Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Юрий Кузнецов

* Когда я не плачу, когда не рыдаю, *

 
Когда я не плачу, когда не рыдаю,
Мне кажется – я наяву умираю.
 
 
Долины не вижу, былины не слышу,
Уже я не голосом родину кличу.
 
 
И червь, что давно в моём сердце скрывался,
Залётному ворону братом назвался.
 
 
Он выгрыз мне в сердце дыру с голосами,
А ворон мне вырвал глаза со слезами.
 
 
Но червь провалился сквозь камень безвестный,
Но ворон разбился о купол небесный.
 
 
А больше ко мне не укажет следа
Никто… никогда…
 

1970

ДУБ

 
То ли ворон накликал беду,
То ли ветром её насквозило,
На могильном холме во дубу
Поселилась нечистая сила.
 
 
Неразъёмные кольца ствола
Разорвали пустые разводы.
И нечистый огонь из дупла
Обжигает и долы, и воды.
 
 
Но стоял этот дуб испокон,
Не внимая случайному шуму.
Неужель не додумает он
Свою лучшую старую думу?
 
 
Изнутри он обглодан и пуст,
Но корнями долину сжимает.
И трепещет от ужаса куст,
И соседство своё проклинает.
 

1975

РАСПУТЬЕ

 
Поманила молодость и скрылась.
Ночь прозрачна, дума тяжела.
И звезда на запад покатилась,
Даль через дорогу перешла.
 
 
Не шумите, редкие деревья,
Ни на этом свете, ни на том.
Не горите, млечные кочевья
И мосты – между добром и злом.
 
 
Через дом прошла разрыв-дорога,
Купол неба треснул до земли.
На распутье я не вижу Бога.
Славу или пыль метет вдали?
 
 
Что хочу от сущего пространства?
Что стою среди его теснин?
Всё равно на свете не остаться.
Я пришел и ухожу – один.
 
 
Прошумели редкие деревья
И на этом свете, и на том.
Догорели млечные кочевья
И мосты – между добром и злом.
 

1977

ЧЕТЫРЕСТА

 
Четыре года моросил,
Слезил окно свинец.
И сын у матери спросил:
– Скажи, где мой отец?
 
 
– Пойди на запад и восток,
Увидишь, дуб стоит.
Спроси осиновый листок,
Что на дубу дрожит.
 
 
Но тот осиновый листок
Сильней затрепетал.
– Твой путь далёк, твой путь далёк, —
Чуть слышно прошептал.
 
 
– Иди куда глаза глядят,
Куда несёт порыв.
– Мои глаза давно летят
На Керченский пролив.
 
 
И подхватил его порыв
До керченских огней.
Упала тень через пролив,
И он пошёл по ней.
 
 
Но прежде чем на синеву
Опасную шагнуть,
Спросил народную молву:
– Скажи, далёк ли путь?
 
 
– Ты слишком юн, а я стара,
Господь тебя спаси.
В Крыму стоит Сапун-гора,
Ты у неё спроси.
 
 
Весна ночной миндаль зажгла,
Суля душе звезду,
Девице – страсть и зеркала,
А юноше – судьбу.
 
 
Полна долина под горой
Слезами и костьми.
Полна долина под горой
Цветами и детьми.
 
 
Сбирают в чашечках свинец
Рои гремучих пчёл.
И крикнул сын: – Где мой отец?!
Я зреть его пришёл!
 
 
Гора промолвила в ответ,
От старости кряхтя:
– На полчаса и тридцать лет
Ты опоздал, дитя.
 
 
Махни направо рукавом,
Коли таишь печаль.
Махни налево рукавом,
Коли себя не жаль.
 
 
По праву сторону махнул
Он белым рукавом.
Из вышины огонь дохнул
И грянул белый гром.
 
 
По леву сторону махнул
Он чёрным рукавом.
Из глубины огонь дохнул
И грянул чёрный гром.
 
 
И опоясалась гора ,
Ногтями – семь цепей.
Дохнуло хриплое «ура»,
Как огнь из-под ногтей.
 
