Текст книги "Тайна Соколиного бора"

Автор книги: Юрий Збанацкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 25 страниц)

– Леня с немцами говорит! – с гордостью сказал Мишка товарищам.

Калачов пришел

Наступил третий день.

Фашисты думали, что они окружили главные силы партизан, и решили любой ценой уничтожить их. К лесу, где был окружен батальон Ивана Павловича, стягивались крупные силы противника. По приказу фон-Фрейлиха, сюда подошел резервный пехотный полк – тот самый, на который наткнулся под городом Леня Устюжанин. Сюда же подтянули тяжелую артиллерию и огромное количество минометов.

Двадцать минут – непрерывный огонь из всех видов оружия и десять минут – передышка… На эти десять минут замолкало все, и в лесу наступала тишина. Такая тишина, что слышно было, как плакали израненные деревья.

Затихала стрельба, и тогда со стороны фашистов раздавались крики;

– Партизаны! Выходите, а то всем будет конец!

Партизаны не отвечали. Уже три дня ни у кого не было и крошки во рту. Но не так мучил голод, как жажда. Хоть бы глоток воды, хоть бы смочить пересохшие губы, приложить мокрую тряпку к горячему лбу, к гудев: шей голове!..

Иван Павлович приказал строго беречь каждый патрон, стрелять только тогда, когда уверен, что пуля попадет во врага.

Немцы несколько раз кидались в атаку. Но атаковать было нелегко. Стоило только немцу высунуться из кустов – он падал, сраженный меткой пулей. И фашисты, не успев подобрать убитых, возвращались в свои траншеи. А потом снова начинался бешеный обстрел…

Иван Павлович знал, что стоит повести партизан на прорыв – и они выйдут из окружения. Но сколько может погибнуть во время прорыва? И, главное, враг не отстанет, увяжется вслед. А так – пусть фашист тратит боеприпасы, пусть бомбит и обстреливает! Главное, что у основных сил отряда руки остаются развязанными.

Иван Павлович ждал помощи от комиссара.

Каждый день он в сопровождении капитана Макарова обходил укрепленные позиции.

Партизаны радостно встречали командиров. Их глаза говорили: «Когда с нами наши командиры, нам ничего не страшно, всё выдержим, в любом бою выстоим», и для каждого у Ивана Павловича находилось нужное слово.

Увидев дядьку Якова, командир шутливо спросил:

– Ну как, товарищ Онипко, шить сапоги спокойнее?

Яков ответил в тон командиру:

– К чему привыкнешь… Из пулемета строчить тоже привыкаешь.

Они присели и, дружески разговаривая, скрутили цыгарки. Над головами густым роем жужжали пули, шелестели, перелетая, мины и снаряды. Прикуривая, Яков подмигнул:

– Как думаете, товарищ командир, надолго у них хватит боеприпасов?

Иван Павлович посмотрел на пулеметчиков и сказал:

– На сколько ни хватит, а нужно, чтобы у нас хватило на долгий срок.

* * *

…Теперь Верочка больше не отходила от Петрика. Прислушиваясь к шуму далекого боя, по-старушечьи скрестив ручонки, она сидела у постели мальчика и не спускала глаз с его бледного лица.

С Петриком, который был старше ее на год, Верочка особенно подружилась в лагере. Они помогали Тимкиной матери чистить на кухне картошку, вдвоем лепили снежных баб, играли, прячась за бараками. С наступлением весны, когда начал таять снег, они делали лодочки из березовой коры и следили за тем, как журчащий ручеек выносит утлое суденышко прямо на холодную поверхность собравшихся в озеро талых вод.

Сейчас Петрик не играл с Верочкой.

Он был тяжело ранен. Осколок, ударившись о дерево, отскочил рикошетом и, пробив мальчику грудь, застрял в спине. Петрик был без сознания. Его перенесли на островок, где расположились теперь женщины и дети. Бледный, с запавшими глазами и потрескавшимися губами, лежал он в шалаше, наспех сооруженном из ветвей и прошлогодней, почерневшей за зиму осоки. Очнувшись, мальчик тяжело стонал, и эти стоны разрывали сердце каждого. Любовь Ивановна давала Петрику лекарства, но ничем не могла облегчить его страданий. Нужна была операция.

Петрик время от времени открывал глаза, жалобно смотрел на Верочку и просил:

– Водички!

