Текст книги "Тайна Соколиного бора"

Автор книги: Юрий Збанацкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

В новой роли

Лукан вышел из кабинета фон-Фрейлиха радостно взволнованный. Вынул из кармана черного полицейского мундира большой клетчатый платок, вытер пот на лысине. Дрожащими руками достал сигарету, закурил.

В ушах у него до сих пор звучали слова фон-Фрейлиха;

– Вас не забудут фюрер и командование. Уничтожение партизан – наше общее дело. Ваши заслуги нам известны. Мы ценим их очень высоко. Закончится война, и вы, господин Лемишко, будете достойно вознаграждены. А сейчас нужно действовать и действовать!

Лукан с замиранием сердца слушал этот голос. Он одновременно и радовался и страшился. Он боялся спросить о главном: какая же работа его ожидает?

– Вам придется стать партизаном, – спокойно закончил фон-Фрейлих.

Лукан с трудом понимал, что хочет сказать генерал. Представить себя, «партизаном»?.. Пришел в лес, а там его сразу узнали… Холодный пот выступил у него на лбу.

– Вы возьмете с собой человек двадцать полицаев, надежных людей. С вами будет шеф, господин Штирке.

Фон-Фрейлих кивнул головой в сторону обер-лейтенанта, присутствовавшего при беседе. Обер-лейтенант молча поклонился.

У Лукана отлегло от сердца.

– Не забывайте: за ваши труды вы получите награду. Остальное сообщит вам обер-лейтенант, которого вы в дальнейшем будете называть просто Иваном Рыжковым. Выехать нужно сегодня же!

Фон-Фрейлих склонился над бумагами, давая понять, что беседа окончена. Штирке и Лукан, откозыряв, направились к выходу. Фон-Фрейлих приказал Штирке остаться.

Лукан шагал по коридору, ожидая своего шефа. Тот вышел не скоро. Дружески улыбаясь, он заговорил с Луканом по-русски:

– Итак, господин… то есть товарищ командир, придется нам с вами поработать. Я у вас буду начальником штаба… – Он весело скалил большие желтые зубы. – Голова этот фон-Фрейлих, ох, голова! Это вам не полковник Блох…

Лукан и Штирке вышли на улицу. Ночью выпал снег. Он покрыл крыши домов, казавшихся необитаемыми, большими шапками. Ветер переносил с места на место сугробы, бросал снег в лицо. Уже давно никто не чистил тротуаров, и идти было трудно. Редкие прохожие пробирались по узеньким дорожкам.

– Придется нам, командир, побродить в лесах, Надеюсь на ваш опыт и осведомленность…

– Ничего, все будет хорошо. Не в первый раз!

Они зашли в здание полиции. Здесь в отдельной комнате собралось человек двадцать. Лукан выпучил глаза: очень уж необычно были они одеты! Кое-кто успел нарядиться в добротные валенки, теплые штаны и кожухи, а другие еще только натягивали на себя толстые шерстяные рубахи. У некоторых на голове красовались теплые ушанки с красной партизанской лентой. Увидев обер-лейтенанта, все вытянулись в струнку.

– Здорово, партизаны! – весело закричал Штирке, и в ответ ему прозвучал довольный смех. – Как одежда, теплая?

– Теплая.

– Так вот, господа, то есть товарищи, познакомьтесь со своим командиром. Это товарищ Лютый. А я у вас начальником штаба. Понятно?

– Понятно.

– Собирайтесь, через час выезжаем.

Лукан и Штирке вышли. Обер-лейтенант подошел к телефону, долго разговаривал с кем-то, что-то кричал, но Лукан ничего не понял. Сердито бросив трубку, Штирке заговорил по-русски:

– Черт бы их побрал! За город мы должны выехать в закрытой машине. Нас никто не должен здесь видеть. А шеф приказал куда-то вывозить арестованных… Пойдемте, а то он долго будет там возиться.

Настроение у Лукана было приподнятое. Хоть он и понимал, что во всем зависит от своего «начальника штаба», но ему понравилось, что тот все время будто советуется с ним. И Лукан вырастал в собственных глазах.