 
За первой цепью смерть идёт,
И за второю – смерть,
За третьей цепью смерть идёт,
И за четвертой – смерть.
 
 
За пятой цепью смерть идёт,
И за шестою – смерть,
А за седьмой – отец идёт,
Сожжён огнём на треть.
 
 
Гора бугрится через лик,
Глаза слезит свинец.
Из-под ногтей дымится крик
– Я здесь, я здесь, отец!
 
 
Гора промолвила в ответ,
От старости свистя:
– За полчаса и тридцать лет
Ты был не здесь, дитя.
 
 
Через военное кольцо
Повозка слёз прошла,
Но потеряла колесо
У крымского села.
 
 
Во мгле четыреста солдат
Лежат – лицо в лицо.
И где-то тридцать лет подряд
Блуждает колесо.
 
 
В одной зажатые горсти
Лежат – ничто и всё.
Объяла вечность их пути,
Как спицы колесо.
 
 
Не дуб ли на поле сронил
Листок свой золотой,
Сын буйну голову склонил
Над памятной плитой.
 
 
На эту общую плиту
Сошёл беззвёздный день,
На эту общую плиту
Сыновья пала тень.
 
 
И сын простёр косую длань,
Подобную лучу.
И сын сказал отцу: – Восстань!
Я зреть тебя хочу...
 
 
Остановились на лету
Хребты и облака.
И с шумом сдвинула плиту
Отцовская рука.
 
 
Но сын не слышал ничего,
Стоял как в сумрак день.
Отец нащупал тень его —
Отяжелела тень.
 
 
В земле раздался гул и стук
Судеб, которых нет.
За тень схватились сотни рук
И выползли на свет.
 
 
А тот, кто был без рук и ног,
Зубами впился в тень.
Повеял вечный холодок
На синий божий день.
 
 
Шатало сына взад-вперёд,
Он тень свою волок.
– Далёк ли путь? – пытал народ.
Он отвечал: – Далёк.
 
 
Он вёл четыреста солдат
До милого крыльца.
Он вёл четыреста солдат
И среди них отца.
 
 
– Ты с чем пришёл? – спросила мать.
А он ей говорит:
– Иди хозяина встречать,
Он под окном стоит.
 
 
И встала верная жена
У тени на краю.
– Кто там? – промолвила она. —
Темно. Не узнаю...
 
 
– Кто там? – твердит доныне мать,
А сын ей говорит:
– Иди хозяина встречать,
Он под окном стоит…
 
 
– Россия-мать, Россия-мать, —
Доныне сын твердит, —
Иди хозяина встречать,
Он под окном стоит.
 

1974

* Повернувшись на Запад спиной, *

В.К.

 
Повернувшись на Запад спиной,
К заходящему солнцу славянства,
Ты стоял на стене крепостной,
И гигантская тень пред тобой
Убегала в иные пространства.
 
 
Обнимая незримую высь,
Через камни и щели Востока
Пролегла твоя русская мысль.
Не жалей, что она одинока!
 
 
Свои слёзы оставь на потом,
Ты сегодня поверил глубоко,
Что завяжутся русским узлом
Эти кручи и бездны Востока.
 
 
Может быть, этот час недалек!
Ты стоишь перед самым ответом.
И уже возвращает Восток
Тень твою вместе с утренним светом.
 

1979

* Мне снился сон, когда в меня стреляли... *

 
Мне снился сон, когда в меня стреляли...
Я выстрелы услышал там и тут —
Во сне и наяву они совпали.
Куда бежать? И там и тут убьют!
 
 
Потом во сне тень женщины явилась,
От встречных пуль собою заслоня.
И так сказала: – Я тебе приснилась
В последний раз. Не забывай меня.
 
 
Смертельный страх моих волос коснулся,
Свистели пули, ветер гнул траву.
Когда она упала, я проснулся
И услыхал: стреляют наяву.
 
 
Крутись, крутись, планида голубая!
Светились пули густо в пустоте,
Летели, моё тело огибая,
И гасли, исчезая в темноте.
 