Верочка подносила к его запекшимся губам алюминиевую фляжку с желтоватой болотной водой. Мальчик делал несколько жадных глотков и снова закрывал глаза.

– Петрик, тебе уже не больно? – с надеждой спрашивала девочка.

– Больно, – шепотом отвечал Петрик, и новый стон вырывался из его груди.

– Поешь хлебца, – просила Верочка.

У изголовья Петрика – там, где безмолвно сидела его окаменевшая от горя мать – лежали два кусочка зачерствевшего хлеба. Петрик еще не успел прикоснуться к своему кусочку, а Верочка уже положила рядом и свой. Ей очень хотелось есть, но она отказалась от своей порции. «Пусть это будет Петрику, – говорила она. – Ему нужно, чтобы скорее выздороветь».

Мальчик пытался сдерживать стоны, но это ему не удавалось.

– Что тебе, сынок? Где у тебя болит? – склонялась над ним мать. Слезы ее капали прямо на пылавшее жаром лицо сына.

Так она сидела долго, не сводя глаз с Петрика. И он, точно просыпаясь, на миг открывал глаза и изменившимся голосом говорил:

– Я, мама, не буду кричать… Немец не услышит. Я тихонечко… Болит же как!.. Жжет…

Петрик знал: кричать нельзя. Неровен час, услышат фашисты, придут на этот островок, и тогда конец всем. Мальчик крепко стискивал зубы и молчал. Вскрикивал он лишь тогда, когда забывался в тяжелом бреду.

– Водицы… – все чаше шептал он.

Верочка снова поила его из фляжки. Потом она выползала из шалаша, тихонько пробиралась мимо вооруженных партизан к воде, наполняла фляжку и бегом возвращалась к Петрику.

– Тебе лучше? – спрашивала она.

Но Петрик все чаще и чаще отвечал на ее вопросы лишь тихим, жалобным стоном…

У Любови Ивановны сердце разрывалось на части. Она вслушивалась в яростную стрельбу, раздававшуюся неподалеку, и не знала, что делать. Если бы могла, она бы пташкой полетела на помощь окруженным. Она понимала, как трудно сейчас Ивану Павловичу, но ни на минуту не могла допустить, что гитлеровцы одолеют партизан.

Дед Макар нашел на Безводном болоте такое место, куда не пробрался бы никто. Женщины и дети укрылись на небольшом сухом островке, среди непроходимого болота. Вела сюда одному деду, наверное, известная тропинка. Женщины и пионеры не расставались с оружием. И каждый из них думал о том, как бы помочь окруженным. К Любови Ивановне приходили женщины, от имени пионеров говорил Ваня Семенец: «Ведите нас, Любовь Ивановна, на помощь нашим!» А ей самой разве не хотелось помочь? Но что могла сделать она с такой «командой»?..

Чтобы успокоить людей, Любовь Ивановна выслала в разведку деда Макара и Ваню. Просила их быть осторожными, но они, должно быть, не послушались. Вот уже минула ночь, наступило утро – время шло, а их все не было.

Между тем дед Макар и Ваня подошли к самым вражеским траншеям. Понимая, что со своими пионерами и женщинами они выручить окруженных не смогут, дед Макар решил отправиться на поиски партизан и привести их на помощь Ивану Павловичу.

К утру дед и Ваня были уже далеко от места боя. Утомленные, они присели отдохнуть и обсудить, как быть дальше. Увлекшись разговором, они не заметили, как около них появились какие-то люди. Старый Макар не растерялся. Он заранее научил Ивася, как вести себя, если им встретятся немцы или полицаи. Дед решил притвориться слепым, а Ваня должен был играть роль поводыря.

Но вдруг дед широко раскрыл глаза. Его звал чей-то знакомый голос:

– Дедушка Макар! Здравствуйте, дедушка Макар!.. Здоров, Ванька!

Это был Тимка, а с ним – незнакомые партизаны.

– Дедушка, а вот и Василь наш! Живой-здоровый!

Через несколько часов отряд Калачова болотной тропинкой прошел к островку, где расположилась Любовь Ивановна с женщинами и детьми.

* * *

Иван Павлович был уверен, что им помогут. И когда неожиданно по вражеским траншеям ударили партизанские автоматы и пулеметы, он понял, что помощь пришла. Торжественным голосом командир передал долгожданную команду:

– Приготовиться!

