Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Юрий Кузнецов

Слепые мудрецы

 
В одной пустыне повстречались двое,
И каждый думал: этот мир – пустое!
Один затряс ногой и возопил:
– Как тесен мир! Мне отдавило ногу.
– А в мире что-то есть! – проговорил
В раздумье тот, кто ногу отдавил.
Да, в мире что-то есть, и слава Богу…
 
 
А жизнь идёт, не глядя на дорогу.
 

2003

Забор

 
Покосился забор и упал,
Все заборы в России упали
Голос свыше по пьянке сказал,
Что границы прозрачными стали.
 
 
Это верно я вижу простор,
Где гуляет волна за волною,
Потому что упал мой забор
Прямо в море – и вместе со мною.
 
 
Оглянуться назад не успел
На поля и могилы родные
На два голоса с ветром запел:
– Ой вы, кони мои вороные!
 
 
Позабыл я про радость труда,
Но свободно дышу на просторе
И уносит меня в никуда
На родном деревянном заборе.
 

?

* В этот век, когда наш быт расстроен *

 
В этот век, когда наш быт расстроен,
Ты схватился с многоликим злом,
Ты владел нерукопашным боем,
Ты сражался духом и стихом.
 
 
В этот день, когда трясет державу
Гнев небес, и слышен плач, и вой,
Назовут друзья тебя по праву
Ветераном третьей мировой.
 
 
Бесам пораженья не внимая,
Выпьем мы по чарке горевой,
Потому что третья мировая
Началась до первой мировой.
 

?

* Душа у пьяного горит, *

 
Душа у пьяного горит,
Она хватила через край,
Во сне кому-то говорит:
– Не возникай! Не возникай!
 
 
Господь, спаси мою страну,
Она хватила через край
И заклинает сатану:
– Не возникай! Не возникай!
 

?

* Жена! А ты предашь меня мгновенно *

 
Жена! А ты предашь меня мгновенно
По легкости иль бренности своей
Уж столько лет ты лжешь самозабвенно,
И натрясешь с три короба чертей.
 
 
Когда за мной придут ночные люди,
Не лги душой, уход мой торопя,
И не царапай в кровь лицо и груди:
Они еще прекрасны у тебя.
 

?

Сирень и береза

 
Рос когда-то сиреневый куст
Под окном у забытой сторожки.
Был рассеян, и пышен, и густ,
Но все время он знал о березке.
 
 
Он скрывал свою боль много лет
Под окном у забытой сторожки.
Из него пробивалась на свет
Кривоватая струйка березки.
 
 
Он глушил свою старую боль,
Он сжимал ее в сердце косматом.
Свою ненависть или любовь
Обвевал по весне ароматом.
 
 
Но пробилась на свет, но взошла
И над ним распустила сережки,
Иссушила его, извела
Кривоватая воля березки.
 
 
Время-птица летит и летит,
А устанет – на ветку садится,
На березу, что криво стоит
И не может никак распрямиться.
 

?

Воры – разбойники

 
На дальнем бреге вор скучал,
И в глубь морскую
Он свою руку запускал,
Но шарил всуе.
 
 
Прохожий мимо проходил,
Разбойник, право!
На ближних трепет наводил,
А звать Варавва.
 
 
Из глаза ближнего сучок
Он крал, играя.
– Чего ты шаришь, дурачок?
– Ключи от рая.
 
 
– Напрасно ты скучаешь здесь
С дурной рукою.
Но у меня отмычки есть,
Пойдем со мною…
 
 
Разбойник вора убедил.
Но путь далекий
Через Голгофу проходил
И крест высокий.
 

?

Ловля русалки

 
Свет-русалка, ты слушала песни Садко
И на лунное солнце глядела легко.
 
 
Испокон с тобой дружат вода и земля,
Мирно дышат зубчатые жабры Кремля.
 
 
Твое царство живет крепким задним умом.
Управляется прошлым, как рыба хвостом.
 
