Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Юрий Кузнецов

Стихи 1965–1979

* * *

 
Не выходят стихи. Ну и ладно. Забуду, покину
Стол, чернильницу, сердце, решительно влезу в пиджак.
Выйду в ночь, как в отставку, с презрением шляпу надвину,
Саркастически толстые губы поджав.
 
 
Мама, мама, ваш сын неудачник. Ваш сын неприкаянный ходит.
Разве можно так долго ходить? Разве можно так долго курить?
Не выходят стихи. Понимаете, жизнь не выходит.
Может, время жениться и шлёпанцев пару купить?
 
 
Я горю белым светом своих неподкупных бессонниц.
Мой обугленный рот «Презираю!» кричит на меня.
Я лопату беру и копаю в том месте, где совесть.
Ненавижу стихи! Прометей, не желаю огня!
 

1965

* Я люблю тебя за всё так просто, *

 
Я люблю тебя за всё так просто,
Я тебя собою задарил.
Но любовь моя, как папироса,
Хоть её о сердце закурил.
 
 
Ты глядишь куда-то мимо-мимо.
Едким взглядом всё вокруг слепя.
Я курю и кашляю от дыма,
Осыпаю пепел на себя.
 
 
Ветер за тобой бежит вприпрыжку,
Волосы твои на искры рвёт.
В первый раз курю -
ещё мальчишка, -
Папироса кончится вот-вот.
 

1966

Атомная сказка

 
Эту сказку счастливую слышал
Я уже на теперешний лад,
Как Иванушка во поле вышел
И стрелу запустил наугад.
 
 
Он пошел в направленье полета
По сребристому следу судьбы.
И попал он к лягушке в болото,
За три моря от отчей избы.
 
 
– Пригодится на правое дело! —
Положил он лягушку в платок.
Вскрыл ей белое царское тело
И пустил электрический ток.
 
 
В долгих муках она умирала,
В каждой жилке стучали века.
И улыбка познанья играла
На счастливом лице дурака.
 

1968

* Закрой себя руками: ненавижу! *

 
Закрой себя руками: ненавижу!
Вот Бог, а вот Россия. Уходи!
Три дня прошло. Я ничего не слышу
И ничего не вижу впереди.
 
 
Зачем? Кого пытался удержать?
Как будто душу прищемило дверью.
Прислала почту – ничему не верю!
Собакам брошу письма – растерзать!
 
 
Я кину дом и молодость сгублю,
Пойду один по родине шататься.
Я вырву губы, чтоб всю жизнь смеяться
Над тем, что говорил тебе: люблю.
 
 
Три дня, три года, тридцать лет судьбы
Когда-нибудь сотрут чужое имя.
Дыханий наших встретятся клубы —
И молния ударит между ними!
 

1968

Ветер

 
Кого ты ждёшь?.. За окнами темно,
Любить случайно женщине дано.
Ты первому, кто в дом войдёт к тебе,
Принадлежать решила, как судьбе.
 
 
Который день душа ждала ответа.
Но дверь открылась от порыва ветра.
 
 
Ты женщина – а это ветер вольности…
Рассеянный в печали и любви,
Одной рукой он гладил твои волосы,
Другой – топил на море корабли.
 

1969

Русская мысль

 
Скажи мне, о русская даль,
Откуда в тебе начинается
Такая родная печаль?..
На дереве ветка качается.
 
 
День минул. Проходит два дня.
Без ветра на дереве мечется.
И взяло сомненье меня:
Мерещится иль не мерещится?
 
 
Поют, опадая, листки.
С чего оно, право, качается?
Пошёл и напился с тоски…
Так русская мысль начинается.
 

1969

* Из земли в час вечерний, тревожный *

 
Из земли в час вечерний, тревожный
Вырос рыбий горбатый плавник.
Только нету здесь моря! Как можно!
Вот опять в двух шагах он возник.
 
 
Вот исчез. Снова вышел со свистом.
– Ищет моря, – сказал мне старик.
Вот засохли на дереве листья —
Это корни подрезал плавник.
 

