Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Юрий Кузнецов

 
Над Иорданом плакучая ива склонилась,
Плачет о юности, что на веку ей приснилась.
Юность Христа затерялась в Божественной мгле
И не оставила явных следов на земле.
Можно идти по наитью… Поэма, в дорогу!
Звёзды сияют, и каждая молится Богу.
Перекликаются птицы в благой тишине.
Отрок тринадцати лет улыбнулся во сне.
Отроку снится: он – Бог, он – Сиянье сияний,
Он – Красота красоты, он – Зиянье зияний.
Он может всё… Он не может почти ничего!
Он – человек, плоть зыбучая мира сего.
Тяга земли, как железо в крови, его держит.
Солнце в тумане. Божественный сон еле брезжит.
Отрок очнулся, как муха в глухом янтаре.
В доме тревога. Иосиф на смертном одре.
Чует страдалец: земля раскрывает объятья.
Рядом Мария, Христос и библейские братья:
Бледные отпрыски древних высоких кровей.
Чует Иосиф: уходит душа из ноздрей.
Жизнью своей дорожа, он боится расплаты.
Взгляд устремил на Христа, словно пламень косматый.
– Я умираю… За что? За кого? За тебя?
– Ты не умрёшь за Меня, ты умрёшь за себя!
Молвил Христос. И старик, пожелтев от печали,
Долго молчал. Все стояли и тоже молчали.
– Кто ты и что ты? – Иосиф спросил наконец. —
Матери даже неведомо, кто твой отец.
Ты – сирота, хоть и рос под моею рукою.
Я называл тебя сыном, забывшись порою.
Часто мне спать не давала, как нежить в ночи,
Тайна благого семейства… Мария, молчи! —
Мать, как зарница небесная, затрепетала.
– Не богохульствуй, Иосиф! – она прошептала,
И продолжала беззвучно шептать и шептать:
– Кто бы ты ни был, сынок, я всегда твоя мать… —
Шепот по воздуху плавал, как пух, невесомо,
Но отдавался в Христе пуще всякого грома.
– Мати, молчи! – вспыхнул голос его и потух.
Мать замолчала. И братья молчали вокруг…
«Бредил ли он?..» – размышляли библейские братья,
Тело отца отпуская в земные объятья.
Глухо об этом скрипела вселенская ось
И завывали пещеры, пустые насквозь.
Глухо псалмы распевали пещеры Кумрана,
Только о том прокуратору знать ещё рано.
 
 
Римская спесь на державную ногу тверда.
Понтий Пилат был спесивым и твёрдым всегда.
Службу тянул на Востоке покамест как всадник,
Патрицианской сандалии стоптанный задник.
Тайный лазутчик донёс, что бродячий зилот,
Некий Варавва, в пустыне смущает народ.
Речи пустые ведёт о каком-то Мессии,
Злобно при этом бросая угрозы косые:
«Мир, трепещи! Твоё золото в наших руках!..»
Рим не трепещет. Он знает, что делать и как!
Понтий Пилат разумел своё место и время,
А посему был решителен. – Конница, в стремя!
 
 
Каждый пророк золотыми словами богат.
Рыжий Варавва словами слегка рыжеват.
Но под его болтовню о Мессии грядущем
Двое подручных в толпе промышляли о сущем.
Отрок в четырнадцать лет на кочевье глухом
Слушал пророка, но думал совсем о другом.
– Это пустое! – он молвил в небесной тревоге.
– Это мне снится! – и двинулся прочь по дороге.
Трепет пустыни в его отозвался груди.
Облако пыли – и всадник Пилат впереди.
Топот всё громче, и вот вся пустыня трепещет.
Всадник всё ближе, и солнце на всаднике блещет.
Всадник всё выше, и поднял коня на дыбы:
Лунами в небе сверкнули копыта судьбы.
– Мальчик, беги! – крикнул всадник. И мимо, и мимо
С гиком промчалась железная конница Рима.
Отрок остался на месте молитву шептать.
Конница стала толпу и пророка топтать.
Травы горючей пустыни расти перестали.
Кони, и люди, и солнце, и месяц устали,
Боги устали… Пора возвращаться назад.
Бросил Пилат на прощанье рассеянный взгляд
И проронил, забывая побоище разом:
– Кончено дело! Пора приниматься за разум…—
Отрок остался один. Всё в пустыне мертво.
Облако пыли от конницы скрыло его.
Где-то пугливо всплакнула забытая птаха.
Он обошёл безответное лежбище праха.
Жертвы двойного обмана молчали пред ним,
Жертвы воров и закона, чей мир стал иным.
Он прокусил свой мизинец, и каплей кровавой
Он оросил то, что было недавно Вараввой.
Ожил Варавва и долго себя осязал
Ловкими пальцами вора. Вскочил и сказал:
– Смерть мне приснилась. Воистину я не покойник! —
Отрок спросил: – А ты веришь в Мессию, разбойник?
Тот усмехнулся и, руку на грудь положив,
Твёрдо ответил: – Я верю тому, что я жив,
Даже тому, что есть ты и что мы человеки.
Как тебя звать? – Иисус. – Я запомню навеки
Имя твоё. Может быть… – он вздохнул и побрёл
Вдаль по дороге, но счастья нигде не обрёл.
Отроку мнилось, что явится в мир преходящий
Новый пророк и что этот пророк – настоящий.
Глухо об этом скрипела вселенская ось
И завывали пещеры, пустые насквозь.
 
 
Тайна Мегиддо зарыта в былом и грядущем,
Но иногда открывается мимо идущим.
Город мерцал и манил, как видение в зной.
Отрок пятнадцати лет проходил стороной.
С правой руки Дух Святой, его ангел-хранитель,
С левой руки дух лукавый, его искуситель.
Тёмная трещина слева его обошла
И зазияла, и плотным огнём обожгла.
Тридцать три века наружу взошли из забвенья
И населили идущее мимо мгновенье.
Тридцать три века, шагая на месте, прошли.
Тридцать три искры насквозь этот город прожгли.
Солнце Египта сражалось с луной Вавилона.
Пыль и цари осаждали врата Соломона.
Вдовы от страха шарахались тени своей.
В знойной пустыне годами снежил суховей.
Горы от ужаса падали в Мёртвое море.
Камень крошило паденье, как нищего – горе.
Лаяла нежить. Как волк, завывала овца.
Зверь не скрывался и сам выбегал на ловца.
Гордая юность в сердцах восклицала средь битвы:
«Смерть от оружья прекрасней вечерней молитвы!»
Плавало солнце, как жертва в священной крови.
Поле сраженья парило, как ложе любви.
Справа налево зловещая птица срывалась.
В плоть наизнанку душа на земле одевалась.
Рана Мегиддо зияла седой глубиной.
Мир безнадёжно застрял в этой ране ногой.
Плачь, сирота, как озябший кулик на болоте!
Плачь и молись, как стрела на последнем излёте!
С чёрными маками путал прохожий не раз
Чёрные раны пустых человеческих глаз.
Мёртвые руки хватали Христа за одежды,
Мёртвые зраки ловили в нём искру надежды.
«Важно ли это? – он молвил, идя стороной… —
Битвы земные чреваты небесной войной,
Люди с оружьем выходят из женского лона
И направляются в сторону Армагеддона…»
Грозно об этом скрипела вселенская ось
И завывали пещеры, пустые насквозь.
 