В дверях они столкнулись с человеком, одетым довольно странно. Платье на нем было немецкое, только на шапке красовался такой знакомый Лукану значок – серебряный трезубец. Незнакомец весело поздоровался со Штирке. Они поговорили недолго, и Лукан разобрал только слова, сказанные по-украински: «Теперь, почтенный Штирке, я буду представлять великую Украину. Ха-ха-ха!..»

На улице Штирке сказал Лукану:

– Голова этот фон-Фрейлих, ох, голова! Мой приятель, обер-лейтенант Гульбах, тоже идет в лес. Это группа украинских «партизан». Они должны сражаться против партизан, «против» фюрера и нас с тобой, командир. В лесу мы, надеюсь, встретимся. Нам с ним придется поддерживать связь. Вот какие дела!

Лукан удивлялся: действительно, как умен этот генерал Фрейлих! Смотрите-ка, какой сетью он оплетает партизан! Как паук муху. Ну, бог даст, теперь быстро настанут на земле покой и порядок!

Они зашли во двор тюрьмы. Там стояла «душегубка»– большая, окованная железом машина, в которой обреченных возили на казнь. Около нее вертелось двое немцев. Один пошел им навстречу и заговорил со Штирке.

Лукан, не знавший немецкого языка, считал излишним напрягать слух. Он оглядел широкий двор тюрьмы, скользнул взглядом по окнам с решетками, из которых валил густой пар. Из главного корпуса вывели толпу бледных, замученных людей. Их подвели к машине и начали прикладами загонять внутрь «душегубки». Лукан знал, что этих людей везут на казнь, но не чувствовал к ним жалости, а смотрел на них с холодным злорадством.

Позади всех шел мальчик. У двери машины он поднял голову, взглянул почему-то вверх, а потом в сторону. Лукану показалось, что глаза мальчика вдруг широко раскрылись и дольше, чем следовало, задержались на нем. Лукан заметил в них злой, враждебный огонек. Мальчик отвернулся. Через мгновение он был уже в машине. Полицай закрыл металлическую дверь и повернул ключ в замке.

«Где я видел этого мальчишку? – ломал себе голову Лукан. – Что-то знакомое…» Ему не давали покою полные гнева глаза мальчика.

Машина заревела, выпустила клуб черного дыма и поползла к воротам. Прощаясь, Штирке подал немцу руку. Потом он объяснил своему «командиру»:

– Сейчас отвезут этих, и машина вернется за нами. Хороша машинка? Ничего не поделаешь, придется сегодня и нам в ней прокатиться.

Слушая Штирке, Лукан все пытался вспомнить, где он видел того мальчишку. Вдруг его осенило: да это же Василий… Василий Иванович!

Он остановился:

– Куда их повезли? В овраг?

– О нет, на станцию, в Освенцим, – ответил Штирке.

– Их будут держать в лагере до конца войны?

– О нет! Освенцим – это фабрика. Там делается много интересного. Медицинские опыты, эксперименты… И, главное, у господина фон-Фрейлиха там завод… Он их быстро переработает!

С немецкой точностью, ровно через час, во двор полиции вползла «душегубка».

Как раз в это время к переодетому Штирке вошел Лукан. В широком черном кожухе он выглядел толстым и неповоротливым. Из-под большой ушанки смотрели желтые глаза, над смушковым воротником торчал клок рыжей бороды, на груди скрестились ремни, на боку висела желтая кобура, в руках был немецкий автомат.

В глазах Лукана появилось какое-то новое, властное выражение. Он больше не ждал приказаний своего «начальника штаба», а решительной и твердой походкой вошел в комнату к «партизанам» и скомандовал:

– Стройся!

…Уже смеркалось, когда «душегубка» остановилась за городом, в безлюдном поле, и из нее вылез Лукан со своей бандой.

Люди с красными лентами на шапках топтались на снегу. Лукан и Штирке вместе с двумя из приехавших отошли в сторону. Один был в легком городском пальто, в желтых ботинках и в шапке какого-то неопределенного цвета. У другого, бородатого, в одежде рабочего, были живые, беспокойные глаза.

– Запомните, – в последний раз инструктировал их Штирке – ведите себя спокойно, уверенно. Вы – рабочий, а вы – кадровый командир, которого он спас. Войдите в доверие. Проявите свою храбрость. А главное, разведывайте всё: местоположение, количество партизан, вооружение. Постарайтесь предупреждать наши гарнизоны об их намерениях.

