Текст книги "Игры маньяков (СИ)"

Автор книги: Юрий Салов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

– Не вижу никаких оснований для оптимизма, – сказал Борис. – У него даже свело живот. – Я хочу знать, куда, черт побери, вы клоните.

Спокойное выражение лица Никольского сменилось чем-то более серьезным, он потянулся к столику и взял пульт дистанционного управления. Свет поднялся на длинную фотографию на стене, освещая ее медленно, неуловимо. Картина была потрясающей.

Обнаженная женщина лежала на правом боку на угольно-черном фоне и смотрела прямо в камеру печальным, пронизывающим взглядом. Ее волосы, более темные, чем фон, спадали на левое плечо и останавливались над левой грудью. Ее левая рука лениво лежала на тонкой линии талии, бедра и бедра, в то время как она опиралась на локоть правой руки. В поднятой вверх правой руке, которая находилась на равном расстоянии от груди и темной дельты между бедер, она держала крошечную, съежившуюся, черную как смоль обезьянку, такую невероятно маленькую, что она была полностью заключена в ее ладони. Это странное, испуганное маленькое существо смотрело в камеру широко раскрытыми глазами, как будто видело самое удивительное, что когда-либо могла видеть обезьяна. Ее шелковистый эбонитовый хвост отчаянно обвился вокруг бледного запястья женщины, ее маленькие руки были сжаты в молитвенной заботе.

– Она, – сказал Сергей, – сестра испанского чиновника в деле Рубена номер три, вдова человека, которого подожгли на подъездной дорожке к дому.

– Ничего себе! – Борис уставился на женщину. – Когда это было снято?

– Через две недели после похорон мужа.

– Что?

– Ее идея. Каждая деталь.

– Почему?

Никольский смотрел на картину, изучая ее, как будто она была для него бесконечно притягательной, как будто он мог обратить на нее внимание в любое время и найти ее провокационной и вызывающей непреходящее любопытство.

– Часто, – сказал он, – у женщин необъяснимо, как они выражают свое горе насильственной смертью того, кого любили. Я имею в виду "логику" того, как они это выражают. Это глубоко внутренняя вещь. Глубоко внедренная. Тот факт, что она ведет себя здесь совершенно противоположным образом, – он пожал плечами, – Ну, это только кажется. Мы просто не понимаем ее.

Борис посмотрел на Никольского, изучавшего фотографию, и задумался, о чем тот думает. Он оглядел комнату. На стенах висели черно-белые фотографии в рамках разных размеров, прислоненные к книжным полкам, прислоненные к стенам его стола, иногда по две-три стопки. Все они, все, что видел Борис, были изображениями женщин, в основном портретами.

– Однако я думаю, – продолжал Сергей, – что если бы муж этой женщины узнал сегодня, что она сделала в своем горе, он был бы потрясен. Экстремальная ситуация, которая вызвала ее поведение, была его смерть, так что, пока он был жив, он никогда бы не увидел этот... необычный аспект ее психики.

Никольский оторвал взгляд от фотографии и встал.

– Я хочу, чтобы вы запомнили эту фотографию и эту историю, господин Смирин. Когда мы решим, как решить вашу проблему, в какой-то момент на этом пути – а это неизбежно произойдет-вы будете склонны верить, что лучше знаете, как выпутаться из этого испытания, которое вы собираетесь испытать. Вы будете думать, что вам не нужно меня слушать, что у вас есть лучшее чутье на то, что должно быть сделано в тот или иной момент.

Он сделал паузу и почти улыбнулся, его лицо приняло выражение, которое Борис не понимал и которое заставило его почувствовать себя неловко.

– Если вы не хотите, чтобы я видел, как ваша жена отреагирует на вашу смерть, – сказал он, взглянув на фотографию, – вы должны выслушать меня. Вы должны делать то, что я вам говорю... так, как я вам говорю.

Удивленный неожиданным выводом Никольского, Борис тоже встал.

