Текст книги "Стихотворения и поэмы"

Автор книги: Юрий Кузнецов

ТАМБОВСКИЙ ВОЛК

 
России нет. Тот спился, тот убит,
Тот молится и дьяволу, и Богу.
Юродивый на паперти вопит:
– Тамбовский волк выходит на дорогу!
 
 
Нет! Я не спился, дух мой не убит,
И молится он истинному Богу.
А между тем свеча в руке вопит:
– Тамбовский волк выходит на дорогу!
 
 
Молитесь все, особенно враги,
Молитесь все, но истинному Богу!
Померкло солнце, не видать ни зги...
Тамбовский волк выходит на дорогу.
 

2003

 ПРОЗРЕНИЕ ВО ТЬМЕ

 
Царевна спящая проснулась
От поцелуя дурака.
И мира страшного коснулась
Её невинная рука.
 
 
Душа для подвига созрела,
И жизнь опять в своем уме.
Ага, слепая! Ты прозрела,
Но ты прозрела, как во тьме.
 
 
А в этой тьме и солнце низко,
И до небес рукой подать,
И не дурак —
Антихрист близко,
Хотя его и не видать.
 

2003

«Красный сад»

 
В тридевятом царстве-государстве
Красный сад растет на радость людям.
Он гуляет буйною весною,
Красным летом песни распевает,
Вспоминает под осенним ветром,
А под зимним снегом засыпает.
Круглый год меняется – и тот же.
Наяву стоит, как сновиденье,
И творит певучие молитвы
Тихий хор его благоуханий.
 
 
Зазвенит подснежный колокольчик,
Выглянет на солнце и смеется.
Белый ландыш вздрогнет под кустами
Тонкими бубенчиками звона.
Мягкие раскаты аромата
Разойдутся и в кустах заглохнут.
Ландыш так изящен и приятен,
Только жаль, что никого не любит,
Губит всех, кто с ним стоит в стакане,
Кроме милосердной незабудки.
Незабудка нежно-голубая,
А в сердечке блещет золотинка
¬Это отблеск веры и надежды,
Эти чувства так благоуханны,
Что смиряют даже гордый ландыш.
 
 
Чу! Тончайший звон стоит в тумане.
То фиалка пахнет, как святая.
То звенит ее благоуханье.
В воздухе лиловый куст сирени
Поднимает купол аромата.
Гроздья-пятизвездки сохранили
Многолюдный нечет старой сказки
¬Все и ничего земного счастья,
А меж ними певчая сирена,
А меж ними сизая пучина.
Гроздь сирени обещает счастье,
А сирена – темную пучину,
А пучина – полное забвенье.
Куст жасмина мреет белой страстью,
Пряный запах веет на прохожих
И играет женскою судьбою.
Ноздри юной женщины трепещут,
Пали ниц тенистые ресницы,
Свежие уста полураскрыты,
Глубоко и страстно дышат груди,
Женщина в любви, как смерть, прекрасна!
А привада – белый куст жасмина
Или гроздь сирени в изголовье.
 
 
Что за воздух! Знойный и прохладный,
Сладко-горький, вяжущий и терпкий,
Как соски грудей влюбленной девы
Или поцелуй ночной русалки.
Радужно играют переливы
На деревьях, на кустах и травах.
Даже самый незаметный цветик
Не меняет запаха и нрава
И поет одну и ту же песню.
Воздух полон птиц и насекомых
В нем кишит несметное порханье,
В нем дрожит всесветное гуденье,
А на всем лежит печать покоя.
Воздух полон ангелов незримых,
Явных через запах и дыханье.
Это чуют мудрецы и дети,
Остальным до этого нет дела.
 
 
В разнотравье тонко пахнет мятой
Чебрецом и дымчатой полынью.
Если их сорвать, то сильно пахнет
Пахнет воздух, а не только руки.
Но цветы другие рвать не надо.
Ими можно только любоваться
Трогать осторожными руками'
И дышать их чистым ароматом.
Но нельзя их рвать – засохнут сразу ...
Только и засохшие нам милы
В памяти они благоухают.
 
