Текст книги "В поисках апполона."

Автор книги: Юрий Аракчеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 15 страниц)

Гусениц махаона на седловинке мы не нашли.

– Но ведь я вам и не гарантировал, вы помните? – сказал Крепс, оправдываясь передо мной.

И надо добавить, что перед этим мы не меньше часа дотошно исследовали заросли прангоса на седловинке, и грузный пожилой человек с мальчишеской энергией наклонялся, заглядывал сбоку, снизу, раздвигал ветви ядовитого растения, хотя ему самому гусеницы махаона, судя по всему, не были нужны (махаон здесь не такая уж редкость). Может быть, для какой-то из работ сына пригодился бы тот факт, что гусеницы были найдены именно в первых числах июня? Или делал это Роман Янович исключительно для меня? Теперь я думаю, что вполне возможно и даже скорее всего последнее.

Растительность здесь была несколько другая, чем в «Эльдорадо» и на Склоне Максимова. Удивительно, как меняется состав трав и вообще весь биоценоз от положения склона относительно солнца от влажности, от того, насколько открыт склон ветрам. Здесь было суше, больше солнца, и растительность приобрела более степной характер: во множестве произрастали горчак, мята, зизифора, еще одна разновидность зверобоя, шалфей, ромашка, чабрец. Все сплошь лечебные травы, и Крепс с удовольствием поведал мне это и велел нарвать чабреца, потому что он помогает именно при ОРЗ, которому я, к сожалению, подвержен.

Опять вернулась к нему привычка командовать, и это усугублялось усталостью. День клонился к вечеру, а мы ведь столько уже полазили по горам, но еще предстоял немалый путь до шоссе, правда, под гору.

– Вон, вон еще хороший кустик, сорвите его! И тот сорвите, – давал он «ценные указания». – И шалфей рвите, тоже трава хорошая. Сердце как у вас, не барахлит? А это зачем рвете? Зачем вам зизифора?

Но я рвал зизифору, потому что всегда восхищался ее упоительным ароматом, рвал не из лечебных соображений, а чтобы положить в шкаф с бельем. И рвал так, чтобы не уничтожить весь кустик, не погубить главное – корень. С каждого по веточке.

Наконец мы вышли на грунтовую дорогу, и, когда по обочинам ее стали встречаться куртинками очаровательные синие васильки, Роман Янович принялся заботливо собирать букет для жены. Но рвал он их тоже так, чтобы не уничтожать куртинку целиком, а обязательно оставлять ее часть – на развод.

14.

В течение длинной обратной дороги к шоссе я опять развивал тему о микрозаповедниках, и тут мы достигли полного единства взглядов. В чем же суть микрозаповедников, этих живых и по возможности нетронутых островков природы?

Во-первых, они останутся не где-то в труднодоступных далях, а рядом с нами, по соседству с работой, с жильем, с нашей повседневной жизнью. Не окультуренные, причесанные и напомаженные, «очеловеченные» цветочные клумбы, скверы и парки, а именно нетронутые, первозданные островки природы в океане нашей цивилизации. Естественные. Живые.

– Знаете, сколько здесь автобусов летом бывает, особенно в выходные дни? – говорил Крепс. – Десятки! А еще в этом районе собираются сделать «окультуренную» зону отдыха. Хорошо если бы именно культура, но ведь не культура будет, а беседки-лавочки, киоски разные, бутылки, бумажки, консервные банки, пакетики из-под молока. От природы разве что останется? Некоторые склоны оставить в неприкосновенности необходимо! Вы говорите, что я много ловлю. Так ведь скоро вообще ничего в природе не останется, так пусть хоть в коллекции будет!

Во-вторых, сама постановка вопроса о сохранении «островков жизни» в масштабе государственном пробудит, может быть, уважение к ним у большинства, что принесет неоценимую пользу. Всем. Ведь уважение начинается именно с малого.

В-третьих, заботиться о природе в условиях микрозаповедника должны не только официальные органы, но и каждый из нас. А это, мне кажется, даст возможность каждому проявить благую инициативу.