 
О близкой смерти я гадал по звуку.
Как страшно в этом мраке погибать!
– Взойди, светило! – протянул я руку,
И пули стали руку огибать.
 
 
Взошло светило. На меня открыто
Летели пули. Ветер гнул траву.
Тень женщины во сне была убита,
Свет женщины остался наяву.
 
 
Любовь ушла. Не надо возвращенья.
– Тебя убьют! – кричу ей, как судьбе. —
Мне твоего не пережить прощенья.
Живи вдали! Я помню о тебе.
 

1983

ОПОРА

 
На дно своих скорбей глядят глаза
У тех людей с воздетыми руками,
Бичуемых ветрами и снегами,
Им даже слёзы вытереть нельзя.
 
 
Земные руки их напряжены,
Как будто небо держат над собою.
Они такими вышли после боя.
Никто не виноват. Окружены.
 
 
Но мёртвая земля прозрела вдруг,
И мёртвый воздух разорвали звуки:
«Они сдаются? Поднимают руки?
Пусть никогда не опускают рук!»
 
 
И тяжесть свыше снизошла на них,
Они кремнели, рук не опуская...
Из всех опор невидимого рая
Есть и такая – не слабей других.
 

1984

 * Я скатаю родину в яйцо. *

 
Я скатаю родину в яйцо.
И оставлю чуждые пределы,
И пройду за вечное кольцо,
Где никто в лицо не мечет стрелы.
 
 
Раскатаю родину мою,
Разбужу её приветным словом
И легко и звонко запою,
Ибо всё на свете станет новым.
 

1985

 ИСПЫТАНИЕ ЗЕРКАЛОМ

 
Я хотел рассказать о себе,
Но в ту ночь на Ивана Купала
Треснул с грохотом мир – и в избе
Я увидел зиянье провала.
Возле бездны поставил я стул,
Чтоб туда не шагнуть ненароком.
И, конечно, туда бы шагнул,
Окажись я в раздумье глубоком.
По избе, разглагольствуя вслух,
Я ходил и не скоро заметил,
Как из бездны возник некий дух.
– Что за чёрт!
– Это я! – он ответил.
Сел на стул.
Я не стал возражать.
Гость как гость, и ума не лишённый.
– Ты явился меня искушать? —
Он сказал: – Ты давно искушённый.
Ты в себе, как в болоте, погряз,
Из привычек не вышел ни разу.
Дальше носа не видел твой глаз,
Дальше глаза не видел твой разум.
Оттого ты всю жизнь изнывал,
От томления духа ты плакал,
Что себя самого познавал,
Как задумал дельфийский оракул
Одиночество духа парит,
Разрывая пределы земные,
Одиночество духа творит,
Прозревая уделы иные.
Но принёс тебе зеркало я,
Чтоб не мог ты один оставаться,
Как влюблённый Нарцисс от ручья,
От себя самого оторваться.
Ты поверил, что правда сама,
А не кривда глядит из зерцала.
Ты, конечно, сошел бы с ума,
Если б в нём отраженье пропало.
Ты попался в ловушку мою,
На дешёвую склянку купился.
Глянь вокруг! Ты, как Данте в раю,
В лабиринте зеркал очутился.
Зеркалами я скрыл глубину,
Плоскость мира тебя отражает.
Вместо солнца ты видишь луну,
Только плоскость тебя окружает.
На пустое кричишь ты: «Моё!»,
В роковое уставясь зерцало.
– Я плевал на зерцало твоё!
– Но оно твой плевок возвращало.
– Я твои зеркала разобью,
И смеяться осколки заставлю,
Лабиринты твои распрямлю,
И тебя куда надо отправлю.
– Разбивай – и начнёшь, как двойник,
Размножённый в осколках, смеяться.
Распрямляй – и уткнёшься в тупик,
Отправляй – сам начнёшь отправляться.
Мой хозяин в неравной борьбе
Угадал свой конец неминучий.
Он заложника видит в тебе,
Он на всякий надеется случай.
Мне нужна твоя помощь. Поверь,
Был когда-то и я человеком,
И понёс очень много потерь, —
Он мигнул мне оборванным веком.
Грянул гром – и рассеялся дым.
Сквозняком по избе потянуло.
Гость исчез, стул остался пустым,
И края свои бездна сомкнула.
Что за гость? В голове ни царя,
И мигает оборванным веком.
Он на что намекал, говоря,
Что когда-то был сам человеком?
Видно, плохи дела Сатаны.
Есть на свете чему удивляться,
Если с той, так сказать, стороны
Перебежчики стали являться.
 