 
Есть в саду незваные пришельцы -
То цветы сорокового царства,
Их зовут – растущие из бездны.
Дурно пахнут, но меняют запах
И при этом кровь сосут из мошек,
А случится, то из человека.
Если он заснул в их тайном месте,
То уже вовеки не проснется.
Обескровят до последней капли,
А потом отвалятся и лопнут.
Но такое вспоминать не надо
На дорожку и на сон грядущий.
 

СЛЕД ЧЕЛОВЕКА

 
Степь да степь. Сияющая синь.
И сухая бабочка порхает.
Дымчатую чуткую полынь
Тронешь и она благоухает.
 
 
Тишина стоит из века в век,
Синяя, громовая, густая.
Тут прошел недавно человек,
И как будто в воздухе растаял.
 
 
Но слегка примятая полынь
От его следов благоухает.
А кругом сияющая синь,
И живая бабочка порхает.
 

СУХОЕ ЗЛО

 
Копошится звездный муравейник.
Все дороги отягчают дух.
Зло и сухо думает репейник
Обо всем, что движется вокруг.
 
 
Цепким зраком он следит за нами,
Хоть о нас не знает ничего.
Все-таки держи повыше знамя,
А не то он вцепится в него.
 

ЦУНАМИ

 
Где-нибудь у черта на Курилах
Вам такое чайки накричат,
Что, бывало, дух стоит на вилах
И сквозь шапку волосы торчат.
 
 
На Курилах стук и грюк в поселке,
Думками богат рыбацкий стан.
У него вулкан сидит на холке,
А в бахилах плещет океан.
 
 
Зеленеют травы-скалолазы,
А вверху курится синева:
Это сопка выдыхает газы,
На глазок заметные едва.
 
 
В чистом поле много дикой воли,
В синем небе много воронья,
А в поселке – перекатной голи,
Пьяного крикливого рванья.
 
 
Говорят, что из пустой бутыли
Кто-то ночью голос подавал
И собаки ухали и выли,
А потом, как черт их оборвал.
 
 
Вышел дед с рыскучими сынами
И, нигде собак не углядев,
Прохрипел: – На нас идет цунами,
Тихий океан и Божий гнев!
 
 
Потянулись пьяницы на сопку
С облаками в драных рукавах.
Этот на карачках треплет тропку,
Тот ползет на собственных бровях.
 
 
Дед по доброй воле негодует.
Вы куда? – и за штанину хвать.
– Мы тикаем в недра. Там не дует.
А на газы нам давно чихать!
 
 
Доползли и в кратер заглянули,
Там собак полно, как в небе звезд.
Тут такие громы громыхнули -
Все дыбы упали на авось.
 
 
Выдуло из кратера все газы
И в живой клубок перетрясло
Человечьи и собачьи гласы,
А потом затихло. Пронесло!
 
 
Расцепились люди и собаки,
И сошли сквозь мертвый бурелом.
Там, где был поселок, свищут раки.
Пустота – хоть покати шаром!
 
 
Не о тех ли, кого нет на свете,
Плачут чайки и шумит прибой?..
Нюх природный спас собак от смерти,
А пропащих пьяниц – Дух Святой.
 

ПОЛОТЕНЦЕ

 
Мы в любви сошлись не по закону,
Выбрав ночь и угол потемней.
Ты в углу заметила икону
И смутилась: Не могу при ней!
 
 
На иконе Божья Мать с младенцем.
Я сказал, не поднимая глаз:
Занавесь икону полотенцем,
Хоть она и смотрит не про нас.
 
 
Полотенцем плотным закрывала
Матушку с прощением в глазах.
Жар брала и жаром отдавала,
И проснулась в утренних слезах.
 
 
За окном, как чистый сон младенца,
Плакали и пели соловьи...
Ты сняла с иконы полотенце,
Чтобы слезы вытереть свои.
 