В-четвертых, полезные знания легче получить именно через заботу и уважение. А способны ли привить любовь к природе учебники биологии? Здесь же, на «островке жизни», ее нельзя будет не полюбить – достаточно хотя бы постранствовать в дебрях с фотоаппаратом. Волнующие тайны будут открываться одна за другой.

В-пятых, нам, возможно, удалось бы предотвратить массовую и неотвратимую гибель многих «меньших наших братьев» и хотя бы отчасти сохранить генофонд.

В-шестых… Да ведь жизнь наша без природы – не жизнь!

В этих вопросах мы с Крепсом были единодушны. Но вот в чем разошлись наши взгляды коренным образом, так это в вопросах искусства.

Началось с фотографии. С самого начала я, не подчиняясь его указаниям, подыскивал неожиданный ракурс, фотографируя бабочку или цветок, а он выражал свое активное недоумение, настаивал на том, что и то и другое нужно фотографировать, руководствуясь правилом «показывать действительность такой, какая она есть». Я возражал, говоря, что простой, фронтальный ракурс – это вовсе не единственно правильный взгляд, что бабочка, цветок, любой другой живой или неживой объект действительности многообразен, что смотреть на все вокруг лишь с одной позиции и в строго определенном масштабе вовсе не значит «объективно отражать действительность». Но бесполезно было его переубеждать. Не вдаваясь в «философские эмпиреи», он отметал все мои построения и снова утверждал: надо снимать так, чтобы обязательно были видны размер бабочки и характер узора на ее крыльях, чтобы тотчас можно было определить, к какому семейству, роду, виду она относится…

– А как же эстетика? – настойчиво спрашивал я.

– При чем тут эстетика? – агрессивно возражал мой оппонент.

– Но ведь художественная фотография – вид искусства, – утверждал я. – Фотограф, если он именно художник, не может быть равнодушным. Даже если он и не ставит себе такой цели, то все равно невольно передает свое отношение к снимаемому объекту. И если он только регистрирует, то такое его отношение – равнодушие. Любой объект можно снять в миллионе вариантов – тут и ракурс, и фон, и освещение, и положение модели. В выборе единственно верного с точки зрения фотографа варианта и проявляются его отношение, его вкус, умение, знание объекта и техники съемки, настроение – да множество составляющих! А это и есть искусство. Плох тот художник, который регистрирует действительность плоской, привычной всем, приевшейся, однозначной, с одной только позиции. Истинный художник всегда пытается найти необычное в обычном, обычное в необычном, он пробуждает фантазию, будит чувства и мысль, он расширяет и углубляет наши представления о действительности, он открывает новое, а не наоборот. Художник делает жизнь интересной!

Крепс спорил со мной, он не считал фотографию искусством, впрочем, как и новую живопись, музыку… Как и во многом другом тут он был чрезвычайно категоричен, консервативен и в сердцах заявил даже:

– Всякая эта мазня от Левитана до Сарьяна меня не интересует! Музыка современная тоже – сплошные выкрутасы никому не нужные. Обман это все, чепуха! Вот старая музыка или старая живопись – другое дело. А фотография должна честно отражать действительность, вот и все!

Но я отнесся к его словам спокойно. Потому что испытывал чрезвычайную благодарность за то, что он сделал для меня, подарив «Эльдорадо» и те незабываемые минуты, которые мы провели там. Больше того: мне было интересно слушать его, и особенно интересно именно потому, что его мнение расходилось с моим. Я подумал даже вот что: человек, так долго и мучительно шедший к своей Мечте, был теперь настолько поглощен ею, настолько пленен, что испытывал своеобразную ревность к предмету своей Мечты и ко всему вокруг. Столько раз спотыкавшийся на пути, чего он теперь только не опасался…

И вот я остался наедине с собой.