– Сейчас придет мой помощник и покажет, где можно освежиться, – сказал Никольский. – Я присоединюсь к вам внизу через двадцать минут.

Без дальнейших объяснений Сергей оставил Бориса стоять на месте и вышел из кабинета.

Глава 12

Оставшись один в комнате, Борис снова посмотрел на картину. Довольно творческое предупреждение Никольского было ярким и ошеломило его своим почти жестоким оттенком. Это нервировало, как он и предполагал.

Он взял одну из книг, лежавших на библиотечном столе, и прочел название: "История, культура и обычаи эллинистической эпохи". Он пролистал его и увидел, что страницы исписаны коричневыми чернилами. Он взял другую брошюру: "Вестник ЛГУ: Этногеографическое исследование Анд и Кордильер". Опять же с большими комментариями. Он наклонился и посмотрел на раскрытую книгу с авторучкой как закладкой: "Сказка лжеца: история лжи". Еще заметки на полях коричневыми чернилами. Из соседней книги торчала дюжина маркеров: "Естественная история души в Древнем Египте".

Борис удивился. Он ожидал найти книги по разведывательным технологиям, криптографии, международной преступности, терроризму, торговле наркотиками... похищениям людей. Здесь ничего подобного. Но у Никольского явно были свои ресурсы. В комнате, где работали три помощника, должно быть, хранилось огромное количество информации, и он вспомнил, что в телефонном разговоре Никольский упоминал о своих архивах.

Тень в дверях заставила его поднять голову. Там стоял человек, которого он еще не видел у Сергея: бритый наголо молодой человек в поварском костюме сделал ему жест рукой. Он последовал за ним по балкону на другую сторону.

У него болела шея, и он почувствовал, как начинает болеть голова. Сняв галстук, он подумал о фотографии испанской вдовы и ее обезьяны и о том, как Никольский выбрал для нее место в своем кабинете, которое практически определяло характер этого места. Борис был уверен, что в этой картине есть нечто большее, чем кажется на первый взгляд или на что намекает Никольский. И он был уверен, что в Сергее Никольском есть нечто большее, чем то, что можно понять, зная его всю жизнь.

Он последовал за бритым парнем вниз, в столовую, одна стена которой выходила во двор. Сидя в одиночестве, некоторое время он наслаждался подготовленными молодым поваром холодными закусками и пивом. Эхо негромкой музыки, доносившееся откуда-то из колоннад и затихавшее в глубине фонтана, было почти усыпляющим, даже успокаивающим. Затем, неожиданно, этот мимолетный покой застрял у него в горле, как рыдание, и он оказался на грани слез. Черт, что с ним происходит? Он поставил пиво и попытался взять себя в руки, сбитый с толку внезапным взрывом сильных чувств. Смутившись, он сглотнул. И снова сглотнул.

Пытаясь успокоиться, он увидел, как Никольский вошел через коридор и вошел в лоджию через двор. К тому времени, когда он добрался до столовой, Борис уже обуздал свои эмоции.

Никольский сел рядом с ним, и повар принес ему тарелку с ломтиками мясной нарезки. Он взял один из ломтиков копченого мяса, лежавших на краю тарелки, и капнул лимонным соком на него. Он съел несколько кусочков и продолжил разговор, словно и не уходил.

– Я расскажу вам историю о Рубене Израильянце, – тихо сказал Никольский, жуя мясо. – лет десять назад он на короткое время прилетел в Россию, чтобы быстро сделать дело и не оставлять следов. Тогда я увидел интересный пример того, как он работает. Это был один из заказов армянской мафии в Америке, но специфика была в том, что это была чисто армянская разборка. Рубен, разумеется, принял меры предосторожности. Я был в Москве по другому делу, но к тому времени уже достаточно насмотрелся на работы Рубена, чтобы отличить их от всех остальных.

Смирин внимательно слушал Сергея.