НА НЕБЕ ЗАРНИЦА МИГАЛА

 
На небе зарница мигала.
В окне то ли день, то ли ночь.
Ты вспомни, как ты выбегала
Девчонкой на улицу в дождь.
– Я помню, как я выбегала
Девчонкой на улицу в дождь.
 
 
Труба заливная гремела,
Вода дождевая текла,
Трава молодая шумела,
А ты все заснуть не могла.
– Трава молодая шумела,
А я все заснуть не могла.
 
 
Шли годы на солнце вслепую,
Шел дождь наяву и во сне,
Он вылепил грудь молодую,
Когда ты бежала ко мне.
– Он вылепил грудь молодую,
Когда я бежала к тебе.
 
 
Бежала, пока не устала.
А буря стремглав пронеслась.
Трава полегла и не встала,
Как это бывало не раз.
– Трава полегла и не встала,
Как это случилось у нас.
 

ЖЕНА

 
Вот лист, а вот перо, а дальше ветер,
А дальше серый пепел и зола.
Я за словами даже не заметил
Как жизнь прошла... И надо же! Прошла!
 
 
А ведь она сияла семицветно,
Девицы-птицы пили молоко.
И не одну любил я беззаветно,
Хотя и на лету, но глубоко.
 
 
Не дымчатые розы увяданья,
Не скатерти, залитые вином, -
Я оставлял им свет воспоминанья,
И до сих пор они сияют в нем.
 
 
Однажды на лету земного шара
3аснул, очнулся – около жена.
Сказали мне: – Она тебе не пара.
Какая пара, если жизнь одна!
 
 
Я уходил не раз. Она визжала:
– Мы все такие. Лучше не найдешь!
И эта гибель мне детей рожала!
Но что их ждет, когда повсюду ложь?!
 
 
Дух на излете, а в душе смущенье,
И в ноздри бьет стыда сернистый пар.
От женщины осталось отвращенье -
Вот Божья кара или Божий дар!
 

1997 г.

ГОЛУБАЯ ПАДЬ

 
Мать честная! Наша хата с краю,
Дальше пропасть – голубая падь.
Наша правда – ничего не знаю!
Выйдешь – а народа не видать.
 
 
Люди есть, да только эти люди
Потеряли Божий страх и стыд.
Где народ?.. Мать бьёт в пустые груди:
– Я не знаю!.. – правду говорит.
 
 
– А народ рожала я на диво,
А родной, не знамши ничего,
Встал на диво да махнул с обрыва -
Только я и видела его...
 

ВСТРЕЧА

 
Поезд мчался на бешеной скорости,
А навстречу шёл поезд другой
На такой же, неистовой скорости,
И сидел в нём не я, а другой.
 
 
Затряслась, пыльной бурей окутана,
И моя, и его череда.
– Ты откудова?
– Из ниоткудова!
– А куда?
– Неизвестно куда!
 
 
Разорвать бы рубаху до пояса,
Закричать бы ему:
– Человек!
Дай мне руку из встречного поезда,
Чтобы нам не расстаться навек!
 
 
Просвистела прерывисто-длинная
Меж земных и небесных крутизн
И моя непутёвая линия,
И его неизвестная жизнь.
 
 
Может быть, пред очами Всевышнего
Наша встреча ещё впереди.
А в убогой ладони у нищего
Не расходятся наши пути.
 

 ПОЭТ МОЛЧАНЬЯ

 
Рождённый Богом на земле,
Я проходил по бездорожью,
И светляка в вечерней мгле
Я принимал за искру Божью.
 
 
А кто-то принимал мой дар
Божественного умолчанья
За молнии плывущий шар
В среде земного обыванья.
 
 
И громко тот и этот свет
Перекликались петухами:
"Он даже поступью поэт,
Хотя не говорит стихами!"
 
 
Когда у бездны на краю
Возьму я голыми руками
Змею молчанья ? смерть мою,
Она заговорит стихами.
 

КАЗАЧИЙ ПЛАЧ О ПЕРЕКАТИ-ПОЛЕ

 
Мои волосы Богом сосчитаны,
Мои годы кукушка сочла,
Моя слава легла под копытами,
Мою голову сабля снесла.
 
