Текст книги "Гроза на Шпрее"

Автор книги: Юрий Дольд-Михайлик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 32 (всего у книги 36 страниц)

Не в силах сдержать нервное возбуждение, девушка тоже вскакивает с места.

– Может быть, вы выберете другое место для прогулок, – спрашивает она Петерсона сердито, – голова и так кружится от писанины, все прямо плывет перед глазами!

– Спокойно, Рут! – останавливает ее Себастьян. – А голова кружится потому, что мы с тобой сегодня не завтракали. Герр Клуге, надеюсь вы разрешите нам на несколько минут отлучиться, чтобы выпить горячего кофе и съесть по бутерброду? – Не ожидая ответа, старик поднимается и спокойно идет в кухню.

– Если хотите присоединиться к нам, я могу приготовить и вам несколько бутербродов.

– Ты стала удивительно покладиста. С чего бы это?

– Берегу нервы. Раз уж нам выпало на долю терпеть ваше общество до шести часов, придется придерживаться нейтралитета.

– Вот как запела! Ну ладно, иди, может, после еды ты совсем подобреешь.

Переступив порог кухни, Рут перевела дыхание. Петерсон не пошел за ними.

– Герр Себастьян! Нам остается одно – как можно скорее отпереть дверь, – лихорадочно зашептала девушка. – Уверяю вас, я сделаю это так ловко, что он ничего не заметит. Нам придут на помощь. Обязательно придут. И тогда…

– И тогда свершится новое преступление, – резко перебивает девушку Ленау. – Неужели ты не понимаешь: он выстрелит в первого, кто войдет в аптеку. Мы не имеем права спасать себя, подставляя под пулю других.

– Но вы должны оглушить его из-за двери провизорской.

– А если не выйдет?..

– Я буду находиться рядом. В тот момент, когда откроется дверь… я…

– Тогда первая пуля прошьет тебя, а уже вторая попадет в вошедшего… Неужели ты думаешь, я могу на это согласиться?

– Значит, покориться и ждать шести часов?

– Нет! Ты действительно выскочишь на улицу, набросишь на дверь засов и после этого позвонишь в полицию. Разбивать ничего в провизорской я не буду, он может выстрелить в тебя, и тогда весь наш план рухнет. Мы перейдем в провизорскую и будем приготовлять лекарства, потом я пошлю тебя вниз за горячей водой, и ты откроешь дверь…

– А вы? Оставить вас тут одного? Ни за что на свете!

– Рут, ты должна сделать так, как я сказал. Между одиннадцатью и двенадцатью зайдет Эрнст. Подумай, что именно в него может попасть пуля убийцы. Ведь Эрнст встревожится и постарается проникнуть в аптеку. Или забежит несчастная мать за лекарством для ребенка… и тоже…

– Но вы… что будет с вами?

– Рут, ты должна это сделать.

– Не знаю, хватит ли у меня храбрости. Я уже сейчас вся дрожу от страха и волнения.

– Должно хватить. Вспомни бедняжку Клару, подумай о тех, кого он может уничтожить, если они встанут у него на пути.

– Тогда давайте действовать – сейчас же, немедленно! Потому что я не выдержу долгого ожидания. К тому же и он, как мне кажется, начинает все больше нервничать. Кто знает, что придет ему в голову через час или два. Может, снова захочет избавиться от нас.

– Не думаю. Он не решится пробыть многие часы в одном помещении с двумя новыми жертвами. Как-никак, но мы в какой-то мере отвлекаем его от мысли о неминуемой расплате за содеянное преступление. И не забивай себе этим голову! Думай только о том, как совершенно естественно держаться, чтобы усыпить его бдительность. Все прочее выбрось из головы.

– Мне трудно примириться с тем, что я должна оставить вас одного. Эрнст никогда мне этого не простит.

– Эрнст станет гордиться тобой, Рут! Ты из нас двоих рискуешь больше. От твоей ловкости зависит все… Сейчас мы идем в провизорскую. Минут пять-десять будем готовить лекарства, потом я пошлю тебя за водой вниз.

