Текст книги "Гроза на Шпрее"

Автор книги: Юрий Дольд-Михайлик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 36 страниц)

Нунке смертельно напуган

Где-то далеко в коридоре прозвенел звонок. Зашаркала туфлями по полу Зельма. Пошла открывать. Долго тянулись минуты томительного ожидания. Нунке приподнялся в кресле, хотел что-то взять со стола, провел рукой по его поверхности и снова опустился на мягкое сиденье. И тут, румяный от холода, на пороге возник Фред.

– Что-нибудь стряслось? – спросил он прямо от двери.

Не отвечая, Нунке приподнялся в кресле. Григорий сел и откинулся на спинку, обитую темно-вишневой кожей. Ощутив спиной ее приятный холодок, почувствовал, как успокаиваются напряженные нервы. Григорий потянулся за сигаретами, закурил и молча ждал, пока Нунке заговорит.

– Будь я суеверен – подумал бы, что фортуна повернулась ко мне спиной. Сейчас, когда мы должны выпутаться из беды, обрушившейся на нашу школу, сконцентрировать все усилия вокруг этой истории с Вороновым, чтобы чистыми выйти из воды, именно сейчас мне приходится заниматься еще одним, очень неприятным и срочным делом. Вы понимаете, о чем я говорю?

– Простите, герр Нунке, не понимаю.

– После вашей поездки в советскую зону я успокоился. Никто, по вашим словам, не знал фамилию Берты. Я распорядился, чтобы люди, осуществлявшие операцию «Лютц», немедленно покинули советский сектор. Но один, по неизвестным мне причинам, задержался там и сегодня – как сообщил наш агент – арестован. Кто мог выдать его? Как он попал в руки Народной полиции, мне совершенно не понятно… о причинах его ареста тоже ничего не удалось узнать. Но агент знает Баумана, которого он лично инструктировал, и теперь очень взволнован, потому что считает Баумана человеком крайне ненадежным. Если за Баумана как следует взяться, он расскажет все.

– Но как это произошло?

– О том, что Рихард Бауман в тюрьме, наш агент узнал от своего дальнего родственника, надзирателя, которому он платит за то, что тот сообщает ему обо всех, кого арестовывает Народная полиция. Агент прекрасно законспирирован и даже не связан с подпольем. Этот надзиратель – единственный его помощник.

Григорий глубже затягивается сигаретой. Значит, все правильно: убийца Лютца – Рихард Бауман. И бедная мать догадывается об этом. Только у нее не хватает сил рассказать о своих подозрениях. Это понятно: она же мать…

И тут мысль мгновенно перескакивает на другое. «Зачем Нунке вызвал меня? Возможно, ему донесли, что я приказал выдать убийцу, дабы отвести подозрение от нашего подполья. Да, но он сам, посылая меня в Каров, думал, что убийца уже в западной зоне. Его волновало только одно: знает ли хозяйка имя и фамилию мальчика и его матери… "Рука провидения настигнет его и покарает за все"… Да, несчастная женщина была права.

Ведь неожиданный приезд Берты в тот вечер сыграл на руку убийцам. Они давно следили за Лютцем, но его всегда окружали ученики. А по вечерам Карл почти не выходил из дома. Здесь же все складывалось необычайно удачно. Поздний вечер, таинственная незнакомка, выпивка в баре. Ведь никто из них не знал, по каким причинам им велено убрать Лютца и кто стоит за этим. Ах, вспомнил, Нунке как-то говорил, что ему не хотелось сразу убирать Карла. Он приказал сначала запугать его анонимками, надеясь, что тот струсит и уберется куда-нибудь подальше. Но пришлось все же прибегнуть к крайним мерам.»

А Нунке, расхаживая по комнате, продолжал говорить:

– Нужно, чтобы Бауман молчал, нужно, чтобы то, что знает он, не узнала ни одна живая душа. Он должен потерять память, онеметь, исчезнуть, бежать к дьяволу или улетучиться хоть на небеса.

– На не-бе-са, – задумчиво протянул Фред.

– А не кажется ли вам, Шульц, что обстоятельства бдагоприятствуют нам?

– Простите, какие обстоятельства вы имеете в виду?

– Тюремный надзиратель и мать, которая, по словам агента, живет в Карове.