 
Только вспомнил, как матушка молвила
На прощанье: «Себя береги!»
Во всё небо ударила молния,
До сих пор я не вижу ни зги.
 
 
Оставляя кровавую полосу,
Покатилась моя голова.
За траву зацепилися волосы ?
Обезумела в поле трава.
 
 
В небе ходят огнистые полосы,
И катается в поле трава.
Бог считает последние волосы,
Потому что всему Голова.
 

МУХА В ЯНТАРЕ

 
Вулкан моей чернильницы уснул.
Ему пустое снится. А бывало,
Какую жизнь, какой огонь и гул
Моё перо оттуда изымало!
 
 
На склоне лет ? а это склон святой! ?
Моё перо себя не понимает,
Когда со дна чернильницы пустой
То муху, а то ведьму изымает.
 
 
Жизнь потеряла свой былой размах.
Как в толще сна ? ни духу и ни слуху.
Однажды в магаданских закромах
Я в странном янтаре увидел муху.
 
 
Через пятнадцать миллионов лет
Я как поэт послал ей свой привет.
 
 
Пятнадцать миллионов лет прошло,
Как эта муха в воздухе летала,
Пока её в смолу не занесло,
Пока смолу волна не обкатала.
 
 
Я видел муху моего ума,
Как некий знак в тумане созерцанья,
Как точку, что меняет суть письма,
А может, и Священного Писанья.
 
 
И долго озирался я потом,
И всюду открывалась мне дорога,
Ведущая в обетованный Дом,
Где вещи мира источают Бога.
 
 
Бог как смола. Ты крепко влип, поэт,
В глубокий сон, что временем зовётся...
Через пятнадцать миллионов лет
Ударит гром ? и твой вулкан проснётся.
 

* Глянул на родину через забор*

 
Глянул на родину через забор,
И повалился забор.
Милая, помнить об этом не надо ?
Память ведь тоже преграда.
 

ВЕЧНЫЙ КРУГ

 
Мне снился человек матриархата.
Он на меня похож был, как на брата.
Он мне признался: "Ненавижу баб!
Я оплодотворитель! Жалкий раб..."
Проснулся я, соображая туго.
Сообразил. И тотчас спился с круга.
 

СЖИГАНИЕ ЧЕРНОВИКОВ

 
(Стихи от имени соседушки по даче,
Что жил внизу и видел мир иначе)
 
 
Я пил без любви и отваги.
Но жил Кузнецов надо мной.
Он жёг на балконе бумаги,
И пепел витал над землёй.
 
 
Был день безмятежен и светел.
А мир мой был пуст и уныл.
И лёгкий Божественный пепел
Я тщетно руками ловил.
 

ПРИ СИЯНИИ МЕСЯЦА

 
Он давно на скамейке сидит,
Со своею душой говорит,
Как с чужою милашкою.
Отрешённо на месяц глядит,
Затянувшись безумной затяжкою.
 
 
Говорит, выпуская туман изо рта
Суеверными петлями:
"? Эх, любимая пустота!
Я не тот, да и жизнь не та,
Как ты горько подметила.
 
 
На земле мы случайно сошлись
При сиянии месяца..."
Петли дыма влекутся ввысь,
Обнажая гонимую мысль:
Не пора ли повеситься?
 

РАССКАЗ ГРОБОВЩИКА

 
"Ему на смерть не повезло,
Он угасал темно и долго.
И даже прах перетрясло,
Когда его везли из морга.
 
 
Вот привезли. Я был из тех,
Кто на гражданской панихиде
Вдруг потемнел, как смертный грех,
Лицо покойника увидя.
 
 
Он, что царь-колокол, молчал,
Отвисшей челюстью ощерясь.
И клык прокуренный торчал,
Как выдающаяся ересь.
 
 
Все говорили. Я молчал.
«Как неприлично!» ? я подумал.
Мертвец того не замечал,
Да,видно, ангел надоумил.
 
