Текст книги "Сестра морского льва"
Автор книги: Юрий Иванов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)
В путь! В путь!
Провалялся Волков в постели четыре дня: простыл все ж, и какая-то лихоманка одолела. Он бредил, шумел, отдавал приказания. Казалось, будто он плыл в вязкой, синей-пресиней воде или тумане, и порой из него вдруг выплывало лицо Лены или Альки. Натирали они его спиртом, поили какой-то гадостью. На четвертое утро Волков проснулся здоровым, чудовищно голодным и слабым. Он ел все подряд: картошку, рыбу, ягоды. Потом Алька с Бичом ушли на берег бухты, а Лена села возле него на край топчана, и они проговорили часа три. Волков рассказывал ей про морские приключения, Лена – о своей жизни. Да, вначале она ждала, что он вернется, пыталась разыскать его, потом… А, всякое было потом… Пришла Алька, и Лена начала рассказывать, что пройдет совсем немного времени, и весь остров станет громадным заповедником и что на месте их старого поселка будут построены новые красивые дома лабораторий Института природы, музея и отеля для туристов. Правда, пока это лишь в мечтах. Но все это будет. Обязательно будет!..
– Пора мне на Большое лежбище, – сказала она, закончив свой рассказ.
– Не уходи, – попросил он.
– Не уплывай, – сказала она. – Ты не представляешь, как тут красиво зимой: белые скалы, зеленые долины, черная вода… Алька, не отпускай его.
…Конец лету. Пролетело, как и не бывало! И промыслу конец. Почти все зверобои уехали с Большого лежбища, и Петька Барсуков уехал, и Аркаха. Да, пролетело лето, осень у порога. Алька нет-нет да и о школе заговорит, соскучилась по одноклассникам. Выяснилось, что и пальто-то ей мало, выросла; и сапоги жмут, и форму нужно новую покупать или шить.
Осень. Тревожно в природе. Сбившись в плотные стаи, носились над бухтой птицы, усиленно кормились перед дальней дорогой котики. Все перемешалось на лайде: семьи давно распались, и грозные секачи мирно спали или ныряли в волнах рядом с молодыми котиками-холостяками, и все были настроены миролюбиво. Шум, толчея на лежбище, крики. «В путь! В дорогу! На юг, на юг!..» – чудился Волкову извечный зов в голосах птиц и животных…
Несколько дней лил холодный, секущий дождь, а потом снова засияло солнце, и день выдался пронзительно синим. Промытое ливнями, простиранное небо было таким, что казалось, будто синий свет струится сверху на горы, долину и бухту; и вода в бухте была такая же синяя, и синие отблески лежали на скалах, камнях, и сам воздух казался весь свитым из прозрачных синих прядей.
Сова сидела на коньке крыши и, растопырив, сушила отсыревшие крылья. Истосковавшиеся по теплу и солнцу щенки Черномордого и Красотки с визгом и подвыванием носились невдалеке от дома и рвали с треском, отнимая друг у друга, приплывшую из океана клеенку. Родители их спали, улегшись рядышком на плоском камне, а Бич, наблюдая за играми молодых песцов, явно завидовал их веселой возне и расстроенно ворчал.
Прислонившись к теплым бревнам стены дома, Волков курил, испытывая радостное и тревожное волнение, которое, наверно, знакомо каждому человеку в теплый и солнечный осенний день. Глядишь в такой день на природу, и вроде бы все то же самое: и трава еще зеленая, и бабочка порхает над цветком, и солнце греет, как в жаркий летний день, но нет, уже все совсем иное. И трепещет душа, и замирает сердце, будто что-то должно произойти, а что – ты и сам не знаешь. Но Волков-то знал, что должно произойти, и потому с таким особым волнением приглядывался и прислушивался ко всем этим хлопотам в природе, и все повторял про себя, будто оправдывался перед кем-то: ведь я же вернусь опять, вернусь…
Волков глядел в океан и опять чувствовал себя его частицей, готовой вот-вот слиться с ним воедино, и знал, что уже никакие силы не смогут удержать его на берегу, но никаких терзаний не было: так надо, и так должно быть. А те, кто должен здесь остаться, они поймут его.
Дверь хлопнула. Алька, как чертенок из коробки, выскочила из дому, нахлобучила ему на нос берет и, издав воинственный клич, побежала к океану. Бич, залаяв, понесся за ней. От избытка чувств он подпрыгнул на бегу и куснул, видимо, не очень-то и больно спящего Черномордого, а потом, зарычав, разогнал щенков и, украв у них разодранную клеенку, обогнал девочку.
– Бежим к океану! – донесся ее голос. – Бежим! А-ала-ла-ла-ааа!
Выколачивая о ладонь трубку, Волков поспешил за ней. Скрипела под ногами галька, соленый ветер с океана толкал в грудь, врывался в легкие, и дышалось привольно и легко. Радуясь прекрасному дню, с ощущением своей силы и молодости, готовый, как и эти звери и птицы, к очень дальнему и нелегкому пути, Волков легко догнал девочку.