Петерсон, как и прежде, продолжал шагать из угла в угол, не зная, куда себя девать.

– А теперь разрешите нам пройти в провизорскую и заняться приготовлением лекарств, – заговорила Рут. – Если вы нам не верите, пойдемте с нами, посидите рядом. Там, кстати, топится камин. Вы можете сесть возле него, разуться и высушить башмаки, а то, глядите, как наследили на чистом полу.

– Девушка права, герр Клуге. Вообще перед дальней дорогой надо, чтобы ноги были сухие. Сейчас принесу вам свои домашние туфли и подкину в камин еще несколько брикетов… А вы поставьте башмаки так, чтобы они сохли изнутри.

Соблазн посидеть у камина был велик. Погода сегодня отвратительная, Петерсон промок и замерз, пробираясь к аптеке проходными дворами сквозь груды развалин. Тем более, что он теперь точно знал – в аптеке нет никого, кроме старика и девушки. Он будет сидеть рядом с ними, и сделать они ничего не смогут. Ключ от двери у него. К телефону он запретил подходить под страхом смерти. Да они, как видно, уже примирились с происходящим и спокойно ждут, пока он сам уберется.

– Ладно, работайте, черт с вами, – буркнул Петерсон и направился в провизорскую вслед за Рут и стариком.

Ленау приоткрыл дверцу кафельного камина и забросил туда несколько брикетов. Синий огонек пламени облизал их.

Петерсон, развалясь, уселся у огня, стащил ботинки, сунул ноги в тапочки, которые, конечно, оказались ему малы, и, сидя в кресле, покачивал их, придерживая пальцами ног.

Ленау подошел к одному из шкафов, вынул кучу всяких порошков, бутылочек, тюбиков. Рут в это время поставила на стол миниатюрные аптечные весы, расставила различные колбочки, ступочки, коробочки, баночки и пустые бутылочки.

Потом они уселись за длинный рабочий стол и стали что-то растирать, отвешивать, отмерять, взбалтывать.

Несмотря на фенамин, Петерсона от этой тишины одолевала дремота, он героически боролся с ней, но по временам все же клевал носом, вздрагивал и снова начинал раскачивать тапочки.

Для полного спокойствия он положил пистолет на стул, придвинув его вплотную к своему креслу.

– Герр Клуге, – донесся до Петерсона сквозь дрему голос Ленау, – можно, я пошлю Рут согреть воды и принести сюда? Нам это надо, чтобы приготовить микстуры, без этого невозможно растворить некоторые порошки.

Петерсону лень даже было открыть глаза. Куда может деваться эта обезумевшая от страха девчонка? Ну, сходит, погреет воду и придет обратно.

– Ладно, ступай, только побыстрей возвращайся, – прикрикнул он для пущей важности.

– Я быстро. – Рут вскочила и понеслась на кухню.

Старик продолжал что-то смешивать, маленькой ложечкой насыпал какие-то микроскопические дозы на весы, тщательно взвешивал порошки и снова смешивал, растирал.

Прошло минут десять. Старик поднял голову, позвал:

– Рут, нельзя ли побыстрее, что ты копаешься там?

Ответа не последовало. Старик опять повозился со своими пробирочками и снова позвал:

– Рут, ну где же ты? – В голосе старика звучали тревожные нотки.

Задремавший было Петерсон вдруг вскочил, схватил пистолет и с перекошенным от страха и злости лицом бросился к двери, но мигом повернулся и приказал старику идти с ним.

Так они прошли через зал, заглянули в кухню, там никого не было. Делая огромные скачки, Петерсон помчался к двери, ведущей на улицу, она была заперта. Выхватив ключ из кармана, он вставил его в замочную скважину, быстро повернул, толкнул дверь, но она не поддавалась. Тогда он повернулся к Ленау, выстрелил в него и помчался по лестнице наверх.

Старик упал, обливаясь кровью.