 
И поднялась его рука
И челюсть вправила обратно..."
Таков рассказ гробовщика.
Что за мертвец? Невероятно!
 
 
С тех пор и другу, и врагу
Он говорит, слегка ощерясь:
"Не дай вам Бог лежать в гробу,
Вправляя собственную челюсть!"
 

БРАЧНАЯ НОЧЬ

 
На окраине света  тьмы
      Мы чисты перед солнцем измены,
      Эти стены мы взяли взаймы,
      Но попались стеклянные стены.
 
 
Как на снег прошлогодней зимы,
      Мы на брачное ложе присели.
      Это ложе мы взяли взаймы
      У давно отшумевшей метели.
 
 
Дай мне прежние ночи стряхнуть!
       Я забыл, что рассвет неминуем
       Твою круглую терпкую грудь
       Забирая одним поцелуем.
 
 
Не кипели на крепких устах
      Ни слова, ни кровавая пена,
      Но запели в отверстых ушах
      Заунывны вопли: измена!
 
 
Это женщины – годы неслись
       На меня, не прощая измены.
       Словно стая потерянных лиц
       Налетела и смотрит сквозь стены.
 
 
Эти годы я кинул давно,
      Эти лица я помню едва ли.
    – Снами бог! – и разбили окно.
      И меня от тебя оторвали.
 
 
Обезумев, я крикнул огня:
      – Ты их видишь?
                       Ответила: -Вижу.
      Твое тело не любит меня.
      Почему ты такой? Ненавижу!
 
 
И заснула неведомым сном,
       Словно во поле тихом  белом.
       Вдруг ты вспыхнула рдеющим ртом,
       Вдруг ты вздрогнула веющим телом.
 
 
Застонала, ни старых страстей,
       Ни грудей не скрывая во мраке.
       И по ним от незримых  ногтей
       Забугрились багровые знаки.
 
 
Что за нежить нагнали мечты?
       Ты очнулась, как зимняя стужа:
     – Почему мне явился не ты?
       Эти знаки от бывшего мужа.
 
 
Молвил я: – Это знаки любви,
        И других не бывает жесточе.
        Но поверь: это знаки мои…
        Так кончаются брачные ночи.
 

        1980

Переводы

Валерий Майнашев
Сон

 
Печальный сон приснился мне,
Что я во мраке леденящем
Мчусь на игреневом коне
Вослед за солнцем уходящим.
 
 
Беззвучно скачет конь – вот-вот
Я догоню пожар косматый.
Но голос матери зовёт:
«Вернись, мой сын, вернись с заката!»
 
 
И тени предков говорят:
"Так далеко уходит солнце!
Во сне летящий на закат
Уже обратно не вернётся".
 
 
Я обернусь назад – туда,
Где ночь темна и непроглядна.
Нет, нет, мой конь, мы никогда
Не повернём с тобой обратно!
 
 
Мы будем мчаться далеко,
Покуда жизнь не оборвётся.
Смелее! Умирать легко,
Когда в глазах так много солнца.
 
 
Беззвучно скачет конь – вот-вот
Схвачусь за солнца край косматый.
Но голос матери зовёт:
«Вернись, мой сын, вернись с заката!»
 

(пер. с хакасского Юрия Кузнецова)