 
Бьет со дна его чистый прохладный родник..
Но великий ловец ниоткуда возник.
 
 
Он явился, как тень из грядущего дня,
И сказал: «Эта тварь не уйдет от меня!»
 
 
Ты дремала, не зная о близкой беде.
Он словечко «свобода» подкинул тебе.
 
 
Чтобы в тину зазря не забилось оно,
Ты поймала словечко – с крючком заодно.
 
 
Острый воздух хватаешь разинутым ртом,
Возмущая все царства могучим хвостом.
 

?

Счет одиночества

 
Есть в мире две неравных части,
Два царства: мертвых и живых.
Мир жив и мертв, двоятся страсти,
Один страдает за двоих.
 
 
Ума и сердца не хватает
Поверить мертвых и живых.
Во мне отчизна вымирает,
Одна страдая за других.
 
 
Уж я один останусь скоро,
И мой огарочек во тьме
Учтет небесная контора,
Один запишет, два в уме.
 
 
Но я всегда жил нелюдимым
И перед Господом во тьме
Я написал себя единым,
А остальных держал в уме.
 

?

Молитва

 
На голом острове растет чертополох.
Когда-то старцы жили там – остался вздох.
 
 
Их много было на челне… По воле волн
Прибило к берегу не всех – разбился челн.
 
 
Спросил один чрез много лет: – А сколько нас?
– А сколько б ни было, все тут, – был общий глас.
 
 
Их было трое, видит Бог. Всё видит Бог.
Но не умел из них никто считать до трех.
 
 
Молились Богу просто так сквозь дождь и снег:
– Ты в небесех – мы во гресех – помилуй всех!
 
 
Но дни летели, годы шли, и на тот свет
Сошли два сивых старика – простыл и след.
 
 
Один остался дотлевать, сухой, как трут:
– Они со мной. Они в земле. Они все тут.
 
 
Себя забыл он самого. Всё ох да ох.
Всё выдул ветер из него – остался вздох.
 
 
Свой вздох он Богу возносил сквозь дождь и снег:
– Ты в небесех – мы во гресех – помилуй всех!
 
 
Мир во гресех послал корабль в морскую даль,
Чтоб разогнать свою тоску, свою печаль.
 
 
Насела буря на него – не продохнуть,
И он дал течь, и он дал крен и стал тонуть.
 
 
Но увидала пара глаз на корабле:
Не то костер, не то звезда зажглась во мгле.
 
 
Соленый волк взревел: – Иду валить норд-ост!
Бывали знаки мудреней, но этот прост.
 
 
Пройдя, как смерть, водоворот меж тесных скал,
Прибился к берегу корабль и в бухте стал.
 
 
И буря стихла. Поутру шел дождь и снег,
Морские ухари сошли на голый брег.
 
 
Они на гору взобрались – а там сидел
Один оборванный старик и вдаль глядел.
 
 
– Ты что здесь делаешь, глупой? – Молюсь за всех.
И произнес трикрат свой стих сквозь дождь и снег.
 
 
– Не знаешь ты святых молитв, – сказали так.
– Молюсь, как ведаю, – вздохнул глупой простак.
 
 
Они молитву «Отче наш» прочли трикрат.
Старик запомнил наизусть. Старик был рад.
 
 
Они пошли на корабле в морскую даль,
Чтоб разогнать свою тоску, свою печаль.
 
 
Но увидали все, кто был на корабле:
Бежит отшельник по воде, как по земле.
 
 
– Остановитесь! – им кричит. – Помилуй Бог,
Молитву вашу я забыл. Совсем стал плох.
 
 
– Святой! – вскричали все, кто был на корабле.
– Ходить он может по воде, как по земле.
 
 
Его молитва, как звезда, в ту ночь зажглась…
Молись, как прежде! – был таков их общий глас.
 
 
Они ушли на корабле в морскую даль,
Чтоб разогнать свою тоску, свою печаль.
 
 
На голом острове растет чертополох.
Когда-то старцы жили там – остался вздох.
 
