Текст книги "Гроза на Шпрее"

Автор книги: Юрий Дольд-Михайлик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 36 страниц)

Что же послужило поводом? Кто приказал шпику обследовать квартиру Фреда Шульца?

Сегодняшний разговор с Думбрайтом говорит о все возрастающем доверии босса к Шульцу. Значит, Нунке? Но почему? До сих пор ничто не нарушало их добрых отношений, перед отъездом они тепло, по-дружески расстались. Правда, у Нунке могли возникнуть подозрения в последние дни, когда Григория не было в Берлине. Ведь у Шульца были хорошие отношения с Вороновым.

В комнате холодно, стынут ноги. Придется, что бы там ни было, затопить печку, помыться, переодеться. Ну-ка! Не сиди сиднем, не раскисай! С обыском они, конечно, промахнулись, потому что ничего компрометирующего найти не могли. Ну, а причины – их тоже можно установить, проанализировав каждый свой шаг. Григорий хлопочет у печки, потом в ванной становится под душ, сильно растирает тело жесткой рукавичкой. Благословенная вода! И та, что холодными тугими струями бьет по спине, бедрам, животу, и та, что закипает в маленьком чайнике – вон как задорно и весело поет свисток в носике.

Через несколько минут Григорий, в свежей пижаме, держа в руке стакан крепкого чаю, сидит, удобно устроившись в кресле напротив своей чудо-печки. Теперь можно и подумать…

Каждый вечер прежде, чем лечь спать, он придирчиво анализирует весь прожитый день, независимо от того, произошло сегодня что-нибудь значительное или нет. Теперь ему надо было восстановить в памяти каждый свой шаг на гораздо более продолжительном отрезке времени. Отправляясь путешествовать в прошлое, Григорий обозначил главные вехи, по которым должны течь его воспоминания. Что самое уязвимое в его действиях? Связь с Домантовичем и хорошие отношения с Вороновым, Мария и ее аптека, Зеллер, деятельность в «Семейном очаге». Несколько встреч с Горенко. Завтраки с Вороновым.

Воспоминания текут, не сливаясь, каждое по своему руслу. Домантович. Все встречи от первой до последней во всех деталях возникают в памяти. Малейшее нарушение правил конспирации могло стать для Григория и Михаила трагическим, и оба не позволяли себе нарушать их даже в мелочах. Выходя на связь, внимательно все взвешивали, десятки раз выверяли. То, что связь с Домантовичем в последнее время оборвалась, не следствие какого-либо промаха. Сообразив, что из школы стала просачиваться информация, начальство прежде всего заподозрило бывших советских граждан. Правда, подозрение еще не доказательство, а один из логических выводов, который требует подтверждения фактами или опровержения. А фактов, раскрывающих Домантовича, нет. А теперь, в связи с бегством Воронова, и подозрения отпадают. Нет, здесь не о чем беспокоиться.

Мария? На людях Григорий встречался с ней только раз: в ресторане перед тем, как выкрасть Больмана. Ничего противоестественного в том, что он пригласил ее танцевать, не было – в ресторане это обычное явление. Могла вызвать тревогу встреча на улице, у почтамта. Но тогда он особенно тщательно проверил, нет ли за ним слежки: его насторожил испуг Марии, когда она увидела своего бывшего мужа. Все остальные встречи бывали в комнате над аптекой, за собственную осторожность при этом он мог поручиться. А Марии даже не приходилось выходить из дома. Иногда ему хотелось задержаться подольше. Ее безграничное доверие к нему, мужество, с которым она несла свое одиночество, ее женственность рождали в сердце щемящую нежность. Но он ни разу ничем не выдал себя, потому что не имел права усложнять свою и ее жизнь.

Воронов завтракал с ним, вот где скорее всего мог быть срыв.