 
Бывший наёмник, в душе проклиная дорогу,
Шёл на Дамаск и хромал на военную ногу.
Старый бродяга, он ветром и дымом пропах,
В цапких репьях, как святая святых в черепах.
Сабельный шрам на щеке багровел неизменно,
И на губах выступала кровавая пена.
Он побирался, войну обходя стороной,
В узкие двери стучался разбитой ногой.
Смирный народ не любил незнакомого шума.
– Кто там стучится? – Война! – отвечал он угрюмо.
Бедный народ подавал, дорожа тишиной.
Мир подавал: он хотел рассчитаться с войной.
Нищий бродяга ни разу не вспомнил о Боге,
Шёл на Дамаск и хромал, словно пыль на дороге.
В тихой глуши он заметил Христа невзначай.
– Мир тебе, юность! А мне что-нибудь да подай!..—
Скошенный шрам багровел на щеке очевидно:
Кровная заповедь тень свою бросила, видно.
Юный Христос разглядел его рваную суть:
– Мир ни при чём. А тебе я подам что-нибудь.
Видно, забыл ты, сражаясь в крови по колено,
Что на земле людям жить подобает смиренно.
Вера твоя захромала в кровавом бою.
Жаль мне тебя и скрипучую веру твою…—
Выбрал дубок и тесал от корней до макушки —
Подал костыль, отряхая последние стружки.
– Это тебе на постылые ночи и дни.
Путь твой далёк. Но не дальше идущей ступни.—
Вспомнил бродяга свой путь и залился слезами,
А подаянье отметил такими словами:
– Есть чем поправить мою подорожную стать!
Есть чем в пустыне тоску и гиен отгонять!..—
Голос в пустыне звучал одиноко и сиро,
Это скрипела военная косточка мира.
 
 
Жизнь в Назарете стоит, как в колодце вода.
Вкус этой жизни никто не ценил никогда.
Северный житель снаружи похож на еврея,
Произношенье всегда выдает назарея:
Так жар и пот выдают нутряную болезнь,
Иль трагедийные хоры – козлиную песнь.
Как говорили бывалые люди на свете:
Кроме худого, что доброго есть в Назарете?
Слава о юноше, словно павлин поутру,
Резко кричала. Она не пришлась ко двору.
Вышел из дому Христос и увидел в тревоге:
Ветер опавшие листья метет по дороге.
Вышел из дому Христос и услышал с тоской:
Люди о нём толковали за чашей мирской:
«Встанет как столп, а в глазах его что-то играет.
Смотрит – не смотрит, а душу насквозь пробирает.
Кто он такой?..» И открыл на прощанье Христос,
Кто он такой… Но слова его ветер унёс.
Люди слыхали, как листья по ветру свистели.
Больше они расслыхать ничего не успели.
Люди видали, как пыль оседала вдали.
Больше они разглядеть ничего не смогли.
В серые дни, в непроглядные долгие ночи
Бедная матерь проплакала ясные очи.
Вспомнила мать, как волхвы ей шепнули тайком:
«Красное солнышко скажется только потом».
Мать напевала свою безответную песню,
И растекалась она по всему поднебесью.
 

ХРИСТОВА ПОДОРОЖНАЯ

 
Звёзды падают от грозной Божьей поступи.
Слёзы каплют на мои колени, Господи!
 
 
Я сижу перед окошком одиношенька,
И в глаза мои пылит его дороженька.
 
 
Путь-дороженька отецкой сиротинушки
Затерялася в неведомой старинушке.
 
 
Я проплакала свою святую кровушку,
Только негде преклонить ему головушку.
 
 
Где-нибудь сидит на камне-перекатушке,
А на камне том местечка нет для матушки.
 
 
Подле-около погибель обстолпилася,
И в чело сухая терния вцепилася.
 
 
И глядят ему в глаза ночные совушки…
Нет местечка для меня в его головушке.
 
 
Упадите, мои слёзыньки кровавые,
Не на долы, не на горы величавые,
 
 
Не на малую шатучую тростинушку,
Упадите на родную сиротинушку.
 
 
Задержался он на камне-перекатушке.
Пусть умоется слезами бедной матушки.
 
 
Отступися от него, погибель верная!
Отцепися от него, сухая терния!
 
 
Отлетите от него, ночные совушки!..
На моих коленях место есть головушке.
 
 
Голову кружит в горах неизвестность и страх.
Отрок семнадцати лет очутился в горах.
В этих местах, где вершины беседуют с Богом,
Где словно заяц петляет тропа по отрогам
И обрывается в пропасть ненастной порой,
В этих местах обитает великий покой.
Только орёл вещим криком пытает долину,
Перелетая с одной на другую вершину.
Отрок следил за ленивым полетом орла
И задремал, и природа вокруг замерла.
Бес ли мигнул, или жизнь пронеслась во мгновенье,
Он не заметил. Но путь изменил направленье,
И уходил в пустоту, где ни зги, ни следа.
Бездна манила туда – неизвестно куда.
«Ты загляни! – говорил ему голос оттуда. —
Ты загляни и увидишь бездонное чудо».
Жизнь пронеслась, или так показалось ему.
Он заглянул – он увидел бездонную тьму.
И потемнело лицо, и душа задрожала…
Слева толкнуло, а справа его удержало!
Ангел-хранитель его в этот раз удержал.
Бездна манила. Но путь его дальше лежал.
Бездна мрачила. Но день был спокоен и светел.
Дикий орёл пролетел и его не заметил.
Гордая юность хватает всегда через край.
Может, ей так и положено… Бездна, прощай!
 
 
В Тивериаде от бешеной скуки и злости
Римских солдат отвлекали игральные кости.
Старый и малый играли отважно и зло.
Старый проигрывал, малому больше везло.
Старость скрипела зубами, а юность смеялась:
– Полно, старик! У тебя ни шиша не осталось.
– Как не осталось?.. Играю на триста монет! —
Но молодой покачал головою в ответ:
– Нет у тебя ничего, кроме ветра и чести.—
Старый игрок был готов провалиться на месте.
В жизни держался не раз он на самом краю,
Даже с богами сражался в пехотном строю.
Он побледнел – на лице ни единой кровинки:
– Триста монет стоит раб на невольничьем рынке!
Ставлю на первого встречного как на раба!..—
Он проиграл… Делать нечего: это судьба.
Вышел должник на дорогу и встал на дороге.
Солнце садилось, и тени, как мёртвые боги,
Падали наземь… Христос проходил стороной.
– Эй, негодяй! Ты прошёл между солнцем и мной!
Честью клянусь, ты меня оскорбил своей тенью!..—
Юный Христос на одно задержался мгновенье:
– Ты проиграл Меня в кости и хочешь продать?
Я не желаю чужие долги искупать.
Прочь от Меня! – топнул оземь Христос. И без чести
Римский солдат провалился как нежить на месте.
Люди искали, тридевять земель обошли:
Только игральную кость на дороге нашли.
 