Атака началась с такой стремительной силой, как будто все эти дни партизаны не знали усталости и голода. Одним броском они ворвались во вражеские окопы. Гитлеровские солдаты спасались бегством. Партизаны били их наповал.

Иван Павлович шел в первых рядах наступавших. По всему лесу не стихала стрельба. Возбужденный горячим боем и преследованием, командир не сразу понял, что ранен. Только когда, доставая на ходу бинты, его остановил испуганный Соловей, Иван Павлович увидел окровавленный рукав своей рубахи…

Раненый командир сидел под деревом, не чувствуя никакой боли. Тревожная мысль не давала покою: где Макаров?

К ним приближалась группа партизан. Среди них Иван Павлович увидел Любовь Ивановну. Так, значит, это она привела партизан на помощь окруженным?!

С нею были какие-то незнакомые партизаны. Хоть и много было людей в отряде Ивана Павловича Сидоренко, но он знал всех, а этих никогда не видел. Только одно лицо показалось ему знакомым.

А Василек уже бежал навстречу своему командиру.

– Иван Павлович! Товарищ командир! – воскликнул он, прижимаясь к Сидоренко. – Вы ранены?

Иван Павлович здоровой рукой обнимал Василька, прижимал его к своей груди, целовал в голову:

– Василек! Орел мой!..

Любовь Ивановна заканчивала перевязку. Иван Павлович предоставил ее заботам раненую руку, а другой, здоровой, продолжал держать возле себя Василька:

– Жив, Василек? Рассказывай, как же ты?

Василек только теперь вспомнил, что должен сказать командиру:

– Мы пришли со своим отрядом. Отряд Калачова – «За свободу народов»… Встретили Любовь Ивановну и узнали о вас… А вот и наш командир.

К группе приближалось несколько человек.

– Федор Иванович! Встретились! Встретились! Это же Иван Павлович! – закричал Василек.

Сидоренко поднялся навстречу Калачову, подал ему здоровую руку, благодарно посмотрел в умные глаза нового друга.

Федор Калачов видел перед собой заросшего густой щетиной, измазанного высохшей землей человека. По рассказам Василька он представлял себе Ивана Павловича Сидоренко великаном-богатырем. А он был таким же простым и обыкновенным, как и сам Калачов.

– Так вот ты какой, товарищ Сидоренко! – радостно сказал он. – Спешили. Знали, что встретим. И, кажется, прибыли во-время?

– Вовремя, товарищ Калачов! Спасибо.

Они трижды поцеловались. Не выпуская руки Ивана Павловича, Федор Калачов торжественно заявил:

– Имею шестьсот штыков! Люди боевые, закаленные. Мы готовы выполнить любое ваше задание.

– Спасибо, товарищ Калачов!

В это время перестрелка, которая уже затихала, отдаляясь, вспыхнула с новой силой в той стороне, куда отходили фашисты.

На выручку командиру шел его комиссар.

Мишка и фон-Фрейлих

Фон-Фрейлих в отчаянии хватался за голову. Он ничего не мог понять. Сначала он сердился, вымещал все неудачи на подчиненных, а потом притих, стал безразличен ко всему, часто выгонял всех и долго сидел в одиночестве.

Дела шли совсем не так успешно, как он рассчитывал. Уже десятый день боев, а результаты пока везде одинаковые: сотни убитых и раненых ежедневно. Вышли из строя почти все танки. Наступательный дух солдат и офицеров сошел на-нет.

Фон-Фрейлих вызвал обоих венгерских генералов, долго, как мальчишек, распекал их и приказал немедленно выехать на места военных действий. Через сутки один из генералов вернулся. Он походил на сумасшедшего и что-то бормотал о пережитых ужасах. Второго не довезли даже до города: он подорвался на мине.

Фон-Фрейлих ежедневно бывал на месте сражений. Ехать по дорогам он не отваживался и вылетал на самолете. Он пытался руководить боями, но из докладов офицеров и из того, что сам видел с самолета, он ничего не мог понять.

Из Берлина пришел строгий приказ: военные части, посланные в его распоряжение, немедленно отправить на фронт. Требовали также официального сообщения о полном уничтожении партизан. Это не на шутку взволновало фон-Фрейлиха. Он-то знал, что партизаны еще не разбиты! Он как раз намеревался просить еще две дивизии, и приказ этот был для него ударом обуха по голове. Промолчав о подкреплении, он умолял хоть на несколько дней отсрочить отправку на другой фронт приданных ему войск. Но на его просьбу ответили категорическим отказом. Он притворился, что не получил повторного приказа.