Вот и берег. Кружили над скалами птицы; гомонили, перелетали с одного места на другое, а на лайде, покинув океан, собрались, кажется, все котики. Никто из них не спал. Звери переползали от группки к группке, ревели и то бросались к воде, будто намеревались немедленно отправиться в путь, то возвращались, в раздумье поглядывая на пенную воду, ударяющуюся о лайду.
– Гляди-гляди: вот Папаша Груум! – крикнула Алька. – А рядом Одноглазый, который Тупорылый. Видишь, да? Беседуют о чем-то.
Старый секач и молодой могучий зверь, ростом уже догнавший Груума, мирно расположились один возле другого. Тупорылый крутил головой, и единственный его глаз задорно блестел. Порой он ревел, будто доказывал Грууму – «ведь уже пора, погляди, какой тихий, спокойный день, только и плыть!». И Груум тоже ревел, но в его голосе улавливались совершенно иные нотки. «Еще рано, – убеждал он Тупорылого, – и как раз в такой яркий, спокойный день отправляться в путь опасно: касатки тотчас увидят нас, и начнется побоище. Не торопитесь, кормитесь, отъедайтесь, – уговаривал котиков Груум. – Путь далек, и нужно иметь очень много сил».
– А вот и Спасеныш. Гладкий котик с размочаленной, держащейся на нескольких прядках резинкой, крутился возле взрослых опытных зверей.
– И львы разволновались, – сказала Алька. – Ишь, попросыпались все!
Беспокойно было и на лежбище морских львов.
Птицы вдруг смолкли. Смолкло все на лежбище. Будто оборвав себя на полуслове, стихли и львы. Волков переглянулся с Алькой. Шум волн, пение песчинок, трущихся друг о друга, жесткий шелест травы, и ни единого живого голоса… Что же это? С каждой минутой все росло и росло напряжение, нависшее над бухтой.
Одна из скал шевельнулась, будто кто ее толкнул в основание, и черно-белая пена тысяч птиц схлынула с нее. Шевельнулась вторая скала, качнулись прибрежные обрывы и стряхнули с себя, как шелуху, как вылущенные семечки, птиц. Тугой грохот крыльев прокатился над бухтой: птичьи стаи пролетели над берегом, лайдой и повернули в океан. И тотчас, заревев, обгоняя друг друга, теснясь и толкаясь, ринулись к воде котики. Мелькнула бурая туша Груума; нырнул в накатившуюся волну Тупорылый, вынырнул, будто прощаясь, взглянул на берег и скрылся в пене. Заорав от досады, что промедлил, кинулся к воде Спасеныш, и вскоре его блестящая голова показалась рядом с головой Груума. Вода кипела. Последние оставшиеся еще на лайде котики торопились покинуть опустевшее лежбище, и даже старые немощные коты тоже поползли к воде, решив умереть в океане, среди своих собратьев, а не в одиночестве, на суше.
Стало пустынно и тихо. До жути, до оторопи… Даже львы и те ушли в воду, может, решив немного проводить котиков. Только у самой воды бегали, хлопотливо попискивая, серые длинноносые кулички в черных шапочках. Корм искали; и когда кто-нибудь из куличков что-то находил, он призывно кричал, и все сбегались к нему.
Ты думаешь, они уже отправились на юг? – спросила, подбегая к Волкову, Алька и поглядела на него испуганными глазами. – Да они, может, через час вернутся! И птицы тоже. Вот!.. Если не веришь, то хоть у дяди Бори спроси. И у Лены. Это у них будет несколько раз: ринутся в воду, поплавают, а потом… Ну что ты на меня так смотришь?! Котики тут еще до самого ноября жить будут, и уплывут они не все сразу, а группками. Вот честное-честное мое слово!
– «Кайра» идет, – сказал Волков.
Из-за мыса, со стороны Большого лежбища, показался белый сейнерок. Раскачиваясь в волнах как утка-каменушка, он быстро приближался к берегу. Человечек там на палубе рукой махнул, закричал. Волков увидел черную бороду и сверкнувшие стекла очков: Толик. Звук голоса, заглушаемый накатом, едва доносился. Лишь «ать-два…» и уловил Волков, хотя Толик старался вовсю.
К берегу в такой сильный накат близко не подойдешь, да и на шлюпке тоже. И Волков уже забеспокоился, решив, что ничего не поймет из криков Толика, но тот, сбегав в кубрик, вскоре выскочил из него и швырнул в воду бутылку. Ваганов высунулся из двери рубки, шевельнул огненными усами, помахал рукой. Круто развернувшись, сейнер лег на левый борт и стал удаляться. Ныряя в волнах, то показываясь, то исчезая из глаз, плыла к берегу бутылка. Девочка, следя за нею, побежала вдоль лайды и вскоре уже держала бутылку в руках.
– Радиограмма-а! – крикнула она. – Зачем тебе радиограмма? От кого? Она шла к нему, держа бутылку на вытянутой руке, будто это была бомба, готовая вот-вот взорваться. Волков нетерпеливо вытряхнул из бутылки два свернутых трубочками листка. Развернул.