– Что-то начинает вырисовываться, хотя еще очень и очень неясно.

– Ну-ну… Все проще простого. Повлиять на мать…

– Ерунда, при чем здесь мать!

– Фред, куда девалась ваша сообразительность?

– Вы застали меня врасплох, не дали подумать…

– Ну ладно, не обижайтесь. Я просто хотел, чтобы вы пришли к тому же выводу, что и я, исходя из тех же логических предпосылок. Давайте думать вместе. Что нам нужно? Нам надо, чтобы Бауман молчал. Раз он ненадежен, значит, принятые нами меры должны быть абсолютно надежны. Но и открыто действовать нельзя. Может быть, мать принесет небольшую передачу… Вы понимаете, о чем я думаю?

– Да, герр Нунке, но дело в том, что у Рихарда Баумана очень скверные отношения с матерью, так что никакой передачи она ему не понесет. Все придется делать самим.

– Это еще один козырь в нашу пользу. Значит, мать не станет скандалить и выяснять причину смерти сына. Это очень упрощает дело. Или… – Нунке на минуту задумался, – может быть, еще проще – сослаться на то, что она отравила сына, испытывая к нему ненависть… Надо бы поподробнее разузнать о причине их ссоры… Но это вам будет виднее на месте. Итак, Фред, единственный человек, на которого я могу положиться, которому могу доверить это дело и сохранение всего в тайне – это вы. Прошу вас об этом как друга, как офицера. Продумайте операцию до мельчайших деталей, учитывая, что времени у нас в обрез. В средствах не стесняйтесь. Платите щедро, чтобы не было осечки, обещайте убежище у нас и вообще все, что им заблагорассудится. Кстати, надзирателю совершенно не обязательно знать, что будет в передаче…

– Но если произойдет отравление, тюремный врач немедленно поймет это. Станут допрашивать надзирателя, выяснять, откуда посылка?

– Ну и что, плевать на него. Ничего он не знает, агенту, связанному с ним, прикажем немедленно после передачи посылки перебраться в нашу зону. И тогда на ваши плечи целиком ляжет большая ответственная работа. Правда, агент почти все подготовил, вам придется все завершить. Но это еще терпит… А теперь обдумайте, как организовать передачу или найти какой-либо другой способ заставить Баумана молчать… Может, попытка к бегству или что-нибудь еще…

– Я могу идти, герр Нунке?

– Конечно, я жду вас вечером.

Фред приоткрыл дверь кабинета. Слышно, как он пересекает столовую, выходит в переднюю, одевается. Еще несколько шагов. Мягкий хлопок двери, щелкает замок.

Вздохнув, Нунке прикуривает сигарету и тут же бросает ее в пепельницу. Вкус табака ему противен, дерет горло, грудь заложило. Надо выпить чего-нибудь горячего, хорошенько укрыться и попробовать заснуть. Присев на диван, он нажимает грушу звонка, которая свисает с торшера, и не снимает пальцев с продолговатой белой кнопочки до тех пор, пока из столовой не доносится шарканье шлепанцев служанки. Зельма глуховата.

– Да слышу, слышу, не глухая, – ворчит старуха, привыкшая к прихотям господ. – Надо же было все приготовить. – Она опускает поднос с завтраком на стул, пододвигает к дивану журнальный столик, накрывает его белоснежной салфеткой и начинает медленно и торжественно расставлять принесенную еду: оладьи, соусник с растопленным маслом, мелко нарубленное яйцо с грибами, вазочку с джемом, хрустящее домашнее печенье и настоящую турецкую джезву с кофе. Ее подарил Нунке один из секретарей турецкого посольства в знак «дружбы и взаимопонимания». Это было в самом начале его работы в разведке. «Взаимопонимание» с секретарем турецкого посольства сразу выдвинуло новичка Нунке из рядов пешек в шеренгу наиболее способных и перспективных работников. С тех пор он повсюду возит с собой эту джезву. Она служит ему своеобразным талисманом, предостерегает от ошибок, предсказывает новые успехи. Вот и сегодня он с нежностью посматривает на блестящую поверхность, словно бы стянутую в талии пояском.