Сегодня на фон-Фрейлиха свалились новые неприятности. Авиаэскадрилья, даже не уведомив его, вылетела из города. Теперь фон-Фрейлиху не на чем было летать в район боев. К тому же он получил убийственное сообщение: не только не удалось разгромить главные силы противника, а, наоборот, окруженные партизаны, перейдя в наступление, уничтожили один из самых боеспособных полков фон-Фрейлиха.

– Проклятье! – кричал фон-Фрейлих, бегая по кабинету. – Генералы! Полковники! С мужиками не сумели расправиться!..

У него вдруг появилось воинственное намерение – самому выехать в район боев и повести своих солдат в атаку. Но, вспомнив о венгерском генерале, он несколько остыл, а немного погодя и совсем оставил мысль о выезде к войскам.

Покою не было. Из Берлина пришла новая телеграмма. В ней сухо приказывалось немедленно отправить на фронт задержанные им дивизии, а самому прибыть в Берлин с отчетом.

У фон-Фрейлиха поползли по спине мурашки. Черт возьми, воевал с генералами, фельдмаршалами, знаменитостями европейскими, гнал их, как стадо овец, брал в плен, а здесь… свет перевернулся вверх дном! Не может разбить толпу мужиков!

Фон-Фрейлих чувствовал, что тонет. Он понимал: спасти его может только одно – победа над партизанами. А для этого необходимы твердые, решительные меры. Но кто может проявить здесь твердость и решительность, кроме него самого?

Фон-Фрейлих приказал подать машину. Все офицеры обязаны выехать с ним в район боевых действий. Он решает взять с собой даже венгерского генерала. Потом он садится и пишет короткую радиограмму. Написав, долго смотрит на бумагу. Он доволен. Как удивятся и как поражены будут через несколько минут в Берлине! Как гром, оглушат их слова: «Партизаны разбиты. Через три дня после переформирования части отправляю на фронт».

Он вышел на улицу. И даже остановился от неожиданности: из-за дома резко подул холодный, пронизывающий ветер. Сразу померкло солнце, отступила весна. Его никогда, даже во сне, не беспокоили призраки сожженных в освенцимских печах, но на этот раз он вздрогнул, словно почуял за плечами холодное дыхание смерти. Он отогнал от себя неприятные мысли, поднял воротник и забрался в большую машину.

…Колонна была уже на окраине города. Автомобиль фон-Фрейлиха шел третьим.

По обе стороны дороги мелькали руины, полуразрушенные пустые домики. Вдали темнел лес. Над ним поднимались клубы дыма. Землю пригревало весеннее солнце, но оно казалось фон-Фрейлиху совсем не таким ярким и теплым, каким привык он его видеть в своем имении.

…Нужно ли было ему ехать? Разве спасет дело его присутствие? Если до сих пор войска ничего не смогли сделать, то что может сделать он, фон-Фрейлих? Может быть, отправить туда всех, а самому вернуться назад?..

Он невольно коснулся рукой плеча шофера, и тот, по опыту зная, что означает это движение, сбавил газ.

Тем временем фон-Фрейлих обдумывал, как объяснить причину своего возвращения в город. Ах да, он совсем забыл об одном важном деле… Пусть господа офицеры не беспокоятся… И он твердо взял шофера за плечо.

…В это утро Мишке удалось найти на окраине города надежное убежище в руинах большого дома вблизи дороги. Ночью он заложил на безлюдном шоссе несколько мин. Эти мины были рассчитаны не на первую проезжающую машину. Две, три, пять машин пройдут через каждую, и только какая-нибудь из следующих взлетит в воздух… Мишке хотелось собственными глазами увидеть результаты своей работы. Когда тянешь за шнур и видишь, как рвется мина, разнося на куски врага, тогда только ты совершенно уверен, что это твоя работа.

Старательно замаскировав мину, он протянул от нее шнурок до самого своего укрытия среди руин.

Он ждал. Уже прошло из лесу несколько машин с трупами и ранеными. Эти не интересовали Мишку – они уже и так отвоевались. Он ждал другой добычи. И когда увидел легковые автомобили, сразу понял, что надо действовать. Когда машины приблизились, ему в глаза бросилась третья. Через открытое окно этой машины он заметил высокую генеральскую фуражку. Мишка крепился, чтобы не потянуть шнур раньше времени.