 
Люди Востока мечтали о тихом закате,
Мудрую старость встречая в пути, как дитяти.
Некий художник в пустыне увидел Христа:
– Вот человек! Вот где истина и красота! —
И на холсте под лазоревым небом пустыни
Запечатлел его образ, как злато на сини.
Вечно искусство, а прочее – ветер и дым.
Образ не лгал, и художник доволен был им,
И показал, трепеща от тщеславного чувства.
Глянул Христос на его золотое искусство.
– Это пустое подобье, как я посмотрю.
– В это подобье я душу вложил! – Но свою.
Вот тебе образ! – сказал назарей без обиды
И оторвал полотняный кусок от хламиды,
И не мигая лицо промокнул полотном,
И отпечатался истинный образ на нём.
Образ был слеп. И смутился художник бывалый,
Вместо глазниц он увидел пустые провалы.
Там, где Христос на глаза наложил полотно,
Было оно в двух местах, как огнём, прожжено.
Долго художник смотрел на такую картину,
Странным провалам ища не слепую причину.
Разно картину держал на виду пред собой.
Бездна времен пронеслась над его головой.
Мудрые люди мечтали о тихом закате,
Смерть на пороге встречая с улыбкой дитяти.
– Выше держи! – человеку промолвил Христос.
И человек над собою картину вознёс.
И пронизали её небеса голубые,
И ощутил он своими руками впервые
Трепет картины. И стала картина полней —
Заголубели пустые глазницы на ней,
И посмотрела картина живыми глазами.
Только на миг просияла она небесами.
Только на миг человеку явился Христос.
Вихрь налетел и в пустыню картину унёс…
 
 
Над Иорданом плакучая ива склонилась.
Плачет она о любви, что когда-то приснилась.
Тихо струится река по кремнистым полям,
Встречное озеро режет, как нож, пополам.
Город Магдала мерцал светляками и тмином,
Тёмные окна дышали цветущим жасмином.
Синяя даль на закате ещё синевей.
В горле павлина звенел, как в раю, соловей.
Розы цвели и дыханьем Христа овевали.
Старые женщины руки ему целовали
И восклицали, завистливым сердцем любя:
– Благословенны сосцы, что питали тебя! —
Подле колодца Христа повстречала впервые
Юная дева – её называли Мария.
Подле колодца, как млечная пена, нежна,
Тайно и страстно ему прошептала она:
– Я полюбила тебя, но печаль меня гложет,
Больше мгновенья терпеть моё сердце не может!..
Так прошептала и белой рукой обвила,
Поцеловала и веру свою предала.
Дрогнул любимый Христос и помыслил сурово:
«Это ловушка!» – и молвил от Духа Святого,
И полыхнули слова, как зарницы во мгле:
– Рано любить: Я покамест ещё на земле!..—
И зашаталась она, как былинка от ветра.
Пала на землю, и дрогнули тёмные недра.
Глухо об этом гремела вселенская ось
И рокотали пещеры, пустые насквозь.
 
 
Белою мглою окутаны горы крутые.
В тёмных пещерах скрываются люди святые.
Жизнь их проста, и желают они одного:
Видеть Мессию – Спасителя мира сего.
Это желанье трясёт их, как дикую грушу.
Это желанье спасает их детскую душу.
Это желанье Христос уловил на ветру —
Ветер надежды окно распахнул поутру.
Ветер любви освежает святые напевы.
Свечи горят и смеются, как белые девы.
Облако света плывёт над бегущей водой.
В братство завета попал назарей молодой.
Год испытанья положен уставом суровым.
Как в допотопной общине, все кажется новым.
Общая трапеза, общие жены и цель.
Каждый на месте, и место – отсель и досель.
Труд, и молитва, и грёза пещерною ночью,
Светлая грёза: увидеть Мессию воочью!
Что потерял, как в пословице, то и нашёл…
Год испытанья бесследно и молча прошёл.
И наконец наступила пора упованья,
И показал безответный Христос свои знанья.
Все оглянулись, когда отворил он уста.
В братстве святых наконец разглядели Христа.
Нищие братья и сёстры промолвили разом:
– Мудрость его превышает наш возраст и разум! —
Мудрый старейшина тихо и грозно возник
И объявил дерзновенной душе напрямик:
– Ты утаил свои знанья. Отныне за это
Ты отлучён на полгода от братства завета!
– Вон, нечестивец! – исторгнуло братство святых…
Знанье опасно – Христос эту мудрость постиг.
Где преклонял он главу, знают звёзды и травы.
Он изучал их повадки, и свойства, и нравы.
В полную меру он звёзды и травы постиг.
Через полгода вернулся он в братство святых.
Как человек он поведал ни мало ни много.
– Ты осторожен, – заметил старейшина строго.
– Что же ты хочешь? – с прищуром спросил он Христа.
– Всё я желаю! – открылась душа-простота.—
Весь я желаю и духом, и дыхом, и телом!
Весь я зияю и синим, и жёлтым, и белым!
Весь я желанье! – и грудь разодрал до кровей:
– Кровь хочет знать, что за тайна скрывается в ней!
Это не всё! – и ударил о землю ногою:
– Даже нога хочет знать глубину под собою!..—
Мысли раскинул мудрец и пытался поймать:
«Что же он всё-таки хочет, желал бы я знать?!»
И усмехнулся мудрец на такую докуку,
К мудрым глазам приложил свою долгую руку
И на Христа поглядел из-под долгой руки:
– Вижу, убогий! Желанья твои велики…
 
 
Путь мудреца протекает подземной рекою,
След наверху оставляя зелёной травою.
Звёздные выси дышали прохладой и мглой.
Мёртвое море шумело бессмертной волной.
Древние свитки шуршали загадками смысла.
Звёздная дума, дрожа, над свечою зависла.
Каменный сумрак в пещерной мерцал глубине.
Разум Христа созревал, как покой в тишине.
Мысли Христа вызывали у братьев смущенье…
 
 
После того, как Христос перешел посвященье,
Топнул старейшина оземь и сел в стороне:
– Ну-ка, скажи, что находится там, в глубине? —
Молвил Христос, топнув оземь разутой ногою:
– Чувствую землю на сорок локтей глубиною.
Дальше вода… – Быть не может! – заметил мудрец:
Так сомневается в щедрости мира скупец,
Так сомневается в силе врага полководец.
– Если ты прав, то копай в этом месте колодец! —
Заступ Христа прокопал без большого труда
Сорок локтей. А потом проступила вода.
Молча старейшина пил дерзновенную воду.
Слух о колодце, как трепет, прошёл по народу.
Долго вода оставалась свежа и чиста.
Солнце и месяц хранили колодец Христа.
Молча старейшина мерил долину шагами,
Щупал шершавую землю босыми ногами
И, наконец, топнул оземь и сел в стороне:
– Ну-ка, скажи, что находится там, в глубине? —
Топнул Христос в этом месте разутой ногою:
– Чувствую землю на сорок локтей глубиною.
– Верно! – заметил мудрец, ибо знанья его
Были на сорок локтей глубже века сего.
– Что под землей? – он спросил, не скрывая волненья.
– А под землей начинается камень забвенья, —
Молвил Христос. – Этот камень не любит людей.
Вглубь он идёт на тринадесять тысяч локтей.
– Знаешь ли ты, что под камнем? – старейшина впился
Глазками в истину. Юноша сердцем скрепился.
– Знанье опасно! – он поднял на небо ладонь: —
Я промолчу… – Говори, что под камнем? – Огонь.—
Вздрогнул мудрец от великого страшного слова
И потемнел. И продолжил дознанье сурово,
С правды срывая, быть может, последний покров:
– Знаешь ли ты, что таит твоя древняя кровь,
Кроме присущего запаха, цвета и вкуса?
– Я вспоминаю… – ответила кровь Иисуса, —
Красное солнышко света, добра и любви.
– Красного солнышка нет в иудейской крови!
Ибо Израиль, – заметил старейшина строго, —
Сверху ослеп, поражённый затменьем от Бога…
В эти пещеры я скрылся от века сего.
Знаю я больше людей, но не знаю всего…
В дальней пещере хранятся кувшины святые,
Полные древних таблиц. Письмена непростые
Важную тайну скрывают от мира сего.
Наши умы не смогли прочитать ничего,
Даже египетский жрец проницал их – но тщетно…
Знанья твои глубоки. Это сразу заметно.
Много ты взял, но откуда? Реши мой вопрос!
– Я прочитал все таблицы, – ответил Христос.
Старец вскочил: – Все таблицы! Не слишком ли много?
Ты утаил свои знанья, и следует строго
Вечным изгнаньем, быть может, тебя наказать.
Правда опасна… К несчастью, я должен сказать:
Знаешь ты больше меня, только прав ли ты знаньем?
Если не прав, Бог тебя поразит наказаньем.
Если ты прав, я – ничто… – и поник, зарыдав.
Слёзы кропили Христа – он воскликнул: – Я прав!
Кончено дело. Пора подниматься на Подвиг! —
Так он покинул пределы святых преисподних.
Долго об этом гремела вселенская ось
И рокотали пещеры, святые насквозь…
 