1970

* Завижу ли облако в небе высоком, *

 
Завижу ли облако в небе высоком,
Примечу ли дерево в поле широком —
Одно уплывает, одно засыхает…
А ветер гудит и тоску нагоняет.
 
 
Что вечного нету – что чистого нету.
Пошёл я шататься по белому свету.
Но русскому сердцу везде одиноко…
И поле широко, и небо высоко.
 

1970

Водолей

 
Итак, я еду в сторону Кавказа,
На прочее давно махнул рукой.
Сулит душе утраченный покой
Свободное течение рассказа.
Я еду мимо пашен, мимо рек.
В окне земля российская мелькает,
Обочь несётся, дальше проплывает,
А далее стоит из века в век.
Что там стоит?.. Не храм ли Покрова?
Аль разъярённый силуэт Петра?
 
 
Рождённый в феврале, под Водолеем
В самодовольный аварийный век,
Я вырос с инфантильным поколеньем,
Издёрганный и точный человек.
Надежды запах стал несносно горек,
И очерствел воспоминаний хлеб.
Я позабыл провинциальный город,
Гду улицы выходят прямо в степь.
 
 
Был город детства моего – дыра,
Дыра зелёная и голубая.
И девушка моя, как мир стара,
Сияла, лёгкая и золотая.
На карусель мы сели, на скамью
Летучую и голубую.
Но закружило голову мою,
И я забыл зелёную свою
И первую и дорогую.
«В Москву! – кричал. – Немедленно в Москву!»
Зачем же из неё в тоске бегу я?
 
 
От проводницы принимая чай,
Наверно, я забылся невзначай.
Душа моя повита дымкой скуки,
А проводницы голос серебрист.
Она смеётся: – Уберите руки!
Вы всё равно не женитесь, артист.
Оставим эти шутки в стороне,
И я считаю это невозможным.
Гражданка, в одиночестве дорожном
Не думайте так плохо обо мне.
 
 
Я вспомню золотое. Нелюдимо
Локтём о шаткий столик опершись,
Я чай приму, я брошу сахар мимо,
Я размешаю чайной ложкой жизнь.
Проеду мимо пашен, мимо рек,
В окне земля российская мелькает,
Обочь несётся, дальше проплывает,
А далее стоит из века в век.
 
 
Я вспомню голубое. Стык за стыком
Несутся вспять былые времена.
Но в городе есть улица одна.
Тончайшей ложкой со стеклянным стуком
Я постучусь… Откроет дверь – она!
Я понимаю, как её встревожит.
– Вы помните, двенадцать лет назад
Я вас любил, любовь ещё, быть может…
– Ах, это вы? Садитесь, Александр! -
Но в хитрый разговор совсем некстати
Ворвались дребезжащие болты
И голос: «Остановка!» На закате
Горят верхи деревье и мечты.
Вокзал качнулся, замерли деревья,
И в воздухе переломилось время.
Я вышел с чайной ложкой на перрон.
О, город детства, это он ли? Он!
Что с поездом? «Задержится немного».
Успею!.. О, забытая дорога!
Мне стыдно потому, что всё прошло.
Вот этот дом. Знакомое окошко.
Я постучал, как дьявол, чайной ложкой
В холодное горящее стекло.
В окне мелькнуло женское лицо,
Открылась дверь бесшумно на крыльцо.
Смеркалось. Вышла женщина из света.
Я молвил у ступеньки на краю:
– Не узнаёшь знакомого поэта? -
Она произнесла: – Не узнаю. -
Стояли и смотрели друг на друга.
Ужеди это ты, моя подруга?
Куда девались тонкие черты,
Полёт, и блеск, и девичьи замашки?
На сарафане гнутые цветы…
О, полнота! О, гнутые ромашки!
 
 
– …Муж лётчик был. Характер своенравный.
Мы оба были слишком равноправны,
Он надоел мне этим. Он ушёл… -
Она закуску принесла на стол.
– А как живёшь теперь? – На алименты. -
Вы слышите, друзья-интеллигенты?
– Я вспомнила! – воскликнула она. -
Тихоня, ты любил меня… О, боже!
Как я смеялась в девочках!.. Постой же!
Куда? Уж поздно… – Да! И ночь темна.
И в прошлом ничего-то не найти,
А поезд мой давно уже в пути.
И площадь привокзальная пуста.
И скука ожидания остра.
 