Так встретились они – старый волк, опытный убийца Вильгельм-Фридрих-Отто фон-Фрейлих и украинский юноша, комсомолец Михаил Мирончук.

Мишка не вздрогнул и не испугался, увидев приближение генерала. Он знал: ему, Мишке, принадлежит будущее, жизнь; это ему по-весеннему ярко светит солнце. А фон-Фрейлих похолодел, словно почуяв за плечами смерть.

Машина пошла медленнее. Мишка, не переводя дыхания, выждал, пока она подойдет к назначенному месту, и с силой потянул шнур…

К новым победам!

Первое мая!

В этот весенний солнечный день радовались не только партизаны, радовался с ними и Соколиный бор. Он буйно зазеленел и приветливо шелестел своими ветвями, приветствуя дорогих гостей.

…Ночью вернулись Александра Ивановна и Виктор. Не зная, что партизанский штаб и значительная часть отряда остановились в Соколином бору, они направились к Днепру. По дороге их встретили разведчики и проводили в штаб.

В боях не пришлось подумать о незаметной партизанке и синеглазом мальчике.

Иван Павлович встретил разведчиков мягким упреком:

– Где ж вы так задержались?.. Ну-ну, входите.

Он пошел им навстречу, крепко обнял Александру Ивановну, а Виктора подхватил и поднял на руки:

– Ну как, Виктор, не устал в дороге?

Александра Ивановна любовным взглядом смотрела на Виктора, ставшего ей родным сыном.

– О, он у меня молодец! – похвалила она мальчика. …Несколько позже они сидели за столом. Перед командиром лежала карта. Александра Ивановна и Виктор припоминали, через какие села и районы они шли, где что видели и слышали. При этом выяснилось, что Виктор не только выносливый и неутомимый, но и сообразительный разведчик. Он обязательно добавлял что-нибудь такое, чего не помнила Александра Ивановна, а потом снова внимательно слушал, громко посапывая своим коротким носом.

Когда Александра Ивановна в чем-нибудь ошибалась, Виктор энергично возражал:

– А вот и не так! Разве это было в Макаровке? В Макаровке совсем немцев нет. Это в Марковке было.

Александра Ивановна припоминала: да-да, Виктор говорит правду.

После того как Александра Ивановна и Виктор пошли отдыхать, Иван Павлович обратился к комиссару:

– Вот видишь, Михаил, как наши разведчики работают! Попробуй каким-нибудь другим путем добыть такие сведения.

Комиссар был вполне согласен с Иваном Павловичем. Подумав, он сказал:

– Придется послать в эти районы боевую группу.

– Обязательно пошлем, – сказал командир. – А сейчас все сведения нужно передать в Москву.

* * *

Василек, Мишка и Тимка снова были в своем Соколином бору. Только теперь уже не одни, а с партизанами.

Рассвело, когда партизаны вступили в Соколиный бор. Утомленные трудной переправой через Днепр и долгим переходом, люди, не теряя времени, легли отдыхать; только часовые похаживали по лагерю.

Нашим друзьям было не до сна. Они в Соколином бору! Сердца их бились радостно.

Соколиный бор гостеприимно принял их в тот день, когда к селу подошли фашистские захватчики и убили Савву; в Соколином бору встретились они с партизанами: Соколиный бор верно хранил их самую большую тайну – тайну подпольной землянки…

Сколько уж времени прошло с того дня, как мальчики впервые обосновались в лесу! Узнает ли их теперь Соколиный?.. Ведь теперь это не те неопытные ребятишки, которые в первую ночь боязливо разжигали костер.

Иным стал и Василек. Только по глазам разве можно его узнать. Трудную школу прошел Василек, вырос, окреп, научился настоящей военной мудрости… А Мишка? Разве это тот подросток, что был когда-то таким нетерпеливым и всегда возражал Тимке? Он теперь комсомолец, опытный минер. О, он сейчас не станет спорить попусту с Тимкой!.. Не потому, что Тимка остался таким, как прежде. Вырос и Тимка, но все же… не вышел еще из пионерского возраста. Ему и с Мишкой дружить хочется – и он старается быть серьезным, и с Виктором он не против подурачиться. А впрочем, Тимка тоже неплохой разведчик. Молодец! А через год-два подрастет – комсомольцем станет.