– Оставьте только кофе и печенье, остальное унесите, – приказывает он служанке. – И еще разогрейте стакан молока. У нас есть молоко?

– Только в банках, – презрительно кривится Зельма.

– К чертям банки! Принесите мне кипяток! Обычный кипяток, и захватите электроплитку, а то пока вы доковыляете сюда из кухни…

– А моим ногам ровно столько, сколько мне. И отшагали они, если измерить, топчась вокруг вас…

– Ну, ну, Зельма, не сердитесь. Я не хотел вас обидеть. Просто очень захотелось горячего, согреть грудь.

– Тогда выпейте липового цвета. Хотите, заварю? Только придется подождать, пока настоится. Помните, фрау Тильда всегда, когда вы болели, поила вас ароматным настоем из липового цвета.

Он уже не слушает старую Зельму. Мысли Нунке возвращаются к Лютцу и заданию, порученному Фреду. Если тому повезет, то через два-три дня Бауман умолкнет навек.

Служанка продолжает что-то говорить, но Нунке выпроваживает ее движением руки.

«…А что, если его вызовут на допрос сегодня? Или уже вызвали? Некоторое время Бауман будет держаться, доказывая свое алиби и тому подобное. Итак, чтобы осуществить задуманное, у нас есть еще время. А впрочем, береженого, как говорится, бог бережет. Надо завтра, да, именно завтра, разведать обстановку на месте. Да, именно завтра. Как я сразу не подумал об этом?»

Нунке вскочил, оттолкнул журнальный столик, чашка чуть было не упала на пол, из джезвы вылилась вся кофейная пенка. С отвращением, даже с каким-то суеверным страхом Нунке смотрит, как расплывается по белой салфетке темное пятно.

Он крутит телефонный диск, слышны то длинные, то короткие гудки. В одном случае абонент не откликается, в другом – телефон занят. Сколько можно болтать по телефону, черт подери! Наконец-то длинный гудок и знакомый голос.

– Фред, вы что, Илиаду читали по телефону? Целый час звоню вам!

– Простите, герр Нунке, но я только недавно вернулся от вас и занимался порученным мне делом. Кое-что обдумал по дороге, кое-что выяснил по телефону.

– Скажите, вам не кажется, что хорошо было бы поехать уже завтра, все разведать на месте и точно узнать, как там обстоят дела?

– Именно об этом я и хотел посоветоваться с вами. Разговор это не телефонный и, если разрешите, я часа через три-четыре буду у вас.

Фред нервно ходит по кабинету. Останавливается у телефонного столика, но тотчас отдергивает руку от аппарата. Как быть? Позвонить Марии, сказать, что есть билеты в кино? Опасно. Но даже если они встретятся вечером, то с Зеллером она увидится только завтра и будет уже поздно. Но что, собственно говоря, поздно? Разве он сам, лично, не может расправиться с убийцей Лютца – с человеком, о котором родная мать говорит, что его должна покарать рука провидения. Вот Григорий Гончаренко и будет этой рукой провидения. От имени всех честных людей он отомстит за человека, который старался воспитать в своих учениках отвращение к фашизму, ненависть к войне и убийству. Что такое Бауман? Жалкий, продажный подонок. Сохранить ему жизнь, чтобы он давал показания о Нунке? Но ведь он даже не знает фамилии Нунке… Спокойно, Григорий. Надо все точно взвесить и рассчитать. Главное сейчас – выяснить, кто этот агент, имеющий, очевидно, очень важное задание. Правда, есть еще одна трудность: начальнику каровской полиции может показаться подозрительным, что я приезжаю уже второй раз. Послать кого-то, попросить Горенко, чтобы Народная полиция сама расправилась с Бауманом? Но тогда агент Нунке останется не раскрытым и сможет принести много вреда… Нет, надо ехать самому. Найти весомый предлог…

Григорий снова зашагал по комнате. Нет, иного выхода нет, придется звонить Марии. «Сейчас пойду в кинотеатр, возьму билеты и позвоню оттуда, из ближайшего автомата».

Последний день Ленау

В аптеке фрау Кениг безостановочно звонит телефон. Несколько раз сняв трубку и услышав вкрадчивый мужской голос, Рут кладет ее обратно на рычаг.

– Что у нас с телефоном? – спрашивает Себастьян Ленау.