– Знаете, в культурном отношении армяне очень преданы своей семье. Они любящие и преданные своим детям, тетям и дядям, преданные идее семьи. Это справедливо для всех слоев общества. Замечательная социальная характеристика, которой могла бы гордиться любая культура. Но Армения – это культура крайностей, и это безусловно достойное качество имеет извращенный недостаток в криминальном мире как Армении так и Кавказа в целом. Когда преступное предприятие требует насилия, все понимают, что причинить вред семье человека-значит причинить ему боль самым глубоким образом. Так это делается с отвратительной регулярностью и предсказуемостью.

Никольский съел еще немного копченого мяса, задумчиво глядя во двор и опираясь на руки. Он продолжал:

– Жена врага убита. Его сестры, братья, дети-идеальные мишени. Часто происходит ужасные издевательства, и иногда жертва вынуждена наблюдать за всем происходящим. Знаете, в советское время была негласная инструкция у милиции – если зафиксированы какие-то издевательства над трупом, над гениталиями – ищите армянский след. Не слышали? Ну вот. Это духовно порочная вещь, предназначенная уничтожить человека внутри человека, его сердце сердец. Недостаточно просто убить его тело. Нет, они хотят разорвать и его душу. И если они найдут способ наказать его после смерти, они пошлют кого-нибудь, как говорится, прямо в адский огонь, чтобы сделать работу.

Это интересно для меня, это использование семейной преданности. Одно дает силу другому, странным образом становится смыслом его существования. Вы просто удивляетесь, почему одно никогда не смягчает другое. Почему исполнители никогда не видят лиц своих жен, детей, братьев и сестер на лицах людей, которых они калечат? Почему это не останавливает их грубую руку или... – Он пожал плечами и отпил из бутылки. – Но ведь это действительно человеческая ирония, не так ли? Возможно, в этих случаях есть своеобразный армянский поворот, но они, конечно, не одиноки в своем отсутствии морального воображения. Рубен кавказец, и его тактика всегда была одинаковой.

Бритоголовый повар вплыл в комнату, чтобы проверить, не нужно ли им еще пива. Пустые бутылки был собраны, и появились новые, холодные, запотевшие, из которых торчал свежий ломтик лайма. Никольский продолжал:

– Так вот, именно в этой среде Рубен Израильянц достиг зрелости в искусстве похищения, а затем превзошел своих учителей и стал мастером своего рода в похищениях.

Он выжал лайм в пиво, почти не желая возвращаться к обещанной истории о Израильянце.

–У этого человека-его звали Александр Оганесян – было двое детей, – продолжал он, глядя вслед парню, которая вышел из комнаты, – оба моложе двенадцати лет, сын и дочь. Александр обожал их со всей нежностью. – Он покачал головой. – Так или иначе, как-то раз боевики Рубена похитили Александра на улице и отвезли в один из бункеров Израильянца. Там его привязали к креслу и заставили смотреть, как его жену и детей... расчленяют бензопилой... их части тела... перемешивают, собирают в дикие и сюрреалистические воссоздания, словно ужасный конструктор.

Он помолчал. – Я был там позже. Я видел это,-он указал двумя пальцами на свои глаза, – своими собственными глазами. Невероятно.

Снова возникла пауза.

– Ты никогда не видишь всего. Способность человеческого ума к скотству безгранична. Ты никогда не видишь всего. Всегда есть что-то еще более невообразимое, что ждет вас. Просто ждать.

В ту ночь Александр получил свободу, ему позволили жить, как он мог, с этими безумными образами. Это была типичная месть Рубена.

Они закончили есть и сидели, потягивая пиво. Никольский посмотрел в сторону кухни.

– Пошли, – сказал он, беря пиво. Борис поднялся с ним по каменной лестнице на балкон и прошел в кабинет. Они вернулись на прежнее место, и Никольский продолжил свой рассказ.

– Примерно через год этот человек покончил с собой. Я не знаю, как он продержался так долго.