А Рут тем временем, дрожа от страха, выскочила на улицу, закрыла дверь на висячий замок и бросилась бежать к первому же автомату. Ей удалось быстро соединиться с полицией и рассказать все, что произошло в аптеке. Ее успокоили, сказав, что выезжают немедленно.

Девушка, совершенно обессилев, прислонилась к стене и так простояла несколько минут. Потом вздрогнула, одернула рукав и посмотрела на часы. Было без четверти одиннадцать.

Между одиннадцатью и двенадцатью должен был зайти Эрнст. Ей вдруг так безумно захотелось увидеть его, прижаться к его груди, это безумное желание на миг вытеснило все другие мысли.

– Девушка, что с вами? – окликнул ее проходивший мимо американский офицер. – Такая милашка и в таком отчаянии, я могу помочь?..

– Да, да, – не давая ему договорить, запинаясь, начала Рут. – Я работаю здесь, в аптеке, к нам утром ворвался Петерсон, тот самый убийца, о котором писали в газетах… ой, да что это я болтаю, а время уходит. Надо скорей добежать до полицейского, рассказать ему все, чтобы не упустить убийцу. Я заперла его в аптеке, но, боюсь, что он может уйти через окно второго этажа, там есть спуск.

– Вот вы и бегите к полицейскому, а я позвоню в полицию и постерегу этого Петерсона во дворе.

– Я уже звонила, машина вышла. Так что скорее бегите к аптеке. Он такой высокий, в немецкой военной форме.

И каблучки ее дробно застучали по мостовой.

Полицейские быстро оцепили весь квартал. Американский офицер сумел ранить преступника, когда тот спускался по водосточной трубе, но рана оказалась не тяжелой, и Петерсон полез по трубе не вниз, а вверх. Попасть в него еще раз не удалось, и он скрылся где-то на чердаке. Петерсон был вооружен и пытался отстреливаться одной рукой.

А в это время карета «скорой помощи» увозила тяжелораненого Себастьяна Ленау. Он был без сознания. Вместе с ним уехала рыдающая Рут.

Через несколько часов полиции удалось найти Петерсона среди развалин одного из домов. Вид у него был страшный – весь в крови, одежда изодрана в клочья, из горла вырывалось какое-то звериное рычание. И тем не менее, он сумел разрядить пистолет в приближающихся полицейских, никого, правда, не ранив. Когда же двое из них навалились на него, он, собрав последние силы, полоснул одного из них ножом. Вскрикнув, тот упал, но второму удалось заломить Петерсону руки за спину и захлопнуть наручники.

«Маленький след»

В рабочем кабинете Шульца раздался телефонный звонок. Перегнувшись через стол, Фред снял трубку.

– Это вы, господин Шульц?

– Да.

– Говорит Зепп. Звоню из автомата. Вырвался на несколько дней в Берлин. Если не возражаете, приглашаю вас посидеть в ресторане. Можем поехать в «Голубой ангел».

– От этой ветреной погоды у меня все время болит голова. В духоте ресторана я буду для вас плохим собеседником. Если не возражаете, буду ждать вас у себя в семь часов, обещаю, что мы хорошо проведем время. Я прихватил из Гамбурга несколько бутылок английского виски.

– Прекрасно, Фред. Буду ровно в семь.

– С тех пор, как Воронов перебежал к русским, в школе все переменилось. – Пьяная улыбка блуждала по лицу Больмана. – Но об этом говорить нельзя. Пока что замены Шлитсену не нашли, поэтому управляют нами главные начальники – босс и Нунке. Скорее всего, школу расформируют. Такие слухи витают в воздухе. И то, чем мы сейчас занимаемся, – попытка босса и Нунке всплыть. Задумали грандиозную операцию, а вот что из этого получится?.. Все, хватит! – вдруг прервал он сам себя и пьяно опустил голову на стол. – Знаешь, Фред, – он перешел на шепот, – черт меня дернул – я веду дневник! Хотя нам это… так сказать… не рекомендуется. Болтовня может привести к печальным последствиям. Это враг нашей профессии! Но скажу тебе по секрету, ведь я доверяю тебе, старый чертяка – память уже не та, что раньше. А до того, как меня выбросят на свалку, хочу многое запомнить…

– Хочешь опубликовать мемуары?