Они молча пожали друг другу руку. Двое поспешно отошли на боковую дорогу.

На землю спускалась ночь.

На свободу!

Поезд то мчался на всех парах – так, что дребезжали вагоны, то едва полз, как бы не находя сил, чтобы набрать скорость. Иногда он подолгу стоял в пути.

Вагон, в котором находились Василек и его товарищи, был, вероятно, недавно приспособлен для перевозки арестованных: боковая дверь наглухо забита и окована железом, небольшое оконце перекрещено крепкими решетками. Морозный воздух, как густая белая жидкость, вливался в вагон. На стенах и на потолке возникли, как грибы на старом дереве, сизые наросты инея. От стен тянуло холодом, сквозь щели в полу дуло, и все же воздух был очень тяжелым.

Люди, чтобы согреться, прижимались друг к другу, хотя и без этого в вагоне было так тесно, что даже спать приходилось сидя.

Внутри было совсем темно. Только когда поезд проходил через какую-нибудь станцию, в вагон вползал тонкий ручеек света и двигался по стене. Да еще время от времени вагон освещался ярким лучом карманного фонаря. Тогда люди поднимали голову, на мгновение открывали глаза.

В конце вагона был небольшой тамбур. В двери зияло отверстие, как в сделанных наспех кассах. Через него раз в день подавали заключенным по кружке воды и по куску какого-то мерзкого месива, которое называли хлебом. Через это же отверстие часовой иногда заглядывал в вагон, освещая его фонарем. В тамбуре тускло горела электролампочка, оплетенная густой проволочной сеткой.

Часовой никогда не покидал своего поста. Он или ходил по тамбуру, насвистывая, или сидел на стуле, и тогда заключенные видели верх его шапки. Изредка он дремал, прислонившись к стенке.

Василек сидел возле тамбура, рядом с Федором Калачовым, ставшим его защитником и наставником.

…Когда их вывели во двор тюрьмы и подвели к большой черной машине, все поняли, что это конец. Василек почувствовал это, стоя перед черной дверью, которая, как зверь, глотала людей. Он взглянул вверх, чтобы еще раз увидеть небо, попрощаться с ним, но сразу же забыл обо всем, заметив желтые глаза Лукана. Он испугался. Мет, не за себя, а за мать и своих друзей, которых Лукан может отдать в руки врага. Его же, Василька, все равно через несколько минут ожидает смерть… До него даже не дошли брошенные кем-то в темноту слова:

– Вот и всё, товарищи! Наш последний путь…

Он мысленно проклинал продавшегося фашистам Лукана, который обязательно арестует мать, схватит Мишку и Тимку. А с ними погибнет большое дело…

Василек тяжело вздыхал, плечи его дрожали, по запавшим щекам текли слезы.

– Ты что, Василек, раскис? Не бойся: два раза не умирают.

– Да я не боюсь, – ответил Калачову Василек.

– Так что же?

– Я Лукана видел.

– Ну и черт с ним!

И Калачов обратился ко всем:

– Товарищи! Бежим! Бросимся во все стороны. Те, кому удастся спастись, пусть мстят за всех!

Об этом уже думал каждый, и люди вздохнули свободнее, почувствовав, что даже в таком тяжелом положении можно найти какой-то выход.

…Их привезли на станцию и из «душегубки» перегнали в вагон. Василек вспомнил, что немецкий генерал обещал отправить его в Освенцим.

– Федор Иванович, – обратился он к Калачову, – а может, и действительно в Освенцим?

Вместо Калачова ответил кто-то другой, из угла вагона:

– Хрен редьки не слаще. Ты знаешь, парень, что такое Освенцим?.. Ну то-то ж! А я из самой Польши бежал, и мне поляки рассказывали. Освенцим – это лагерь смерти. Оттуда еще никто живым не выходил.

– Но Освенцим еще далеко, – сквозь зубы сказал Калачов, и все поняли его.

– Далеко? Да ты посмотри, какие стены – разве их зубами прогрызешь?