ПРИМЕЧАНИЯ

Библейские братья – сыновья Иосифа, рожденные до его брака с Марией.

Пещеры Кумрана – находятся в горной местности Вади-Кумран. В 1946 году в этих пещерах были впервые обнаружены рукописи, принадлежащие древней секте есеев – иудейских «раскольников».

Зилот – смутьян.

Мегиддо, или Мегиддон – город в 15 километрах от Назарета. Много веков находился в сфере борьбы между Египтом и Вавилоном. Ныне его не существует.

Врата Соломона – обнаружены при археологических раскопках в 60-х годах XX века.

Армагеддон (буквально верх Мегиддона) – упомянут в Апокалипсисе как место, где произойдет великая битва Христа с Антихристом.

Тивериад – город, в котором в то время стоял римский гарнизон.

Магдала – город на берегу Генисаретского озера.

Братство завета, братство святых – предположительно, секта есеев, обитавшая в горных пещерах возле Мертвого моря.

 
То не вечернее облако блещет огнями,
То не дремучее древо трепещет корнями,
То не трава на разбитых скрижалях шумит,
То не молва, как пустая посуда, гремит,
То не последы ползут из народного чрева,
То не ехидны бегут от грядущего гнева, —
Это пророк попущеньем небес обуян,
Это бушует последний пророк Иоанн.
Жил он в пустыне и духом встречался с народом,
Ел саранчу и тоску запивал диким медом.
Вслух разговаривал с грезами мира сего,
И отзывались шакалы на голос его.
Он же вопил: – Сгинь, народ торгашей и пророков!
Близко уже преставленье загаданных сроков.
Я ожидаю Того, Кто за мною грядет.
Я недостоин Его, как и этот народ…—
Слыша его прорицаний святые проклятья,
Люди лепились к нему, как духовные братья.
И про него говорили красно и светло:
– Это не сон! Это солнце с заката взошло!..
– Люди, покайтесь! – гремела звезда Иоанна.
Старых и малых крестил он водой Иордана.
Пришлых и прошлых пронзал, словно оком звезды,
Всякого спрашивал, кто выходил из воды:
«Тот ли, Кого ожидаю?..» На долгие годы
Замер на месте вопрос, как покойные воды…
Принял крещенье водою Христос – и другой
Стала река. Она стала священной рекой.
Вышел Христос из воды, и ни мало ни много
Встретились вместе два взора: пророка и Бога.
Пристально глянул пророк и сурово изрёк:
«Мягкий замес…» Очень тонко ошибся пророк…
Слово пророка зияло, как звёздное лоно.
Ирод Антипа внимал мудрецу благосклонно.
Чтобы услышать получше, приблизил его
И заточил в подземелье дворца своего.
В пору глухую молва о Христе докатилась
И до пророка. И сердце пророка смутилось:
«Тот ли, кого я водой Иордана крестил?
Тот ли, кому я безумные сны отпустил?..»
В мрачном сомненье пророк не увидел просвета,
Только один человек мог ответить на это.
Только один мог рассеять ночь века сего,
Тот ли он Свет, за Кого принимают его?..
Мёртвое солнце наутро приснилось пророку.
Жизнь прожита. Он готов был к последнему сроку
И через стражу послал своих близких людей,
Чтобы ответ от Христа принесли поскорей.
Верные люди дошли до Христа невозбранно,
И передали последний вопрос Иоанна,
И повторили слова Иоанна, скорбя:
«Тот ли ты Свет, за Кого принимают тебя?»
Верные люди с ответом Христа припозднились,
И на кровавом закате они возвратились,
И передали ответ по ходячей молве
Не Иоанну, а мёртвой его голове.
Долго об этом рыдали народные хоры,
И отзывались речные долины и горы…
 
 
И Бог-Отец, созерцая Христа, восхотел
Суть испытать человека на крайний предел.
Знал Бог-Отец, что такое желанье сурово:
Суть как бы есть, оставаясь без Духа Святого.
Веяньем Духа в пустыню Христа перенёс
Как человека… Постился в пустыне Христос
Сорок лазоревых дней и взалкал поневоле.
Дьявол учуял победу, а может, и боле.
«Он человек, – проницательно дьявол изрёк, —
Он как бы есть, только это ему невдомёк».
И подступил со смиреньем великой гордыни,
Малым перстом указуя на камень пустыни:
– Видишь тот камень? Быть может, то камень судеб.
Ежели ты Божий Сын, преврати его в хлеб…—
Много веков предоставленный ветру и зною,
Камень лежал. Но Христос покачал головою,
Хоть и не ведал ещё, человеческий сын,
С кем он остался в пустыне один на один.
– Это по силам, – сказал он, взирая на небо, —
И человеку. Но вкуса не будет у хлеба.
Верно, не хлебом единым живёт человек,
Но Божьим словом, как сказано свыше навек…—
Это реченье сияло, как злато на сини.
Дьявол смутился. Шакал показался в пустыне.
Дьявол подумал. Взял камень и в хлеб превратил.
Бросил шакалу. Понюхал шакал и завыл.
И, усмехнувшись грядущему вою и ору,
Дьявол Христа перенёс на высокую гору.
И во мгновение ока раскрыл перед ним
Царства земные, и синюю славу, и дым,
Грёзы искусства, мёд знанья, величие власти,
Битвы, и торги, и женские чары, и страсти…
Смех и рыданья сливались в сияющий гул.
Даже Христос не заметил, как дьявол мигнул.
Всё провалилось. Но в воздухе дым ещё плавал.
– Всё это будет твоё, – прошептал ему дьявол, —
Коли поклонишься мне до последних глубин…—
И, догадавшись, что в мире он как бы один,
Молвил Христос: – Отойди, сатана! – И направил
Праведный взор в небеса, и от века добавил:
– Ибо доверено Господу Богу служить
И поклоняться Ему, и по совести жить…—
Это реченье сияло, как снег на вершине.
И отступил сатана, но скрепился в гордыне.
И перенёс он Христа на ветру, яко дым,
В город забвенья и славы – Иерусалим.
Там опустил он Христа и лукаво и прямо
На ускользающий выступ великого храма.
И прошипел он Христу, как змея во плоти:
– Ежели ты Божий Сын, сделай шаг и лети! —
И догадался Христос, и ответствовал строго:
– Не искушай, как написано, Господа Бога!..—
Он догадался, что трижды до самых глубин
Был искушён – и тогда в нём воскрес Божий Сын.
Высь полыхнула – и съёжился дьявол со страхом.
Твердь громыхнула – и дьявол рассыпался прахом.
Призрачный голос из праха услышал Христос.
Дьявол вещал. Но слова его ветер унёс.
Долго об этом гремели небесные хоры,
И отзывались земные долины и горы.
 