– Опубликовать?.. Нет… продавать свои записи по частям всевозможным людям. Некоторые с благодарностью приобретут странички из собственной биографии. А может, продам оптом…

– Думаешь, купят?

– Пусть попробуют не купить! Это им дорого обойдется!.. Только ты, Фред, никому ни слова. – На минуту глаза Больмана стали осмысленными, в них промелькнул испуг: не ляпнул ли чего лишнего? Но искорка сознания сразу же угасла.

«Глаза, как у замороженного судака», – подумал Григорий, глядя на Больмана. Он поил его виски, коньяком, не встречая, впрочем, особого сопротивления. Тот пьянел, но на осторожные вопросы Григория давал неопределенные ответы. Григорию очень нужно было узнать, к какой операции так тщательно готовится Больман. Недавно он с шестью подобными типами куда-то ездил и вернулся только через неделю. Нунке на вопрос Григория о Больмане невнятно пробормотал: «На тренировках…»

Итак, готовится какая-то диверсия. В таких случаях на больших полигонах школы строят макет объекта, создают условия, близкие к настоящим, чтобы обучать агентов. Видимо, готовят большую операцию – до сих пор еще никуда не посылали такую многочисленную группу. Домантович сообщил, что из диверсионного отдела школы отобрали шестерых отчаянных головорезов и куда-то увезли. Очевидно, это те же самые. Что они задумали? В комнате, наполненной клубами табачного дыма, за столом напротив Григория сидел человек, который это знал. И нужно, чтобы он заговорил.

– Так что, Фред, помни: болтовня – это наш враг…

– И вино тоже, – насмешливо сказал Григорий, доверху наполняя коньяком бокал Больмана.

– И вино… Но с этим я справлюсь. – Он уставился глазами в бокал и долго смотрел на него. – Вино постоянно циркулирует в моих жилах и идет мне на пользу… Я бодр и здоров… Но когда меня укусит, например, комар, то, напившись моей крови, сразу же рухнет пьяный… Ты, Фред, не думай, что я всегда так пил. Когда-то я был мечтательным юношей, даже хотел стать поэтом… К сожалению, не мы определяем свою судьбу, а она бросает нас, куда ей вздумается. Так вот, Бахуса я избрал своим богом там, на Востоке – он согревал меня в заснеженных степях, спасал от русского мороза. Ох, и натерпелся же я страха в тех сугробах! Казалось, мы никогда не вернемся оттуда. Вот там-то я впервые и подумал о дневниках. Записываю только главное. Последнюю запись сделал вчера и, если не вернусь…

Григорий насторожился. Но Больман вдруг замолчал, уставившись мутным взглядом в одну точку.

– Что-то серьезное? – осторожно спросил Григорий.

– Серьезное… Но об этом говорить нельзя. Даже нам с тобой. Нельзя, нельзя! – с пьяным упрямством повторял Больман.

Его уже развезло. Он ерзал на стуле, опирался локтями на заставленный закусками стол, пытаясь найти удобное положение. Галстук съехал набок, расстегнутый воротничок рубашки открывал заросшую шею, бледное лицо покрылось красными пятнами, прядь волос прилипла к вспотевшему лбу. Все это вызвало у Григория отвращение.

– И все же мне кажется, что вести дневник неосторожно. Ты накличешь на себя беду. Представь на минутку, что он попадет в руки заинтересованного лица… – сказал Григорий, стараясь направить разговор в нужное ему русло.