Разговор прервался, но каждый невольно щупал руками стены и пол. И правда, голыми руками ничего не сделаешь. Если бы хоть небольшой топор, хоть какой-нибудь нож!..

Люди были заняты только мыслями о побеге. Предлагали множество планов. Одни советовали сорвать решетку на окне, другие – попробовать разобрать пол вагона. Но Калачов видел, что все это не годится. Однако он не терял надежды.

Василек все время наблюдал за часовым. Это был невзрачный, белобрысый человечек. На маленьком сморщенном и желтом, как тыква, лице – лохматые белые брови, красный курносый нос, круглые, как у рыбы, глаза навыкате. У него была привычка часто-часто моргать белесыми ресницами. Одежда на нем висела, как на чучеле. Он все время топтался в тамбуре, что-то мурлыча себе под нос, или подходил к окошку и подолгу смотрел в вагон. Тогда его глаза становились еще более круглыми, реже моргали и в них появлялось что-то похожее на любопытство, смешанное с угрозой. Он все время шевелил тонкими бескровными губами, шепча что-то про себя, иногда же неестественно вытягивал шею, и Василек видел, какая она тонкая и жилистая.

Ему пришла в голову мысль: сжать эту шею – часовой и не пикнул, бы… Но как дотянуться до нее руками?

А Калачов уже обдумывал новый план. Он измерял глазами отверстие в двери тамбура и ширину плеч Василька. Взрослый не пролезет, но голова Василька, да и он сам должны были бы пройти… Немец не закрывал окошка даже тогда, когда дремал, опустившись на стул. А что, если?.. И эта мысль уже не оставляла Калачова. Он понял, что единственный путь на свободу идет через это небольшое отверстие в двери. Больше ничего нельзя было придумать.

Калачов никому не сказал ни слова, но уже жил этим планом, обдумывал его и волновался. То он представлял себе, что Василек осторожно пролез через отверстие и обезоружил, часового, – и сердце тогда замирало от радости; то казалось, что все его расчеты напрасны и из этого ничего не получится. Тогда дрожь пробегала по спине, хотелось вскочить, забегать по вагону, бить кулаками в стену – все равно ведь лагерь… Лагерь смерти! Но эту страшную мысль снова сменяла надежда, и Калачов опять ждал наступления ночи.

…Поезд мчался быстро. За стенами вагона завывал ветер, в оконце через решетку влетал снег. Снаружи уже давно было темно. Через отверстие в двери тамбура пробивался желтоватый свет. Часового не было слышно: он, вероятно, опять задремал.

Калачов встал и осторожно пробрался к двери; он едва не наступил на чью-то руку или ногу.

– Какого черта! Куда лезешь? – раздалась тихая брань.

– Тише! – прошептал Калачов. – Ну-ка, отодвинься!

Те, кто устроился возле двери, очевидно, поняли, что Калачов неспроста гуляет по вагону, и отодвинулись. Кое-кто поднялся на ноги, и все обратили свои взоры на Калачова.

Калачов измерил пальцами ширину отверстия в двери тамбура. Потом потянул к себе Василька. Тот ничего не понимал и дивился, зачем Калачов ощупывает его голову и плечи. Но и это не удовлетворило Калачова, и он топотом приказал Васильку попробовать, пролезет ли голова мальчика в отверстие.

У Василька сильно забилось сердце: он сразу понял мысль Федора Ивановича. Василек был готов на все: он пролезет и через эту дыру, вцепится руками в тонкую шею немца и будет давить изо всех сил, пока не задушит! Он начал осторожно просовывать голову в отверстие… Вот уже просунул до половины – и увидел немца, который дремал, сидя на стуле, убаюканный стуком колес. Но в эту минуту паровоз затормозил, загремели вагоны, потом их резко рвануло. Часовой поднял голову и выругался. Все, как по команде, опустились на пол. В отверстии вспыхнул луч карманного фонарика и, обежав весь вагон, погас.

Василек дрожал, как в лихорадке. Еще несколько секунд – и он навалился бы на немца, схватился бы с ним не на жизнь, а на смерть… Василек ясно представлял себе согнутую фигуру часового, его опущенную вниз голову, тонкую, морщинистую шею. Ударить бы по ней топором или полоснуть ножом!

