Текст книги "В поисках апполона."

Автор книги: Юрий Аракчеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 15 страниц)

Итак, очередная моя экспедиция – в Таджикистан – была неудачной, если расценивать ее с точки зрения Мечты об Аполлоне. Однако я не считал ее неудачной вообще.

Может быть, даже наоборот…

9.

Как-то мне случайно попал в руки старый русский журнал издания 1899 года. Первый же заголовок, который тотчас заинтересовал, был «Рёскин и религия красоты». Автор статьи – Роберт Сизеранн, перевод с французского.

В статье речь шла об английском теоретике искусства, художественном критике и публицисте, жившем во второй половине XIX века, – Джоне Рёскине. Меня заинтересовали мысли об охране природы, высказанные сто лет назад, хотя и несколько наивно звучащие сегодня. Некоторые высказывания мне хочется привести здесь.

«Какого бы хорошего мнения мы ни держались относительно современной жизни, какое бы высокое представление мы ни составили о ее прогрессе и завоеваниях, во всяком случае есть, по крайней мере, одна область, в которой прогресс этот не легко заметить и в которой наш век, по меньшей мере, не увеличил мирового наследия человечества; эта область – красота… Быстрее, чем прежде, железные дороги переносят нас к излюбленным пейзажам земли, но раньше, чем перенести нас туда, своими насыпями и своими туннелями они обезображивают эти самые пейзажи… Отели, разбросанные во множестве среди местностей, поражавших раньше своей дикой неприступностью, позволяют нам расположиться с комфортом среди скал и лесов; но только, чтобы построить их, пришлось взорвать скалы и вырубить леса…

В один и тот же час исчезает счастие людей и красота вещей, один и тот же вихрь уносит песни птиц и песни людей, и не одинаковой ли причине надо приписать исчезновение социального мира и эстетических радостей?»

Так писал Роберт Сизеранн, а я читал и поражался, как современно звучат эти строки!

«Ученые и экономисты, отняв у масс… красоту, обещали дать им счастье. Дали ли они им его?.. Мы слышим обещания удесятерить скорость везущих нас машин, горе, которое мы увозим с собой, полетит тогда еще быстрее. Некогда говорилось: «Горе любви не пускается в путешествия, горе любви не ездит на корабле». Какие горести теперь не следуют повсюду за человеком? И чем более устраняются все препятствия путешествия, тем более отдается душа во власть внутренних терзаний. Да, скоро все селения земного шара будут связаны тонкой и прочной телефонной проволокой, но разве переносящиеся по ним известия станут вследствие этого лучше? Да, по нашим дорогам скоро будут катиться безголовые экипажи, собирающие теперь толпы на улицах: разве они представят более красивое зрелище для встречных и разве они откроют более красивые виды сидящим внутри?..»

Рёскин, в своих произведениях выступавший с романтической критикой капиталистической цивилизации, с возмущением пишет о загрязнении природы, пытается найти выход из создавшегося положения, хотя и утопически. «Именно там, где непорочные волны, чистые и сверкающие, как сноп лучей, впадали в Каршальтонский пруд, пробираясь до самого прибрежного гравия светлой струйкой под перистым сводом легких, колеблющихся трав, отбрасывая на них глубокие отблески света, как колчедан в точеном агате, усеянные тут и там белыми звездами лютиков, именно в эти первые журчащие струи, презренные человеческие существа бросают мусор с улиц и из домов, кучи сору и грязи, заржавленные куски металла, отвратительные тряпки, все, что им лень увезти или зарыть, они выливают в поток, который растворяет все и уносит этот яд далеко… Полдюжины людей в течение одного рабочего дня могли бы очистить эти пруды, убрать берега и наполнить освежающим благоуханием веющий над ними воздух и снова сделать воды такими же сверкающими и целительными… Но этот рабочий день никогда не настанет, и никогда радость не посетит сердца людей в краю этих английских источников…»

Потом Рёскин зашел в соседнюю деревню и, проходя по главной улице, спрашивал себя, не служит ли бедность причиной такой преступной небрежности в отношении к природе. Но нет… Он нашел, наоборот, признаки роскоши; великолепные выставки на окнах, нарядные кофейни, новые магазины; на лицах не было отпечатка большого счастья и здоровья, но гораздо больше забот о внешности, о показной стороне и повсюду великолепные, но бесполезные чугунные решетки. «Как это случилось, – спрашивает Рёскин, – что последняя работа была произведена вместо той, первой? Почему сила и жизнь английского рабочего истрачена на то, чтобы осквернить землю, вместо того, чтобы восстановить ее, на то, чтобы произвести металлическую вещь, совершенно бесполезную в этой местности, которую нельзя ни выпить, ни вдохнуть вместо здорового воздуха и чистой воды?»