Максимов и Крепс сделали свое благородное дело и отбыли. Сначала первый уехал, а потом и второй тоже простился со мной, взяв торжественное обещание побывать у него в гостях: «А если хотите, вообще перебирайтесь ко мне из вашей гостиницы». Наконец-то я мог спокойно все осмыслить и теперь уже в одиночестве путешествовать в дебрях и Склона Максимова, и «Эльдорадо». Трудно и передать, как мне хотелось именно этого и как я был – особенно теперь – благодарен своим проводникам.

День встречи с Крепсом – длиннейший день, который закончился в густой черноте южной ночи, – стал самым лучшим днем моей своеобразной поездки – экспедиции за Мечтой. Когда я принялся подсчитывать, какое расстояние мы с Крепсом преодолели, то насчитал не менее тридцати километров, из которых больше половины мы карабкались по горам в дремучих цепких зарослях трав и среди камней. Нагрузка была достаточно серьезной и для меня, что же говорить о том, как устал Роман Янович. Разумеется, мы опоздали на последний автобус, а попутные машины в темноте здесь обычно не останавливаются, тем более что шоферы видели в лучах фар огромного человека да еще с длиннейшей палкой от сачка… До Ташкента было около ста километров, пройти пешком это расстояние мы конечно же не надеялись, замерцала перспектива ночлега где-нибудь под кустиком в степи, но мысль о весьма возможной встрече со скорпионом, фалангой, каракуртом вызывала мало энтузиазма.

Однако меня по-прежнему не покидало чувство непременной удачи. И верно: вскоре возле нас затормозили «Жигули». За рулем сидел молодой черноволосый парень, узбек, он спокойно пригласил нас садиться, сказав, что едет как раз в Ташкент. Я сел на заднее сиденье, Роман Янович рядом с шофером. В продолжение всего пути Крепс продолжал говорить, главным образом о здешних горах, которые он исходил вдоль и поперек. А когда мне удалось вставить словечко в конце пути, выразить благодарность владельцу машины и в знак признательности подарить свою визитную карточку, выяснилось, что он заочно знает меня, у нас есть, оказывается, общие знакомые в Москве. А сам Батыр хотя и родом из Ташкента, однако в Москве учится в Институте культуры. Вот они, современные коммуникации, вот как «тесен» стал мир! И вот какие совпадения бывают, когда ты ищешь своего Аполлона.

Добрался я до своей гостиницы глубокой ночью – гостиница была маленькая, ведомственная (устроил меня в нее Игорь), ворота на ночь закрывались – пришлось перелезать через забор. Устал я, конечно, смертельно и отключился тут же, едва забрался под одеяло, но, как ни странно, проснулся с первыми лучами солнца, проспав всего лишь часа четыре, и чувствовал себя прекрасно.

И опять начинался голубой солнечный день, и опять спешил я на свидание. С природой? С молодостью? С мечтой? Или просто с самим собой?

Чувствовал я себя богатейшим из людей – целых две Дремучих Поляны были теперь в моем распоряжении, и какое-то шестое чувство подсказывало, что на этот раз ничто не помешает свиданию. Разве только легкая головная боль – отзвук вчерашней усталости.

Так оно и было. Никто не помешал.

Не буду описывать два дня своих очарованных странствий – думаю, что легко вообразить их из того, что я уже рассказал. Конечно, можно было бы еще и еще говорить об удивительном мире живых существ, которые подчас так явственно демонстрируют сходство с нашим, человеческим миром, общее наше родство, но которые тем не менее бесконечно далеки от нас, живут совершенно иначе, хранят бесконечное множество неразгаданных тайн, будят фантазию, наталкивают на сопоставления и заставляют на самого себя, да и вообще на весь мир, смотреть подчас с неожиданной стороны.

Во второй день я добрался-таки до вершины, до которой мы не дошли с Крепсом, и тотчас получил награду: там летали великолепные махаоны. Удалось увидеть и сфотографировать также редчайшего алексанора. И вообще продолжалась цепь непрерывных везений.

И вот какая мысль пришла мне в голову. Микрозаповедник может существовать не только в форме живого, нетронутого уголка – Островка Природы среди наступающей цивилизации. Очень важно сохранить такой микрозаповедник в своей душе.