Необходимо в ближайшие дни встретиться с полковником. Как только станут ясны причины обыска, подоспеют сведения о Гансе Брукнере. Марии в городе нет, значит, Григорий должен заранее предупредить полковника о необходимости личного свидания. Он сегодня же отправит на имя Франца Хердера открытку с совершенно невинным текстом, примерно таким: «Любимый дядюшка Франц! Через неделю я, возможно, закончу ремонт своего мотороллера, если, конечно, смогу достать мелкие детали. Спасибо за пятьдесят марок, которые ты мне послал в прошлом месяце, только они не пошли нам на пользу: отец пропил их в тот же вечер, ему удалось подсмотреть, куда мама их спрятала. Больше ничего не присылай, а сделай так, чтобы мы с тобой непременно увиделись. Твой племянник Томас».

Существует плохонький мотороллер, который непрерывно ремонтируется, существует племянник Томас, над которым издевается пьяница-отец, брат Франца. Итак, переписка между близкими родственниками не привлечет внимания. Кому придет в голову вырывать из контекста только первую и предпоследнюю фразы. Только полковнику, к которому потом эти письма попадают. В данном случае он поймет: Григорию надо кое-что уточнить и доложить, причем, не через связного, а лично.

Встретятся они, как обычно, на одной из частных квартир, все подходы к которой тщательно охраняются. В этом Григорий может целиком положиться на опыт полковника, на его предусмотрительность. Такой же максимальной осторожности полковник требует от всех, с кем ему приходится работать. Вместе с Григорием они разработали несколько наиболее безопасных маршрутов при переходе из сектора в сектор. Они пролегают через дома с парадным и черным ходами, через дворы с тайными лазами, сквозные переходы с улицы на улицу… Линия «полковник – капитан Гончаренко», безусловно, чиста. Так ли обстоит с Гельмутом Зеллером? И с миссией Григория в «Семейном очаге»?

Телефонный звонок заставил Григория подняться. Из трубки донесся голос Нунке. «Как чувствуете себя, Фред?» Григорий не спешит с ответом, взвешивает, как ему держаться. Потом громко вздыхает и лениво говорит: «A-а, это вы… мое почтение!» Нунке извиняется, что, очевидно, разбудил его, и тотчас же начинает разговор о событиях в школе. Григорий оживляется: «Да… да… Думбрайт рассказывал. Как мне это нравится? Должно быть, так же, как вам. Тем более…» Осененный внезапной мыслью, он обрывает разговор. «Ну, ну!» – торопит Нунке. «Тем более, что я стопроцентный идиот! – выпаливает вдруг Григорий, – да, совершеннейший кретин!» «То есть?» – не понимает Нунке. «Я столько раз встречался с Вороновым в кафе, где иногда завтракаю, разговаривал и ничегошеньки не понял!» «Вот как?» – в голосе шефа чувствуется напряжение. «Понимаете, некоторые его высказывания в адрес Думбрайта, Шлитсена, частично и в ваш, были, мягко выражаясь, не совсем доброжелательными. Но я объяснял это тем, что бедняга злится на весь мир из-за своей больной печени. Слишком уж несчастный был у него вид, когда он каркал, как зловещий ворон, знаете, как у Эдгара По: «И сидит он…» Из трубки донесся не очень искренний смех: «У вас пылкое воображение, Фред, а в нашей работе надо аналитически мыслить, а не поэтически воспринимать действительность. Впрочем, обо всем этом потом… Когда мы увидимся? Может, вечером?» Прежде чем Нунке повесил трубку, пришлось сослаться на договоренность с Думбрайтом, ответить на несколько вопросов о Гамбурге, самочувствии Берты и детей. На все эти вопросы Григорий отвечал механически, ибо мысли его сосредоточились на одном: вот где он споткнулся – Воронов! Не сообразил перед отъездом обеспечить себе пути отхода, прощаясь с Нунке, надо было бросить одну-единственную фразу, примерно такую: «Ага, забыл вам рассказать о Воронове, напомните, когда приеду…» Она ни к чему не обязывала, а разговор в дальнейшем можно было повернуть и так и этак. Хорошо, что хоть теперь, во время телефонного разговора, он сделал единственно верный ход – сам пошел навстречу опасности.