– Это за мной охотятся репортеры, словно я кинозвезда.

– Пора бы оставить нас в покое. Что им надо?

– Одних интересует личность Петерсона, хотят, чтобы я рассказала о его романе с Кларой. Других – Клара. Предлагают написать очерк «Моя подруга Клара Нейман». Как это все отвратительно! Зачем тревожить мертвых и живых, смаковать весь этот ужас? Лучше бы писали о том, как наладить жизнь.

– Именно этого они и избегают. Политика, Рут – надо отвлечь внимание от насущного, играя на самых низменных инстинктах толпы, – это старый испытанный способ. А вы на время просто снимите трубку. Невозможно работать под этот непрерывный звон.

Рут снимает трубку и начинает накрывать столики, не без злорадства поглядывая на молчащий телефон. Впрочем, она скоро забывает о нем. Работы – непочатый край. В городе эпидемия гриппа. Отец Эрнста едва успевает приготовлять лекарства, заказанные по рецептам. А Рут одной приходится убирать всю грязь, которую наносят клиенты. Нет Клары, и фрау Кениг уехала на пару дней. Уже с утра у девушки подошвы горят от беготни. Даже на минуточку некогда присесть. Рут уже так запуталась, что чуть было не включила кофеварку, позабыв налить в нее воду.

Сегодня Рут пришла на час раньше обычного, и все равно, кажется, не успевает со всем управиться. А нужно еще переодеться. Было бы полбеды, пришей она воротничок и манжеты дома, но ей так не хотелось их мять. Ведь вечером она встретится с Эрнстом… Девушка думает об этой встрече, и сердце ее замирает от радости. «Боже, как еще далеко до вечера». Сколько чашек кофе ей придется заварить, сколько яичниц с беконом пожарить, приготовить бутербродов, сколько раз вынужденно улыбнуться, отвечая на шутки, сколько раз резким словом оборвать…

Господи, боже мой, от всего этого даже губы могут одеревенеть.

До открытия аптеки остается десять минут. Не так уж мало – Рут успела принарядиться. Теперь она сидит, сняв туфли, чтобы ноги отдохнули. Покрытый линолеумом пол остужает натруженные ступни, словно высасывая из них усталость.

– Что это за фокусы? – удивляется Себастьян Ленау, заглянув на кухню. – Хотите простудиться?

– Просто отдыхаю, – смеется Рут. – В моем распоряжении еще целых две минуты.

– Почти вечность, – улыбается старик. – Впрочем, верно говорят, что час у ребенка длиннее, чем день у старика.

– Ну, я уже не ребенок, – притворно сердится Рут. – Взгляните на мои игрушки! – И она с гордостью кивает на длинный широкий стол, где царит образцовый порядок: все расставлено так, что каждая вещь всегда под рукой.

– У вас организаторский талант, Рут! Завидую тому, кто станет вашим мужем!

Девушка заливается краской и вскакивает со стула.

– Побегу открывать. Уже пора.

Она отпирает дверь, стоя на тротуаре, поднимает жалюзи. Резкий холодный ветер пронизывает ее до костей. Съежившись, Рут быстро бежит в зал, но вдруг позади раздается грохот. Девушке показалось, что это упали плохо закрепленные жалюзи. Ругая себя за поспешность и неловкость, она хочет повернуть назад, но кто-то толкает ее в спину.

– Ну, ну, иди куда шла, – слышит она позади себя голос. – И не вздумай кричать или сопротивляться. Все подготовлено, о’кей!

– Пустите меня! Вы сошли с ума! Что за глупые шутки!

– Только попробуй еще разок крикнуть – мигом узнаешь, какой я шутник.

Сквозь платье она чувствует, как в спину ей упирается что-то твердое, прямо между лопатками. «Пистолет!» – ужасается девушка, и тело ее оседает вниз, словно прошитое пулей.

– Ах ты дрянь… – шипит незнакомец. – Время тянешь.

Он немного отступает, прижав девушку к себе, потом резким движением открывает дверь и с такой силой швыряет Рут в зал, что та, покачнувшись, падает. Незнакомец поворачивает ключ, вынимает его из замка и прячет в карман.

Услышав шум, из провизорской вышел герр Ленау. Он даже не успел испугаться – настолько странным показалось ему все происходящее.