Трудно передать удовлетворение и радость, которые я испытывал теперь, после Склона Максимова, «Эльдорадо», Вершины… Удалось побывать и в древнем Самарканде – заповеднике человеческой культуры. Был я и в гостях у Крепса…

Итак, все это было, а значит, есть со мной теперь навсегда. Но…

Оставались считанные часы в Ташкенте, обратный билет в Москву лежал у меня в кармане, и, по мере того как приближалось время отлета, я все чаще и чаще вспоминал о предложении Георгия Петровича Гриценко. Гиссарский хребет. Два горных заповедника. «Самые эффектные виды могут быть там в это время, – сказал Роман Янович Крепс, узнав о том, что я хочу ехать. – Там, между прочим, еще никто не ловил». – «А Аполлоны… то есть Парнассиусы там могут быть?» – «Еще какие!»

…Мое тело, малоподвижное и расслабленное в самолетном кресле, приближалось к Москве, а душа уже расправляла крылья…

Глава четвертая. Синяя Поляна

1.

– Ворота Тамерлана, – сказал начальник экспедиции Георгий Петрович Гриценко. – Мы едем к воротам Тамерлана.

Когда-то – шесть веков назад – здесь шел Тимур со своим бесчисленным войском, а сейчас бодро катил по шоссе наш старенький автобус «Кубань». Справа, невдалеке, опережая нас, стрелой летел длинный поезд…

Мне запомнились слова Георгия Петровича, запомнился этот миг потому особенно, что именно тогда только я по-настоящему осознал, что еду в экспедицию! Еду! На самом деле! Не опоздал.

Ведь при прощании в Ташкенте Жора – позвольте называть его теперь так, потому что он мой старый знакомый, простой, хороший человек и называл его в экспедиции я именно так, – при прощании в Ташкенте Жора, глядя на меня и в то же время находясь мыслями, как всегда, где-то еще, в каком-то далеком просторе, подтвердил свое приглашение и заверил, что экспедиция отправится не раньше 18 июня и что мне нужно звонить числа 13-го, а если что-то изменится, то он сам позвонит.

Я звонил из Москвы не 13-го, а 12-го, но дозвониться не смог – его не было на месте в музее, – не мог дозвониться по коду и ранним утром 13-го, но, руководствуясь какими-то смутными предчувствиями, все же заказал разговор через междугородную станцию. Около девяти утра по московскому времени телефонистка сообщила, что по номеру никто не отвечает. Я попросил перенести на час. Без десяти десять (по ташкентскому времени – без десяти час дня) я наконец услышал далекий голос Жоры:

– Завтра уезжаем, в семь утра. Понимаешь, так получилось с машиной. Директор нам…

Далее следовало что-то плохо разборчивое, да и не важное для меня.

– А как же я? – только и нашелся я спросить.

– Если успеешь завтра к семи утра, то пожалуйста. Понимаешь, мы…

– Крепс едет?

– Нет. И так народу много.

– А догнать вашу машину в пути я смогу? Перехватить где-нибудь…

Догнать – нет. Рейсов много на самолете, можно успеть…

– Хорошо, постараюсь, – сказал я и, чтобы не терять времени, повесил тотчас трубку.

Было без трех минут десять. Ничего не собрано, деньги нужно брать в сберкассе, неизвестно еще, когда самолет. К счастью, удалось быстро дозвониться в аэропорт. Осталось два рейса на Ташкент: один в четырнадцать сорок пять, другой ночной. На ночном не успеть, значит, нужно лететь в два сорок пять. Как я собирался легко себе вообразить. Вышел из дома в десять тридцать пять. То есть собрался за полчаса в экспедицию, которая отправлялась в неизведанные места на двадцать дней.

А еще сберкасса.

И билета на самолет нет.

И электричка в аэропорт оказалась неудобная – в обрез.

Но вдруг и ее отменили.

Такси не попадалось. Оставались минуты.