О том, что он заметил вторжение в свою квартиру, теперь, конечно, придется молчать. Нунке не так глуп, он тут же свяжет неожиданную откровенность Фреда с обыском. Пусть тешится мыслью, что операция была проведена незаметно. А жаль! Так и подмывает разразиться благородным возмущением, поиздеваться над прохвостами, которые рылись в его вещах, оставляя повсюду следы своих грязных лап.

Григорий возвращается к креслу, но от печки пышет жаром, непреодолимо тянет в постель. Он действительно не выспался, промерз в холодном вагоне, вконец устал. Да и нервное возбуждение, вызванное неприятными открытиями, спадало. Незаметно он задремал.

Громкий стук в дверь вырвал его из забытья. Мгновение Григорий стоит, пошатываясь, не понимая, где он и что с ним В голове еще снуют обрывки виденного во сне. Громада какого-то здания со множеством дверей, крутые, почти отвесные, лестницы, по которым он взбирается, удирая от погони. Черный ворон закрывает свет, бьет крыльями по голове, старается выбить из рук пистолет… Острое чувство опасности и безысходности пронизывает Григория насквозь и заставляет окончательно проснуться. Он и впрямь сжимает в руке пистолет, неизвестно когда выхваченный из-под подушки. В комнате темно. Кто-то дубасит в дверь.

– Кто там? Слышу, слышу… подождите!

Думбрайт, хохоча, вваливается в открытую дверь.

– Ну и сон у вас, дружище! – восклицает он. – Скорее мертвого можно поднять! А теперь быстрей собирайтесь, мы опаздываем.

Думбрайт отодвигает кресло от печки, садится и, нетерпеливо постукивая туфлей об пол, наблюдает, как одевается Шульц.

«Хоть бы отвернулся, скотина!» – сердито думает Григорий. Ему неприятно одеваться в присутствии постороннего человека, и он ищет, чем бы допечь босса.

– А знаете, – бросает Григорий, – боюсь, нас ожидает неудача. Такая чертовщина приснилась.

– Какая именно? – встревожено интересуется Думбрайт. Как и многие уроженцы южных штатов, он суеверен, верит во всякие приметы.

– Будто мы с вами от кого-то удираем, то ли кого-то догоняем, а над нами, угрожающе каркая, кружит черное воронье. Они все снижаются и снижаются, бьют крыльями по голове, стараются клюнуть в глаза. Бог знает что, а не сон!

Лицо Думбрайта мрачнеет.

– Плохой сон! Происхождение интуиции, механизма ее действий, мы еще не постигли, а она часто предупреждает нас через сны, предчувствия. Возможно, тут срабатывает инстинкт самосохранения, доставшийся нам в наследство от первобытного человека, а теперь приглушенный веками цивилизации. Вот почему во сне, когда ослабевает контроль над разумом… Ведь и психологи, возьмите Фрейда, считают, что подсознательное значительно сильнее влияет на наши поступки, чем нам кажется. Вы согласны со мной?

– В данном случае реальность подсказывает мне, что не надо терять здорового юмора. Хорошее настроение – это половина успеха. Сговорились со своим приятелем?

– Конечно. Обещал помочь. В девять он будет в ресторане, поглядит, кто там есть, а потом познакомит с подходящим человеком.

– Прекрасно! Может, мое присутствие излишне?

– Крайне необходимо. Вы умеете создавать вокруг себя непринужденную атмосферу, оживлять разговор уместной шуткой. А от первого впечатления при знакомстве многое зависит. Да и развлекать нашу даму вам больше к лицу.

– Значит, дама будет?

– Мы за ней заедем по дороге.

– Что ж это за дама?

– Один мой подопечный, да вы его знаете, Хейендопф, предложил мне в спутницы свою знакомую актрису.

– Случайно, не синьору Джованну? Певичку?

– Значит, вы ее знаете?

– Очень мало, как-то познакомился в Италии.

– Что ж, тем лучше. Ну, вы наконец готовы?

– Почти. Осталось только завязать галстук и взять носовой платок.

Григорий открывает дверцу шкафа, и снова в глаза бросается беспорядок на полках. Воспоминание об обыске окончательно портит ему настроение.