1985

НАВАЖДЕНИЕ

 
Призраки с четвёртым измереньем
В мир проникли плотным наважденьем.
Среди них ты ходишь и живешь,
Как в гипнозе, слыша их галдёж.
 
 
Лица их – сплошные негативы,
Мины их презрительно-брезгливы,
А в глазах, как мысль, мелькает цель,
Людям неизвестная досель.
 
 
Одного, другого ненароком
Тронешь, и тебя ударит током.
Мрак включён. Остерегайся впредь;
Ты задел невидимую сеть.
 
 
Тут система, ну а мы стихия,
А за нами матушка-Россия,
А за нами Божия гроза...
Всё-таки гляди во все глаза.
 

1988

ПОСЛЕДНЕЕ ИСКУШЕНИЕ

 
Сидя в лодке, учил он народ,
Но сошло на него искушенье.
И в блистающем зеркале вод
Он увидел своё отраженье.
 
 
На него, как на призрак, взирал,
Как на беса, который умело
Все движенья его повторял,
Но другой половиною тела.
 
 
Половина, что правой была,
Оказалась у призрака левой.
Половина, что левой была,
Оказалась у призрака правой.
 
 
В полный голос зашлась тишина,
И случилось на море трясенье.
– Отойди от меня, Сатана! —
Он сказал на своё отраженье.
 
 
В полный голос зашлась тишина,
И разбились зеркальные воды.
Отошёл от него Сатана,
Но шипел, словно пена свободы:
 
 
– Сидя в лодке, учил ты любви,
Но народ, как твоё отраженье,
Повторял все движенья твои,
Им давая иное значенье.
 
 
Ты не зря на свой призрак похож,
На Антихриста царства земного.
Ты ещё от него отойдёшь
И не скажешь при этом ни слова.
 
 
Час настал!.. Перед тем как принять
Все большие и малые муки,
Встретил сын свою светлую мать
И услышал счастливые звуки.
 
 
Как свеча, его нежность зажглась,
Но сошло на него искушенье.
В тёмных-тёмных зрачках её глаз
Он увидел своё отраженье.
 
 
Обнял мать на последнем пути
И увидел Антихриста снова.
От неё поспешил отойти,
Не сказав ни единого слова.
 
 
Тяжко было ему принимать
Все большие и малые муки,
На восход и закат простирать
Навсегда пригвождённые руки.
 

1991

ЖИВОЙ ГОЛОС

 
Говори! Я ни в чём не согласен,
Я чужак в твоей женской судьбе.
Только голос твой чист и прекрасен,
Он мне нравится сам по себе.
 
 
Нахваталась ты слов, нахваталась,
Все твои измышления – ложь.
Только в голосе жизнь и осталась,
Вызывая ответную дрожь.
 
 
Говори! Я с тобой, словно в чаще,
И твой голос могу осязать:
Шелестящий, звенящий, журчащий...
Но такое нельзя рассказать.
 
 
Он звенит, он летит, он играет,
Как малиновка в райском саду.
Даже платье твоё подпевает,
Мелодично шумит на ходу.
 
 
Даже волосы! Каждый твой волос
От дыханья звенит моего.
Я хотел бы услышать твой голос
Перед гибелью света сего.
 

1991

ФЕДОРА

 
На площадях, на минном русском поле,
В простом платочке, с голосом навзрыд,
На лобном месте, на родной мозоли
Федора-дура встала и стоит.
 
 
У бездны, у разбитого корыта,
На перекате, где вода не спит,
На черепках, на полюсах магнита
Федора-дура встала и стоит.
 