Годжа ХАЛИД
“МОИ СТИХИ БЛАГОУХАЮТ СЕНОМ…” [1]1
  «СОКРЫТЫ КОРНИ ПОД ГЛУБОКИМ СПУДОМ...»
       Корни поэзии Годжи Халида (Номизада Халида Оглу Закарияева) действительно сокрыты для многих «под глубоким спудом». Этот талантливый азербайджанский поэт в своих исповедальных монологах нередко прячется за маской деревенского простака.
       В эпоху горделивой урбанизации он любит вызывающе подчеркнуть, поддразнивая высокомерного горожанина: "Мои стихи благоухают сеном…". Но искушенный читатель сразу почувствует в них древнюю поэтическую культуру Востока: на ее плодотворной почве выросли многие образы Годжи Халида.
       Погружаясь в поэтический мир автора (а многие стихи воссоздать по-русски помог признанный мастер русской философской поэзии Юрий Поликарпович Кузнецов), вспоминаешь основанный в Багдаде "Дом мудрости" с огромной библиотекой (к великой печали, разоренной в наше время). Этот очаг книжной духовности еще в начале IХ века стал главным переводческим центром произведений античных мыслителей на арабский язык, впрочем, как и "Дом знаний" в Каире, обладавший уже в XI столетии уникальным собранием религиозной и научной литературы.
       Особенно созвучны стихи Годжи Халида средневековой восточной миниатюре, динамичной, изощренной, изыскано условной и декоративной одновременно. Это своеобразная живопись без светотени и перспективы – "мир восточной миниатюры, – утверждают московские искусствоведы Т.Каптерева и Н.Виноградова в монографии "Искусство средневекового Востока", – это слияние реальности, вымысла и символики. Ее образы праздничны, полны радости жизни. Чаще всего представлен роскошный сказочный сад. Розовые, голубые, сиреневые, золотые, покрытые пестрым ковром цветов лужайки окружают громоздящиеся скалы, подобные кускам драгоценных камней. Небо золотое или ярко-синее, с затейливо бегущими облаками …все это, связанное единым композиционным и цветовым ритмом, создает образ пленительной красоты. Искусство миниатюры отличает одухотворенное чувство природы. Пейзаж, только обозначенный в произведениях багдадских миниатюристов 13 столетия, пробрел в живописи Среднего Востока особое значение. Появились даже уникальные изображения чистого пейзажа".
       Убеждена – когда-нибудь пейзажная лирика Годжи Халида (стихотворения "Медовые пчелы", "Поселок бабочек", "Весна", "Осенняя вода", Снопы света") будет проиллюстрирована миниатюрами знаменитой ширазской школы, возникшей в городе на юге Ирана, где родились великие Саади и Хафиз. Ибо редкое в наши дни ощущение души, трепещущей от стихов, естественно одухотворяющей природную красоту, – эмоциональный стержень стихов Годжи Халида. Живет это ощущение и в одиннадцати пейзажных миниатюрах, украсивших в 1998 году "Антологию персидской поэзии".
       Читая праздничное, весеннее стихотворение Годжи Халида "Поселок бабочек", возвращаешься мыслью к словам сирийского поэта Х века, утверждавшего, что любое время года "превосходит лучезарная весна: она приносит цветы и свет. Тогда земля – яхонт, воздух – хрусталь". А драматический финал стихотворения Годжи Халида "Дождь ночной – из моих воспоминаний" заставляет вспомнить трагический образ ночи, возникший в газелях Алишера Навои (1441-1501): "То – ночь измен? Что ширь небес в дым стонов облеклась…", "Всю ночь он стонет до зари в мученьях и кручине…" (перевод С.Иванова).
       При этом Годжа Халид избирателен и осторожен в своем следовании поэтической восточной традиции: он избегает цветистости и ритуальных красивостей. Строгость и благородная простота его стихов, убедительная точность пластично вписанной в поэтическую ткань живой детали, афористичность и лаконизм – следствие многолетней учебы поэта у поэтических авторитетов Европы, у гениальных славянских витязей Федора Тютчева и Афанасия Фета, Сергея Есенина и Николая Рубцова, чьи стихи благодаря таланту Годжи Халида обрели новую жизнь на азербайджанском языке.
       Этот уникальный синтез – изощренной поэтической культуры Востока, славянской духовности и развитой поэтической интуиции – дает удивительный творческий результат в лучших стихах Годжи Халида.
  Лола ЗВОНАРЁВА


[Закрыть]

Мне довелось переводить с английского и испанского, польского и румынского, болгарского, итальянского, сербского. Переводил я знаменитых и малоизвестных поэтов. То соперником ощущал себя по отношению к переводимому тексту, то – рабом… Но свои последние переводы стихотворений азербайджанского поэта Годжи Халида считаю наиболее удавшимися. Будто выросшие из политой народной кровью и потом каменистой почвы его стихи глубоко созвучны моему мироощущению. Переводя их, пахнущих сеном далекого азербайджанского селения или шумно летящих к заветному «острию горизонта», за которым – надежда и вера, я не испытывал какого-то отстраненного чувства, часто возникающего в такие моменты. Я сливался душой с поэзией Халида, жил его строками, проникнутыми спокойствием и мудростью, верою и любовью к созданному Всевышним миру и человеку.