 
Радость горит. Угорелая жизнь весела.
Как златоцвет, Галилейская Кана цвела.
То не горох городецкий по дому катался,
То не калёный орех по столу рассыпался, —
То собирался на свадьбу жених золотой.
То не волна разбивалась о берег крутой,
То не плакучая ива склонялась, рыдая, —
То собиралась на выход краса молодая.
Званый Христос на горячую свадьбу пришёл,
Гостю почёт! И его усадили за стол.
Тихая матерь Мария сидела с ним рядом
И озаряла гостей то улыбкой, то взглядом.
Свадьба шумела, как битва в святых облаках.
Только вина не хватило в худых бурдюках.
Гости водили глазами уныло и чинно.
Глянул Христос и заметил два облых кувшина.
Бледные слуги стояли, как лес молодой.
Он подозвал: – Наполняйте сосуды водой! —
Служба молчала, дрожа, словно лист пред травою.
Он повторил: – Наполняйте сосуды водою! —
И на пустые кувшины рукой указал.
Матерь примолвила: – Делайте, как Он сказал! —
Слуги послушались… Не было радости краше
Видеть, как подняли гости тяжёлые чаши.
Старший отведал и крякнул: – Вот это вино!
В старой крови, как огонь, заиграло оно.
– Чудо! – воскликнули гости. Воистину чудо:
Сколько ни пили, полны были оба сосуда…—
Был я на свадьбе незримо, и пил я вино.
В буйной крови и доныне играет оно.
Громко поют и рыдают народные хоры,
И отзываются эхом долины и горы.
 
 
Старый колодец, как око замшелых времён,
Глухо зиял на границе враждебных племён.
Молча и злобно соседи друг друга встречали
Подле колодца – и общую воду черпали.
С севера мохом угрюмо колодец оброс,
С юга его озарил сном и духом Христос.
Верных людей в ближний город отправив за хлебом,
Он отдыхал на песке под лазоревым небом.
Тут самарянка пришла и воды набрала.
Он попросил, чтоб напиться Ему подала.
Посеребрились сухие глаза северянки:
– Как иудей просит пить у меня, самарянки?
– Если б ты знала Дар Божий и знала Того,
Кто тебя просит, сама бы просила Его.
Он бы живой дал воды, чтоб душа заиграла…
– Этот колодец глубок, – самарянка сказала, —
А у тебя, кроме помысла, нет ничего,
Чем зачерпнул бы хоть малой воды из него! —
Он самарянке ответил светло и сурово:
– Пьющие воду сию будут пить её снова.
Пьющие воду Мою утолятся навек.
Влагой Моей будет свят на земле человек,
Ибо она превратится в источник, откуда
Вечная жизнь истекает, как Божие чудо.
Ты погребла как мертвец своих первых мужей,
Тот, с кем живешь ты сейчас, не намного живей.—
И самарянка сказала: – Я сохну и стражду!
Верю в Тебя. Ты Христос. Утоли мою жажду,
Неутолимую жажду вины и беды.
Дай мне испить, дай пригубить мне этой воды!..—
Встал у колодца Христос, как высокая мера,
И произнёс: – Да поклонит Меня твоя вера. —
И наклонился под игом добра и любви,
И устремил в глубь колодца Он руки свои,
И опустила две молнии Божия милость,
И зачерпнула воды, и вода задымилась…
И самарянке Он подал пригоршню воды.
– Пей! – произнёс. – Если веришь, не будет беды!..—
Ученики возвратились из города с хлебом,
Молча стояли они под лазоревым небом.
А самарянка пила из ладоней Христа,
Светлые капли роняя, как жемчуг с куста.
Благоухала пустыня полынью и хлебом,
А самарянка пила под лазоревым небом.
Тихо пила, и Свят Дух ей лицо овевал.
Каждый глоток в её горле прозрачном сиял.
Не узнавала себя самарянка простая.
– Женщина! – молвил Христос. – Ты отныне святая… —
Северный ветер дыханье разлуки принёс,
И на прощанье сказал самарянке Христос:
– Тот, кто поверит в Меня, да исполнится светом!
Ты возвращайся и людям поведай об этом…—
С вестью она возвратилась… И духом и сном
Люди к колодцу валили несметным числом.
Все, кто поверил в Христа, пили воду святую.
Те, кто не верил в Него, пили воду простую.
 
 
Солнце садилось. Долина тиха и пуста.
Люди у камня собрались послушать Христа.
Встал Он на камень, как месяц в сиянье чудесном,
И возвестил о блаженных и Царстве Небесном.
Он проповедовал, как повелел Бог-Отец.
Он высекал злат-огонь из померкших сердец,
Светом лаская слова, что пребудут священны:
«Нищие духом и чистые сердцем блаженны!»
Алчущий правды взирал на закат и страдал.
Робкий сиял, а суровый безмолвно рыдал.
А рыбаки, что пришли с Галилейского моря,
Думали ловчую думушку счастья и горя.
Всяк принимал, оставаясь в пределах глухих.
Кроткий и плачущий приняли больше других.
Всё слышал дьявол, богат не одним только слухом,
И возразил: «А что делать богатому духом?»
Голос Христа закипал, как морская волна.
– Вы соль земли. Оттого ваша кровь солона… —
Он говорил рыбакам с Галилейского моря.
Он говорил поседелым от счастья и горя.
Он говорил, как имеющий силу и власть!..
В тесной молве негде яблоку было упасть.
 
 
Верные люди на праведный подвиг готовы.
Наперечёт были верные люди Христовы:
Пётр да Андрей, да Иаков, да млад Иоанн.
В звучной душе у Петра синь и дым, и туман,
Видно, в быту было много тумана и грома.
Скоро Христос побывал у апостола дома.
– Как твоя тёща? – спросил голубиный Христос. —
Поедом ест? – И, смутясь, бедный Пётр произнёс:
– Поедом ест каждый день и в святую субботу,
Так и шумит, так и нет на неё укороту… —
И усмехнулся Христос. И вошли они в дом.
Тёща с горячкой лежала в поту ледяном.
Глянул Христос на неё и светло и сурово.
– Встань, ты здорова! – промолвил от Духа Святого.
– И не шуми!.. – приложил Он свой палец к устам.
Та поднялась и прислуживать стала гостям.
Сядет, бывало, в углу и окажется рядом,
Доброго зятя смущая покорчивым взглядом…
Дремлет пустыня. Плывут наяву миражи.
Спросит, бывало, Христос у Петра: – А скажи,
Как твоя тёща?.. – Смирна, – ученик отвечает.
– И не шумит? – Не шумит, а как будто скучает…
 
 
В полночь глухую гроза свою песню поёт.
Молния духа в расселину времени бьёт.
Вызвал Христос во мгновение сна из былого
Тень Моисея и молвил раздумное слово:
– Ты египтянин, но знаешь еврейский народ.
Что он такое? Не тень ли у царских ворот?
Разум всегда на уме, а душа на исходе.
Даже не знаю, что думать об этом народе…—
Вспомнил седой Моисей этот жёлтый исход
И усмехнулся: – Евреи – заветный народ,
Самый святой, как свой агнец в чужом огороде.
Дьявол мешает мне думать об этом народе.
Ты исцеляешь слепых, и глухих, и немых,
Ты выпрямляешь горбатых, косых и хромых.
Ты умягчаешь людей. Я карал их жестоко… —
И Моисей отошёл во мгновение ока.
В пору глухую гроза свою песню поёт.
Зарево духа над миром незримо плывёт.
 