Борис сидел молча, потрясенный. Он слышал музыку во дворе внизу, резкие и легкие волнв звука в воздухе, который плыл к ним.

– Что же он такого сделал? – наконец спросил Борис. Наказание, как называл его Никольский, должно было быть спровоцировано чем-то ужасным.

– Он был одним из моих агентов, – сказал Никольский. – Я готовил его некоторое время для внедрения в группировку Рубена. Он был простой человек, бывший офицер разведки. Необыкновенно одаренный человек. И это не противоречие. Обычные люди способны на невероятные подвиги. В этом есть что-то трансцендентное.

Никольский остановился. Он чуть было не пошел дальше в рассуждениях, но словно спохватился. Потом он сказал:

– А Израильянц даже не знал наверняка, что Александр работает на меня. Он только подозревал об этом. Александр никогда в этом не признавался.

– Даже ради спасения семьи?

– Чтобы спасти свою семью? Это было невозможно. Рубен так не работает. Попасть под его подозрение – значит быть признанным виновным. Александр знал это. Признание? Никаких признаний. Это не имело значения. Правда была единственной вещью, которую Александр не мог получить, и даже среди ужаса своего горя Александр цеплялся за этот клочок достоинства. Рубен не хотел этого.

Борис потерял дар речи. Чудовищность зверства Израильянца оживала с каждым образом, вызванным рассказом Никольского.

– Смысл в том, – сказал Никольский, поднимая один из женских портретов, – чтобы помочь вам понять, что с вами происходит.

Мгновение он смотрел на фотографию женщины, потом отложил ее и посмотрел на Бориса.

– Твое испытание началось. Сейчас не время колебаться. Сейчас не время обманывать себя в том, что вы можете избежать того, что с вами может случиться, ведя переговоры с этим человеком.

Желудок Бориса сжался. Никольский уже во второй раз употребил слово "испытание".

– Послушайте, – сказал Борис, чувствуя, как его страх и разочарование превращаются в смутное нетерпение, – я не хочу, чтобы кто-то умер, но... вы говорите, "не совершайте ошибку", думая, что я могу вести переговоры с этим человеком. Ладно, ну, это не оставляет мне выбора.

Никольский развалился в кресле, но по мере того, как Борис говорил, он постепенно выпрямлялся и подвигался вперед, и Смирин видел, как что-то произошло в его лице, что-то неуловимое, но безошибочно выдававшее его хладнокровие.

– Вопрос в том, – сказал Сергей, – стоит ли вам идти в ФСБ и рисковать тем, что Рубен узнает о вашем поступке. – Он помолчал. – Говорю вам, он узнает. Невозможно, чтобы он этого не узнал. Вы должны спросить себя: сколько людей я готов позволить ему убить, прежде чем принять это?

Он посмотрел на Бориса с выражением, лишенным вежливости. – Вот что ты должен знать, Борис...

То, что он назвал Бориса по имени перешел на "ты", произвело на Смирина неожиданный эффект. Это сразу же объединило их в союз, как если бы они были связаны сердцем, кровью и идеалами.

– Один или двое уже мертвы. Я не имею в виду буквально, но я имею в виду, что они все равно что мертвы. Ему придется это сделать, чтобы он знал, что ты осознаешь. Он понимает, что ты не сможешь понять его правильно, пока не узнаешь шок от этого.

– Это немыслимо, – сказал Борис, который тоже наклонился вперед на диване. – В этом нет никакого смысла.

Никольский посмотрел на него так, словно пытался разглядеть в Борисе что-то такое, что ему еще не было ясно. Как будто он пытался определить, можно ли доверять Борису.

– Было бы ошибкой, Борис, чтобы ты поверил, что это только о тебе и Израильянце. Сейчас объектив сфокусирован на тебе, но только потому, что Израильянц сфокусировался на тебе. В этой картине больше, чем ты можешь видеть со своего наблюдательного пункта. Ты всего лишь одна деталь среди многих, но сейчас ты стал очень важной деталью.