Слава богу, вовремя вспомнил: автобус-экспресс от метро «Каширской»! Успел.

В аэропорте тотчас пошел к начальнику перевозок. Оказалось, на Ташкент много свободных мест…

В половине одиннадцатого ночи по ташкентскому времени я был в районе улицы Виктора Малясова, где жил Гриценко с семьей и где в последний раз довелось мне быть шесть лет назад, перед экспедицией на Сырдарью. Меня окружала полная темнота – как назло, что-то случилось с электричеством в тот вечер, и света не было во всем районе. Как хорошо, что я успел бросить в рюкзак карманный фонарь!

В доме Гриценко все уже спали.

Крепко постаревший Полкан (шесть лет назад это была овчарка мужского пола во цвете лет) узнал меня, как ни странно. Но зато оглушительно лаял Смок – лайка-подросток, с которой мы только теперь были представлены друг другу заспанным начальником экспедиции. Кажется, он был мне рад, и при свете карманного фонаря мы выпили в саду на знакомом участке немного сухого вина. Меня по старой памяти положили на раскладушку под яблоней, с которой сыпались мелкие яблоки…

Около восьми утра за нами пришел автобус.

Вот так. Суток не прошло после моего звонка, а я из московской квартиры, можно даже сказать – из постели, перенесся за несколько тысяч километров, успел даже поспать под яблоней и теперь благополучно сел в экспедиционный автобус. И рюкзак был со мной со всеми фотоаппаратами, объективами, пленками. Ничего существенного я вроде бы в Москве не забыл. Ну не чудеса ли?

Встречаться с людьми, объединенными с тобой одним интересом, всегда приятно. А именно такие ехали в экспедицию. И с некоторыми из них я был давно знаком. Ботаник Елена Леонидовна Богданова, ставшая теперь кандидатом наук, зоолог Вера Григорьевна, весьма эрудированная женщина, всегда в курсе новинок литературы что и было, как правило, предметом наших разговоров в прошлой экспедиции; таксидермист (изготовитель чучел) Тахир, все такой же стройный и загорелый, как раньше, но… заметно посерьезневший – отец многочисленного семейства… Выросла за шесть лет и стала стройной и симпатичной шестнадцатилетней девушкой дочь Георгия Петровича Гриценко, Оля. С независимой, но приветливой улыбкой вошла в автобус Елена Алексеевна Загорская, географ экспедиции…

Вот так, встречаясь с людьми после большого перерыва, особенно начинаешь осознавать течение времени. И смысл его. Что вынесем мы из жизни? Результаты своих трудов – твой след в истории человечества и воспоминания о пережитом – след жизни всех в тебе. Тут особенно начинаешь понимать плодотворность, оправданность именно этих двух сторон бытия. Плоды трудов. И крупицы радости, которые ты сумел уловить и оставить. Остальное – то, что называем мы суетой. Отходы жизни, шлак, ничто. «Есть только одна непобедимая сила в жизни, и эта сила – Радость, – говорят мудрецы Востока. – Жизнь, вся жизнь Вселенной, всегда утверждение. Строить можно, только утверждая».

Все проходит, лица и тела стареют, горести забываются, уносятся в небытие. И только одно остается с человеком – Радость. Та Радость, что он когда-то принес другим. И та, которую сумел уловить для себя самого.

…А еще с нами ехали: двенадцатилетний сын Веры Григорьевны, Олежка – светловолосый, с курносым носиком-пуговкой, в больших темных очках; художник Рафаэль (25 июня ему исполнилось ровно тридцать), среднего роста, худощавый, красивый; узбечка Мамура, смешливая длинноволосая девушка, которая принесла с собой множество помидоров и огурцов, и, наконец, шофер Саидазим, молодой и какой-то округлый, мягкий парень, лицо которого временами становилось совершенно детским… Всего нас было одиннадцать. Нам предстояло провести вместе по крайней мере недели две. Мы уже составляли замкнутый коллектив.