С Годжой Халидом мы учились в 1997–1999 годах на Высших литературных курсах в семинаре поэзии – мастерской недавно ушедшего от нас Юрия Кузнецова.

Годжа (в 2004 году поэту исполнится 50 лет) считался бесспорным авторитетом среди сокурсников. Благоволил к нему и Юрий Поликарпович. С легкой тяжелой руки Кузнецова стихи Годжи Халида появились на страницах журнала "Наш современник", "Юность", "Литературная учеба"…Годжа переводил на азербайджанский поэзию Тютчева, Фета, Есенина, Тряпкина, Передреева, Соколова, Рубцова, Кузнецова…

Как-то во время разбора стихотворений одного из наших молодых сокурсников Кузнецов попросил Годжу высказать свою точку зрения по поводу прочитанных виршей. Тот помолчал секунду-другую. И произнес афоризм, получивший одобрение не щедрого на похвалы Кузнецова: "Стихи напоминают плохой подстрочник".

Юрий Поликарпович воссоздал на русском языке десять стихотворений Годжи Халида. Они оказались последними переводами выдающегося русского поэта.

В предложенной подборке азербайджанского поэта рядом с переводами Кузнецова я осмелюсь показать и свои.

Не скрою, рад, что во время нашей учебы в стенах Литературного института помог Годже Халиду опубликовать первую книгу стихотворений на русском языке "Дождь воспоминаний". К этой книге предисловие написала литературный критик, искусствовед, доктор наук Лола Звонарева.

Александр АНАНИЧЕВ

 
Желтым-желты пути-дороги,
Лист осыпается, звеня.
Холодной осени тревоги
Так рано встретили меня.
 
 
Как просыпались, как вставали
Моя печаль, моя хандра!
Эх, днем и ночью бушевали
Мои товарищи – ветра.
 
 
Я видел рядом их круженье
И слышал их осенний шум.
Как далеко воображенье
Меня уводит наобум.
 
 
Встречает ветер на пороге
И за руку меня берет.
И кажется, что он с дороги
Меня когда-нибудь собьет.
 
 
Не по годам мне с ним якшаться,
Лететь оторванным листом
И всюду с осенью встречаться,
Каким бы я ни шел путем.
 

 
Мои стихи просты и неказисты,
Быть может, их бессмертье ненадежно.
Зато они по-своему душисты
И спутать их с другими невозможно:
Мои стихи благоухают сеном.
 
 
Сокрыты корни под глубоким спудом,
Но не завидна на земле их участь.
Хотя они щекочут ноздри людям,
Но только я впиваю их пахучесть.
Мои стихи благоухают сеном.
 
 
Порой в пути встречается такое:
Бродяга-ветер с ног меня сбивает.
Прочтя стихи в глубокий час покоя,
Моя подруга недоумевает:
Мои стихи благоухают сеном.
 
 
Молчат чинары. А что их тревожит,
Они не скажут и печаль скрывают.
В родном селе и пахари, быть может,
Моих стихов давно не одобряют:
Мои стихи благоухают сеном.
 
 
Я знаю радость вражеских дебатов,
Но дружеская жалоба несносна.
Во времена поддельных ароматов
Кто любит свежий запах сенокоса?
Мои стихи благоухают сеном.
 

 
В том одиноком доме под горой
От страха ночью дрогнет и герой.
Ни разу окна светом не зажглись,
Дым из трубы не поднимался ввысь.
Но только ветер в доме завывал
И путника случайного пугал.
…Внизу раскрыл глухую пасть обрыв,
Что делать с домом, так и не решив.
 