Над столиками плывет мелодия модного блюза. Вкрадчивые звуки гавайской гитары нежно рокочут, ненавязчиво вплетаясь в лейтмотив песенки об утраченной любви. В ней нет ни скорби, ни тоски – всего лишь печально-нежное воспоминание о давно прошедшем, и так же, как воспоминания, звуки уплывают и тают. Оркестранты кладут смычки на пюпитры, гитарист поднимается и кланяется. Публика награждает оркестр сдержанными аплодисментами, так же сдержанно аплодируют и гитаристу. Снова звенят ножи и вилки, словно все торопятся вместе с едой переварить только что услышанное.

– Как это обидно, – вырывается у Джованны. – У нас в Италии хороших музыкантов встречают не так. – Вытянув вперед руки, она продолжает азартно аплодировать. На нее оглядываются.

– Неплохо исполнено, – снисходительно хвалит Думбрайт, – но, милая моя, пожалейте свои ладони! И уши присутствующих. Мы привлекаем внимание.

– Внимание привлекает каждая красивая женщина, – Григорий приходит на помощь Джованне. – Нам с вами, мистер Думбрайт, попросту завидуют.

– Спасибо, Фред! – Джованна бросает на своего защитника благодарный взгляд. – Вы, как всегда, готовы встать на защиту.

– Ибо отлично усвоил одну очень простую истину: единственный способ иметь друга – самому быть другом.

– Прекрасные слова, Фред! Совсем просто, лаконично и в то же время…

– Берегитесь, Джованна! – прерывает Думбрайт. – Слова для того и существуют, чтобы прикрывать мысли. Так, по крайней мере, утверждают дипломаты. Не полагайтесь на слова.

– Это смотря на чьи…

– На мои, выходит, нет?

– Я этого не сказала. Потому что знаю вас очень мало, вернее, почти совсем не знаю.

– Тогда выпьем за то, чтобы мы тоже стали друзьями!

– Вы только что нагрубили мне. Плохое начало для дружбы.

– И вы обиделись? Обещаю быть вежливым, обещаю…

– Теперь я скажу: берегитесь, Джованна! – Григорий предостерегающе поднимает руку. – Вежливость стоит дешево, а дает много. Смотрите, чтобы вам не пришлось оплачивать крупный счет.

– Это не по-товарищески, Фред! Не положено восстанавливать против меня синьорину в самом начале нашего знакомства. Предубеждение – плохой советчик, если люди хотят стать друзьями, когда речь идет об установлении отношений между людьми. Так выпьем за дружбу, Джованна?

Два бокала, коснувшись друг друга, тихо зазвенели. Думбрайт склоняется и целует руку молодой женщине. Поверх его головы Джованна вымученно улыбается Григорию.

В ресторане уже много народа. Теперь заняты почти все столики. Думбрайт внимательно оглядывает их, с досадой кривит челюсть, словно от ноющей зубной боли. Снова заиграл оркестр, и пары танцующих, закружившись в проходах между столиками, мешают боссу смотреть.

– Уже четверть десятого, – бросает Думбрайт, ни к кому в отдельности не обращаясь. – Не советовал бы Кригеру со мной так шутить! Неужели, – лицо его вдруг расплывается в широкой улыбке, он поднимает руку, и кому-то приветливо машет. – Простите, я на минуточку вас покину!

Григорий следит за его крепкой фигурой. Думбрайт достаточно бесцеремонно расталкивает танцующих. Невысокий кругленький человечек катится ему на встречу, тоже сияя улыбкой. На ходу он кланяется то одному, то другому, к некоторым подходит, чтобы пожать руку, жестами прося у Думбрайта прощения за опоздание. Григорий отворачивается.

– Как вам живется в Берлине, Джованна? – спрашивает он.

– Сами видите. Хейендопф распоряжается мною как вещью. Сегодня подсунул вот этому, – молодая женщина кивает на стул, где только что сидел Думбрайт. – Еще бы, новый начальник! Лучше уж Гордон, тот хоть был вежлив… вел себя прилично.