 
Но вот машина. Морда между делом
Зевает. На борту во всю длину
Намараны скрипучим школьным мелом
Два слова: «Перегоним сатану!»
Вот кстати! Грузовик остервенело
Понёсся. Я нагнал остывший чай
На следующей станции. Прощай,
Острота ада!.. И душа запела
О свежести, утраченной давно…
За прошлогодним снегом еду в горы.
– Чуть было не отстал! – А поезд скорый, -
Сказал сосед, – отстать немудрено.
 

1970

Поющая половица

 
Среди пыли, в рассохшемся доме
Одинокий хозяин живёт.
Раздражённо скрипят половицы,
А одна половица поёт.
 
 
Гром ударит ли с грозного неба,
Или лёгкая мышь прошмыгнёт, -
Раздражённо скрипят половицы,
А одна половица поёт.
 
 
Но когда молодую подругу
Проносил в сокровенную тьму,
Он прошёл по одной половице,
И весь путь она пела ему.
 

1971

Отец космонавта

 
Вы не стойте над ним, вы не стойте над ним, ради Бога!
Вы оставьте его с недопитым стаканом своим.
Он допьёт и уйдёт, топнет оземь: – Ты кто? – Я дорога,
Тут монголы промчались – никто не вернулся живым.
 
 
– О, не надо, – он скажет, – не надо о старой печали!
Что ты знаешь о сыне, скажи мне о сыне родном.
Не его ли шаги на тебе эту пыль разметали?
– Он пошёл поперёк, ничего я не знаю о нём.
 
 
На родном пепелище, где угли ещё не остыли,
Образ вдовьей печали возникнет как тень перед ним.
– Я ходил на дорогу, – он скажет, – а в доме гостили…
– Ни французы, ни немцы – никто не вернулся живым.
 
 
– О, не надо, – он скажет, – не надо. Есть плата дороже.
Что ты знаешь о сыне, скажи мне о сыне родном.
Ты делила с ним стол и ночей сокровенное ложе…
– Он пошёл поперёк, ничего я не знаю о нём.
 
 
Где же сына искать, ты ответь ему, Спасская башня!
О медлительный звон! О торжественно-дивный язык!
На великой Руси были, были сыны бесшабашней,
Были, были отцы безутешней, чем этот старик.
 
 
Этот скорбный старик не к стене ли Кремля обратился,
Где пропавшего сына начертано имя огнём:
– Ты скажи, неужели он в этих стенах заблудился?
– Он пошёл поперёк, ничего я не знаю о нём.
 
 
Где же сына искать, где искать, ты ответь ему, небо!
Провались, но ответь, но ответь ему, свод голубой, –
И звезда, под которой мы страждем любови и хлеба,
Да, звезда, под которой проходит и смерть и любовь!
 
 
– О, не надо, – он скажет, – не надо о смерти постылой!
Что ты знаешь о сыне, скажи мне о сыне родном.
Ты светила ему, ты ему с колыбели светила…
– Он прошёл сквозь меня, ничего я не знаю о нём.
 

1972

* О, миг! Это камень проснулся *

 
О, миг! Это камень проснулся
И мира пустого коснулся,
И каменным стал этот мир.
Всё сущее камень сломил.
 
 
Дороги назад оглянулись,
Все стороны света замкнулись,
И молния в камень ушла…
 
 
И камню открылась душа.
 

1972

* Надоело качаться листку *

 
Надоело качаться листку
Над бегущей водою.
Полетел и развеял тоску…
Что же будет со мною?
 
 
То ещё золотой промелькнёт,
То ещё – золотая.
И спросил я: – Куда вас несёт?
– До последнего края.
 

1973

Завещание

 
1.
 
