Текст книги "Сестра морского льва"
Автор книги: Юрий Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 18 страниц)
Возвращение
Все потом было как-то сумбурно. Плотно сбившись за столом в кубрике, они ели, пили, смеялись. Рядом с Волковым сидела, тесно прижавшись к нему, раскрасневшаяся Лена, а с другого бока – Алька. Девочка уже перестирала белье экипажа «Кайры» и теперь, проголодавшись, уплетала шиповатых красных крабов, звонко раскусывая крепкими белыми зубами их лапы. Чавкал, грыз кости устроившийся под столом Бич; табачный дым слоился над столом, и из дыма выплывало то жесткое, совершенно бурое от загара лицо Филинова, то очки Толика, сунувшегося носом в книгу, то огненные усы капитана «Кайры». Филинов сидел возле Анны Петровны, и они уже яростно поспорили: каким быть поселку на острове Больших Туманов, поспорили так, что даже хотели пересесть на другие места, но их дружно уговорили не делать этого, и они помирились.
А Толик то читал, то порывался сказать что-то очень важное, да, может, и произносил какие-то слова, потому что шевелил толстыми губами, но какие именно, понять было невозможно: с Волковым разговаривали и Анна Петровна и Ваганов одновременно. Мать говорила, что вот наконец-то промысловый сезон окончился, но сколько еще предстоит работ! Нужно завезти на остров уголь, керосин и продукты на всю зиму, а также кинофильмы, да вот беда, ну кто их будет крутить? Нет механика, удрал… И правильно Лена вопрос о заповеднике поднимает. Трудное это дело, но разве когда-нибудь было легко на этом острове?
– Пирс бы вот только сладить, – вздохнув, проговорила Анна Петровна. – Бревна, доски и разный прочий инструмент я уже заготовила. Кстати, Волков, а кино ты умеешь крутить?
– Он кивнул: кручу.
– Борис все же решил на зиму уехать во Владивосток, – сказала Лена. – Зовет меня с собой. Но как же я уеду, если решила всю зиму наблюдать за каланами? Правда, тяжело будет одной, но я не отступлюсь.
– Хочешь, я тебе помогу? – предложил Толик. – Вот поставим мы «Кайру» на отстой, и я, ать-два, могу быть в твоем…
– А я думала, что мы с тобой съездим в Никольское… – разочарованно протянула Алька, прерывая Толика и тронув Волкова за рукав. – И ты меня проводишь в школу. Как начинается учебный год, так все школьники, и младшие и старшие, все-все приходят с родителями. И только я… Вот ты бы меня и проводил вместо родителя… Ты и Лена.
– Я тебя провожу, – сказал Толик. – Я ведь тебя и в прошлый раз провожал. Забыла, что ли?
– Волк! А ну покажь мне твою правую руку! – выкрикнул тут Ваганов, размахивая перед своим лицом ладонями и как бы выгребаясь из дыма. – Рукав, рукав засукай! Хошь верь, хошь нет, а нас в одном я том же подвале метили. Глянь.
Волков засучил рукав, капитан «Кайры» тоже, и они оба протянули руки над столом. И у того и у другого синели на коже совершенно одинаковые наколки: якорь, спасательный круг и два весла. Только вместо слова «Марлин», как у Волкова по кругу, на руке Ваганова было выколото: «Муссон». Они захохотали, и в кубрике опять стало шумно, а Толик, протирая очки, с завистливой жадностью разглядывал наколки: вот это да! Ваганов выкрикнул:
– Хошь верь… Я видел тебя, черт меченый, в Гибралтаре видел! В подвальчике этого жирного бандита, мистера Томпсона: «Все для моряка». Точно? Ты поднимался из подвала, а мы с мотористом спускались. Ну?
– Помню. Кто же забудет такие рыжие усищи?
– За с-сильных людей! За м-моряков!.. – проговорил Толик, поднимая стакан.
– Тебе дали глоток, и хватит, – строго сказал ему Ваганов, отбирая стакан. – А вот мы за моряков выпьем. Вздрогнем, Волк, как говорят на морском флоте.
Совсем не обидевшись, Толик, скрестив руки на груди, с ласковой улыбкой осмотрел всех, но потом помрачнел, икнул и стал крениться, как тонущий корабль. Мать, выразительно взглянув на мужчин, поднялась из-за стола и начала собирать посуду, а Сеня, стоящий сейчас на руле, гулко зевнул и, как застоявшийся конь, начал нетерпеливо топтаться в ходовой рубке, гремя подкованными каблуками. Поняв намек, Ваганов уложил Толика на койку, стащил с него сапоги, свитер и укрыл одеялом. Потом снял с него очки и ушел в рубку. Тут и Алька, прикрывая рот ладошкой, полезла на койку и потащила к себе сонного, вялого Бича.