– Кто вы такой и что вам нужно? – спокойно спрашивает он, наклоняясь, чтобы помочь девушке встать.

– Петерсон, – тихо шепчет Рут.

Как ни тихо она это произносит, настороженный слух бандита уловил знакомые звуки.

– Забудь это имя, сука! И ты, старый башмак! Я для вас Зигфрид Клуге, милый гость, которого вы с радостью встречаете! – Он попробовал рассмеяться, но смеялись только губы, в глазах же притаился страх загнанного зверя, в бешеном ослеплении способного на все.

– Что же вам нужно от нас? – Ленау побледнел, но голос звучал подчеркнуто сухо, деловито.

– А ты не догадываешься, старый черт? Ищейки напали на мой след, но никому из них даже в голову не придет искать меня здесь. В шесть отходит мой поезд, а до этого времени…

– Сейчас же убирайтесь отсюда! Я понимаю, вы не дадите мне позвонить в полицию, но с минуты на минуту начнут приходить наши клиенты и стоит мне только крикнуть…

– Не успеешь! Видишь вот это? – Петерсон перебросил пистолет в левую руку, а в правой блеснула сталь ножа. – Действует молниеносно, а главное – бесшумно! Даже на расстоянии. Бросаю я ловко! Эх ты, до седых волос дожил, а не понимаешь – человеку все равно, за что его расстреляют: за одно убийство или за три. Надеюсь, здесь больше никого нет? А ну-ка, отойдите подальше от двери, встаньте у стены!

Петерсон делает шаг, держа на прицеле старика и девушку, но Себастьян стоит неподвижно, теперь и его парализовал страх.

– Герр Ленау! – Рут тянет его за рукав. – Да поймите же, dum spiro spero!

«Пока дышу, надеюсь». Звуки латыни, да еще в устах Рут, возвращают Себастьяну Ленау спокойствие, окунают в привычный мир размышлений.

«Пока дышу, надеюсь!» Что Рут хотела этим сказать? Неужели она нашла какой-то выход из создавшегося положения? Вот девушка снова многозначительно пожимает его пальцы. Он вяло отвечает на пожатие, только затем, чтобы успокоить ее. Молодости ведь свойственно тешить себя надеждами. А он, к сожалению, давно привык смотреть на жизнь трезвым взглядом. Сейчас его больше всего волнует другое: в двенадцать должен зайти Эрнст, занести отцу фармакологический справочник, который он углядел где-то в витрине и обещал купить во время обеденного перерыва. Что же будет, когда он увидит спущенные жалюзи и запертую дверь? Безусловно, это его встревожит. Если он начнет настойчиво стучать… Сердце старика замирает, он уже видит сына с простреленной головой, умирающего на тротуаре. Нет, Рут права, пока жив, нельзя расставаться с надеждами, надо искать выход, действовать.

– Что нам теперь делать? – с вызовом спрашивает Рут.

Петерсон, должно быть, не слышит ее. Глаза его прикованы к лестнице, ведущей в верхнюю комнату.

– Там кто-нибудь есть? – спрашивает он, кивая на лестницу.

– Нет… никого… – нарочно запинается Рут.

Неуверенный тон ее ответа обеспокоил Петерсона.

– Обоим стоять у нижней ступеньки. Если ты солгала, пеняй на себя.

Пятясь, он поднимается по лестнице, держа старика и девушку под дулом пистолета. Короткая лестница у самой двери в комнату ведет направо, теперь Петерсону не видно тех, кто стоит внизу. А надо еще открыть дверь, осмотреть комнату. На это и рассчитывает Рут.

– Быстрее дайте мне запасной ключ, – торопливо шепчет она. – Начните переписывать старые рецепты и прикажите мне помогать. Я… – она обрывает фразу, быстро прячет ключ в карман передничка, вынимает носовой платок, трет им глаза.

– Что это она разнюнилась? – подозрительно спрашивает Петерсон, спускаясь с лестницы.

– Разве не понятно? – отвечает Ленау. – Вы таким странным способом поднимались по лестнице, что дважды чуть не оступились, палец мог нажать на курок, и пуля обязательно попала б в кого-либо из нас. И, вообще, я советовал бы вам опустить пистолет. Мы не станем сопротивляться. Да и что могут поделать с хорошо вооруженным джентльменом безоружные старик и молодая девушка?