Никольский остановился и откинулся на спинку кресла. Но он не принял прежней томной позы.

– В ближайшие час-два нам придется многое решить, – сказал он. – Я верю, что ты хороший и честный человек, Борис. Я верю, что ты будешь честен со мной.

Никольский ждал, в его глазах снова появилась трезвость, углубляя морщины, которые собрались вокруг них.

– Для меня странно, почему он на тебя "наехал". Сейчас, с этими всеми санкциями, большие деньги крутятся только в Москве. А по словам Георгия, ты со своими людьми вел бизнес тихо, не слишком высовываясь, да и доходы твоей корпорации по сравнению со столичными компаниями не так, чтобы уж...

– Я должен рассказать тебе, – сказал он, – конец истории о семье Александра. Он замолчал, его взгляд был устремлен куда-то в другой конец комнаты. – я тогда опоздал, как и тогда в Мадриде. Мои возможности широки, но не безграничны. Но мы выполнили свои обязательства. Мы ... – он снова перевел взгляд на Бориса, – забальзамировали их тела. Затем поместили их в склеп. Где он находится – тебе не надо знать. Я забочусь о тех, кто был мне верен.

Глава 13

Угодья Василия Свиридова находились в сорока километрах к югу от Сухуми. Его дом, построенный из розового камня, стоял в центре небольшой долины, окаймленной берущими свое начало в горах ручьями и густо поросшей акациями и кипарисами. По берегам самого большого ручья, тянувшегося по всей долине и проходившего через его угодья, росли платаны.

Хотя Василий, строго говоря, и не был фермером, ему всегда нравилась такая жизнь, и после того, как он с женой Ларисой прожили в новом доме несколько лет, он быстро приспособился к жизни пенсионера-фермера.

этим солнечным днем Василию предстояло решить довольно простую проблему. Последние три года старый усохший платан одиноко стоял в дальнем углу угодий Василия – рядом с хозяйственной постройкой, приютившейся метрах в ста от его дома. Василий намеревался срубить его каждый год после того, как тот засох, и теперь мертвое дерево стало символом, своего рода назойливым напоминанием о его промедлении. В конце концов Свиридов включил его в список дел на этот месяц, и сегодня был день, который он отложил в своем уме, чтобы, наконец, выполнить эту работу.

Он собирался начать пораньше, пока еще прохладно, но отвлекся на персиковый сад, а когда снова вспомнил о дереве, было уже около одиннадцати, и он понял, что доберется до него только после обеда.

Было жаркое послеполуденное время, солнце стояло неподвижно в самом зените, когда Василий направился к сараю с инструментами с двумя чернорабочими, которые пришли несколько дней назад в поисках работы. Они слышали, что Василий расчищает подлесок вокруг кипарисового ручья в нескольких сотнях метров от дома. Василий дал им работу и поселил в лачуге неподалеку от источника. Но их навыки показали, что они были не очень хорошими работниками, и он решил расстаться с ними. все же вчера он сказал им, что хочет, чтобы они помогли ему срубить старый платан. после этого он их отпустит.

Более чем с пятиметровой лестницей в руках и почти полуметровой бензопилой в руках Василия они направились к дереву. работяги подняли лестницу как можно выше и прислонили ее к платану на развилке одной из самых больших голых ветвей. Они поддерживали его, пока Василий работал с бензопилой, а затем прикрепили пилу к ремню, который Свиридов сделал, чтобы цеплять пилу на деревья, когда работал один.

Работа с цепной пилой на лестнице может быть весьма утомительной, поэтому он приспособил упряжь так, чтобы можно было выключить пилу и позволить ей свисать с ремня, освободив руки, чтобы переставить лестницу и крепко стоять на ногах, когда он начнет двигаться по другой стороне дерева. Для человека его возраста, это была медленная работа.