«На это экономисты, если бы только они снизошли до ответа, – продолжает автор статьи, – сказали бы, что, хотя мечтатели и осуждают современный капиталистический строй, все-таки он лучше других, существовавших до сих пор».

Но Рескин конечно же не соглашается с прелестями этого строя.

«Тревоги, утомление, путешествия, борьбу, работу день и ночь – капиталист все готов перенести ради одной цели – денег… Что он будет делать с этими деньгами, об этом он не думает или думает так, мимоходом: его страсть приобретать деньги… Он не может читать: ему некогда, он боится пропустить случай заработать деньги; он не может весной пойти полюбоваться распускающимися цветами: как бы не пропустить другой случай заработать деньги. Потом, потом, когда он станет совсем богатым и… совсем старым, когда он разорит десять конкурентов и сломит десять стачек, тогда он со своими деньгами потребует у природы все ее цветы, у искусства – всю его гармонию, все высокие наслаждения мысли – если только он в состоянии будет насладиться всем этим… Но он не достигнет этой второй стадии: чтобы обеспечить себе роскошь здоровья, он разрушает свое здоровье, чтобы приготовить себе умственные наслаждения, он губит свой ум; в действительности то, что этот миллионер остроумно называет «зарабатывать себе жизнь», значит, иными словами, медленно, ценою громадных усилий зарабатывать себе старость и смерть…»

«А между тем, – продолжает Рёскин, – эта жизнь, это здоровье, эти эстетические радости, которые он принес в жертву стремлению к обогащению, разве они сами по себе не составляют богатства? И если деньги вещь необходимая, то разве менее необходимо иметь здоровые руки, чтобы распоряжаться ими, и разве, утратив жизнь, можно насладиться радостями жизни?.. Подумав немного, мы должны согласиться, что первое богатство – здоровье. А дают ли здоровье деньги и денежные радости? Для здоровья нужна чистая вода. Фабрика дает деньги, но она отравляет все ручьи кругом и фабрикант не может достать хорошей воды… Это ли богатство? Богатство позволяет нашим рукам оставаться в праздности и нашему телу избегать всякой мускульной работы. В этом заключается современный прогресс. Пусть так. Но через несколько лет наше тело, утомленное мозговой деятельностью, слабеет, и врачи во имя гигиены предписывают нам ту самую работу, от которой инженеры во имя прогресса торжественно освободили нас. Разве эта слабость составляет богатство? А кроме того, к чему нам здоровье, если нет более лесов, где можно следить за полетом птиц, и лугов, где можно любоваться цветами?»

То же самое можно сказать и по поводу произведений искусства. «Величайшая ошибка нашего времени думать, – продолжает автор статьи, – что человек, поглощенный приобретением денег, отправляясь между двумя спекуляциями послушать мимоходом оперу, слышит что-нибудь… Он ничего не слышит. Величайшая ошибка думать, что коллекционер понимает красоту художественных произведений, когда ему стоит только протянуть руку, чтобы получить их… Он их не видит. Первый слышит только звон золота, пересыпающегося на международных рынках, – или стоны семей, разоренных счастливой биржевой спекуляцией. Второй видит внутри своих рам на лазурном фоне картин – цвета уплоченных за них денежных знаков и глаза его упорно ищут в углу полотна, как на чеке, надпись, составляющую всю его цену. Чтобы в действительности обладать произведениями искусства и испытывать доставляемые ими радости, не надо платить за них – надо их понимать. Не надо открывать им свой кошелек, надо открывать им свою душу, а для этого надо иметь душу. Эти радости, составляющие истинное богатство, даются не золотом, а любовью.

Наконец, разве приобретение денег порождает верную дружбу, неподкупные симпатии, сердечные рукопожатия, искренние привязанности, – то есть успокоение души и сердца, веру в жизнь, окрашивающую жизнь в самые яркие цвета?.. Спокойствие, доверие, все, что украшает жизнь, разве это не составляет богатства наряду с насущным хлебом? «Вероятно, экономисты имеют смутное представление о том, что есть иного рода богатство, кроме металла, найденного в Австралии, не даром они говорят о «полезных вещах» и заявляют, что «время – деньги». Но и ум тоже деньги; здоровье тоже деньги; знание тоже деньги. И ваше здоровье, ваш ум, ваши знания могут быть обращены в золото, но золото не может быть, в свою очередь, обращено в ум и в здоровье».