 
Встретил Христос бесноватого подле пещеры.
Тот завывал на закат без надежды и веры.
Бесы роились в безумной его голове
И завывали, согласно ходячей молве.
– Сколько вас там? – Он спросил в голубиной печали.
– Много! – лукавые бесы Ему отвечали. —
Наше число – середина с обеих сторон:
Шесть, шесть и шесть, и названье числу легион…—
Тут показал бесноватый свой шиш буреломный:
– Что до меня тебе, Божий ты сын или темный?!..—
Но завопили все бесы навзрыд как один:
– Не выгоняй нас из царства сего. Божий Сын!
Но отпусти нас из этой двуногой неволи
В стадо свиней, что пасётся на брошенном поле…—
Поле глухое кончалось обрывом крутым,
Море внизу разбивалось и в брызги и в дым.
И отпустил эту нечисть Христос – и глумливо
Свиньи завыли, и бросились в море с обрыва.
И утонуло всё стадо и весь легион:
Так осыпается буквами ветхий Закон,
Так опускается оползень с мёртвого склона.
Встал бы пророк Иоанн из могильного лона,
Захохотал бы тогда громовержца сильней:
– О, небеса! Я увидел паденье свиней!..—
Над Иорданом плакучая ива склонилась.
Плачет о чести, что ей на закате приснилась.
А исцелённый, чьи очи, как синь, глубоки,
Ей подпевает у брода священной реки.
 
 
ПЕСНЯ БЕСНОВАТОГО
 
 
У брода реки под знакомый напев
Встречался я с тысячью дев.
И мне предавалися все девятьсот
И все девяносто и девять.
Одна до сих пор свою честь бережёт,
А больше ей нечего делать.
У брода реки под знакомый напев
Прощался я с тысячью дев.
Забылися вдребезги все девятьсот
И все девяносто и девять.
И только одна свою песню поёт,
А больше ей нечего делать.
У брода реки под знакомый напев,
Как будто и не было дев.
Развеялись по ветру все девятьсот
И все девяносто и девять.
И только одна в моём сердце поёт,
А больше ей нечего делать.
 
 
Жатва приспела, но редких людей не хватает.
Враг человеческий редкую душу хватает.
Плевелы духа со злаками вровень стоят,
Злаки сияют, а плевелы духа блестят.
Редких людей у Христа было мало. Однако
Было двенадцать – как звёздных кругов Зодиака.
Каждый на месте, зерцало в зерцало стоит,
Колос о колос и сердце о сердце стучит.
Но выбивались из ряда, как огнь из-под спуда,
Петр, Иоанн и Фома, а последний – Иуда.
Думал Христос: не пора ли на подвиг поднять
Этих людей и чудесную силу им дать?
Молвил: – За Мной! – и взошёл на высокую гору,
И показал им все царства, открытые взору.
Мимо неслись облака с косяками зарниц,
И надвигалось осеннее облако птиц.
На заходящее солнце молились народы,
И на луну завывала волчица свободы.
В книге судеб шелестели святые места.
Тихо и властно звучали реченья Христа.
– Как иудеи пасите сердца иудеев,
Но сторонитесь чужих языков и злодеев.
Этих оставьте шататься на тёмном краю,
Этих оставьте на высшую волю Мою.
И, наконец, наставленье Моё не забудьте:
Где бы вы ни были, что бы ни делали, будьте
Мудры как змеи и кротки как голуби… Тсс! —
Остановил Он крикливое облако птиц.
Стало безмолвное небо высоко-высоко,
Стало неполное время глубоко-глубоко.
Пётр запылал, Иоанн задымился, Фома
Выпучил очи, Иуда был бледен, как тьма.
Все остальные считали число, что скрывалось
В облаке птиц, но число никому не давалось.
Всё улеглось. Мертвецы мертвецов погребли.
Птицы опять закричали и скрылись вдали.
Только Фома бормотал, предаваясь сомненью:
«Мудры как змеи…» – слова с потаённою тенью.
 
 
Облако солнца плывет над бегущей водой.
Лунные пятна играют с полынью седой.
Тёмные люди внимали Христу, будто дети,
И говорил Он часами о внутреннем свете…
– Ставят свечу не в сосуд, а на долгий подстав,
Чтобы входящие видели свет-златоглав.
Око – телесный светильник, но разно зирает.
Если светло в твоём теле, то око сияет.
Если нечисто, то око зирает темно,
Как твоё тело, оно чистоты лишено.
Тёмное тело тебя поражает зияньем,
Чистое тело тебя освещает сияньем.
Только гляди: свет в тебе – а не есть ли он тьма?!.
Так говорил. И народ умилялся весьма.
Слушал, вкушая духовную пищу, и плакал…
Голод народа урчал, как дельфийский оракул.
То ли взаправду роптала людская молва,
То ли на солнце трещала сухая трава.
Ропот народа до слуха Христа докатился,
И, понимая народ, Он к своим обратился:
– Что у вас есть в коробах для народа сего? —
– Есть пять хлебов и две рыбы, опричь ничего…—
И помолился Христос на святую погоду,
И обратился к сидящему в поле народу.
Дал пять хлебов и две малые рыбы на всех,
Дал и насытил пять тысяч людей во гресех.
Даже немного осталось, а может, и боле.
Старый и малый счастливо покинули поле.
Ученики подобрали куски от хлебов
И нагрузили двенадцать больших коробов.
Чудно об этом вещали народные хоры,
И отзывались речные долины и горы.
 