В то время как в лагере каждый только и думал о том, чтобы отдохнуть, неразлучные друзья шли по Соколиному бору. Соколиный выглядел не таким, каким они представляли его себе раньше. Если еще год назад он казался им непроходимым и огромным, то теперь он выглядел рощицей по сравнению с теми лесами, которые пришлось проходить друзьям, и особенно Васильку.

Но все же Соколиный бор был им дороже всех лесов. Они шли молча, и в памяти каждого вставали недавние дни. Сколько передумал о своем Соколином Василек в тюрьме! Казалось, уже никогда не придется побывать в нем, но вот снова идет он бором, приглядывается к каждой тропинке, к каждому дереву…

Казалось, страшная буря прошла над лесом. Перебитые деревья тянулись в небо своими полузасохшими стволами, слезились незажившие раны, но лес жил. С приходом весны снова все зазеленело, и земля опять покрывалась густой травой.

Друзья, не сговариваясь, направились к своей землянке.

Идти было трудно. Дорогу преграждали сваленные минами и снарядами деревья. Часто приходилось обходить глубокие воронки.

Вот знакомый дуб… Роскошный ореховый куст… Вверх тянется молодой папоротник. Под кустом – сухая трава, хитро, как на сорочьем гнезде, переплетенная ботва. Заметно примята старая трава.

Ребята остановились. Здесь была их землянка. Казалось, кто-то недавно был тут, чьи-то ноги протоптали сюда дорожку. Мальчики переглянулись между собой, и на мгновение им припомнилась та осень, когда они так же осторожно подходили к своей землянке.

Василек решительным движением откинул сплетенную из лозы дверцу. Из черной дыры потянуло знакомым запахом, как будто здесь кто-то недавно жег свечку.

Они спустились в землянку. Зажгли спичку. В землянке все было таким же, как прежде: тот же стол, на столе – огарок свечи. Когда зажгли свечу и тусклый огонек озарил землянку, мальчики увидели на стене портреты Ленина и Сталина.

И показалось ребятам, будто они впервые собрались в своей землянке после того, как построили ее.

Долго сидели они в торжественном молчании…

* * *

Партизаны строились на поляне. К знаменосцам, гордо держа в руках пионерское знамя, присоединился Виктор.

Из репродуктора доносился голос диктора, читавшего приказ вождя:

– «…Партизанам и партизанкам – поднимать советских людей на вооружённую борьбу против немцев, всемерно усиливать помощь наступающей Красной Армии, громить тылы и штабы врага, спасать советских людей от истребления и угона их на каторгу в Германию, беспощадно уничтожать немецко-фашистских мерзавцев!..»

Иван Павлович с любовью оглядывает ряды партизан. Тысячи людей стоят в первомайской колонне. Развеваются алые знамена, над ними сияет весеннее солнце, синеет неоглядная небесная лазурь. Вокруг тишина. Звучат в Соколином бору мудрые сталинские слова.

Нет среди партизан Лени Устюжанина, юной Аленки, неугомонного Бидули, Ивана Карпенко и еще многих товарищей, погибших смертью храбрых в последних боях. Но командир видит много новых людей – честных и открытых лиц, ясных глаз.

– «…Воины Красной Армии, партизаны и партизанки! Вперёд, за полный разгром немецко-фашистских захватчиков!..»– доносится из репродуктора.

«Ничего не пожалеем, дорогой товарищ Сталин! Даже жизни своей!» говорил, мысленно обращаясь к вождю, комиссар.

«Даже жизни своей!» думал каждый партизан, а перед глазами стояли дорогие образы Лени Устюжанина, Бидули, Карпенко…

– …Мы клянемся перед Отчизной и народом, перед вами, товарищ Сталин, что приказ выполним с честью! – от имени всех партизан произносил слова торжественной клятвы комиссар.

Ветер развевал алые знамена. Мимо трибуны проходили закаленные и возмужавшие в боях партизаны – сильные, загорелые, решительные.

Капитан Макаров стоял рядом с Иваном Павловичем. Сегодня он должен был ехать в другой партизанский отряд. Там тоже нужна была его помощь Так приказала Москва.

Ему жаль было расставаться с этими людьми. Он думал о том, что никогда не забудет их и встретится с ними в день Победы.

Мимо трибуны проходят Василек, Мишка, Тимка, Алеша, Виктор… Капитан Макаров любовно машет им рукой и громко кричит:

– До свиданья, друзья! До скорой встречи!