По пути заехали в дом Тахира – с глиняными стенами, глинобитным домиком в глубине двора, множеством детей разного возраста… Нас провожала очаровательная дочка Тахира, десятилетняя Фируза.

Потом жара, пыль, ослепительное солнце в окна, хаос экспедиционных вещей, и, наконец, слова Жоры:

– Ворота Тамерлана…

После этих слов я наконец по-настоящему осознал, где нахожусь. Еще вчера утром спокойно спал в Москве, никуда не собираясь. И вот…

Опять за Аполлоном? Сорвался внезапно, даже не отдавая себе отчета зачем, почему… Благо, что была возможность.

Да, за Аполлоном! «Есть только одна непобедимая сила в жизни»…

Итак, что же это была за экспедиция, каковы ее задачи?

Ташкентский музей природы, как я уже говорил, существует более ста лет, и, как каждый музей такого рода, он обязан ежегодно пополнять свои фонды. По словам Жоры, регулярные экспедиции организуются музеем почти во все районы Средней Азии, не только в Узбекистане. Энтомологическая систематическая коллекция музея особенно богата – она включает практически все отряды насекомых и является единственной таковой в Средней Азии. В этом большая заслуга моих знакомых, опытных энтомологов. Есть здесь и весьма богатая коллекция тропических видов, собранная энтузиастами прошлого. Особенно ошеломляют, конечно, бабочки: синие, перламутрово-голубые морфо из Латинской Америки. И большие зеленые жуки с острова Калимантан.

Теперь работники музея ведут большую практическую работу: целью первой для меня экспедиции в сырдарьинские тугаи, например, было изучить насекомых – опылителей тугайных растений, с тем чтобы узнать, какие из них смогут опылять бахчевые культуры, если их станут выращивать в тех местах.

Задачей теперешней экспедиции было изучение географических, геологических, биологических характеристик Западного Гиссара, и в частности районов Кызылсуйского и Миракинского государственных заповедников. В связи с резкой интенсификацией хозяйственной деятельности за последнее время природа понесла весьма существенные потери: только площадь, занятая арчой, этим типичным деревом среднеазиатских гор, составляющим главную основу всей их экосистемы, за последние двадцать лет сократилась больше чем вдвое… Очень пострадали водоемы и реки, главным образом из-за сбросов с полей, насыщенных минеральными удобрениями, пестицидами…

Ехали мы по направлению к Яккабагу, где располагалась дирекция Кызылсуйского заповедника, несколько кружным путем – через Самарканд, Карши, потому что одновременно в задачу экспедиции входила инспекция местных музеев краеведения.

В пути нам предстояло провести три дня. А потом недели две в заповедниках.

2.

Долгий, долгий путь по сухим, выжженным солнцем адырам, то есть предгорьям. Вспоминаю, как совсем недавно летел на самолете в Самарканд и смотрел на землю, и трудно было представить, что на буро-рыжей этой поверхности, всхолмленной кое-где, образующей столь же мертвый сверху Зеравшанский хребет, может быть какая-то жизнь. Но она, конечно, есть, хотя и подавленная, ослепленная бесконечным солнцем.

Мы изнываем в автобусе, несмотря на то, что открыты окна и клапан в потолке и ветер гуляет, но он сух, горяч и насыщен пылью. Киснут, вянут мысли, расслабленно и вяло страдает плоть.

Наконец Самарканд. Оазис зелени, кипучей жизни среди полубезжизненных однообразных холмов. Древнейший город, столица процветавшей когда-то страны с красивым названием Согдиана. Всего лишь несколько дней назад я был здесь впервые – ходил очарованный, восхищаясь искусством множества талантливых людей, которые творили сказочные мечети, медресе, мавзолеи, несмотря на сумасшедшую эту жару, вложили усилия своих умов и рук, свое дыхание в эти прекрасные формы, в чарующие сине-голубые цвета. Их кости давно истлели… Но они передали нам застывшие, победившие время результаты своих усилий – отзвуки представлений о Красоте. И о Вечности. Гур-Эмир, Шахи-Зинда, Регистан… И среди новой – совсем иной – жизни они высятся как представители тех, ушедших поколений. Заповедники человеческого духа. Крупицы радости, вложенные в эти строения, в бирюзово-лазурные орнаменты стен…