 
Как прежде, молится сей вздох сквозь дождь и снег;
– Ты в небесех – мы во гресех – помилуй всех!
 

2003

Стихи

* Слабеет солнце бытия, *

 
Слабеет солнце бытия,
Тускнеет каждое оконце.
И вот горит душа моя —
Она поддерживает солнце.
 
 
Пускай сгорит и жизнь моя
До тла последнего зиянья,
Чтоб только солнце бытия
Набрало силы для сиянья.
 

БОЙ В СЕТЯХ

 
«Воздух полон богов» —
так говорили древние греки.
 
 
Воздух полон богов на рассвете,
На закате сетями чреват,
Так мои кровеносные сети
И морщины мои говорят.
 
 
Я покрылся живыми сетями,
Сети боли, земли и огня
Не содрать никакими ногтями —
Эти сети растут из меня.
 
 
Может быть, сам с собой я схватился,
И чем больше рвалось, тем сильней
Я запутался и превратился
В окровавленный узел страстей?
 
 
Делать нечего! Я погибаю,
Самый первый в последнем ряду.
Перепутанный мрак покидаю,
Окровавленным светом иду.
 
 
Бог свидетель, как шёл я по жизни
Дальше всюду и дальше нигде
По святой и железной отчизне,
По живой и по мёртвой воде.
 
 
Я нигде не умру после смерти.
И кричу, разрывая себя:
– Где ловец, что расставил мне сети?
Я свобода! Иду на тебя!
 

ШАЛЬНАЯ ПУЛЯ

 
У меня весёлая натура,
У меня счастливая рука.
В чистом поле свищет пуля-дура.
Не меня ли ищет, дурака?
 
 
Вот она! Горячая и злая,
На лету поймал её в кулак.
Здравствуй, дура! Радость-то какая!
И в ответ я слышу: – Сам дурак!
 
 
Я причину зла не понимаю…
Брошу пулю в пенистый бокал,
Выпью за того, кого не знаю,
За того, кто пулю мне послал.
 

ГОЛОС

 
И вестник молчанья на землю сошёл,
И мира коснулся, и голос обрёл:
 
 
"Звезда подо мной, а под вами земля.
Я вижу: сквозят и сияют поля,
 
 
И недра прозрачны, и камень лучист,
И прах на дороге, как бездна, сквозист.
 
 
Но это не каждому видеть дано,
Светло в моём сердце, а в вашем темно".
 
 
Он бродит, неведомый вестник, и с нас
Не сходит сиянье невидимых глаз.
 
 
Младенец от тёмного мира сего
Смеётся – во сне он увидел его.
 
 
Светло в моём сердце. И слышу в ночи:
«Сияй в человечестве! Или молчи».
 

* Поэзия есть свет, а мы пестры… *

 
Поэзия есть свет, а мы пестры…
В день Пушкина я вижу ясно землю,
В ночь Лермонтова – звездные миры.
Как жизнь одну, три времени приемлю.
Я знаю, где-то в сумерках святых
Горит мое разбитое оконце,
Где просияет мой последний стих,
И вместо точки я поставлю солнце.
 

ГИТАРА

 
Аполлон гитару
взял у Смердякова:
– Что Константинополь?
Наш или не наш?
– Извини-подвинься.
Ничего такого
не слыхать в Одессе.
Выпил – и шабаш.
 
 
Аполлон заметил:
– В выпивке ли дело? -
Заломил гитару
и семь струн рванул,
словно с бубенцами
тройка полетела
на Константинополь
или на Стамбул.
 
 
Тройка с бубенцами,
Где твои печали?
Туз, семёрка, дама -
каждому своё.
Все двенадцать стульев
много лет трещали:
у Одессы-мамы
бёдра, ё-моё!
 
 
Вырвал из гитары
душу бог искусства,
поглядел и плюнул
в здешнее темно.
Смердяков балдеет
от большого чувства.
Чей Константинополь -
это всё равно.
 