«В действительности, следовало бы учить, что истинные жилы и вены богатства – красного, а не золотого цвета, что они находятся в телах, а не в скалах, и что конечное назначение богатства заключается в производстве возможно большего количества человеческих существ с могучей грудью, с острым зрением, с радостным сердцем; что самый доходный из всех видов национальной промышленности – изготовление душ хорошего качества… Нет иного богатства, кроме жизни, – заключает Рёскин, – жизни, подразумевая всю силу любви, радости и преклонения».

Знаменательные слова, хотя и написаны они сто лет назад…

10.

Не так давно мне довелось в очередной раз выступать перед большой аудиторией с показом слайдов и рассказом о чудесах природы, об удивительном мире мелких существ, который нас окружает. Выступление состоялось в большом новом здании Дома культуры в одном из крупных поселков Московской области. Я вновь с радостью наблюдал живую реакцию и заинтересованность зрителей. И в очередной раз убедился, что осталось и во взрослых людях детское, благое желание открытий, тяга к путешествиям, мечта о гармонии во взаимоотношениях друг с другом и с миром природы! В зале было около семисот человек, главным образом жители поселка, но реакция была единодушной и очень доброжелательной. Люди посмеивались над некоторыми странностями в поведении муравьев, так напоминающими наши, человеческие слабости, над «хитростью и находчивостью» самцов-пауков, не желающих быть съеденными прожорливыми самками, а потому изобретающих «остроумные» приемы для отвлечения их внимания от своей персоны, удивлялись многочисленным и многообразным способностям шестиногих, восхищались совершенством и красотой природных созданий. «Для того чтобы совершить интереснейшее, захватывающее путешествие, вовсе не обязательно ездить в заморские страны, – говорил я, пытаясь убедить аудиторию с помощью слайдов. – Вы можете путешествовать, даже не выходя со двора – если, конечно, там есть какая-то более или менее густая растительность. И уж тем более интересно такое путешествие в дебрях лесной поляны – в нескольких минутах ходьбы от вашего дома…» Дружные аплодисменты в конце выступления опять и опять убеждали меня все в том же…

А после выступления я шел к станции электрички, и путь мой лежал через мостик. Мостик был над речкой – маленькой, извилистой, типично равнинной речушкой, точно такой, какая обязательно живет в памяти чуть ли не каждого жителя России, в том заветном уголке сознания, где хранятся самые трогательные воспоминания детства. Помните? Туман, рассвет, удочка, червячок, пескарик… Яркое солнце, дрызготня и крики в воде, босые ноги. Ни с чем не сравнимый запах речной воды, осоки… Ветер, шелест травы, шепот листвы деревьев, склонившихся над маленькой заводью… Тут только начни вспоминать! И вот я шел через мостик, довольный недавним своим выступлением, умиротворенный доброжелательной реакцией аудитории. И с высоты мостика вгляделся в речку.

Толстая труба, тянущаяся откуда-то с берега, выпускала желтовато-белую жижу, а по другую сторону моста, чуть пониже, эта жижа, расплываясь, делала речку мертвенно-белой, мыльной, отравленной. Но и выше моста, перед трубой, речка тоже была почти уже мертвой, лишь кое-где робко зеленели отдельные пучки осоки, но вокруг них были сплошная жижа и грязь, на этот раз неестественно черная, угольно-черная. Какие-то банки, палки, тряпье…

Первая мысль была: за что?! За что убили речку? Ну допустим, когда пустырь, поросший бурьяном, превращают в свалку – это еще как-то можно понять (но не оправдать!). Нужен все-таки определенный уровень культуры, чтобы осознать: пустырь тоже может служить людям, свалку нельзя устраивать где попало, лучше проехать лишний километр-другой, чтобы не отнимать у людей лоскуток природы с травами, цветами, и бабочками. Но речку-то зачем же? Разве не знает каждый – каждый! – что речка – это издавна символ жизни для человека, источник чистой воды, оазис природы, предмет любования, поклонения даже… Директор или главный инженер того самого предприятия, которое ее загрязняет, они, что же, не живые люди? Что же они своим детям и внукам оставят? Раз-битые кирпичи, стружки и грязь?

Труба тянулась от того самого предприятия, которое, очевидно, и построило Дом культуры, где я только что выступал… Я и мысли не могу допустить, чтобы такое безобразие было законным и чем-то оправданным. Наверняка это какое-то нарушение, и серьезное.