Больше всего мне понравился мемориальный ансамбль Шахи-Зинда. Переводится это как «живой царь». Почему? Может быть, потому, что мавзолеи символизировали «вечную жизнь»? Но не может быть вечной жизнь тела, и странно, что древние, верившие в жизнь души вне тела и в переселение душ, придавали все-таки огромное значение именно телу. И его бренным останкам. Мавзолеи ансамбля сравнительно невелики, никакой из них не претендует на абсолютное первенство, создатели каждого лишь пытались сделать его как можно более красивым независимо от других и в гармоничном сочетании с другими. И в этом-то и заключалось очарование. Это именно ансамбль, в котором каждый участник имеет право голоса, что так хорошо согласуется с одним из главных законов природы. Похоронены были здесь знатные люди, родственники царя, погибшие воины, многочисленные жены Тимура. Около одного из мавзолеев я стоял дольше всех. Ослепительно лазурные, вопиюще лазурные эмалевые плитки покрывали его, а письмена арабской вязью воспевали красоту той, что покоилась здесь. Туман-ока, двадцатилетняя, красивейшая из жен Тимура… Почему она умерла так рано? Этот мавзолей неожиданно отличался от всех других – художник явно выбился из общего стиля и вложил в его украшение огонь собственной души. Не сановнику, не воину был отдан огонь – молодой и прекрасной женщине. Вспомнился в связи с этим один из самых впечатляющих памятников любви мужчины к женщине – мавзолей Тадж-Махал в Агре, в далекой Индии. Настоящее чудо архитектуры и художественного вкуса…

Знаменитая мечеть Самарканда Биби-Ханым, которую называли когда-то «восточной жемчужиной», разрушается. Она вся в строительных лесах – говорят, что реставраторы пытаются приостановить разрушения, хоть как-то законсервировать то, что осталось. Говорят также, что была серьезная ошибка в проекте мечети, почему и не выдержала она испытания временем в отличие от великолепно сохранившихся до сих пор мавзолея Гур-Эмир, ансамбля Шахи-Зинда, величественных медресе Регистана. В последних даже устраивают концерты, и Ташкентское телевидение регулярно ведет их трансляцию…

Как-то странно было смотреть из автобуса на полуразвалившуюся, умирающую, оплетенную лесами Биби-Ханым, спокойно стоящую среди суеты вполне современного самаркандского базара.

В Самарканде мы пробыли недолго. На этот раз все было прозаически: поели в столовой, купили на рынке урюк и вишню и отправились дальше…

Опять зной и пыль, но постепенно приближается вечер, а с ним и прохлада. Совсем недалеко от шоссейной дороги – пока еще невысокие, но уже настоящие отроги Зеравшанского хребта. Нам предстоит выбрать место первого ночлега. Сворачиваем там, где есть какое-то подобие грунтовой дороги, вползаем по ней в небольшое ущелье, видим дорожную табличку: «Сарыкуль». Кажется, это переводится как «желтое озеро». Но озера что-то не видно. Зато появляется все больше и больше растительности, даже небольшие деревца, а вот и селение Сарыкуль.

Но селение нам не нужно, нам нужно уютное местечко среди гор, и Жора с Тахиром отправляются расспрашивать местных жителей. Возвращаются, решительно садятся и говорят Саидазиму, чтобы он ехал дальше. И выше. Миниатюрные домики селения быстро кончаются, но ехать еще вполне можно, и наконец мы оказываемся в весьма уютной долине с густыми зарослями ксерофитов, небольшими деревцами и высокой, зеленой, густой травой в сухом русле бывшего ручейка, что определенно свидетельствует о близкой воде.