– Бросьте Хейендопфа. Неужели вы себя не прокормите?

– У меня ведь до сих пор нет ангажемента. Он забрал мои документы, якобы для переговоров с антрепренерами. Но это все ложь, чистейшая ложь! Вы представляете, Фред, в каком я оказалась положении, какие мысли меня преследуют…

– Хотите, я поговорю с Хейендопфом?

– Упаси бог! Он считает вас своим врагом, вспоминает всегда с ненавистью, считает, что вы в чем-то обошли его, грозится вывести на чистую воду… вас… и… меня… – Джованна краснеет, нервно вертит кольцо на пальце. – Мою привязанность к вам он расценивает, как… как…

– Понимаю…

– Фред, помните, вы говорили о вашем друге, который должен приехать из Италии?

– Конечно, я не забываю своих обещаний. По ряду причин мы не можем переписываться, но я знаю, он должен приехать.

– Сколько же ждать?

– Не так долго. Надо набраться терпения. И постараться за это время вырвать у Хейендопфа документы, чтобы они были у вас, когда мой друг приедет.

– Не знаю, хватит ли у меня сил.

– Надо, чтоб хватило. Всего три-четыре месяца. Ну, будьте мужественны! Держитесь Хейендопфа, чтобы усыпить его подозрения.

– Когда я вас слушаю, мне все кажется гораздо проще. Если б мы могли хоть иногда видеться.

– Я тоже хотел бы этого. Попробую наладить отношения с Хейендопфом. Или прищемить ему хвост.

Джованна рассмеялась. И очень своевременно – к столику приближался Думбрайт.

– Вижу, вы не скучали без меня, синьора и синьор! – погрозил пальцем Думбрайт. – Обидно. В дальнейшем не стану брать в спутники более молодого и привлекательного. Я шучу, шучу, Джованна! Не хмурьте свое хорошенькое личико. Особенно теперь, когда я жду гостей. Веселье вам больше к лицу. Оставайтесь такой, как были только что. В этом я полагаюсь и на вас, Фред. Так и быть, разрешаю вам ухаживать за моей дамой.

Подозвав официанта, Думбрайт приказал навести на столе порядок, заказал новые закуски и блюда, несколько бутылок различных напитков.

– Ну вот, теперь полный порядок, – самодовольно улыбнулся Думбрайт, осматривая заново сервированный стол.

– Не слишком ли пышно? – спросил Григорий, пряча улыбку. – А что, если у нашего гостя язва желудка или нечто подобное? Его только будет раздражать чрезмерное обилие всего.

– Зато покажет широту нашего характера. Мы ведь пришли сюда отпраздновать день рождения Джованны.

– Надеюсь, широта натуры не отразится на годах, которые вы мне прибавите?

– О возрасте у женщин не спрашивают.

– Лишь в тех случаях, когда этот вопрос может оказаться бестактным. А я именно приближаюсь к такому возрасту.

– Приближаться можно по-разному: медленно и стремительно. И мы с Фредом умоляем вас – не спешите! Особенно я! Мне вы нравитесь такая, как есть.

Шутливый тон разговора и выпитое вино постепенно действуют на Джованну. Будущее уже не кажется ей столь безнадежным, она рада, что рядом с ней Фред, присутствие Думбрайта больше не пугает. Да и музыка действует успокаивающе. Она доносится словно издалека, не терзает слух, не режет ухо оглушительными ударами барабанов, медных тарелок, воем саксофонов. Джованна ненавидит джаз. Ее ухо привыкло к мелодичным напевам родной земли и не воспринимает разорванной гармонии, которая, как ей кажется, и сама извивается и корчится в руках джазистов.

– А здесь хорошо, – говорит Джованна. – Подумать, сколько мы сидим и ни одного скандала!

– Англичане – народ респектабельный, – замечает Григорий. – Они потому и собираются здесь, что хозяин учел их вкусы.

– А главное, здесь нет американцев, – Джованна с вызовом глядит на Думбрайта. – Представляю, что было бы, ввались сюда с воплями и гиканьем ваши молодчики в военной форме.