И вот о чем я подумал тогда. Ведь семьсот человек только что с таким вниманием, доброжелательностью, энтузиазмом слушали мое выступление, смотрели на своих «меньших братьев», любовались совершенством травинки, цветка, листа. «Путешествовать можно, даже не выходя из своего двора!» – убеждал я их, и они меня понимали. И от этого взаимопонимания я радовался тем более, что думал в наивности своей: их жизнь станет чуточку лучше. И вот эта речка… Строительство Дома культуры наверняка стоило немалых денег. А ведь было бы достаточно и небольшой суммы, чтобы привести речку в порядок, оживить ее. Чтобы не уныние и яд несла она людям, а радость и здоровье. Разве это не важно? Да, теперь оживить речку непросто… Но можно ведь и энтузиазм людей использовать! Только напомнить им – напомнить! – что речка ведь тоже… живая!

И вот тут, пожалуй, впервые по-настоящему задумался я над понятием, которое уже начало входить в наш быт, хотя и не совсем уверенно пока.

Микрозаповедник! Уголок неприкосновенной, оберегаемой, живой, дикой, первозданной природы. Не гигантский, на сотни и тысячи гектаров, требующий штата сотрудников, финансовой дотации государства, расположенный всегда где-то далеко от мест нашей постоянной жизни и какой-то недоступный… Нет, именно маленький, совсем рядом, поблизости от места жилья, работы, островок Жизни, ее оплот.

Разве не эта идея носилась в воздухе очень давно, и уж во всяком случае во времена Фабра! Ведь Гармас – заброшенный (но не захламленный, не превращенный в свалку, не заваленный смердящими отбросами, не залитый мазутом и кислотой!) пустырь… Разве это не пример, не модель?

Неизвестно, состоялся бы Ж.-А. Фабр как крупнейший ученый, как «отец энтомологии», если бы не было этого естественно образовавшегося микрозаповедника невдалеке от его дома!

А наш русский писатель С. Т. Аксаков разве подарил бы нам свой очерк «Собирание бабочек», если бы не было на окраине старой Казани оврагов, пустырей, заброшенного Болховского сада?

И конечно же тот самый ручей, «впадающий в Каршальтонский пруд», о котором с такой болью писал Дж. Рёскин сто лет назад, – ведь он тоже мог бы быть сохранен, если бы…

Да, именно! Микрозаповедник. Спасительная для природы (и для нас!) идея. И легко осуществимая, как казалось мне.

У каждого из нас разве нет на памяти именно таких «райских» местечек, где состоялись когда-то незабываемые встречи с волнующим, волшебным, первозданным? А многие ли в состоянии вновь посетить их теперь? И дело не только в недостатке времени, но и в том, что они, увы, уже не существуют. Там заветный овраг превращен в свалку; тут старый парк либо вырублен и застроен, либо приведен в такой «порядок», от которого утратил очарование таинственной первозданности; где-то сведен под корень ставший «ненужным» и помешавший кому-то плодовый сад; здесь распахан живописный кусочек девственного луга, дававший приют множеству таинственных и прекрасных созданий, будящих воображение, удовлетворяющих жажду прекрасного, способствующих проявлению любознательности у людей, только еще вступающих в жизнь, а теперь… А теперь с него собирают столько сельхозпродукции, сколько – а то и гораздо, гораздо больше! – теряется из-за бесхозяйственности, именно потому, что у тех, кто собирает, нет уважения к природе, к земле. Потому и нет, что не в количестве труда весь секрет, а в качестве его. Качество же не бывает без уважения…

Микрозаповедник! Спасительная для природы идея. Сохраняющая ее и воспитывающая нас с вами… Ведь многие, многие из прекрасных мест нашего детства могли бы быть сохранены! Так же как раньше нам с вами, они могли бы и сейчас давать радость тем, кто пришел в мир после нас – нашим младшим братьям и сестрам, детям, внукам… Рощица, овраг, поле, лесная поляна, пруд, родник, речка, ручей, болотце, небольшой пустырь – ведь это и есть потенциальные микрозаповедники! Мы строим парки в городах, мы устраиваем зоопарки, мы озеленяем дворы и балконы, мы и в комнату к себе порой переносим микроскопическую частицу живой природы – клетку с птицей, аквариум, горшок с растением… Ведь это же ностальгия по живой, красочной, яркой, одухотворенной чудом таинственной и прекрасной жизни природе Земли! Природе, частью и питомцами которой являемся мы…

Парки и зоопарки – в том виде, в каком они, как правило, существуют сейчас, – носят оттенок искусственности и дают весьма искаженное представление о нашей праматери, первозданной природной среде. У меня, например, большинство зоопарков вызывает лишь чувство горечи и печали. Комнатные растения, аквариум, птицы и другие мелкие животные, принесенные в дом, – это тоже лишь частица, оторванная от целого и неделимого. Так как же быть? Где встретиться нам с чудесным миром, породившим нас, первозданным и прекрасным?