 
На поплавке, на льдине, на панели,
На кладбище, где сон-трава грустит,
На клавише, на соловьиной трели
Федора-дура встала и стоит.
 
 
В пустой воронке вихря, в райской куще,
Среди трёх сосен, где талант зарыт,
На лунных бликах, на воде бегущей
Федора-дура встала и стоит.
 
 
На лезвии ножа, на гололеде,
На точке i, откуда чёрт свистит,
На равенстве, на брани, на свободе
Федора-дура встала и стоит.
 
 
На граблях, на ковре-пансамолете,
На колокольне, где набат гремит,
На истине, на кочке, на болоте
Федора-дура встала и стоит.
 
 
На опечатке, на открытой ране,
На камне веры, где орёл сидит,
На рельсах, на трибуне, на вулкане
Федора-дура встала и стоит.
 
 
Меж двух огней Верховного Совета,
На крыше мира, где туман сквозит,
В лучах прожекторов, нигде и где-то
Федора-дура встала и стоит.
 

1993

ПОСЛЕДНИЙ ЧЕЛОВЕК

 
Он возвращался с собственных поминок
В туман и снег, без шапки и пальто,
И бормотал: – Повсюду глум и рынок.
Я проиграл со смертью поединок.
Да, я ничто, но русское ничто.
 
 
Глухие услыхали человека,
Слепые увидали человека,
Бредущего без шапки и пальто;
Немые закричали: – Эй, калека!
А что такое русское ничто?
 
 
– Всё продано, – он бормотал с презреньем, —
Не только моя шапка и пальто.
Я ухожу. С моим исчезновеньем
Мир рухнет в ад и станет привиденьем —
Вот что такое русское ничто.
 
 
Глухие человека не слыхали,
Слепые человека не видали,
Немые человека замолчали,
Зато все остальные закричали:
– Так что ж ты медлишь, русское ничто?!
 

1994

 КОСЫНКА

 
Весна ревнует русскую глубинку.
Люби и помни, родина моя,
Как повязала синюю косынку
И засмеялась девочка твоя.
 
 
Всё лето грезит знойная глубинка
Живой водой и мёртвою водой.
И выгорает синяя косынка
На голове у девки молодой.
 
 
Туманит осень серую глубинку,
И с головы у женщины седой
Срывает ветер смертную косынку,
Косым углом проносит над водой.
 
 
Забило снегом бедную глубинку,
И унесло за тридевять морей
Косым углом летящую косынку —
Седой косяк последних журавлей.
 
 
Опять весна – и в русскую глубинку
Весёлый ветер гонит журавлей.
И надевает синюю косынку
Та девочка, которой нет живей.
 

1997

 КЛАССИЧЕСКАЯ ЛИРА

 
Жизнь улеглась... Чего мне ждать?
Конца надежде или миру?
В другие руки передать
Пора классическую лиру.
 
 
Увы! Куда ни погляжу —
Очарованье и тревога.
Я никого не нахожу;
А кто и есть, то не от Бога.
 
 
И все достойны забытья.
Какое призрачное племя!
Им по плечу мешок нытья,
Но не под силу даже время.
 
 
Когда уйдёт последний друг
И в сердце перемрут подруги,
Я очерчу незримый круг
И лиру заключу в том круге.
 
 
Пусть к ней протянут сотни рук
Иного времени кумиры,
Они не переступят круг
И не дотронутся до лиры.
 
 
Пусть минет век, другой пройдёт,
Пусть всё обрыднет в этом мире, —
Круг переступит только тот,
Кому дано играть на лире.
 
 
Я буду терпеливо ждать,
Но если не дождусь поэта,
И лира станет умирать, —
Я прикажу ей с того света:
 
 
– Окружена глухой толпой
Среди загаженного мира,
Играй, играй сама собой,
Рыдай, классическая лира!
 
 
Небесной дрожью прежних дней
Она мой прах в земле разбудит,
Я зарыдаю вместе с ней...
Пусть лучше этого не будет!
 

1997

ОТПУЩЕНИЕ

 
Мы все бессмертны до поры.
Но вот звонок: пора настала.
И я по голосу сестры
Узнал, что матери не стало.
 