– Гляди, какие слабонервные! Ничего, потерпите, пока я не осмотрю остальные помещения. Иди вперед, вон туда! – он указал на провизорскую. Осмотрел ее, потом заставил вести его на кухню, заглянул даже в кладовую, где хранились продукты.

– Ну, вот теперь я могу спрятать свою пушку. Только запомните, она у меня всегда под рукой. Малейшая попытка…

– Мне надо включить кофеварку. Это разрешается? – уже с издевкой спросила Рут.

– Сначала накормишь меня и принесешь кофе.

– Где прикажите сервировать стол – здесь или в зале?

– Не выпендривайся, возьми тоном пониже! Не таких видали… Давай в зал, там посвободнее.

Рут берет хлеб, соль, столовый прибор и несет в зал. На электроплитке тем временем греется сковородка. Повернувшись, девушка бросает на нее бекон, сбивает в мисочке омлет. Петерсон внимательно следит за каждым ее движением.

– Вы что, так и будете ходить за мной, как тень?

– Пока ты не приготовишь еду. Слежу, чтоб не подсыпала чего-нибудь.

– Вы подсказали прекрасную идею. Жаль, что у меня при себе ничего нет.

– Может быть, у него, – Петерсон кивает на старого провизора. – Признайся, дед, ведь руки чешутся?

Лицо Ленау краснеет от гнева.

– Наша профессия – спасать людей, а не губить. Не меряйте всех своей меркой.

– Слишком уж вы задиристы оба. Если так будет продолжаться и впредь, мне придется избавиться от вашего общества. Вы, конечно, догадываетесь, что я имею в виду.

– Никто словечка не скажет, если вы оставите нас в покое, – миролюбиво замечает Рут, сдерживая злость. – Вам кофе сейчас наливать, или когда поедите?

– Наливай сейчас, да не в чашку, а в какую-нибудь большую посудину. Надо разогреть внутренности, иначе еда в горло не полезет.

Девушка берет большую фаянсовую пивную кружку, открывает кран кофеварки. Приятный запах крепкого кофе наполняет комнату. Кадык на горле Петерсона ходит вверх-вниз – он все время глотает слюну. Теперь видно, как он голоден. Чуть не наступая Рут на пятки, Петерсон спешит к накрытому столику и нетерпеливо пододвигает к себе все принесенное девушкой.

Наблюдая за тем, с какой жадностью он ест и пьет, Себастьян Ленау тихонько вздыхает.

В сердце невольно закрадывается жалость. Как может человек сам себя погубить! Молодой, сильный, красивый. Чего ему не хватало? Война, во всем виновата война! Когда убийство человека человеком становится профессией, нечего говорить о каких-либо моральных нормах. Мы на собственном опыте знаем, к чему это привело. Что защищал Петерсон? Свою разграбленную, спаленную землю, государственный строй, основанный на справедливости, завоеванной его народом, какую-либо высокую идею? Нет. Его втянуло в водоворот войны, словно песчинку. Голова его свободна от идей, а душа переполнена до краев единственным желанием – разбогатеть, подняться до уровня тех, кому солидный счет в банке открывает путь к власти и могуществу.

– Герр Ленау, – нетерпеливо напоминает Рут, – может быть, мы попросим у нашего гостя разрешения приняться за работу?

– Да, да, ты права… Мистер Пет… Клуге! Нам надо выписать дубликаты рецептов, приготовить лекарства. Вам это не помешает, мы работаем тихо.

Петерсон разомлел от еды и кофе, он настроен благодушно.

– Делайте, что хотите! Только чтобы я вас видел… – он демонстративно вынимает из кармана пистолет, хочет положить его на столик и морщится.

– Сейчас я уберу, – спохватывается Рут. Она берет с соседнего столика оставленный там поднос, ставит на него всю посуду, сметает крошки со столика и вопросительно глядит на Петерсона. – Будете меня сопровождать?

– Тебе так нравится мое общество?

– Вы же ходили за мной, а не я за вами.

– На этот раз можешь идти одна, никуда ты не денешься. Только – одна нога там, другая здесь.