В микрозаповеднике! Именно там. Где кусочек сохраненной, спасенной природы… Большие государственные заповедники необходимы. Крупные животные, большие сообщества растений не могут существовать на маленьких, ограниченных пространствах. Необходимы, насущно необходимы национальные парки, где животные и растения не только охраняются, как в заповедниках, но и доступны для тех, кто любит и уважает природу.

Но не менее, а может быть, даже более необходимы сейчас повсеместно микрозаповедники – малые, сопутствующие нам в повседневной жизни участки, кусочки, лоскутки охраняемой и хоть до какой-то степени нетронутой первозданной природы! Живой уголок не дома, внутри каменных стен, в неестественном климате человеческого жилья, а по соседству, рядом, поблизости, в полном соответствии не с нашими, а с его собственными законами, пусть ограниченный, стесненный нашим близким существованием, однако в максимально возможном приближении к изначальной природной гармонии…

Тут ведь есть и еще один аспект, очень важный.

Сколько мы знаем примеров, когда искусство – литература, живопись, музыка – вдохновляло людей на труд, на подвиги, на разумную, добрую жизнь! Но произведения природы, несущие в себе отзвук великой вселенской, не познанной до сих пор нами природной гармонии, – разве это не проявление высшего из искусств? Разве они не начало всего?

Разве самая удачная картина самого гениального из художников не есть лишь слепок, отзвук, отблеск, частичное отражение того, что видел, слышал, чувствовал ее творец, живой человек при соприкосновении все с тем же – с изначальной, извечной, неисчерпаемой и вездесущей природной гармонией, породившей и пронизывающей каждое живое и неживое материальное существо, каждый цвет и звук, каждое чувство? Рисунок на крыльях бабочки… Стоит только вглядеться в любой из них. Разве не гениально здесь сочетание красок, линий и пятен? Но что там рисунок! А само существование этого эфемерного, порхающего существа, сложность его превращений, запрограммированность и неоднозначность поведения, постоянное самовоспроизведение и так далее, и так далее – это ли не искусство? А лист растения? А цветок? А жизнь, например, ручья?

Сохраняя произведения Леонардо, Рембрандта, Рафаэля, других величайших художников, записывая и исполняя постоянно музыку композиторов, перепечатывая великие книги, тщательно оберегая скульптуры и здания, разумно ли небрежно и неуважительно относиться к тому, что послужило первоосновой всех наших духовных ценностей?

Даже бережно и тщательно охраняемая крона дерева не сохранится, если безжалостно и в высшей степени неосмотрительно перерубить корни. Но наоборот: поврежденная крона восстановит первоначальную красоту, если сохранены корни. А мы почему-то неосмотрительно относимся именно к корням.

Микрозаповедники – это, конечно, не панацея, но хороший ход, думал я. Бережно и уважительно относясь к крупицам, мы лучше узнаем и в гораздо большей степени сохраним целое. Мы убережем наши корни, заботясь о тончайших, но жизненно важных их отростках, которые и есть главное, начало начал дерева, его микроучастки соприкосновения с матерью-землей. Главное в дереве не ствол, не ветви, не толстые корни – все это лишь проводники и накопители живой энергии. Главное – листья и мочки корней. С них начинается. Без них дерево жить не будет. Именно через них, посредством их дерево входит в живительные взаимоотношения с окружающей его средой, с землей, воздухом и солнечным светом…

Итак, я возвратился из Таджикистана в Москву, так и не найдя Аполлона.

Дома опять началась круговерть обязанностей и дел – нужных мне и нужных кому-то. Я по-прежнему выступал с показом слайдов и рассказами о путешествиях в удивительный мир природы, окружающей нас со всех сторон.

И хоть я сфотографировал и белянку понтия глауконома, и голубянку фрейерию трохулюс, и много других таджикистанских бабочек в Вахшской долине, однако и не думал, конечно, расставаться с главной своей Мечтой.

Наоборот.

Она по-прежнему жила во мне, и на крыльях ее, светлых, полупрозрачных, по-прежнему виднелись алые и черные пятна. Это были крылья бабочки, которая «летает только в солнечную погоду».