Дружно выскакиваем из автобуса и направляемся на разведку. Есть! Есть прекрасный родничок в кущах травы, а поблизости плоское место для стоянки. Не подвело чутье нашего опытного командира в тот момент, когда он приказал сворачивать с шоссейной дороги! И прохладно стало. Деловито и радостно разбиваем наш первый лагерь – то есть вытаскиваем из автобуса спальные мешки, раскладушки, котел и чайник, миски, кружки, ложки, складные стульчики, дрова (их мы тоже на всякий случай взяли с собой)…

Аполлонов здесь, конечно, быть не может (хотя мало ли…), но вполне могут встретиться какие-то необычные бабочки.

Насекомыми в экспедиции будет заниматься Георгий Петрович Гриценко, но сейчас он весь в организационных и хозяйственных заботах: на повестке дня дело чрезвычайной важности – ужин. А вот у кого, как и у меня, разбежались глаза, так это у ботаника Лены Богдановой.

– Посмотрите, какие великолепные травы! – как всегда несколько нараспев и с очарованно-удивленной улыбкой говорит Лена. – Просто прекрасное место вы выбрали, Георгий Петрович. Эта, с лиловенькими цветочками, – перовския. А сухие скелеты – ферула ассафетида. Полыни много, а еще, смотрите-ка, астрагалы! И разные! Здесь ферульно-перовскиевый склон, можно так сказать… Вы чувствуете, какой аромат? Спать будет просто изумительно!

Действительно, аромат чувствуется – сухой и пряный аромат степей. Вот уж где воздух так воздух. Но бабочек я что-то не вижу. Очевидно, поздно. Дневные бабочки вообще имеют обыкновение отходить ко сну очень рано, когда совсем светло. То ли устают за день, то ли реагируют на вечернее похолодание. И все-таки не мешало бы походить по окрестностям. Видя, как горят глаза у меня и у Лены, Жора великодушно отпускает нас, а также Веру Григорьевну с сыном. Они втроем идут в одну сторону, а я в другую. Мне хочется побеседовать по душам с долиной, с которой я – это уж наверняка – никогда больше не увижусь, если не считать завтрашнего утра.

Солнце медленно опускается, краснеет. Соответственно наливается багрянцем небо. Мутная дымка окутывает дали. Наша беседа заключается в том, что я просто сижу на теплом камне, смотрю и слушаю тишину. Необычайное, величественное спокойствие воцаряется в окрестных горах и долинах. Оно передается и мне.

Спим мы в спальных мешках, положенных на раскладушки, прямо под большими южными звездами.

3.

Утром, едва рассвело, Лена и Тахир отправляются в горы уже основательно, берут с собой гербарные папки, тяпку и маленький топорик. Я тоже иду в горы, но мне нужно ждать, когда солнце согреет воздух. И бабочек. Завтрак что-то около девяти, а потом отъезд.

Интересующих меня бабочек здесь, похоже, нет, если не считать сатиров разных видов, но я к ним равнодушен.

Зато растения действительно интересны. Обращает на себя внимание то, что каждое из них своего рода «личность». Выжить в условиях сухости и резких перепадов температур непросто, здесь не котируются изнеженность и нецелесообразность. Растения крепки, цепки, выносливы. Все в них соответствует предназначению: разветвленные, глубоко проникающие в жесткую почву корни чутко улавливают каждую капельку влаги, аккуратно распределяют ее по всей системе сосудов и одновременно надежно удерживают растение, не позволяя ветру сорвать его с места, скрепляя мочками растресканную сыпучую землю; зеленые листья обильно покрыты волосками, а то и колючками, чтобы препятствовать излишнему испарению влаги и спасти живые нежные клетки от перепадов температуры, от жгучих дневных лучей, от поедания всеми подряд травоядными; внутренняя живительная жидкость растения, «кровь» его, сильно концентрирована, не то что разжиженный сок избалованных влагой, она насыщена солями и биологически активными веществами, почему и душиста, почему, как правило, и лекарственна; цветы не так крупны и эффектны, как у изнеженных, но по-своему тоже красивы, душисты, многочисленны; стволики, веточки и стебли у них жестки, гибки, упруги,