 
Мне помнится, в послевоенный год
Я нищего увидел у ворот —
В пустую шапку падал только снег,
А он его вытряхивал обратно
И говорил при этом непонятно.
Вот так и я, как этот человек:
Что мне давалось, тем и был богат.
Не завещаю – отдаю назад.
 
 
2.
 
 
Объятья возвращаю океанам,
Любовь – морской волне или туманам,
Надежды – горизонту и слепцам,
Свою свободу – четырём стенам,
А ложь свою я возвращаю миру.
В тени от облака мне выройте могилу.
 
 
Кровь возвращаю женщинам и нивам,
Рассеянную грусть – плакучим ивам,
Терпение – неравному в борьбе,
Свою жену я отдаю судьбе,
А свои планы возвращаю миру.
В тени от облака мне выройте могилу.
 
 
Лень отдаю искусству и равнине,
Пыль от подошв – живущим на чужбине,
Дырявые карманы – звёздной тьме,
А совесть – полотенцу и тюрьме.
Да возымеет сказанное силу
В тени от облака…
 

1974

* Ночь уходит. Равнина пуста *

 
Ночь уходит. Равнина пуста
От заветной звезды до куста.
 
 
Рассекает пустыни и выси
Серебристая трещина мысли.
 
 
В зёрнах камня, в слоистой слюде
Я иду, как пешком по воде.
 
 
А наружного дерева свод
То зелёным, то белым плывёт.
 
 
Как в луче распылённого света,
В человеке роится планета.
 
 
И ему в бесконечной судьбе
Путь открыт в никуда и к себе.
 

1974

* Выходя на дорогу, душа оглянулась: *

 
Выходя на дорогу, душа оглянулась:
Пень иль волк, или Пушкин мелькнул?
Ты успел промотать свою чистую юность,
А на зрелость рукою махнул.
 
 
И в дыму от Москвы по Хвалынское море
Загулял ты, как бледная смерть…
Что ты, что ты узнал о родимом просторе,
Чтобы так равнодушно смотреть?
 

1975

Прощальный жест

 
Зачем ты его обнимала,
Махала с печальных полей,
Как будто туман разгоняла?..
Туман становился плотней.
 
 
Он занял скользящее место
В пространстве, лишённом тепла.
Но тайна прощального жеста,
Мерцая, обратно звала.
 
 
Развеять дорожную скуку
Помог ему князь темноты,
Что дёргал какую-то куклу,
И кукла махала – и ты…
 
 
Годами окно протирала,
Рука уставала мелькать,
Как будто туман разгоняла,
Который нельзя разогнать.
 

1976

Знамя с Куликова

 
Сажусь на коня вороного —
Проносится тысяча лет.
Копыт не догонят подковы,
Луна не настигнет рассвет.
 
 
Сокрыты святые обеты
Земным и небесным холмом.
Но рваное знамя победы
Я вынес на теле моем.
 
 
Я вынес пути и печали,
Чтоб поздние дети могли
Латать им великие дали
И дыры российской земли.
 

1977

* Я пил из черепа отца *

 
Я пил из черепа отца
За правду на земле,
За сказку русского лица
И верный путь во мгле.
 
 
Вставали солнце и луна
И чокались со мной.
И повторял я имена,
Забытые землей.
 

1977

* Ты зачем полюбила поэта *

 
Ты зачем полюбила поэта
За его золотые слова?
От высокого лунного света
Закружилась твоя голова.
 
 
Ты лишилась земли и опоры.
Что за лёгкая тяга в стопе?
И какие открыло просторы
Твоё тело и в нём и в себе?
 
 
Он хотел свою думу развеять,
Дорогое стряхнуть забытьё.
Он сумел небесами измерить
Свой полёт и паденье твоё.
 
 
Он уже никогда не вернётся,
След его заглушила трава.
Ты заплачешь, а он отзовётся
На свои золотые слова.
 

1977

* На тёмном склоне медлю, засыпая, *

 
На тёмном склоне медлю, засыпая,
Открыт всему, не помня ничего.
Я как бы сплю – и лошадь голубая
Встает у изголовья моего.
 