Думбрайт пожимает плечами. Ему некогда отвечать – к их столику вот-вот подкатится его кругленький приятель, который, приподнявшись на цыпочки, что-то нашептывает на ухо своему спутнику. Тот, кажется, не слушает. По крайней мере, лицо его невозмутимо спокойно, взгляд как бы обращен внутрь себя.

– А, Кригер! Пожалуйте к нам, присаживайтесь, – слишком громко зовет Думбрайт.

Кругленькая фигурка подкатывается к боссу.

– Но ведь я не один, милый друг! Разреши представить тебе хорошего знакомого, – о, я не решаюсь сказать «друга», хотя всем сердцем жажду этого! – так вот, своего хорошего знакомого сэра…

– Чарльз Джеффрис, – коротко бросает спутник Кригера и молча всем кланяется.

Думбрайт и Фред поднимаются, ожидая, пока усядутся гости. Тот, кто назвался Джеффрисом, спокойно отпускается на стул, а Кригер, присев на миг, снова срывается с места и кружит вокруг присутствующих, сияя улыбкой, поблескивая золотом зубов, горячо пожимает руку каждому. Обежав круг, он вдруг всплескивает коротенькими ручками и снова бросается к Джованне, прижимается губами к ее пальцам: «Вспомнил, вспомнил, по какому случаю вы собрались. Поздравляю, уважаемая фрау, тысячи раз поздравляю! Хотелось пожелать вам расцвести еще больше, но расцветать больше просто невозможно – это уже угроза общественному спокойствию!», – восклицает он, перемежая фразы с поцелуями рук.

Думбрайт наполняет бокалы, предлагает выпить за именинницу. Сэр Джеффрис приветствует Джованну сдержанным кивком головы. Он до сих пор не проронил ни слова. Над столом нависла неловкая пауза. Ее нарушил Григорий:

– У нас, немцев, есть поговорка: «Договоренность строит, а недоговоренность разрушает». Сэр Джеффрис, надеюсь, вы не откажетесь выпить за согласие в нашей маленькой компании? За этим столом собрались американец, немец, итальянка, англичанин… разве не представляем мы в какой-то мере содружество наций?

– Мы, англичане, всегда за мир. Конечно, в границах разумного. Что ж, охотно присоединяюсь к вашему тосту. Нет, нет, мистер Думбрайт, мне полбокала. Я много не пью по вечерам, потому что отучил себя ужинать.

– Такое насилие над собственной плотью! – ужасается Кригер.

Джеффрис бросает взгляд на его выпуклый живот, который мешает толстяку вплотную придвинуться к столу, на его пухлые руки, щеки.

– Наоборот, уважение к ней. Я освобождаю свой организм от чрезмерных усилий по усвоению лишнего куска пирога, и моему телу не приходится таскать на себе лишний груз. Благодаря этому я прекрасно сплю, не болею, меня никогда не мучают приливы крови к голове.

– Но сознательно лишать себя таких радостей жизни, как отличная выпивка, вкусный ужин в кругу друзей, – всплескивает руками Кригер. – Нет, нет, я решительно против умеренности, против прославляемой у вас склонности к золотой середине, чего бы это ни касалось, политики или…

– Конфуций учил, середина – ближе всего к мудрости. Не дойти до нее – то же самое, что перешагнуть.

– Вы работали на Востоке? – спросил англичанина Григорий.

– Некоторое время, – уклончиво ответил Джеффрис.

Думбрайт нервно посматривает на часы. Заметив это, Кригер сразу вскакивает.

– Боже праведный, как я заболтался! Это на вашей совести, сэр Джеффрис! Вы задели меня за живое, и я чуть не забыл об одном очень важном свидании. Привет компании! Синьора Джованна, умоляю вас – не становитесь последовательницей Конфуция!

Кригер снова покатился по проходу, только в противоположную сторону, как и раньше, на ходу пожимая кому-то руки, кому-то просто помахивая правой рукой.

– Какой смешной человечек! – рассмеялась Джованна. – Так и излучает доброжелательность и веселье.