Стихло все на судне. Мерно рокотал отрегулированный двигатель, и Ваганов, прислушиваясь к нему, чувствовал, насколько «машина» стала мощнее; теперь уж они наверняка будут добегать с Большого лежбища до поселка на три-четыре часа быстрее. Насвистывая марш из оперы «Аида», Ваганов одной рукой придерживал штурвал, а другой протирал тряпкой посверкивающие в лунном свете надраенные детали. «Иллюминаторы бы бронзовые достать, – размышлял капитан „Кайры“, – и поручни… В Петропавловск, что ли, смотаться да порыться на корабельном кладбище судоремзавода?» Думал он также о предстоящем областном смотре духовых оркестров и о том, что еще месячишко-другой, и поставит он свой сейнер на зимний отстой. И вначале будет радоваться: жена и ребятишки ждут не дождутся момента, когда наконец-то он надолго застрянет дома. Но потом он заскучает, переделает все домашние дела и станет каждый день ходить на свой сейнер, будет копошиться в нем, прилаживая что-то и подкрашивая, пристраивая новые бронзовые детали, и нетерпеливо будет считать дни, оставшиеся до весны, когда опять начнет мотаться на своей «Кайре» между островами и лежбищами.
Катилась луна над океаном, заглядывала в иллюминаторы кубрика; не спала и Анна Петровна, все вздыхала, но тихонечко, чтобы никто не слышал. Сколько всяких проблем, личных и общественных! Больницу надо ремонтировать, новый кинотеатр строить, пирс… И еще: Александр сегодня опять сказал: «Собирайся, увезу тебя на остров Беринга. Ну когда же мы начнем жить под одной крышей?» Да-да, годы уходят… Но как бросить все здесь на острове? Как?
И Алька не спала. Она видела, как Лена тихонечко ушла из кубрика, и девочка поняла, куда и к кому. Что-то закипело в душе Альки, и слезы сами полились из глаз. Притиснув к себе уютно посапывающего Бича, девочка вжалась горячим лицом в подушку и закусила ее зубами. Алька плакала и не понимала, отчего эти слезы. Это была первая, неосознанная еще детская любовь и первая ревность. Лились слезы, и было больно на душе, и так сладко плакалось…
Волков ждал, и вскоре Лена пришла. Набросив шубу на плечи, они сидели на перевернутой шлюпке и глядели на близкое, раскачивающееся над их головами небо. Оно было фиолетовым и, будто рыбьей чешуей, усыпано крупными желтыми звездами. Серебряный диск луны, словно объеденный с одного края песцами, повис над черными угловатыми горбинами гор недалекого берега. Луна была ущербной и светила неярко, но и этого было достаточно, чтобы ориентироваться, куда и как бежит сейнер. Ночные птицы кричали, все звали, разыскивали кого-то; зыбь баловала. Она валила суденышко с борта на борт, и то опускала корму, то поднимала ее. И тогда казалось, что звезды несутся навстречу, что вот-вот они посыплются на палубу и застучат по ней, как сбитые ветром с ели шишки; или что совсем немного, ну еще чуть-чуть, и можно будет дотронуться до них. И Лена тянулась к звездам рукой, и шевелила пальцами, пытаясь поймать хоть одну, но корма проваливалась, звезды, дразнясь, откатывались вверх, а потом начинали сыпаться куда-то вправо. Раскачивалось небо, тянулась за кормой вспыхивающая фосфорными шарами дорожка, тяжело вздыхал пройдоха кит, спешащий вслед за сейнером, а может, это был совсем другой кит. Но какая разница?
В поселок добрались за час до прихода «пассажира».
Молчаливые и сосредоточенные Волков, Лена и Алька пришли в дом, и девочка, хмурясь, тотчас затопила печку, чтобы согреть чай; обхватив себя руками, будто замерзая, Лена бродила по комнатам, а Волков, собрав чемодан, закурил трубку и, выйдя из дома, сел на крыльцо.
Пришла Лена, устроилась рядом. Вечерело, и потому так далеко разносились звуки: торопливо стучал топор, где-то хлопнула дверь, слышался детский смех, кто-то бежал по мостику. На берегу бухты с чемоданами и мешками толпились мужчины и женщины, поджидавшие пароход, а между ними ходила Мать. Наверно, кто-то из островитян уезжал навсегда, и Анна Петровна уговаривала их одуматься, остаться.
– Идет, – сказала Лена.
– Вижу, – ответил Волков. – Поднимусь на гору. Я так и не побывал на кладбище островитян, а все собирался.
