелу, прицелился, но тетину не спустил. Уж больно много было татар, и осмотрительный порубежник решил не рисковать...

Айда за ними!—предложил Федор Васильку, когда конский топот замер в отдалении.– Они, должно, на моравский шлях правятся, а мы поедем чащей напрямую/ и успеем засаду учинить.

Добро,– согласился тарусец.– «Языка» бы-от взять.

Тарусец первым спрыгнул на землю. Федор хотел подать ему свой лук, чтобы слезать было сподручней, как вдруг на противоположной стороне тропы зашевелились кусты орешника. Появились лошадиные морды, затем фигуры ордынских всадников. У первого из них поперек седла лицом вниз лежала женщина. Руки и ноги ее были скручены арканом, темно-русая коса свисала до земли* разодранная рубаха с вышитыми рукавами сползла с плеч, обнажая спину.

Татары медленно выехали на тропинку. Всадник без ясыря визгливо что-то выкрикивал, норовил ухватить пленницу за косу, второй ордынец отмахивался плетью, бранился глухим баском. У дуба, где затаились порубежники, нападавший загородил дорогу, поставил коня поперек тропы. Вцепился в женщину, потащил к себе. Соперник пыхтел, но держал свой ясырь крепко. Пленница застонала, заголосила. Тогда Василько, выхватив кинжал, метнулся к ним, ударил насильника в спину. Федор, ломая ветки, свалился на второго, стащил его с седла, подмял. Тарусец успел подхватить падавшую с коня пленницу, бросился к Федору, едва уговорил его не убивать татарина, оставить в живых. Развязали пленницу, скрутили той же веревкой ордынца, засунули ему в рот кляп.

Теперь и про полон дознаемся, а ты – душить...– укорял напарника Василько.

А с бабой что делать? – вытирая пот с лица, спросил Федор.

Не знаешь, что с бабами делать? – усмехнулся тарусец.– Чай, мы-то не хуже ордынцев...

Пленница вздрогнула, испуганно обернулась.

Не. мели, Василько, я без дури спрашиваю.

Пущай в свою деревню возвращается, ежели недалеко, – бросил тот и, покосившись на женщину, неожиданно предложил: – А то может и с нами ехать.

Ты откель? —• Федор дотронулся до ее плеча и тут же опустил руку – от его прикосновения пленница задрожала, съежилась.

Говори, не бойся. Худого тебе не сделаем,– поспешил успокоить ее тарусец.

А вы кто будете, добрые люди? – едва слышно спросила она.

Я из Тарусы, а он из Вереи. Слыхала про такие места? – Присев на корточки возле пленницы, Василько вдруг воскликнул: – И до чего ж ты красна! – Обернулся к Федору: – Скажи, Федор, правда ж, красна девка?

Пленница опять разволновалась. Напряженно разглядывала Федора, затем резко поднялась с земли, прошептала:

Брата моего тоже Федорцом, Федором звали... Так ты из Вереи? – Глаза ее светились надеждой.

Да.,.– встревоженно протянул сквирчанин ему передалось волнение незнакомки.

И я оттель!..– Голос ее дрогнул.– Ты, Федор – брат родной мой! А я – Марийка!

Марийка?!.

Да! Поначалу тебя не Признала – голова перевязана. А теперь вижу, что ты!..

Она бросилась к нему на шею.

С волнением вглядывался в нее Федор и все явственнее улавливал родные черты – младшей сестренке не было и десяти лет, когда он ушел на ратную службу, – светло – синие глаза, пухлые губы.