Василий поднялся по лестнице, морально собрался и включил пилу. Он несколько раз нажал на спусковой крючок, пока пила не заработала на холостом ходу, а затем начал срезать, протягивая руку, чтобы обрезать верхние ветви, пока энергии было достаточно и мышцы были еще свежи.

Когда ветки упали, рабочие собрали их на земле и оттащили в сторону. Василий работал быстро, так как ветви были лишены листвы, и вскоре он был готов переместить лестницу в другое положение. Но потом что-то пошло не так.

Как раз в тот момент, когда он собирался выключить пилу, щелкнул спусковой крючок, и пила взвыла на полную мощность. Упершись бедрами в лестницу, он потянулся другой рукой к выключателю. Но это не сработало. тот свободно скользил взад и вперед, не выключая двигателя.

С ревом двигателя он передвинул цепной тормоз вперед предплечьем, но цепь продолжала вращаться; болты тормоза были слишком ослаблены, чтобы зацепить ее.

И тут Василий почувствовал, что лестница движется.

Он посмотрел вниз и увидел, что рабочие привязали веревку к одной из ножек лестницы и отступили в сторону. Один из них медленно вытаскивал из-под него лестницу. Это было все равно что увидеть птицу, летящую задом наперед, или кота, карабкающегося по небу. Это не имело никакого отношения к логике. Это выглядело просто нелепо.

− Какого черта вы делаете?! Какого черта?? Эй!! − заорал он на них.

В одно мгновение, когда тяжелая цепная пила завизжала в его руке, ужасный спектр возможностей обрушился на него.

Если бы он уронил пилу и вцепился в ветку обеими руками, пила качнулась бы из упряжи, и вращающаяся часть завывающего двигателя втянула бы цепь в него, бешено дергаясь, отрезая ему ноги....

Если он будет держаться одной рукой за ветку, а другой-за пилу, то в конце концов его силы иссякнут, и он упадет, и с этой высоты он наверняка упадет на крутящуюся цепь....

Если бы он мог преодолеть еще одну ступеньку и положить пилу на ветку, прежде чем лестницу вытащат из-под него, он смог бы отстегнуть пилу от ремня и позволить ей свободно упасть....

Он поднялся на одну ступеньку, когда почувствовал, что лестница уходит из-под него вбок, и на мгновение визжащая пила закачалась на ветке, а затем соскользнула с другой стороны, когда лестницу отдернули.

Все произошло в одном плавном, текучем потоке действия, не в отдельные моменты, а в одном непрерывном потоке времени. Говорят, что в момент смерти слух уходит последним. Он не мог точно сказать. Ощущение вибрации пронзительно визжащей цепи, вонзающейся в него, было поразительно безболезненным. Она выпотрошила его, метаясь внутри, вращающаяся часть двигателя хлестала его, как бешеное, живое существо, разворачивая его, как будто он был выпотрошенным оленем, висевшим на дереве.

Он почувствовал запах горячего двигателя, извергающего масло и бензин.

Онемение пришло быстро, и он не был уверен, как и когда он отпустил перестал чувствовать конечностями. Он чувствовал, как его тело кружится и кружится, запутавшись в пиле. Он чувствовал, как его хлещут. Он услышал, как его швырнуло и раскидало по земле.

Ему показалось,что рука ударилась о цепь.

Он увидел солнце, землю и рабочих, которые смотрели на него с любопытством, но без удивления. Он видел деревья, лес, солнечный свет и даже темные брызги, летевшие в воздухе.

Где-то в его животе что-то отделилось, оторвалось и упало.

Вой был ужасным и оглушительным. Легкие будто вылетели изо рта. глаза заволокло туманом. Крики быстро стихли, и бесчувственное тело сползло на влажную землю.

Глава 14

Парень-калмык из информационного кабинета принес две связанных толстым кольцом тома, содержвших досье на Рубена Израильянца. Никольский расчистил место на круглом библиотечном столе и оставил Бориса с двумя томами, а сам вышел вслед за парнем.