ПРОЩАНИЕ С ВАДИМОМ КОЖИНОВЫМ

 
1.
 
 
На берегу, покинутом волною,
Душа открыта сырости и зною.
Отягчена полуземным мельканьем,
Она живёт глухим воспоминаньем.
О дальний гул! Воспоминанья гул!
Ей кажется, что океан вздохнул,
Взрывает берег новою волною
И полнит душу мутной глубиною.
 
 
2.
 
 
На повороте долгого пути,
У края пораженья иль победы,
Меня ещё успели вознести
Орлиные круги твоей беседы.
 
 
Открылись широта и рубежи,
Уступы переливчатой натуры,
Парение насмешки и души
В тумане мировой полукультуры.
 
 
Ноздрёвский жест, неверная струна,
Бредущая из юности по следу.
Могучая оглядка Бахтина
Отметила молчанием беседу.
 
 
А сколько лиц! А сколько голосов!
Ты промотал полжизни, не скучая.
Как пауза, Владимир Соколов
Возникнул, ничего не обещая.
 
 
Не сосен шум твой тонкий слух привлёк —
Рубцовский стих угрюмо шевельнулся.
Но звук угас, как золотой намёк...
И Передреев горько усмехнулся.
 
 
Я слышал гул твоих былых страстей
Из твоего початого стакана.
И ты сказал: – Чем старе, тем сильней... —
И я услышал рокот с океана.
 

1975

ЯВЛЕНИЕ ПОД ОЛИМПОМ

 
Крытый именем Боговой матери,
Есть один под Олимпом шалман.
Там встречаются правдоискатели,
Осквернители-гробокопатели,
Исторические толкователи.
Не поймёшь: кто дурак, а кто пьян.
 
 
И явилась на чёрную пятницу,
Как из бездны, бледна и страшна,
Баба – дура по самую задницу.
– Я Россия! – сказала она. —
Деревенская ли, городская ли,
Дня прожить не могла без вранья.
Все собаки на западе лаяли,
Если дул ветерок от меня.
Ваша правда, о правдоискатели!
Я пропала. Ищите меня!
Ваша воля, о гробокопатели!
Вы живьём закопали меня.
О бессмысленные толкователи,
Вы толкуете мимо меня…
А катитесь все к чёртовой матери!
Поминайте, как звали меня…
 
 
Крытый именем Боговой матери
Был шалман, а теперь его нет.
Покатилось всё к чёртовой матери…
А с Россией остался поэт.
 

СТАРАЯ ДРЕМОТА

 
Я во сне перестал побеждать,
Отчего так легко зарыдать,
Но меня потянуло на думу.
Прогоните из храма свиней!
Накормите голодных детей!
Не люблю постороннего шуму.
 
 
Как похмельный Степан на княжну,
Я с прищуром смотрю на жену:
– Кто такая, чего ей здесь нужно?
Не пора ли идти на войну?
– Атаман, прозеваешь волну! –
С эшафота доносится дружно.
 
 
– Слышу, слышу. Седлайте коней,
Мы поскачем на царство теней,
Мы ударим в пустые засовы.
Выходите, кто весел и пьян.
Вам свободу даёт атаман,
Но назад перекуйте подковы!
 
 
Рассчитайтесь, кто сечен кнутом,
Кто отмечен заветным крестом
И по ком даже мать не рыдала.
И садитесь на верных коней,
И скачите до милых полей,
Но к хвостам нацепите зерцала!
 

1978

РОДСТВО

 
Ребёнок соломинку взял,
Увлёкся простым подражаньем.
И радужный шар воссиял,
Наполненный чистым дыханьем.
 
 
Нечаянно ветер понес
Тот шар над простором открытым.
Он с севера мохом оброс,
А с юга расцвел гиацинтом.
 
 
Вздымая приливы свои,
Вода начала возмущаться.
И камень, поднявшись с земли,
Стал около шара вращаться.
 
 
И, чуя глухое родство,
Заброшенный пёс, из потёмок,
Протяжно завыл на него.
И с плачем проснулся ребёнок.
 