 
Покорно клонит выю голубую,
Копытом бьёт, во лбу блестит огонь.
Небесный блеск и гриву проливную
Я намотал на крепкую ладонь.
 
 
А в стороне, земли не узнавая,
Поёт любовь последняя моя.
Слова зовут и гаснут, изнывая,
И вновь звучат из бездны бытия.
 

1977

Посох

 
Отпущу свою душу на волю
И пойду по широкому полю.
Древний посох стоит над землей,
Окольцованный мёртвой змеей.
 
 
Раз в сто лет его буря ломает.
И змея эту землю сжимает.
Но когда наступает конец,
Воскресает великий мертвец.
 
 
– Где мой посох? – он сумрачно молвит,
И небесную молнию ловит
В богатырскую руку свою,
И навек поражает змею.
 
 
Отпустив свою душу на волю,
Он идёт по широкому полю.
Только посох дрожит за спиной,
Окольцованный мёртвой змеей.
 

1977

Тегеранские сны

 
Вдали от северных развалин
Синь тегеранская горит.
– Какая встреча, маршал Сталин!
Лукавый Черчилль говорит.
 
 
Я верю в добрые приметы,
Сегодня сон приснился мне.
Руководителем планеты
Меня назначили во сне!
 
 
Конечно, это возвышенье
Прошу не принимать всерьёз…
– Какое, право, совпаденье, —
С улыбкой Рузвельт произнёс.
 
 
В знак нашей встречи незабвенной
Сегодня сон приснился мне.
Руководителем Вселенной
Меня назначили во сне!
 
 
Раздумьем Сталин не смутился,
Неспешно трубку раскурил:
– Мне тоже сон сегодня снился —
Я никого не утвердил!
 

1978

Вечный снег

 
У костра под ворчание пса
Пастуха одолела дремота:
Он услышал в горах голоса
И прерывистый стук пулемёта.
 
 
«Это сучья трещат!» Поутру
Огляделся: овец не хватает.
Непричастная злу и добру,
Вечным снегом вершина блистает.
 
 
Но очнулся старик наконец
От сиянья, идущего с неба,
По следам запропавших овец
Он добрался до вечного снега.
 
 
Он увидел овец – и солдат,
Полегли и свои и чужие
Много лет или больше назад
И лежат меж овец, как живые.
 
 
Может быть, это сон поутру?..
Но овца в изголовье стояла,
Непричастная злу и добру,
И замёрзшие слезы сбирала.
 
 
Видно, плакал далёкий юнец,
Не сдержался от страха и боли,
Превратился солдат в солонец…
Вон, благая, из этой юдоли!
 
 
Обошёл он овец и солдат,
А солдаты лежат, как живые,
Много лет или больше назад
Ждут и смотрят – свои и чужие.
 
 
От густого дыханья овец
Пробудились замёрзшие звуки,
Отодвинулся страшный конец,
И оттаяли крестные муки.
 
 
И раздался неистовый свист
Там, где в вечность упала граната.
Старый по снегу кинулся вниз
И ожёг своим телом солдата.
 
 
И протаял, как искра во мгле,
Хриплый голос далёкого брата:
«Знайте правду: нас нет на земле,
Не одна только смерть виновата.
 
 
Наши годы до нас не дошли,
Наши дни стороной пролетели.
Но беда эта старше земли
И не ведает смысла и цели…»
 
 
После долго старик вспоминал,
Ничего, кроме правды, не вспомнил,
Ничего, кроме правды, не знал,
Ничего, кроме правды, не понял.
 
 
Кто там был? Он мудрец иль святой?
Пал, как все, безымянным героем.
Все легли под небесной плитой.
Все молчат перед вечным покоем.
 

1978

Вина

 
Мы пришли в этот храм не венчаться,
Мы пришли этот храм не взрывать,
Мы пришли в этот храм попрощаться,
Мы пришли в этот храм зарыдать.
 
 
Потускнели скорбящие лики
И уже ни о ком не скорбят.
Отсырели разящие пики
И уже никого не разят.
 
 
Полон воздух забытой отравы,
Не известной ни миру, ни нам.
Через купол ползучие травы,
Словно слёзы, бегут по стенам.
 