– Не считай меня дураком. Черта лысого он попадет к кому-нибудь… От того, что выходит из-под моей пишущей машинки, остается только ма-а-ленький след. Вот такой… – Он сомкнул пальцы щепоткой, но пошатнулся на стуле, один палец соскользнул, и получилось что-то вроде дули. – Все прочее рассыпается в прах. Да и кто заглянет в мою берлогу? Ведь я умер… – Больман потянулся к бутылке и, расплескивая коньяк по скатерти, наполнил свой бокал.

«Что он несет? – думал Григорий… – «От написанного остается маленький след… прочее рассыпается в прах…» Пока ясно только одно: дневники он хранит дома. Но как понять остальное?.. Маленький след… Почему маленький?.. Кажется, догадался! Видимо, он фотографирует написанное, а рукопись сжигает. «Прочее рассыпается в прах…» Пленку легче спрятать. Значит, вероятнее всего, пленка… Какой же у него аппарат? Скорее всего, малогабаритный, чуть больше спичечного коробка… Видимо, «Истмен-Кодак».

– Да, Фред, я умер. Выпьем, черт возьми, за то, чтобы я спал спокойно!.. Ведь я мертв… После того, как русские потребовали выдать Больмана, меня пышно похоронили, даже с речами. Об этом писали газеты… Но, поставив на могиле крест, ни одна сволочь не проронила ни слезинки, хотя никто и не знал, что вместо Вернера Больмана в гробу лежит мешок с опилками… Чтоб их всех!.. Давай выпьем…

– Не хватит на сегодня?

Больман молча опорожнил бокал, икнул и достал из кармана пиджака, висевшего на стуле, платок. Из кармана что-то выпало и, звякнув, стукнулось об пол.

– Н-нет, не хватит. – Язык Больмана заплетался. – Не хватит… Нам дали два дня на отдых, значит, вот сейчас и нужно. И вообще, я теперь призрак, а у призрака нет этого… как его?.. Плоти… Призрак бесплотен, и сколько в него не лей, доверху не наполнишь…

– Когда ты вернешься? – спросил Григорий.

Но Больман снова оставил вопрос без ответа и нес всякую чушь.

– Я? Зепп – призрак, а бедняга Вернер Больман лежит на кладбище… Он умер, умер… А-а-а-ве Мари-и-и-и-я…

– Перестань!

Больман послушно замолчал. Некоторое время он бессмысленно смотрел перед собой, раскачиваясь на стуле, затем веки его начали слипаться, тело обмякло, и он упал грудью на стол, уткнувшись головой в тарелку.

«Кажется, я переборщил, спаивая его», – подумал Григорий. Он вышел в ванную, намочил полотенце и, вернувшись, вытер лицо Больмана. Тот только мычал в ответ. Взяв его под руки, Григорий перетащил тяжелое, как бревно, тело подвыпившего гостя в другой конец комнаты и, положив на диван, стал убирать со стола. Вдруг взгляд его упал на связку ключей, лежавшую возле стула, на котором сидел Больман. От кольца тянулась тонкая цепочка, конец которой терялся в верхнем кармане пиджака.

Григорий поднял ключи. На ладони у него лежали два больших ключа, видимо, от входной двери, и несколько маленьких, никелированных. Какие же замки запирают ими? Какие секреты хранят эти маленькие хранители тайн? Григорий, задумавшись, смотрел на блестящий металл. Затем перевел взгляд на его владельца. Тот спал, откинув голову на валик широкого дивана. Время от времени он громко икал, и тогда грудь и живот его судорожно вздрагивали, словно под ударами плети, а кадык поршнем ходил по жилистой шее, будто выталкивая из раскрытого рта глухие короткие звуки. В полутемной комнате этот раскрытый рот на бледном лице казался черной дырой, из которой стекала липкая слюна и спадала тягучим каплями на обивку дивана. Рука с набухшими венами свисала до самого пола.

«Сверхчеловек в своем истинном обличье. Без маски… Что ты задумал? Какую мерзость собираешься еще сотворить?..»