Досье представляло собой простую биографию, сплошь усеянную фотографиями. Имелся подробный указатель с перекрестными ссылками на другие тома в архивах Никольского, а также на различные архивы правоохранительных органов и разведывательных служб России и других стран. Борис был удивлен количеством личных мелочей в досье (размеры одежды, привычки в ресторане, предпочтения в видеофильмах, медицинские записи) и тем, что психологическому профилю Израильянца было уделено значительное место.

В какой-то момент, следуя сноске, Борис наткнулся на ссылку на статью Сергея Никольского, консультанта Центра по изучению терроризма и политического насилия в Стокгольмском Университете.

Сообщения о четырех похищениях в Греции были представлены более подробно, чем рассказы Никольского о похищениях Борису, но были также и перекрестные ссылки на еще более длинные сообщения. Любое слово с перекрестными ссылками и расширенными данными в другом файле печаталось особым шрифтом. Несмотря на то, что досье казалось основательным и полным информации, имелись также многочисленные признаки обильного удаления информации, которую Борису не разрешалось видеть.

Словно провидец, Никольский вошел в кабинет как раз в тот момент, когда Борис дочитывал последние страницы. Он остановился недалеко от библиотечного стола, за которым сидел Борис. Глубокие створки двери, ведущей во второй двор позади него, обрамляли его в своем свете, тень комнаты была слишком темной, чтобы Борис мог разобрать язык его черт.

– Твое мнение? – Спросил его Никольский.

У Бориса голова шла кругом от информации, настолько ошеломительной, что иногда ему казалось, будто он читает художественное произведение. Досье вместе с рассказами Никольского о буйствах Израильянца наполнили Бориса страхом. Этот человек был похож на заразную болезнь, которая, по какой-то странной биологической извращенности, стала в это время особой угрозой для друзей и семьи Бориса.

Но Смирин пытался читать между строк, и ему казалось, что странные исключения из досье Израильянца указывают на то, что Рубен представляет угрозу в масштабах, превосходящих вымогательство и похищения, даже если выкуп составляет десятки миллионов долларов. У Бориса сложилось впечатление, что смертоносное влияние Израильянца распространяется на всю Европу. Никольский уже упоминал об этом, но изъятия из досье Израильянца ясно указывали на то, что Борис мог ожидать от Сергея только намеков.

– Это все, конечно, серьезно, – сказал Борис. – Спасибо за информацию. Он сглотнул, глядя на силуэт Никольского на фоне света. – Но ... помоги мне понять ... если Рубен начал убивать людей ... я имею в виду, он угрожает мне чем-то вроде резни. В России это может сойти ему с рук, но не в Европе. Как у него получается?

Никольский молча смотрел на него. Он просто стоял и ждал, ждал, пока Борис соберется с мыслями. Конечно, это может случиться и в Европе. Смерть, даже самая ужасная, не давала особого разрешения географическим или национальным обстоятельствам.

Пристыженный молчанием Сергея и звуком собственной наивности, эхом отдававшимся в его ушах, Борис наклонил голову и снова поднял глаза.

– Ладно, это было глупо, – признал он, – но все же, помоги мне понять, как он собирается выполнить свои угрозы и сохранить молчание, которое он обещает и требует одновременно. Я имею в виду, какова логика того, о чем он говорит? Хаос и тишина несовместимы.

Силуэт Никольского, руки в карманах, одно плечо чуть ниже другого, вышел из дверного проема и растворился в тенях, сгрудившихся по краям книжных шкафов. Окружающий свет был слишком тусклым, и Борис плохо его видел. Снаружи день становился все мягче и клонился к вечеру.

– Посмотрите, что здесь происходит, – сказал Никольский из угла. – Он не собирается делать в России то, что делает в Грузии или Турции. Это не глупый человек.

– Вернемся к его греческим делам. С каждым случаем Рубен учился что-то делать и чего-то не делать при каждом последующем похищении. Первый случай: он узнал, что люди из местных спецслужб только делают дела менее прибыльными и менее эффективными для него.