Девушка относит посуду и сразу же возвращается. Герр Ленау уже разложил на одном из столиков все необходимое для работы.

– Перепишешь сначала все рецепты с пометкой «цито», – громко приказывает Ленау, протягивая Рут несколько длинных листочков недельной давности и пачку чистых бланков.

Девушка старательно выводит незнакомые латинские названия. Чувствуя на себе внимательный взгляд Петерсона, она не решается написать то, о чем хочет предупредить старика. Чем ближе выполнение задуманного плана, тем больше девушка боится. Перед глазами плывут зеленые круги, пальцы дрожат.

– Черт побери, можно отупеть, взбеситься от тоски! – вдруг восклицает Петерсон, которого одолевает дремота. – Нет ли у вас какого-нибудь завалящего комикса?

– К сожалению, нет. Но у меня в комнате лежат новые американские журналы. Рут не успела разложить их по столикам. Принести вам, или вы сами возьмете?

– Придется пойти самому немного размяться, – Петерсон лениво поднялся, с минуту постоял, глядя себе под ноги. И снова опустился на стул. Было заметно, что он страшно устал, его одолевает непреодолимое желание спать.

– Не будь вас здесь, – монотонно бубнит он, словно рассуждает вслух с самим собой, – я бы до шести мог спокойно выспаться. А что мне, собственно, мешает остаться одному? Дряхлый старик, которому все равно скоро умирать, и девушка-цыпленок, которую я могу придушить одной рукой?

Монотонность его речи, пустой взгляд, в котором не мелькает даже искорки раздражения или гнева, пугает больше, чем дуло пистолета. Значит, все напрасно? Стремление мнимой покорностью усыпить его бдительность – тщетно, а ведь план спасения все яснее вырисовывается в голове Рут. Но сейчас все может рухнуть, скоро должен прийти Эрнст… Что же, что же делать?

Еще не зная, на что решиться, девушка вскакивает с места. Пусть только этот негодяй приблизится к ней! В тот же миг она словно дикая кошка прыгнет на него и ногтями вопьется ему в лицо. Он не ожидает нападения, и они выиграют минуту, за которую отец Эрнста успеет оглушить мерзавца стулом. Тогда они выбьют у него из рук пистолет и успеют выхватить спрятанный нож. А обезоруженный…

– Рут, не так быстро. Сначала спросим нашего гостя, интересуют ли его журналы? И еще то, что я хочу ему предложить.

– Что… что… должно его заинтересовать? – в вопросе Рут горечь, отчаяние, беспомощность.

Ленау старается отвлечь внимание Петерсона от девушки.

– Герр Клуге, Рут может принести журналы и таблетки фенамина. Я хорошо понимаю ваше состояние: вы вконец измучены погоней, ваше тело и мозг требуют отдыха. Вы боитесь заснуть – в вашем положении это совершенно резонно. Я хочу предложить вам другой выход: допинг. С помощью фенамина. Это проверенный препарат. Если вас устраивает искусственный допинг…

– А где гарантия, что вы не подсунете что-либо другое?

– Тогда давайте мы вместе пойдем в провизорскую, я покажу вам ящик, где лежит лекарство. Надеюсь, вы сумеете прочитать этикетку. Потом вы сами возьмете таблетки. Для полной уверенности дадите выпить мне и Рут.

– А котелок у тебя варит, старик!

Втроем они входят в смежную комнату. В высоком, занимающем всю стену шкафу находят ящичек с фенамином, это на нем написано черным по белому. Петерсон громко прочитал название и вытащил горсть таблеток.

– Пейте, – приказал он старику и девушке, перекатывая на ладони маленькие белые горошинки.

Когда оба выполнили его приказ, он минут десять-пятнадцать внимательно наблюдал за ними.

– Как видите, подопытные морские свинки живы и совершенно здоровы! – задиристо бросила Рут, собирая со стола газеты и журналы. Только что пережитый страх вдруг исчез, она была уверена, совершенно уверена, что сумеет обмануть Петерсона и отомстить за Клару.

– Я почти две ночи не спал, – пожаловался Петерсон Ленау. – Одна таблетка мне не поможет. Может, выпить все?