 
В безвестье смертного конца
Её планида изломилась.
Ушла кровинушка с лица,
Оно мгновенно изменилось.
 
 
Я знал прекрасных матерей,
Но мать моя была прекрасней.
Я знал несчастных матерей,
Но мать моя была несчастней.
 
 
Еще в семнадцатом году,
В её младенческие лета,
Ей нагадали на звезду,
Ей предрекли родить поэта.
 
 
Ни доли нет, ни смерти нет,
Остался тёмный промежуток.
Горел закат двух тысяч лет
И выжигал её рассудок.
 
 
Она жила среди теней
И никого не узнавала.
«Пустите к матушке моей!» -
Так ненароком и сказала.
 
 
Бездомный прах сестра везла.
Была дороженька уныла
В тот город, где уже звала
Странноприимная могила.
 
 
О, город детства моего!
О, трепет юности печальной!
Прошла, как искра, сквозь него
Слеза любви первоначальной.
 
 
Давно мой дух не залетал
Туда, в забытые пенаты...
На курьих ножках гроб стоял
Под зимним небом, возле хаты.
 
 
Да слух ловил средь бела дня
Сребристый звон святой церквушки.
Вздыхала дальняя родня,
Крестились старые старушки.
 
 
Я подошёл, печаль тая.
Взглянул и вздрогнул, как от грома.
В гробу лежала мать моя,
Лицо мне было незнакомо.
 
 
О том не надо вспоминать,
Но что-то в сердце изломилось:
– Не узнаю родную мать.
Её лицо так изменилось!
 
 
– И мы её не узнаём, -
Сказали старые старушки:
– И мы, и мы не узнаём,
Её заветные подружки.
 
 
Повесив голову на грудь,
Я ощутил свой крест нательный.
Пора держать последний путь
На крест могильный, сопредельный.
 
 
На помощь волю я призвал,
Над прахом матери склонился.
– Прости! – и в лоб поцеловал...
И гроб в могилу опустился.
 
 
И вопросил я на краю,
В могильный зев бросая шапку:
– Она узнает мать свою?
Она узнает нашу бабку?
 
 
Сестра не слышала меня
Сквозь поминальный звон церквушки.
Молчала дальняя родня
И все заветные старушки.
 
 
Зияла огненная высь,
Вбирая холод подземельный.
Сошлись и снова разошлись
Могильный крест и крест нательный…
 
 
Сестра! Мы стали уставать,
Давно нам снятся сны другие.
И страшно нам не узнавать
Воспоминанья дорогие.
 
 
Зачем мы тащимся-бредем
В тысячелетие другое?
Мы там родного не найдем.
Там всё не то, там все чужое...
 

1997

 ГДЕ-ТО В ТОКИО ИЛИ В ГОНКОНГЕ

 
Я в тумане сижу среди белого дня,
Даже ясные очи заволгли...
Ободрали однажды, как липку, меня
Где-то в Токио или в Гонконге.
 
 
Ни червонцев, ни паспорта, в гроб вашу стать!
Хоть рыдай старорусским рыданьем!
Я в полицию. "Будем, – сказали, – искать.
Пропади!" Я пропал с ожиданьем.
 
 
Вижу бар а ля рюс. За стеклом мой земляк:
Ванька-встанька, и девки-матрешки.
Сел за столик и сжал свое горе в кулак,
Может, тут повезет понарошке.
 
 
Подлетает болванчик, накрашен и сыт,
На руке расписная салфетка.
– А ля рюс? – сепелявит и мимо косит.
– Рус! – бью в грудь кулаком. – Контрразведка!
 
 
Он исчез. Выплывает хозяйка на свет,
Как горшочек, и глазыньки узки.
– Здравствуй, русский Иван! Деньги есть или нет?..
Маракует немножко по-русски.
 
 
– Как не так, – говорю, – ободрали меня,
Улетел мой воздушный кораблик...
Я пою ей про жизнь среди белого дня,
И она подпевает, как зяблик.
 