«Да и кто заглянет в мою берлогу», – вспомнились Григорию слова Больмана. «Наверное, я загляну, – подумал он, взвешивая на ладони ключи. – Может, твои дневники расскажут то, о чем ты молчишь. Только когда? Сейчас? – Он снова взглянул на Больмана. Теперь тот лежал лицом к спинке дивана, подвернув под себя руку, и стонал во сне. – Нет, сейчас нельзя… Хотя он и сильно выпил, но может проснуться и не найти ни меня, ни ключей. Черт его знает, нервный тип, все может быть. Нет, рисковать нельзя! Лучше завтра. Завтра вечером у них намечается выпивка. Он приглашал и меня».

Григорий вышел на кухню, достал с полки пачку свечей, – в городе часто бывали перебои с электричеством, – вынул из нее одну и растопил. Разминая комочек воска в руках, чтобы не застыл, он вернулся в комнату, вдавил в податливую массу бородки ключей, каждую – с обеих сторон, и, тщательно протерев, положил в карман пиджака Больмана.

Дом, где жил Больман, стоял на узкой длинной улице. Темные громады зданий, без единого освещенного окна, сжимали ее в крепких объятиях, и она как бы застыла в судорогах, образовав причудливый зигзаг. Желтые пятна редких фонарей танцевали в такт с порывами ветра, отбрасывая тусклый свет на тротуары, вымощенные плитами и отполированные множеством подошв, которые ежедневно шаркали по их квадратам. Запоздалые прохожие жались к стенам домов и, гонимые холодным ветром, спешили укрыться от непогоды за этими толстыми стенами. Улица, как губка, впитывала в себя поздних прохожих, и они терялись в ее многочисленных порах.

Григорий поглубже засунул руки в карманы пальто. Холодная сырость пронизывала до костей. Поднятый воротник и надвинутая на глаза шляпа, с полей которой ветер срывал капли воды, плохо защищали от колючих брызг дождя и снега. Дойдя до поворота, Григорий поставил ногу на ступеньку дома и поправил шнурок. Отсюда улицу было хорошо видно в обе стороны. Не заметив ничего подозрительного, он прошел дальше и, поднявшись на невысокое крыльцо, оказался перед массивной дверью. Пошарил в карманах, вынул связку ключей. Замок мягко щелкнул. Тяжелая дверь, когда-то застекленная, а теперь забитая фанерой, открылась с громким скрипом. Григорий замер. «Так можно весь дом переполошить!» Прислушался. Нет, ничего не слышно. Только ветер завывает на улице. Потянув дверь за ручку так, чтобы петли не скрипели, Григорий закрыл ее. Тщательно вытер ноги о тряпку. Теперь нужно преодолеть еще два пролета скрипучей деревянной лестницы. Держась ближе к стене – там меньше скрипели ступеньки, – Григорий медленно поднимался на второй этаж. Темнота и тишина. Поворот, за ним еще один лестничный пролет. Вот, наконец, и дверь квартиры Больмана. Опять недолгая возня с замком, и в нос ударил запах прокуренной, плохо проветренной квартиры. Луч фонарика осветил продолговатую прихожую, застеленную потертым ковром. Три двери притаились за тяжелыми портьерами. С противоположной стены, словно защищая эту обитель от незваного гостя, прямо на Григория уставились большие оленьи рога. Двери кабинета были закрыты, но ключ торчал в замке. Григорий повернул его и вошел в комнату. Пучок лучей, перебегая с предмета на предмет, выхватывал из темноты то диван, то стол, то поднимался по высоким, до потолка, стеллажам с книгами, то скользил по портретам усатых мужчин с бакенбардами а ля Гинденбург. Все это осталось от прежнего хозяина, новому обитателю принадлежали только куча разбросанных на диване журналов – их пестрые обложки казались неуместными в этой строгого вида комнате – и пишущая машинка последнего выпуска, сверкавшая никелем на письменном столе.