1970

ФАНТАЗИЯ

 
Давным-давно под суеверный ропот
У питекантропа родился робот.
Взглянул на свет и усмехнулся криво.
Воздвиг в уме, преданье говорит,
Воздушный замок атомного взрыва,
Где Агасфер в подсвечнике горит.
Глядел в кривое зеркало вселенной
И наблюдал за нашей жизнью бренной,
Где шла ко мне из бездны бытия
Единственная женщина моя.
Навстречу шла. Она была прекрасна,
Как образ, предначертанный судьбой.
Но робот стронул на волос пространство:
Она прошла – я встретился с другой.
Так забавлялся робот... Вдруг зерцало
Незримо, но упорно замерцало.
И он увидел девушку. Так ясно
Ее душа сияла сквозь покров!
Стал разнимать пространство, но напрасно:
Все время выпадала ей любовь.
В ее лице стоял нездешний пламень,
За воздух задевали рукава.
Ни птиц не слышно, ни людей. Едва
Слетит звезда, во мраке вздрогнет камень,
Безмолвие, шаги крадет трава.
Он встал, минуя выси и глубины,
Перед лицом, похожим на зарю.
– Так это ты, мой умный и любимый?
– Да, умный, но не твой и не люблю. -
Она стояла на земной равнине,
Как в зимний полдень летняя звезда.
И он сказал: – Теперь иль никогда! -
Вот древнее проклятие гордыни!
Он подошел со сжатыми губами,
Замкнул ее в холодное кольцо.
Но поцелуй и неземное пламя
Расплавили железное лицо.
Его гордыня обернулась бездной.
Ослепший, он не знал, куда ступить.
Но тень осталась на груди железной
От той, которой выпало любить.
 
 
Какая мысль, скажи, в душе витает?
В одном часу двоятся ночь и день.
Метался призрак: – Что меня сжимает?
– Объятия мои, – сказала тень.
Сдирая тень, он по земле бежал
И землю длинной смертью заражал.
И обгорел по контуру той тени,
И рухнул перед миром на колени.
 
 
В глухой тоске по юности прекрасной,
Я вижу мысль, конец ее ужасный:
Земля мерцает, кое-где дымится
Обломком крика скудное жилье;
Чтоб не сгореть, на тень садится птица,
Но лапы отсыхают у нее.
Край обратился в жгучую пустыню.
И пересек ее один из всех -
Кто обмотал пяту девичьей тенью.
Но было его имя -
Ахиллес.
 

1967

ЯБЛОКО

 
Околдовали яблоню в тиши
Дремотные видения души.
Но вдруг из сада столб огня взвился,
То яблоко упало – в небеса.
Поодиночке яблоки взлетали –
Огня и аромата вертикали.
 
 
Все улетали, но одно осталось,
Со мною расставаться не решалось.
В нём маленькая фурия сидела
И, не мигая, на меня глядела.
 
 
Душою я невольно потянулся
За яблоком. Чего она глядит?
Но впал я в сон и больше не проснулся…
А яблоко возьмите – улетит.
 

1974

Дымок

 
Мир гол и пуст, и я не тот, что прежде.
Вот жизнь прошла, а где её следы?
Цвели когда-то и мои надежды,
Но я срывал несладкие плоды.
 
 
Когда удача жизнь мою ласкала,
То против шерсти гладила грозу,
Не только Божью искру высекала,
Случалось, вышибала и слезу.
 
 
Под шум Москвы и праздных околесиц
Я смутно слышу, что речёт мне рок.
Не нашей ли деревни светит месяц?
Не наших ли полей плывет дымок?
 
 
В толпе утрат меж прошлым и грядущим
Иду один, мне даже невдомёк,
Что здесь никто не думает о сущем,
Никто не знает, как я одинок.
 
 
Иду, бреду, куда уносит ветер,
Куда глаза глядят и не глядят.
Я краем глаза всё-таки заметил
Иную жизнь на позабытый лад.
 