В голове мальчика промелькнула мысль: а что, если на эту шею накинуть петлю?.. Он зашептал на ухо Калачову.

Федор ответил не сразу, и Васильку сначала показалось, что Калачов не слыхал его. Но потом он крепко прижал к себе мальчика и горячо прошептал:

– Молодец! Настоящий молодец!

Через некоторое время в руках Калачова оказалась длинная веревка, скрученная из разорванного в ленты белья, с петлей на конце. Никто в вагоне не спал. Люди были на ногах, глаза у всех горели надеждой. Место возле двери освободили. Калачов осторожно заглянул в отверстие. Часовой снова дремал, качая головой из стороны в сторону, в такт движению поезда.

Затаив дыхание, Калачов подсадил Василька. Тот осторожно протиснулся в отверстие.

Затем все произошло с молниеносной быстротой.

Заарканенного часового потянули к двери. Его автомат стукнулся об пол. Все, кто был поблизости и мог достать рукой веревку, тянули за нее, да так, что Калачову пришлось сдерживать их, чтобы не оборвали. Через несколько минут Василек свалился в тамбур на задушенного часового и нетерпеливо стал искать задвижку в наружной двери.

В вагон ворвался холод. Люди полной грудью вдыхали свежий воздух. Двери были открыты не в ночь и холод, а в жизнь, на свободу!

Первым выпрыгнул из вагона Калачов, вооруженный немецким пистолетом и автоматом, за ним в холодный снег свалился Василек…

Аленка

Аленка появилась неожиданно. Она была бледна, и Иван Павлович сразу понял, что девушка пришла с плохими вестями.

Командир ценил и уважал Аленку, которая была у них лучшей связной с начала существования отряда. До войны Аленка закончила восьмой класс. Когда началась война, она пришла в военкомат с просьбой послать ее на фронт. Здесь ее и увидел Иван Павлович, который в то время сколачивал свой отряд и подбирал надежных связных. Ему понравилась решительность Аленки. Он видел: такая будет отважно бороться с врагом. Он долго говорил с девушкой, а когда предложил ей остаться в тылу у врага и быть связной в партизанском отряде, она недоверчиво посмотрела ему в глаза:

– Не подведете?

Иван Павлович удивился:

– Как же я могу подвести тебя?

– А так, что в армию не пойду и здесь буду… без дела!

Секретарь райкома улыбнулся:

– Думаешь, что оставим, а сами уйдем? Нет, нас здесь оставляет партия. Это приказ товарища Сталина.

– Я согласна, – тихо промолвила девушка и крепко пожала руку Ивану Павловичу.

Юная комсомолка была неутомима. Она передавала командиру отряда важные сведения о врагах, вербовала в отряд надежных людей. И о ней с благодарностью и любовью вспоминал не один только Леня Устюжанин…

– Что случилось, Аленка? – встревоженным голосом спросил командир поздоровавшись.

– Сейчас… расскажу. Воды бы…

Ей подали кружку чаю. Аленка взяла ее в руки, поднесла было ко рту, а потом, раздумав, поставила на стол и обняла ладонями.

Тимка, сидевший в ожидании распоряжений командира у выхода, с интересом разглядывал девушку. Он не видел ее глаз, обращенных к Ивану Павловичу, но видел тонкую, высоко поднятую бровь, длинные ресницы, короткий нос, густые светлые волосы. Аленка почувствовала на себе внимательный взгляд мальчика и обернулась. Посмотрев на Тимку лучистыми серыми глазами, девушка улыбнулась и снова обратила лицо к командиру.

«Красивая! – подумал Тимка. – Очень красивая».

Аленка спросила Ивана Павловича:

– Вы слышали, что в наших лесах объявился какой-то отряд.

– Отряд? – переспросил Сидоренко.

– Человек двадцать пять. Говорят, десант.

Иван Павлович поднялся с места:

– Десант, говоришь? Ну-ну, интересно… Что ты об этом знаешь?

– Сама видела.