 
Наплывают бугристым потоком,
Обвиваются выше колен.
Мы забыли о самом высоком
После стольких утрат и измен.
 
 
Мы забыли, что полон угрозы
Этот мир, как заброшенный храм.
И текут наши детские слёзы,
И взбегает трава по ногам.
 
 
Да! Текут наши чистые слёзы.
Глухо вторит заброшенный храм.
И взбегают ползучие лозы,
Словно пламя, по нашим ногам.
 

1979

Фонарь

 
Где мудрец, что искал человека
С фонарём среди белого дня?
Я дитя ненадёжного века,
И фонарь озаряет меня.
 
 
Полый шар распылённого света
Поднимает в лесу и степи.
Не даёт никакого ответа,
Но дорогу сулит по цепи.
 
 
Вкруг него порошит и круглится
Туча птиц и ночной мелюзги.
Метеорным потоком роится,
А за роем не видно ни зги.
 
 
Заливайтесь, античные хоры!
На смолу разменялся янтарь.
Я прошёл за кудыкины горы
И увидел последний фонарь.
 
 
И услышал я голос привета,
Что напомнил ни свет ни зарю:
– Сомневаюсь во всём, кроме света!
Кто пришёл к моему фонарю?
 
 
– Человек! – я ответил из ночи.
– Человек? Заходи, коли так! -
Я увидел горящие очи,
Что глядели из света во мрак.
 
 
Не тужи, моя жизнь удалая,
Коли влипла, как муха в янтарь!
Поддержи меня, сила былая!..
И вошёл я в горящий фонарь.
 
 
Я увидел прозрачные мощи,
Волоса или мысли оплечь.
Я вперился в безумные очи,
Я расслышал бессвязную речь.
 
 
Не увидеть такого от века,
Не распутать такого вовек:
Он искал днём с огнём человека,
Но в огне должен быть человек!
 
 
Поддержи меня, сила былая!
Я фонарь проломил изнутри.
И народные хоры, рыдая,
Заливались до самой зари:
 
 
«За приход ты заплатишь судьбою,
За уход ты заплатишь душой…»
И земной и небесной ценою
Я за всё расплатился с лихвой.
 
 
Сомневаюсь во всём, кроме света,
Кроме света, не вижу ни зги.
Но тягчит моё сердце поэта
Туча лжи и земной мелюзги.
 

1979

Муха

 
Смертный стон разбудил тишину —
Это муха задела струну,
Если верить досужему слуху.
– Всё не то, – говорю, – и не так. —
И поймал в молодецкий кулак
Со двора залетевшую муху.
 
 
– Отпусти, – зазвенела она, —
Я летала во все времена,
Я всегда что-нибудь задевала.
Я у дремлющей Парки в руках
Нить твою задевала впотьмах,
И она смертный стон издавала.
 
 
Я барахталась в Млечном Пути,
Зависала в окольной сети,
Я сновала по нимбу святого,
Я по спящей царевне ползла
И из раны славянской пила…
– Повтори, – говорю, – это слово!
 
 
– Отпусти, – повторила она, —
Кровь отца твоего солона,
Но пьяней твоей бешеной славы.
Я пивала во все времена,
Залетала во все племена
И знавала столы и канавы.
 
 
Я сражалась с оконным стеклом,
Ты сражался с невидимым злом,
Что стоит между миром и Богом…
– Улетай, – говорю, – коли так. —
И разжал молодецкий кулак… —
Ты поведала слишком о многом.
 

1979

Стихи 1981–1990

* «Как он смеет? Да кто он такой? *

 
«Как он смеет? Да кто он такой?
Почему не считается с нами?» —
Это зависть скрежещет зубами,
Это злоба и морок людской.
 
 
Хоть они проживут до седин,
Но сметет их минутная стрелка,
Звать меня Кузнецов. Я один,
Остальные – обман и подделка.
 

1981

На краю

 
Битва звёзд, поединок теней
В голубых океанских глубинах.
Наливаются кровью моей
Вечный снег и следы на вершинах.
 