 
Как мне забыть чинару над рекою
И озеро с песчаною косой?
Вечерний дым курится над трубою,
Луга сияют утренней росой.
 
 
Любовь к земле одна меня и держит
От странной тяги к дальним городам.
Стареет жизнь, но остается свежей
Любовь к деревьям, травам и цветам.
 
 
Когда над полем тучи проплывают,
Желтеет небо, гуси улетают,
От странных чувств я зарыдать готов.
И сердце жаждет высшего искусства,
Прекрасные ко мне приходят чувства,
Моя душа трепещет от стихов.
 

 
Порхают бабочки и мотыльки лугов,
То промелькнут,
то пропадут среди цветов.
Гляди: нигде не дрогнут лепестки,
Не угадаешь, где цветы, где мотыльки.
Как разукрашенное платье мотылек,
И в это платье одевается цветок.
От мая шумного до осени глухой
Бредет у дней на поводу цветок такой.
Поселок бабочек – прекрасный уголок.
А день за днем летит, как легкий ветерок.
Увы, живое одеяние цветов —
Летучий корм
в проворных клювах воробьев.
Цветы, лишенные наряда своего,
Дрожат от холода и вянут оттого.
…Пока на землю не посыплются снега,
Поселком бабочек становятся луга.
 

 
Он идет на цветы и на листья,
С желтой грустью полей хочет слиться.
Дождь дневной принимает землица,
Дождь ночной в моем сердце струится.
 
 
Меркнут дни, разгораются ночи,
Облака поджигает зарница.
Дождь дневной на каменьях лопочет,
Дождь ночной в моих чувствах струится.
 
 
Вешний дождь – золотая страница,
Божьи вести с высокого неба.
Дождь дневной – это просто водица,
Дождь ночной – это память и нега.
 
 
Капли светлые в сердце текучи,
Чутко-грустны слова упований.
Дождь дневной происходит из тучи,
Дождь ночной – из моих вспоминаний.
 

 
К словам любви давно я глух,
В глазах влюбленных вижу ложь.
Моя душа – осенний луг,
Твоя любовь – осенний дождь.
Кропит меня легко-легко
Осенний дождь увядших дней,
Он не проникнет глубоко,
Не оживит моих корней.
От моросящего дождя,
Который насылаешь ты,
Не просыпается душа,
Не окрыляются мечты,
Не прорастает ничего,
Лишь мокнет – только и всего.
 

 
Спят под сияньем лунным
Зеленые долины,
Чинар высоких тени
Идут до самых гор.
Днем жадно пили солнце
Поля и луговины,
И наконец забылся
В глубоком сне простор.
 
 
Густой медвяный запах
Я слышу издалека.
Душистым сеном пахнут
Росистые поля.
О чем в сиянье лунном
Так страстно и глубоко
На самых резких нотах
Поют перепела?
 
 
В их голосах обида.
О чем они взыскуют,
Диковинные чувства
Храня в душе своей?
Быть может, этой ночью
Они, как я, тоскуют
И призывают солнце
От имени полей…
 
 
А под сияньем лунным
Округа дремлет чутко,
А свежий запах сена
Покосы издают.
Переливая в звуки
Мои глухие чувства,
На самых резких нотах
Перепела поют.
 

 
Каждое утро на луг прямиком
Пчелы из улья летят с ветерком,
Чтобы умыться росой-хрусталем,
Серые пчелы и желтые пчелы.
 
 
Пчелы пытают цветок-однолюб,
Жадно сосут дивный мед его губ,
Может быть, труд их покажется груб;
Та улетит, прилетает другая.
 
 
Время свиданья идет на закат,
Пчел вереницы обратно летят,
Больно расстаться, но травы молчат,
Боль тишиною объята.
 
 
Утром печаль отпускает цветы,
Снова они и светлы, и чисты,
Соком и свежестью всклень налиты.
Так и летают до осени голой
Серые пчелы и желтые пчелы.