– Опоздаешь. А следующий пароход на Петропавловск будет лишь весной.
– Я, кажется, обещал тебе ожерелье из акульих зубов? Держи.
– Не забыл?.. – Лена стала разворачивать пакетик. – Постой!..
Не ответив, размахивая дымящейся трубкой, Волков пошел мимо домов, выбрался на тропинку и полез в гору. Он шел, оглядывался и видел, как приближался к бухте пароход, а с гальки сталкивали в воду шлюпку, и уже кто-то укладывал в нее вещи. Блеснули очки. Это Толик старался… А горушка-то высокая! Снизу, из бухты, донесся рев тифона «Кайры». Остановившись, чтобы немного передохнуть, Волков осмотрел горы, океан, шлюпку, подваливающую к сейнеру, и пароход, входящий в бухту.
Тягучий, раскатистый рев донесся снизу, а потом загремела в клюзе парохода якорь-цепь, и суровый радиоголос возвестил: «Гр-раждане пассажиры… Пр-рошу по-быстр-рее… С гр-ррафика выбиваемся…» Он не обернулся, не поглядел вниз, а побрел среди крестов. Большинство из них были безымянными. Лишь на некоторых виднелись тусклые медные пластины с грубо выбитыми датами и фамилиями: «Зверобой Федя Усольцев. Убит в бухте Поганой японцами в 1904 году, августа 4-го дня»; «Михаил Шувалов. Погиб в бою с хищною шхуною». Ниже была еще одна пластина: «В. В. Шувалов. Утонул в Тихом океане. Шувалова А. Н. – трагически погибла в…» Волков постоял у креста, поняв, что вот тут и лежат отец и мать Альки и дед ее тоже. Он пошел дальше. «Китовый гарпунер. Василий Карпович Ниллсею»; «Первый председатель Командорского ревкома»; «Ученый, исследователь Черский…»
Убит, погиб, утонул. Сколько удивительных судеб, сколько отчаянных характеров! Здесь покоились те, кто ненавидел серое и скучное существование, кто, не боясь опасностей и лишений, презрев размеренный образ жизни больших и маленьких городов, тепло и уют благоустроенного жилья, отправился в далекий путь осваивать и защищать окраины Родины.
Повернувшись лицом к океану, Волков подошел к краю обрыва и лег. Сейнер уже брал на борт пассажиров; возле груды бревен, приготовленных для пирса, виднелась маленькая фигурка, взмахивающая топором. Филинов, что ли? А из поселка вверх по тропинке поднимались Лена и Алька, о чем-то оживленно беседуя. Обогнав их, Бич понесся вверх, то скрываясь, то вновь показываясь.
«Сейчас все решу, – подумал Волков. Он опустил лицо в сырую траву и прижался к ней. – Сейчас все решу…» Смутные образы замелькали в его памяти, будто кто-то очень быстро прокручивал киноленту: вспененный, горбатый от волн океан, порты, небоскребы, хижины под крышами из пальмовых листьев, айсберги, знойные коралловые острова с белым, до рези в глазах песком пляжей… мужчины и женщины; чья-то улыбка, чей-то прощальный взмах руки… Чей? Нет, не вспомнить.
Пароход загудел, сзывая опаздывающих… или прощаясь с островом?
– Сейчас я все-все решу, – сказал сам себе Волков и стиснул зубы… – Кто-то тронул его за плечо.
– Иду, – сказал он и поднял голову.
Это лошадь стояла над ним и толкала мягкими, покрытыми волосками губами. Несколько мгновений Волков глядел на нее, потом полез в карман, и лошадь, шевельнув ноздрями, фыркнула. Глядя в ее добрые глаза, Волков достал конфету и стал ее разворачивать. Нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, лошадь приняла подарок, а Волков поднялся и посмотрел в океан: пароход уже покинул бухту. Некоторое время Валера следил за ним и думал о том, что следует сегодня же сообщить в «Трансфлот» о своем решении остаться здесь и что в ближайшее же время необходимо будет побывать в Никольском, в райкоме партии, да и Альку проводить в школу, купить ей кое-что к зиме. Потом он перевел взгляд на поселок и вместо вросших в землю развалюшек увидел несколько каменных красивых зданий с большими, ярко сверкающими окнами: лаборатории Научно-исследовательского института природы, жилые дома островитян, отель – гм! – «Подзорная труба» и ближе к бухте, под самыми скалами, – сложенное из толстенных бревен здание музея истории Командорских островов.
Он все это увидел и, крепко сжав трубку зубами, зашагал под гору, навстречу девочке, женщине и суматошно лающему Бичу: итак – «Баклан». Где бы достать хорошего сурика, черни и белил?…