 
То не сирены и звёзды играли в крови —
Он проповедовал слово добра и любви.
Он приходил и садился на землю во храме
И разговаривал с миром цепными громами.
Но фарисеи не больно внимали громам
И привели неподобную женщину в храм.
Так очутилась весёлая девка Магдалы
Перед Христом в середине священной мандалы.
И произнёс, испытуя Христа, фарисей:
– Это блудница! Что скажешь, то сделаем с ней.
Мы по закону таких побиваем камнями.
Учишь любви, может статься, ты только цепями. —
Нечто писал на земле своим пальцем Христос,
Не поднимая своей головы, произнёс,
И зазияли слова на миру, яко пламень:
– Тот, кто из вас без греха, первый брось в неё камень! —
И, устыдясь, фарисеи один за другим
Вышли из храма, исчезли из мира, как дым.
То не в бору золотом затерялась синица —
Это во храме святом затаилась блудница.
– Женщина! – молвил Христос. – Огляди этот свет.
Где обвинители? Где твои судьи? Их нет.
Я же тебя ни винить, ни судить не желаю
И твою душу на волю судеб оставляю.
Ну так иди себе с Богом и впредь не греши… —
Так Он сказал от своей голубиной души.
То не в бору золотом зазвенела синица —
Это во храме святом зарыдала блудница.
– Горе моё как сова среди белого дня!
Ты всё забыл, Иисус, и не видишь меня! —
Глянул Христос и припомнил как будто впервые
Деву Магдалы – её называли Мария.
Дева рыдала: – Зачем я тогда подошла,
Поцеловала и душу свою обожгла?
Ты говорил, что ещё не пришло моё время,
Бросил меня и отверг, как ненужное бремя.
Мне оставался позор – я пошла по рукам… —
Так упрекала, и слёзы текли по щекам.
Вытерла слёзы она, как струистую муку,
И обнажила она свою влажную руку,
И занесла на Христа она руку свою…
То не скатилось яйцо в голубином раю,
То не разбилась в аду окаянная сила —
Это пощечина праведный храм огласила!
Принял Христос сего мира позор и тщету.
– Бей! – произнес и подставил другую щеку.
Время обиды прошло, как и всё остальное.
– Хватит, – сказала. – Тебе отдала я земное… —
Ветхая днями обида стояла, как храм.
Вышел Христос, и Мария пошла по пятам.
И полюбила Христа, но другою любовью,
А остальное омыла слезами и кровью…
 
 
Он проповедовал людям: – Я свет неземной
Миру сему, и кто следовать станет за Мной,
Будет ходить не во тьме, а в просвете чудесном…
Вот что ещё говорил Он о Царстве Небесном:
– Царство Небесное каждому в меру дано.
В каждом из вас пребывает незримо оно.
Только ищите его хорошо и найдёте… —
Тут подошли к Нему люди по духу и плоти
И прошептали, как будто по сердцу скребя:
– Мы, иудеи, давно уже ищем тебя.
– Вижу, – Он молвил, – что вы Авраамово семя.
Я с Авраамом беседовал в доброе время.
Ищете смерти Моей, но всему Божий срок.—
Тут засмеялись они и сказали: – Пророк!
Сколько же от роду лет тебе? Тридцать, не боле.
Как же ты мог Авраама увидеть дотоле?
– Видел, как вас. – Это ложь! – фарисеи взвились. —
Мы Авраамово семя, и мы родились
Не во хлеву блудодейства, а в лоне Закона!..—
Тёмный намёк принял дьявол весьма благосклонно.
– Не богохульствуй! – кричали они на Него. —
Мы, иудеи, имеем Отца одного —
Господа Бога!.. – Христос им ответствовал строго:
– Это не ложь! Я пришёл к вам от Господа Бога
И говорю вам, как гром среди ясного дня,
Но не желаете вы даже слышать Меня.
Истинно, истинно всем говорю до едина:
Если б имели Отца, то имели бы Сына.
Дьявол отец ваш. И знайте: когда сей отец
Ложь говорит, он своё говорит, ибо лжец.
Лжец и отец всякой лжи и любого сомненья!.. —
Громко вопя, фарисеи взялись за каменья —
Окаменели их руки, и сами они
Окаменели, но вечно остались в тени.
Враг оценил и Христа, и Его милосердье:
– Ну, ничего. Это всё-таки тоже бессмертье… —
Только Фома размышлял в стороне: – Ей-же-ей!
Что это значит? Он матери старше своей!.. —
Глухо об этом рыдали народные хоры,
И рокотали речные долины и горы.
 
 
Имя Христа излетало, как голубь, из уст.
Слава Его распускалась, как розовый куст.
Зависть и злоба, как чёрные свечи, зияли.
Он проходил – и следы Его долго сияли.
И навсегда превращались в святые места.
Он проходил – и везде узнавали Христа.
Тихие розы шипами Его задевали,
Старые женщины руки Ему целовали
И восклицали, извилистым сердцем любя:
– Благословенны сосцы, что питали Тебя!..—
Праздная площадь полна ликованья и гула.
Сблизились люди, но близко и зависть шагнула,
В тесной молве, как глухая крапива, ожгла.
Вдруг Он почувствовал: часть Его силы ушла.
Остановился Христос во мгновение ока:
Площадь мала, а народное море широко.
Остановился и взором окинул людей:
– Кто-то сейчас прикоснулся к одежде Моей!..—
То не волна проходящую лодку хватает,
То не медведица сладкую борть обирает,
То не слеза точку смысла смывает с листа, —
Это вдова прикоснулась к одежде Христа
И первый раз в голубые глаза поглядела
И прошептала, как будто сова пролетела:
– Я прикоснулась к священной одежде Твоей,
Ибо хотела по вере убогой своей
Через неё исцелить дорогое дитяти,
Что умирает сейчас на холодной полати…—
Солнце и месяц стояли в святых небесах.
Вера и слёзы сверкали в безумных глазах.
Сын человеческий молвил: – Счастливая мати!
Верой своей ты спасла дорогое дитяти.
Он уже встал и стоит у раскрытых дверей
И прогоняет ворон помаваньем бровей… —
Смолк Его голос. И только на дальней полати
Старость седая звала свою смерть, как дитяти.
То не сова обронила перо на лету —
То благодарная мать поклонилась Христу…
 
 
Он говорил о смиренье земном и небесном,
Как о чудесном цветке, никому не известном.
– Много желающих в райские кущи войти
И за вратами блаженных покой обрести.
Мало желанья, нужна благочестная вера.
Чистая вера – вот самая тонкая мера.
Много толпится идущих за Мною вослед.
Все не войдут – слишком узок блаженный просвет.
Слушал народ и созвучно кивал головами,
Словно морская равнина играла волнами.
Рокот народа сулил переменные дни.
Близкие люди шепнули: – Учитель, взгляни!
Вон Твоя матерь, а с ней Твои старшие братья.
Что-то кричат, простирая навстречу объятья…—
Площадь гудела, народу как в бочке сельдей.
Глянул Христос на своих голубиных людей
И обронил им зарок без святого изъятья:
– Вы Моя матерь и вы Мои сущие братья!
Или забыли? Не мир Я принёс вам, а меч!..—
Вот что за слово срубил, будто голову с плеч.
 
 
Белое солнце, простёртое ниц перед Богом,
В полдень стоит высоко над убогим порогом.
Переступили желанные гости порог.
Мир сему дому! И каждый на ложе возлёг.
Красная дева Магдала навстречу вставала,
Ноги Христовы студёной водой обмывала,
И вытирала волной своих долгих волос,
И улыбалась, и ей улыбался Христос.
Вот пролила на Него изобильное миро —
Благоуханье пошло во все стороны мира.
Возревновали смиренные ученики,
Но придержали на всякий причёт языки.
Только Иуда, как тень золотого кумира,
Мрачно взирал на чужое разлитое миро
И сокрушался, завистливым сердцем горя:
– Сколько же денег пропало, и, видимо, зря!..
 