Джеффрис, нахмурившись, поглядел на девушку.

– Не доверяйте словам и манерам, синьора! Этот доброжелательный весельчак нажил во время войны огромные деньги на производстве ковриков из человеческих волос.

Джованна бледнеет и украдкой крестится:

– Почему же тогда… почему же тогда он среди нас? – испуганно спрашивает она. – Я слышала, что таких людей…

– Потому что у политики нет сердца, а есть только голова, – жестко отвечает Джеффрис, – нам он сейчас нужен.

«Еще одна разновидность джентльмена с головы до пят! – думает Григорий. – Достаточно порядочен, чтобы не скрывать своего презрения к Кригеру, и одновременно расчетливый делец, который не брезгует пользоваться его услугами. Любопытно, как он поведет себя во время беседы с Думбрайтом».

После перерыва оркестранты снова берут инструменты.

– Пойдем, потанцуем, Джованна?

– С удовольствием.

Они идут к танцевальной площадке поблизости от оркестра.

– У меня ноги онемели от страха, когда Джеффрис рассказал о Кригере. Как это страшно! Ведь такое нельзя прощать правда?

– Великий немецкий поэт Гейне говорил, что врагов надо прощать, но не раньше, чем их повесят.

– Не надо, даже после этого!

– Совершенно с вами согласен, но ведь подлинное правосудие карает не людей, пусть даже злых, а преступление, которое они совершили.

Ноги у Джованны и впрямь словно ватные, совсем не слушаются. Она сбивается с ритма. Григорий немного придерживает свою партнершу, потом снова вводит ее в круг. И вдруг Джованна обретает чувство полета. Кажется, мелодия вливается в нее мощным потоком, растекается по телу и уносит вперед в стремительном полете – легкую, ловкую, способную, словно птица, взмыть в голубое небо.

Когда музыка смолкает, Джованна не сразу может унять радостное возбуждение.

– Как не хочется к ним возвращаться, – кивает она на столик, где сидят Думбрайт с Джеффрисом. – Давайте убежим! Им все равно не до нас.

– Не до нас, – соглашается Григорий. Он ведет свою даму к длинной мраморной стойке, за которой на фоне темного монументального буфета священнодействует бармен: что-то наливает, встряхивает, смешивает, взбивает.

– Два легких коктейля: оранж и очень немного спиртного для вкуса.

Джованна садится на высокий круглый стул. Григорий опирается на стойку локтем, поворачивается лицом к залу. Отсюда ему удобно наблюдать за беседой Думбрайта и Джеффриса. Собственно, говорит один только Думбрайт. Он горячо в чем-то убеждает англичанина. Сухой, словно высеченный на медали, профиль Джеффриса невозмутимо спокоен. Только иногда голова его наклоняется, выражая согласие, или подбородок чертит короткую прямую – отрицая.

– Фред, как вы думаете, мы долго тут пробудем? – спрашивает Джованна.

– Не думаю. Собеседник у Думбрайта не очень разговорчивый. А почему вы спрашиваете, устали?

– Даже не пойму. Только что мне было весело, а сейчас накатила тоска. Тянет уйти отсюда и не хочется возвращаться домой, если можно назвать домом место, где я сейчас живу и где все мне опротивело. Иногда меня охватывает желание сесть в машину и куда-то удрать, все равно куда… Так мчаться без оглядки, как мчится загнанное животное, пока где-нибудь не свалится.

– Джованна, мы же условились: вы держите себя в руках! Все будет хорошо, обещаю вам. Как только приедет Джузеппе…

– Спасибо, Фред! Простите! Я сама не знаю, что говорю… Это сейчас пройдет. Немного отпустила поводья, только и всего… Расплачивайтесь скорее и пойдем. Джеффрис уже прощается.

Когда они подошли к своему столику, Думбрайт сидел в одиночестве, мрачно уставившись на батарею бутылок, нетронутые блюда с закусками.

– Ну, как? – спросил Григорий.

– А никак, – сердито буркнул Думбрайт. – Не напрасно вам приснились эти проклятые вороны. Сон, как выяснилось, был в руку!