 
Она не знает наших околесиц,
Моя печаль ей будет невдомёк.
Но ей и мне сияет этот месяц
И в руки нам плывёт один дымок.
 

2000

Легенда о Фениксе

 
По горам-небесам налетался,
Намигался стооким крылом.
Скорпионов и змей наглотался
И запел на столбу межевом.
 
 
И молва по земле полетела,
И такие турусы пошли,
Что дерутся внутри его тела
Скорпионы и змеи земли.
 
 
И, от боли не ведая страха,
Он кидается в жар и горит.
Воскресает из пепла и праха;
Остывая, на север летит.
 
 
Тянет хвост над полярной водою,
Остывая в тумане седом.
Камнем падает или звездою,
Застревая навек подо льдом.
 
 
И, отдавшись морскому простору,
Он влачит свою згу под водой,
Ледяную бродячую гору
Изнутри освещая собой.
 
 
Раздражённые гады морские
Возникают из тёмных пустот.
А утопшие души людские,
Выплывая, царапают лёд...
 
 
Наши старые раны заноют
На погоду последнего дня.
И моря-океаны покроют
Скорпионы и змеи огня.
 
 
Ярый Феникс, не ведая страха,
Загорится с землей и водой.
И восстанет из нашего праха,
И навеет нам сон молодой.
 

1979

 * Ученье – свет, а неученье – тьма – *

 
Ученье – свет, а неученье – тьма –
Вот истина, полезная весьма.
Кто понимает это с малых лет,
Тот поступает в университет.
Но мимо едет Афанасий Фет,
И он плюёт на университет
И с лёгким сердцем следует во тьму,
Откуда нет возврата никому.
А ты учись и помни: ты не Фет,
Чтобы плевать на университет...
 

* За дорожной случайной беседой *

 
За дорожной случайной беседой
Иногда мы любили блеснуть
То любовной, то ратной победой,
От которой сжимается грудь.
 
 
Поддержал я высокую марку,
Старой встречи тебе не простил.
И по шумному кругу, как чарку,
Твое гордое имя пустил.
 
 
Ты возникла, подобно виденью,
Победителю верность храня.
– Десять лет я стояла за дверью,
Наконец ты окликнул меня.
 
 
Я глядел на тебя не мигая.
– Ты продрогла... – и выпить велел.
– Я дрожу оттого, что нагая,
Но такую ты видеть хотел.
 
 
– Бог с тобой! – и махнул я рукою
На неполную радость свою. –
Ты просила любви и покоя,
Но тебе я свободу даю.
 
 
Ничего не сказала на это
И мгновенно забыла меня.
И ушла по ту сторону света,
Защищаясь рукой от огня.
 
 
С той поры за случайной беседой,
Вспоминая свой пройденный путь,
Ни любовной, ни ратной победой
Я уже не пытаюсь блеснуть.
 

 Гимнастёрка

 
Солдат оставил тишине
Жену и малого ребёнка,
И отличился на войне...
Как известила похоронка.
 
 
Зачем напрасные слова
И утешение пустое?
Она вдова, она вдова...
Отдайте женщине земное!
 
 
И командиры на войне
Такие письма получали:
«Хоть что-нибудь верните мне...» –
И гимнастёрку ей прислали.
 
 
Она вдыхала дым живой,
К угрюмым складкам прижималась,
Она опять была женой.
Как часто это повторялось!
 
 
Годами снился этот дым,
Она дышала этим дымом –
И ядовитым и родным,
Уже почти неуловимым.
 
 
... Хозяйка юная вошла.
Пока старуха вспоминала,
Углы от пыли обмела
И – гимнастёрку постирала.
 

1974

 Подо льдами Северного полюса

 
Подо льдами Северного полюса
Атомная лодочка плыла.
На свою могилу напоролася,
На свою погибель течь дала.
 
 
Подо льдами Северного полюса
Солнышко не светит никогда.
И доходит мне уже до пояса
Тёмная печальная вода.
 