– Второй случай: он устраняет это препятствие, связываясь с семьей, а не с корпорацией. Но он все равно должен оказать давление на семью, чтобы заставить корпорацию заплатить. Работа с двумя отдельными звеньями по-прежнему неэффективна.

– Третий случай: на этот раз он удостоверяется, что жертва и ее семья являются основными акционерами компании. У них будет больше рычагов, чтобы заставить компанию платить, чем у простого сотрудника. Тем не менее, требования предъявляются к семье, а не к корпорации. Когда возникает сбой, он должен похитить родственника первоначальной жертвы, прежде чем семья потребует от компании заплатить выкуп и Рубен получит свои деньги.

– Четвертый случай: на этот раз он выбрал жертву, которая была основным акционером компании. Но это было публично, и некоторые члены совета директоров настаивали на вмешательстве секретной команды из Интерпола. Да, они доставили Рубену много хлопот. Поэтому ему пришлось пригрозить убить еще нескольких сотрудников корпорации, чтобы заставить их действовать.

Никольский прошел вдоль стены с книгами и остановился у ног обнаженной женщины с обезьяной.

– Пятый случай: твой. В чем его специфика? Рубен хочет избавиться от раздражителей. Никаких людей из спецслужб. Никакой полиции. Никаких корпоративных интересов против семейных. Никакой публичной компании с советом директоров. И еще более изобретательно – никакого преступления. Вы будете просто делать неудачные финансовые шаги. Никакого шума. Все будет делаться тихо -и с кажущейся законностью.

Сергей остановился. Он сделал несколько шагов в сторону Бориса.

– Никакого шума, – сказал он. – О чем это говорит нам, Борис? Думаешь, он собирается совершить серию дерзких, словно на Кавказе, убийств в Екатеринбурге или области? Помни: он сказал, что когда все это закончится, никто даже не узнает, что было совершено преступление. Включи свое воображение.

Он пересек комнату и встал по другую сторону стола от Бориса. Задумавшись, он положил пальцы на авторучку, лежавшую в желобке раскрытой книги.

– Представь себе, Борис. Допустим, ты решил, что работать со мной не стоит. Ты пойдешь в ФСБ. Израильянц немедленно обнаруживает это и исчезает. Ты рассказываешь ФСБ все, но на самом деле у тебя нет никаких доказательств того, что то, что ты им рассказываешь, что на самом деле произошло. Кроме мертвых собак. Мы уже убрали «жучки». Их досье на Израильянца скудны, поверь, он уже десять лет как исчез с радаров. Они находят твою историю интересной, любопытной, но, честно говоря, немного подозрительной. Но все кончено, и ты предотвратил потерю огромных денег. Ты спас жизни. Проблема, вроде закрыта.

– Через шесть месяцев неожиданно умрет родственник. Автокатастрофа. Или сердечный приступ. После этого ты получаешь электронное письмо: " Привет, Борис. Я говорил тебе не идти в ФСБ. Ты должен был послушать меня." – Ты снова пойдешь в ФСБ и расскажешь им, что случилось. Они слушают. Ты респектабельный человек, поэтому они воспринимают тебя всерьез. Но, на самом деле, они ничего не могут сделать, чтобы доказать, что несчастный случай был на самом деле убийством, вызванным армянским мафиози из Европы. Пройдет немного времени. Жена друга в Москве тонет, плавая в бассейне. Ты получишь электронное письмо: "Привет, Борис. Это снова я. Ты должен был послушать меня."

– Пять месяцев спустя дочь-подросток еще одного твоего друга в Лондоне, на другом конце континента, умрет от передозировки наркотиков. Это тебя шокирует, потому что ребенок абсолютно не был подвержен таким вещам. Ты получаешь электронное письмо: "Привет, Борис..."

Борис провел авторучкой по желобу страницы на сантиметр или два.