– Упаси боже! Большая доза повлияет отрицательно, повредит здоровью. Примите три таблетки сейчас, потом еще три около шести часов. В чем, в чем, а в дозировке лекарств я разбираюсь.

– Странно! В ваших интересах было бы свалить меня с ног.

– Существует, герр Клуге, такое понятие, как профессиональная честь. Не разу в жизни я не поступился ею. Оберегая себя и Рут, я прибегну к любым средствам, только не к тем, что хранятся в этих ящичках и должны служить на благо людям.

– Ого, с каким гонором! Ну, прямо театр! Впрочем, главное из всего сказанного меня полностью устраивает. И в доказательство этого – вот! – Он бросил в рот таблетки, запил стаканом воды. Остальные аккуратно завернул в бумагу, спрятал в карман.

– А теперь берите журналы и располагайтесь где хотите, – Рут сунула ему в руки все, что отобрала. – А мы займемся делом.

Девушка и Ленау снова склонились над рецептами. Время от времени Рут просит прочитать какое-то неразборчивое слово и бросает ядовитые реплики в адрес тех врачей, что не щадят ни чужих глаз, ни чужого времени. Она хочет приучить Петерсона к тому, что во время работы они с Ленау разговаривают, притупить его слух. Иначе ей не сказать то, что она должна сказать. И как можно скорее. Ведь больше нет сил терпеть общество убийцы, исполнять его капризы, зависеть от его настроений. Сейчас Петерсон рассматривает журнал с полуголой красавицей на обложке. Уши у него горят, и он время от времени похотливо облизывает губы. Может, она и впрямь так пленила его, что заставила забыть об осторожности? Наобум подчеркнув название какого-то лекарства, Рут пододвигает рецептурный бланк поближе к старику.

– Герр Ленау, взгляните! – говорит она тихо, косясь на Петерсона – тот всецело поглощен журналом и не обращает на них никакого внимания. – Об этом докторе Ленце говорят, будто однажды, – она наклоняется к уху старика и тихонечко шепчет: – Прикажите мне вытереть тряпкой пол. Я начну вон от той стены. Когда приближусь к двери, вы войдете в провизорскую и швырните что-нибудь на пол, например, графин с водой. Услыхав шум, он непременно бросится посмотреть, в чем дело, а я тем временем, а вы… – Петерсон переворачивает страничку, и Рут, не прервав фразы, только чуть изменив тон, громко спрашивает: – Так отложить этот рецепт? Второй раз глубокоуважаемый герр Ленц ошибается в дозировке. Если и в дальнейшем он будет так же невнимателен…

– Хорошо, придется вечером к нему зайти. А сейчас дайте мне чистый бланк, я сам выпишу лекарство в нужной дозировке.

Рут неторопливо следит за его рукой, на длинном листочке только три слова: «Нам надо поговорить наедине».

Девушка чуть не плачет от разочарования. Неужели так трудно понять то, что она не успела договорить? Если дверь будет открыта, кто-то из постоянных клиентов обязательно попытается войти, несмотря на спущенные жалюзи. И каждому бросится в глаза, что дверь не заперта на засов, а с жалюзи сняты замки. Это вызовет тревогу. От одиннадцати до двенадцати – час пик. Люди идут сплошным потоком. Безусловно, кто-то дернет ручку и войдет в зал. Надо, чтобы отец Эрнста, спрятавшись за дверью провизорской, швырнул под ноги преступнику столик или оглушил его сзади чем-то тяжелым. Тогда те, кто войдут, навалятся на него, обезоружат. Впрочем, трудно предугадать, как развернутся события в дальнейшем. Возможно, старик не успеет ударить его, и негодяй воспользуется замешательством первого посетителя, чтобы скрыться, улизнуть из аптеки на улицу. Пока она все объяснит полиции, пока организует погоню, он успеет удрать. Значит, герр Себастьян прав – им сначала надо все хорошенько обдумать. Но как это сделать? Петерсон ходит за ними, как тень, ни на минуту не оставляет одних. Вот и сейчас, налюбовавшись красавицами в журналах, он отбрасывает их, встает и шагает взад и вперед, как запертый в клетке зверь, настороженно прислушиваясь к звукам, доносившимся с улицы. Выходит, он понял, откуда может грозить опасность.