 
Лодка под парусом вышла в открытое море.
Душу Христа укачало на свежем просторе.
Он задремал. Но, горючую кровь леденя,
Буря упала, как гром, среди ясного дня,
Инеем молнии запорошила все лица…
Чья-то душа пролетела, как чёрная птица.
Люди и волны смешались, как ужас и зло.
Парус сорвало, и вёсла в щепы разнесло.
Утлая лодка зияла раскрытой могилой.
Люди кричали: – Сын Божий, проснись и помилуй!..
И пробудился Христос от глубокого сна,
Топнул ногою на бурю, и стихла она.
Только хлестала струя из пробитого днища,
Как из бессмертной души – голубая кровища.
Глянул Христос – и свернулась живая струя,
В море обратно она уползла, как змея.
Радуйтесь, люди!.. Людей же не радует око:
Море широко, а берег желанный далёко.
Парус ободран, и весла разбиты зело.
– Это конец! – завздыхали они тяжело,
Ибо по грозному плеску заметили вскоре:
Лодку уносит теченьем в открытое море.
И покачал головою Христос и сказал:
– Вот ваш конец! – и рукою на снасть указал.
Встал и пошёл через борт в глубину под волнами.
Глубже и глубже! И дна Он коснулся ногами.
Начал расти и расти, как покой в тишине,
А между тем Его ноги стояли на дне.
Вот показалась из волн голова золотая,
Вот от руки побежала гора голубая.
Бросили с лодки Ему бечеву наконец.
Зычно поймал Он её за свободный конец,
Через плечо перекинул и шагом широким
Двинулся к берегу. Берег казался далёким.
Долго ли, скоро ли лодку тащил за собой —
Громче и громче шептал побережный прибой.
Уровень дна под ногами Его повышался,
Рост между тем с каждым шагом Его уменьшался.
Дольше и тише Он лодку тащил за собой.
В рост человека Он вышел на мелкий прибой.
Пал на каменья лицом, как герой после битвы.
Люди над Ним возносили святые молитвы.
 
 
Путь на вершину лежит посреди облаков.
Выбрал Христос первоподданных учеников.
Встали бок о бок три ждущие молнию кедра:
Петр, Иоанн, а о третьем спросите у ветра.
Пали они на вершину, как Божья роса,
Так и не сделав сияющий шаг в небеса.
Так и заснули. А светлый Христос на вершине
Долго стоял, а быть может, стоит и поныне…
Он помолился и в новых предстал покровах,
Чистых и белых, как жертвенный снег на горах.
Тут окружили Его, как зарницы глухие,
И Моисей, и пророк Илия и другие.
И разгорелась беседа, и в ней, яко дым,
Частое слово клубилось: Иерусалим.
Ученики пробудились от блеска Христова.
Петр озадачил Христа одержимостью слова:
– Здесь бы нам жить, предаваясь блаженной судьбе!
Сделать три кущи. Одну бы забрал Ты Себе,
А Моисей и пророк Илия, и святые
Пусть бы забрали по жребию все остальные… —
Так говорил он, не ведая, что говорил,
Словно голодный пустое в порожнем варил.
Но разошлись небеса, и пустое сгустилось
В белое облако, и на вершину спустилось,
И широко осенило людей. И вошли
В облако люди, не чуя ногами земли,
И задрожали, и каждый телесный их волос
Вздрогнул от страха… И был им из облака голос:
– Се Мой Возлюбленный Сын, и Его Одного
Слушайте, люди и присные мира сего!..—
Пётр обомлел, Иоанн обезумел, а третий
Был разнесён, яко дым, дуновеньем столетий.
 
 
Вера, вперёд! Впереди неизвестность и страх.
С учениками Христос очутился в горах.
Ирод Антипа спустил с недреманного ока
Лютых собак по следам молодого пророка.
Лай далеко – только звон отдается в ушах.
Вот и рубеж! До спасенья всего один шаг.
Но удержала людей вероломная робость —
Перед глазами разверзлась бездонная пропасть.
И увидали они свой последний предел,
И поредели их мысли, и дух поредел,
И на скрижалях святых письмена поредели.
Молвил Христос: – Не ко времени вы оробели.
Легкий на веру – на лёгкую ногу тяжёл.
Вот испытанье! Кто верит, за Мной! – и пошёл
По воздусям через пропасть, и шаг был широким.
Но испытанье на веру казалось жестоким.
Пётр задрожал, Иоанн зашатался, Фома
Пал на колени, Иуда смутился весьма.
А остальные глазами и духом облезли
И на мгновение мира как будто исчезли.
Пыль от Христовых подошв чуть туманила падь.
Это заметил Фома и стал хворост сбирать.
Ум поводырь: ни к чему или к яме подводит.
Глянул Фома, а Христос к тому краю подходит.
Хвороста груду взвалил на плечо и пошёл
По воздусям, хоть и был с этой ношей тяжёл.
Хворост бросал и по хворосту шёл через пропасть
И приговаривал: – Боже, умерь мою робость,
Что пробирает до самых костей, как мороз…—
И оглянулся на треск этой веры Христос.
Люди тянулись вослед за Фомой через пропасть,
Хворост под ними трещал, заглушая их робость,
Что пробирала до самых костей, как мороз…
– Ай да Фома! Ай да ум! – рассмеялся Христос
И протянул ему руку с крутого обрыва.
Принял Фома эту руку и вышел счастливо.
Вышел последним Иуда, и сразу за ним
Мост обвалился, и вышел из пропасти дым…
Обнял Христос по дороге Фому и на ухо
Что-то ему прошептал не для смертного слуха,
Ибо Фома очень долго стоял посторонь
И выходил из ушей его дым и огонь.
– Что Он сказал? – любопытные люди пытали
Долго Фому. Он ответил в глубокой печали:
– Только три слова сказал не для мира сего…—
Больше они не пытались узнать ничего.
Эти слова затерялись под спудом поэмы.
Жаль, что искатели слепы, и глухи, и немы…
 
 
Видел Христос Утешителя скорбных людей:
Он над водою носился, как пух лебедей.
Видел Христос на мгновенье, что мира короче,
Дьявола, спадшего с неба, как молнию ночи…
 
 
Лазарь уснул. Уже четверо суток прошло.
Вечный покой сном и духом разит тяжело.
То не морозы до самых костей пробирают,
То не мотыги усохшее поле копают,
То не рабыни моченые льны теребят, —
Это по Лазарю бедные сестры скорбят.
Встал перед ними Христос в подорожной печали.
– Поздно явился, Сын Божий, – они прошептали.—
Радости наши плакучей травой полегли,
Глазыньки наши горючей росой потекли.
Был бы Ты рядом, наш брат не заснул бы навеки…—
И прослезился Христос о земном человеке.
Долгой слезой Он сердца их не стал бередить,
Встал и сказал: – Я пришёл, чтоб его разбудить.
Где он лежит?.. – И пещеру Ему показали.
Он отвалил от неё серый камень печали.
Сумрачный дух из пещеры клубами пошёл
И помрачил на худое мгновение дол.
Голос Христа, как сияющий луч, преломился:
– Лазарь, восстань и явись!.. – Он восстал и явился.
Жмурясь от света, предстал в гробовых пеленах.
Обнял живых, осыпая невидимый прах.
Ропот народа пошёл во все стороны света:
– Лазарь из мертвых воскрес! Что бы значило это?..—
В солнечном пламени Лазарь на камне сидел
И на прохожих, как в синюю овидь, глядел.
Он напевал про себя золотистую песню,
И растекалась она по всему поднебесью.