В этой комнате Больман хранит свои дневники. Они могут поведать Григорию о тайнах обитателей фашистского логова и их зловещих планах. Последнюю запись, по словам Больмана, он сделал совсем недавно, позавчера…

Григорий сел в старое кресло у письменного стола и, подбирая ключи к ящикам, стал просматривать их содержимое. Но увидел совсем не то, на что надеялся. Под руку попадал беспорядочно разбросанный хлам: зажигалки разнообразных систем и фасонов, колоды порванных, замасленных карт, поломанные авторучки, значки и прочая мелочь. В одном из ящиков – пачка писем, перевязанная грязной тесьмой. «Дорогой Вернер…», «Здравствуй, любимый мой», «Вернер, душка». В нижнем ящике – два пистолета. Один с длинным глушителем, бесшумный, второй – старый, с царапинами. Местами на нем стерлась черная краска и сквозь нее матово поблескивал металл. «Сколько людей с предсмертным ужасом смотрели в этот тусклый глазок? – подумал Григорий. – Десятки? Сотни?..» На всякий случай он запомнил номера пистолетов. Были здесь и стопки чистой писчей бумаги, пачка неиспользованной копирки, коллекция марок и почему-то цветные конфетти. Не было только никаких следов дневника – ни записей, ни пленок. Даже в старой записной книжке уцелело всего несколько чистых листов – все остальное было вырвано из черной коленкоровой обложки.

«Значит, не здесь». Григорий встал. Луч фонарика еще раз обежал комнату. «Придется поработать».

Мысленно разбив комнату на квадраты, Григорий хотел уже начать обзор, но передумал. «Может, заглянуть в спальню?» Но и в спальне, маленькой комнате, где стояли шкаф, кровать и ночная тумбочка, ничего отыскать не удалось. В кухне и ванной тоже не было тайников, где, по мнению Григория, можно было что-то спрятать. Он вернулся в кабинет. «Начнем с книг, хотя маловероятно, чтобы такой волк, как Больман, прятал там что-нибудь». Сбросив ботинки и став на стул, Григорий дотянулся до верхнего стеллажа и, подсвечивая фонариком так, чтобы свет искоса падал вдоль всей полки, внимательно осмотрел ее. Равномерно толстый слой пыли, который четко выделялся на полированном дереве, свидетельствовал о том, что книг здесь давно никто не трогал. То же было и на других полках. Григорий тщательно, метр за метром исследовал комнату, но ничего не нашел. Диван, этажерка, фальшивый камин, еще один небольшой столик у окна – все было тщательно обследовано. Кафельная печь. Может, здесь?

Открыл дверцу. В темной пасти топки – обгоревшие, почти рассыпавшиеся листы сожженной бумаги. Присмотрелся. На черных клочках, колеблющихся от тяги, проступают буквы. Похоже, машинописный текст.

«Итак, Больман не лгал! «Маленький след… прочее рассыпается в прах…» Теперь все понятно. Дневники где-то здесь. Надо искать.»

Стало душно. На лбу выступили капельки пота. Руки в перчатках стали влажными. Григорий сбросил пальто и, положив его на стул, начал осматривать паркет. Стертые дубовые прямоугольники везде были плотно подогнаны друг к другу и даже не скрипели. Может, за портретами? Но и там лежал толстый слой нетронутой пыли; с застекленных рамок безразлично смотрели незнакомые лица.

Григорий устало опустился в кресло. Хотелось курить. Посмотрел на часы. Прошло два с половиной часа, а он ничего не нашел. Надо начать все сначала и поспешить. Ведь неизвестно, когда кончится вечеринка, участвовать в которой он отказался. Григорий снова взялся за стол. Еще раз тщательно перебрал весь хлам, перевернул листы бумаги, принялся простукивать стенки и вдруг… Что это? Задняя планка одного из ящиков немного толще других… Проверил. Так и есть: на полпальца толще. Вынул ящик, поставил его на стол и заметил на боковой стенке головку гвоздя. Зачем здесь гвоздь? Ведь ящик клееный. Тайник?