 
Но предчувствием древней беды
Я ни с кем не могу поделиться.
На мои и чужие следы
Опадают зелёные листья.
 
 
Из теней мимолётного дня
Так и воют несметные силы.
Боже мой, ты покинул меня
На краю материнской могилы.
 
 
В ложесны, из которых рождён,
Я кровавые слёзы обрушу…
Боже мой, если ты побеждён,
Кто спасёт её бедную душу?
 

1981

Тайна славян

 
Буйную голову клонит ко сну.
Что там шумит, нагоняя волну?
Во поле выйду – глубокий покой,
Густо колосья стоят под горой.
Мир не шелОхнется. Пусто – и что ж!
Поле задумалось. Клонится рожь.
Тихо прохлада волной обдала.
Без дуновения рожь полегла.
Это она мчится по ржи! Это она!
 
 
Всюду шумит. Ничего не слыхать.
Над головою небесная рать
Клонит земные хоругви свои,
Клонит во имя добра и любви.
А под ногами темней и темней
Клонится, клонится царство теней.
Клонятся грешные предки мои,
Клонится иго добра и любви.
Это она мчится по ржи! Это она!
 
 
Клонится, падает с неба звезда,
Клонит бродягу туда и сюда,
Клонит над книгой невинных детей,
Клонит убийцу над жертвой своей,
Клонит влюблённых на ложе любви,
Клонятся, клонятся годы мои.
Что-то случилось. Привычка прошла.
Без дуновения даль полегла.
Это она мчится по ржи! Это она!
 
 
Что там шумит? Это клонится хмель,
Клонится пуля, летящая в цель,
Клонится мать над дитятей родным,
Клонится слава, и время, и дым.
Клонится, клонится свод голубой
Над непокрытой моей головой.
Клонится древо познанья в раю.
Яблоко падает в руку мою.
Это она мчится по ржи! Это она!
 
 
Пир на весь мир! Наш обычай таков.
Славно мы прожили сорок веков.
Что там шумит за небесной горой?
Это проснулся великий покой.
Что же нам делать?.. Великий покой
Я разгоняю, как тучу, рукой.
Буйную голову клонит ко сну.
Снова шумит, нагоняя волну…
Это она мчится по ржи! Это она!
 

1981

* То не лето красное горит, *

 
То не лето красное горит,
Не осенний пламень полыхает, -
То любовь со мною говорит,
И душа любви благоухает.
 
 
Пролетают где-то стороной
Городские грохоты и свисты.
И стоят в окне передо мной
Все мои желания и мысли.
 
 
Все они певучи и легки,
Все они цветны и ароматны,
Все они отсюда далеки,
Все передо мной – и невозвратны.
 
 
Я уже не знаю, сколько лет
Жизнь моя другую вспоминает.
За окном потусторонний свет
Говорит о том, что смерти нет,
Все живут, никто не умирает!
 

1982

Поединок

 
Противу Москвы и славянских кровей
На полную грудь рокотал Челубей,
Носясь среди мрака,
И так заливался: – Мне равного нет!
– Прости меня, Боже, – сказал Пересвет, —
Он брешет, собака!
 
 
Взошел на коня и ударил коня,
Стремнину копья на зарю накреня,
Как вылитый витязь!
Молитесь, родные, по белым церквам.
Все навье проснулось и бьет по глазам.
Он скачет. Молитесь!
 
 
Все навье проснулось – и пылью и мглой
Повыело очи. Он скачет слепой!
Но Бог не оставил.
В руке Пересвета прозрело копье —
Всевидящий Глаз озарил острие
И волю направил.
 
 
Глядели две рати, леса и холмы,
Как мчались навстречу две пыли, две тьмы,
Две молнии света —
И сшиблись… Удар досягнул до луны!
И вышло, блистая, из вражьей спины
Копье Пересвета.
 
 
Задумались кони… Забыт Челубей.
Немало покрыто великих скорбей
Морщинистой сетью.
Над русскою славой кружит воронье.
Но память мою направляет копье
И зрит сквозь столетья.
 

1983