 
Наливает чуток. Я молчу: не таков!
Кап еще, каждый кап с тормозами.
– Не кичись, – говорю, – иль не видишь краев?
Наливай до краев, как в Рязани.
 
 
Налила дополна. Осушил я стакан.
Оживились все зрящие в зале.
Подбегают, гласят: – Рус Иван! Рус Иван! -
И ещё два сполна заказали.
 
 
Слух в народе пошел, как Иван водку пьет
И при этом не знает предела.
Оценила хозяйка меня и народ,
И смекнула, что прибыльно дело.
 
 
Заявила мне так: – Оставайся, Иван,
Хоть и нет у тебя ни червонца.
Каждый день будет ждать тебя полный стакан
На помин восходящего солнца.
 
 
Каждый день выпивал я за красным столом
На помин восходящего солнца.
А раскосая сила валила валом,
А хозяйка считала червонцы.
 
 
Очень долго сидел я за красным столом,
И вся Азия в рот мне глядела.
А когда отыскался мой паспорт с гербом,
Понял я, что дошел до предела.
 
 
Я в посольство пошел среди белого дня
И ударил в глухие ворота.
– Ой, родные мои! Ой, сажайте меня
На кораблик воздушного флота!
 
 
Пусть уносит скорей на сторонку мою,
Где свирепствует морок и голод,
Где я слышал, как ангелы пели в раю,
Когда был я и весел, и молод...
 
 
Опустился в родном неизвестном краю
Легче пуха воздушный кораблик.
Я сижу и последние песни пою,
И душа подпевает, как зяблик.
 
 
На лицо оседает похмельный туман,
Даже ясные очи заволгли…
Ободрали однажды, как липку меня,
Где-то в Токио или в Гонконге.
 
 
Эх, Рассеюшка, ухнем!
Эх, родимая, я сам не свой, я сам не свой...
Ухнем!..
 

1998

КРЕСТНЫЙ ПУТЬ

 
Я иду на ту сторону
Вдоль заветных крестов.
Иногда даже ворону
Я поверить готов.
 
 
Даже старому ворону —
Он кричит неспроста:
– Не гляди по ту сторону
Мирового креста.
 
 
Ты идёшь через пропасти,
Обезумев почти.
Сохрани тебя Господи,
Боль веков отпусти!..
 
 
А на той на сторонушке
Что-то брезжит вдали...
Хоть на каменной горушке,
Крестный путь, не пыли!
 
 
Дальней каменной горушке
Снится сон во Христе,
Что с обратной сторонушки
Я распят на кресте.
 

1998

ЛАДА

 
В обаянии женского имени
Что-то есть от звезды за рекой —
Золотое, красивое, синее,
Что душе навевает покой.
 
 
Но упала звезда во полуночи,
И до моря река не дошла.
И забилась душа в переулочек
И дороги к тебе не нашла.
 
 
Закатилась звезда в твоём имени,
И река пересохла совсем.
Но в душе золотое и синее
Всё живет неизвестно зачем.
 
 
Было всё-таки что-то красивое,
Но прошло и исчезло, как дым,
И его золотое и синее
Никогда не бывало твоим.
 

2000

 АНЮТА

 
Придите на цветы взглянуть,
Всего одна минута!
Приколет розу вам на грудь
Цветочница Анюта.
(Забытая песенка)
 
 
Эта жизнь – всего одна минута,
Да и та проходит без следа.
Где она, весёлая Анюта?
Я её не видел никогда.
 
 
Жизнь моя давно идёт к развязке,
Подавая знак средь бела дня.
Это не Анютины ли глазки
В чистом поле смотрят на меня?
 
 
Это не она ли Бога просит
Отпустить её на малый срок?
Слышу ясно – как рукой подносит
С того света чистый голосок.
 
 
Я лежу, усыпанный цветами,
Запах розы издали ловлю:
Он сулит мне скорое свиданье
С той, кого, не ведая, люблю.
 
 
Придите на цветы взглянуть,
Всего одна минута!
Положит розу вам на грудь
Та самая Анюта.
 

2001