Григорий сбросил перчатку и ногтем осторожно подцепил гвоздь. Тот легко вышел из гнезда, и часть двойной стенки отпала, открыв маленькое углубление, в котором лежали четыре металлические коробочки. «Вот они где!.. Примитивный тайник, а сколько времени потрачено на его поиски. Надо было внимательнее смотреть!..» – ругал себя Григорий. Кассеты от «Кодака». Но проявлена ли пленка? Судя по тому, что в доме нет каких-либо химикатов для ее обработки – не проявлена. «Ну что ж, Вернер, поменяемся кассетами». Григорий достал кассеты Больмана, заменил их такими же, только пленка в них была чистой. Засунул ящик на место, надел ботинки, пальто и еще раз оглядел комнату. Все было на своих местах – так же, как и до его прихода. Вдруг приглушенный скрип спугнул тишину. Хлопнула входная дверь. Григорий прислушался. Ступени равномерно поскрипывали под чьими-то шагами. Скрип затих, потом послышался снова. Шаги замерли у дверей. Звякнул металл – кто-то вставлял ключ в замочную скважину.

Григорий бросился к окну и притаился за тяжелой шторой, рука нащупала в кармане рукоятку пистолета. Глухо щелкнул предохранитель. В передней послышался топот и ругань – видимо, вошедший споткнулся о ковер. Григорий узнал голос Больмана. «Почему он так рано вернулся? Ведь обычно оргии у них продолжаются до самого утра». Между тем Больман прошел в спальню и, повозившись, двинулся в ванную. В застывшей тишине послышался плеск воды.

«Вот тебе на! Как же теперь быть?» Выждав еще немного, Григорий вышел из своего укрытия, разминая затекшее тело. Осторожно, на цыпочках, подошел к окну. Оно выходило во двор и было не очень далеко от земли, но внизу, перед окнами подвального этажа, темнела широкая цементная яма. Вокруг нее торчали острые копья ограды. «Если прыгнуть, то напорешься на острие. Ну и глупое положение! А может, неподалеку желоб?» Григорий вылез на подоконник, открыл форточку и вытянулся. Холодный ветер брызнул ему в лицо горсть дождя, растрепал волосы. Вдаль тянулась голая мокрая стена, без карниза или выступа, за который можно было бы уцепиться. «Вот влип в историю», – с досадой подумал Григорий, опускаясь на пол. Рукавом пальто вытер подоконник. Мысли кружились в голове, опережая друг друга, в висках стучало. «Успокойся! – приказал он себе. – Безвыходных положений не бывает! Надо все спокойно взвесить… Значит, так…» Григорий подошел к двери и прислушался. Из ванной доносилось хлюпанье воды. Посветил в замочную скважину – ключ торчал в замке с обратной стороны. Легонько толкнул дверь – не закрыта. Слава богу!

У Григория было несколько возможностей: быстро пройти коридор и выскользнуть на улицу. Но парадные двери закрыты – пока он их отопрет, Больман может выйти в коридор. Второй вариант – окно. Связать портьеры, спуститься в яму, дальше попробовать зацепить занавеску за ограждение и по ней выбраться… Однако даже незначительный шум привлечет внимание Больмана… Можно действовать и так: когда Больман выйдет из ванны, оглушить его… Но тогда он поймет, что здесь кто-то был, и все полетит к черту… Дождаться утра и попытаться незаметно уйти?.. Нет, пожалуй, разумнее подождать, пока Больман заснет – а пьяные спят крепко, – и тогда вернуться тем же путем, которым пришел.

Приняв такое решение, Григорий успокоился и снова спрятался за портьеру. Сколько ему пришлось там простоять, он не знал. Когда из спальни донеслось легкое похрапывание, Григорий осторожно прокрался в прихожую, закрыл дверь в коридор, потом так же тихо открыл и запер парадное.

Когда он, наконец, вышел на крыльцо, ветер, как и прежде, протяжно пел свою тревожную песню. Надвинув на лоб шляпу, Григорий шагнул под дождь.