 
Не хватает маленького гвоздика –
Имя нацарапать на духу.
Не хватает Родины и воздуха.
Всё осталось где-то наверху.
 
 
Подо льдами Северного полюса
Бьётся в борт любимая жена.
Отозваться не хватает голоса.
Отвечает только тишина.
 

 Неизвестный солдат

 
О, Родина! Как это странно,
Что в Александровском саду
Его могила безымянна
И – у народа на виду.
 
 
Из Александровского сада
Он выползает на твой свет.
Как хвост победного парада,
Влачит он свой кровавый след.
 
 
Во глубине тысячелетней
Владимир-Солнышко встаёт,
И знаменосец твой последний
По Красной площади ползёт.
 
 
Его глаза полны туману
А под локтями синий дым.
Заткнул свою сквозную рану
Он бывшим знаменем твоим.
 
 
Его слова подобны бреду
И осыпают прах земной:
«За мной враги идут по следу,
Они убьют тебя со мной.
 
 
О, Родина! С какой тоскою
Кричит поруганная честь!
Добей меня своей рукою.
Я криком выдаю: ты здесь.
 
 
Немилосердное решенье
Прими за совесть и за страх.
У Божьей Матери прощенье
Я отмолю на небесах...»
 
 
Судьба на подвиг не готова.
Слова уходят в пустоту.
И возвращается он снова
Под безымянную плиту.
 

ГРИБЫ

 
Когда встаёт природа на дыбы,
Чтó цифры и железо человека!
Ломают грозно сонные грибы
Асфальт непроницаемого века.
 
 
А ты спешишь, навеки невозможный
Для мирной осмотрительной судьбы.
Остановись – и сквозь твои подошвы
Начнут буграми рвать тебя грибы.
 
 
Но ты не остановишься уже!
Лишь иногда в какую-то минуту
Ты поразишься – тяжести в душе,
Как та сопротивляется чему-то.
 

1968

СНЕГ

 
Зимний час. Приглушённые гулы.
Снег идёт сквозь людей и сквозь снег.
Облепляет ночные фигуры,
Замедляет наш яростный бег.
 
 
Друг у друга не просим участья
В этой жизни опасной, земной.
Для старинного смертного счастья
Милый друг возвратится домой.
 
 
Долго пальцы его ледяные
Будут ключ запропавший искать.
Дверь откроют навстречу родные,
Молча снег он начнёт отряхать.
 
 
Будет долго топтаться пред светом.
Будут ждать терпеливо его.
Обнажится под тающим снегом
Пустота – никого! Ничего!
 

1968

ОТЦУ

 
Что на могиле мне твоей сказать?
Что не имел ты права умирать?
 
 
Оставил нас одних на целом свете.
Взгляни на мать – она сплошной рубец.
Такая рана видит даже ветер!
На эту боль нет старости, отец.
 
 
На вдовьем ложе памятью скорбя,
Она детей просила у тебя.
 
 
Подобно вспышкам на далёких тучах,
Дарила миру призраков летучих –
Сестёр и братьев, выросших в мозгу…
Кому об этом рассказать смогу?
 
 
Мне у могилы не просить участья.
Чего мне ждать?..
Летит за годом год.
– Отец! – кричу. – Ты не принёс нам счастья!.. -
Мать в ужасе мне закрывает рот.
 

1968

ПОЭТ

 
Спор держу ли в родимом краю,
С верной женщиной жизнь вспоминаю
Или думаю думу свою –
Слышу свист, а откуда – не знаю.
 
 
Соловей ли разбойник свистит,
Щель меж звёзд иль продрогший бродяга?
На столе у меня шелестит,
Поднимается дыбом бумага.
 
 
Одинокий в столетье родном,
Я зову в собеседники время.
Свист свистит всё сильней за окном –
Вот уж буря ломает деревья.
 
 
И с тех пор я не помню себя:
Это он, это дух с небосклона!
Ночью вытащил я изо лба
Золотую стрелу Аполлона.
 

1968