Аленка рассказывала, забыв о чае:

– Под вечер зашли в село. Одеты в хорошие кожухи, на шапках – красные ленты. Автоматы немецкие, винтовки наши. Есть и пулеметы Дегтярева. Командиру лет за сорок… Люди бросились встречать, полсела собралось. Ведь каждый хочет знать, что происходит на Родине! Выступил их командир. Он мне с первого взгляда не понравился: видно, хитрющий такой, глаза какие-то желтые, противные и бегают, как у вора, и все время бородку пощипывает. «Прислали нас сюда немцев бить», заявляет, и начал всех ругать. «Вы знаете, – кричит, – в каком положении наша Красная Армия? Разбитая, голодная… Воины умирают на поле боя, а немцы уже окружили Москву, взяли Ленинград и подбираются к Уралу. Вся надежда на вас! Кто может, собирайтесь и идите на немца, бейте его – иначе погибнет Россия. Не надейтесь, – говорит, – на Красную Армию. Надейтесь на свои собственные силы».

Иван Павлович переглянулся с комиссаром. Аленка продолжала:

– Люди видят – здесь что-то не так. А кое-кто, слышу из разговоров, упал духом: «Довоевались! Пропали…» Я сразу поняла: это не партизаны.

Комиссар обратился к Ивану Павловичу:

– Нам Москва ни о каком десанте не сообщала?

– Абсолютно ничего. Нужно немедленно запросить. Тимка, позови радиста!

Тимка бросился пулей. Ему ужасно хотелось услышать, что будет рассказывать эта девушка дальше… Прибежав в палатку радиста, он передал приказ командира и быстро вернулся назад. Доложив о выполнении приказа, он снова застыл у порога, весь обратившись в слух.

Аленка продолжала:

– …Отобрали одиннадцать стариков и подростков. «Пойдете, – спрашивают, – с нами?» Ну, люди не уверены, да и я шепнула: «Не верьте!» – «Мы подумаем», говорят. «Ах, так? Россия погибает, а вы – в кусты? Расстрелять изменников!» И… расстреляли.

– Расстреляли?

– Вывели на огороды и… всех.

В землянку вошел радист. В штабе царило молчание.

– Провокация! Безусловно, провокация! – сказал комиссар.

Командир передал радисту радиограмму:

– Срочно! – и потом обернулся к комиссару: – Конечно, провокация.

В это время Свиридов доложил, что в отряд прибыли двое из города, просят принять их в партизаны.

Окончив разговор с Аленкой, Иван Павлович велел Тимке позвать новоприбывших. Прием был обычным делом: каждый день в отряд являлись десятки людей. Шли колхозники, рабочие из городов…

– Я из Житомира, – говорил, осматриваясь вокруг, высокий человек в летнем пальто. – Был рабочим. А это мой товарищ, политрук Красной Армии Швачко. Я его раненного скрывал, а потом увидел, что схватят нас, ну и… обязанность, так сказать, каждого патриота… Долго мы бродили, а все же нашли вас. Так что принимайте, будем воевать, как сумеем. Вот мои документы.

Он поднял полу своего поношенного пальто и, распоров подкладку, вынул паспорт и трудовую книжку.

– А у меня ничего не осталось, – заговорил его спутник, низенький, толстый человек с набухшими веками. – Только первый листочек партбилета сохранил. А характеристику, думаю, получу уже у вас.

Из-под подкладки пиджака он вытащил какой-то кусочек бумаги и подал командиру.

Иван Павлович внимательно просмотрел документы и молча передал комиссару.

– Что ж, товарищи, у нас нет оснований не верить вам. Воюйте… Свиридов, проводи в третью роту!

Тимка видел, как радостно заблестели глаза у новоприбывших. «Боевые, наверное, дядьки будут», подумал он.

Потом, услышав разговор командира с начальником особого отдела, Тимка удивился.

– Документы в нашем деле не всегда говорят правду, – сказал командир. – И с документами придет – не верь, и без документов – тоже не верь. Возможно, и люди неплохие, а нужно внимательно проверить. Что-то не очень нравятся они мне. Организуй наблюдение за ними: пусть каждый их шаг будет нам известен. А еще займись этим новым «отрядом». Безусловно, это трюк врага. Необходимо как можно быстрее разоблачить и уничтожить эту банду, иначе она может немало нам навредить.

Тимка с любовью смотрел на командира. «Он все знает… Немцам никогда не перехитрить его!»