– Что там? Читай вслух. Все-все!.. – приказала Алька и, вспрыгнув на камень, заглянув в листок, начала читать сама: «Вы назначены капитаном „Полярная звезда“ тчк Немедленно возвращайтесь». Она взглянула в лицо Волкова горящими глазами и крикнула: – Я так и знала, что ты все равно уедешь! Дай сюда. – Алька вырвала из рук Волкова бланк и разорвала листок, зло приговаривая: – Ну и уезжай. Уезжай! Мы и без тебя проживем. Вот!
Швырнув клочки бумаги, она отвернулась и, спрыгнув с камня, побежала к дому. Поглядев ей вслед, Волков развернул другой листок. Это была записка от Ваганова, в которой он сообщал, что в ближайшие несколько дней на их остров заходит пароход, отправляющийся в Петропавловск, и что завтра «Кайра» «пошлепает» в поселок. Так что если Волков хочет успеть на судно, то пусть хватает ноги в руки и на полных оборотах мчит на Большое лежбище.
Он медленно свернул записку, огляделся. Кулички, вдруг обнаружив, что на пустынном пляже остались лишь одни они, с веселым писком взметнулись с лайды и полетели прочь от берега. Только крестики следов виднелись на сыром плотном песке. Но вот с урчанием накатилась волна и отхлынула. Песок был чист.
Спасение кита Жорки
Прибрав в доме и набив в печку сухих щепок, Волков и Алька, прежде чем покинуть жилье, присели. В доме было тепло. Стрекотал сверчок, объявившийся здесь с месяц назад, и Волков, прислушиваясь к привычному, как стук часов, звуку, подумал, что сверчок вот так и будет день за днем стрекотать в опустевшем жилье, не понимая еще, что люди покинули дом и что никому уже не нужны трели, которые так заботливо он выводит. Это тебе, – сказала Алька, подавая что-то завернутое в газету. – Пойдешь в море, оденешь.
– Спасибо, – сказал Волков, ощущая сквозь бумагу крутой изгиб клыка морского льва, и, улыбнувшись, представил себе, как с амулетом на шее поднимается в ходовую рубку. Алька строго взглянула в его лицо. Посерьезнев, он положил ей ладонь на плечо и еще раз сказал: – Спасибо. Ну, двинулись?
…«Кайра» покачивалась невдалеке от берега. Толик, поджидая Волкова, нетерпеливо поглядывая на людей, плевал в ладони, а Бич сидел возле шлюпки и с рычанием раздирал в лоскутья украденную у малышей Черномордого и принесенную им с собой клеенку.
– Прощай, Волков, – сказал Борис, вяло пожимая его ладонь. – Слышал, ты опять в моря? Ах ты, «Летучий голландец». А мы с Леной… – не закончив, он теперь с силой сдавил его руку и улыбнулся: – Ну да ты тут ни при чем. Куда теперь: в Австралию?
– Сожалею, что так все получилось.
– Не будем ни о чем сожалеть, – перебил его Борис. – А ром я уже выпил.
– Куда сейчас?
– Пробегусь по бухточкам. Седой куда-то с малышом подевался. Надо ж их разыскать, – пояснил Борис. – Ну чао, бамбино.
– Все рыдают, – прокомментировал Толик, швыряя рюкзак Волкова в шлюпку. – А ну, мужики, рванули корыто: ать-два!
Заскрежетала под килем галька. Бич прыгнул в шлюпку, уселся на корме, у ног Альки. Та держала на руках куклу, говорила что-то и поправляла ей новую курточку. Толик резко и сильно рванул на себя весла…
«Ну вот и все», – подумал Волков, прислушиваясь к плеску воды, скрипу уключин и нетерпеливому повизгиванию Бича, стосковавшегося по сейнеру. Берег медленно удалялся… Сырая полоска песка, обрывистый склон, фигурка человека, поднявшего над головой карабин. «До встречи, Борис, я еще сюда вернусь», – подумал Волков, чувствуя, как грусть и радость, будто две волны, схлестнулись в его душе.
Шлюпка подошла к сейнеру. На его корме Анна Петровна рубила головы судачкам, шкерила их и швыряла в таз. Работала она сосредоточенно, с вдохновением: значит, уха сегодня будет, и не какая-нибудь, а по особому Толикову рецепту. В рубке Лена разговаривала с капитаном «Кайры».
– Волк, привет! – крикнул Ваганов. – Алька, бродяжка ты эдакая, простирнешь нам тряпки? Хошь верь, хошь нет, ну не может у нас никто…
– Нет уж. И не просите! – прервала его девочка. – Зверобоев обстирывала, до сих пор все-все пальцы болят. Ужас просто.
Загремела лебедка. Опутанный глянцево сверкающими лентами морской капусты выполз из воды якорь. П-чхи! – послышалось из машинного отделения, и корпус сейнера забился мелкой дрожью: поехали. Начиняя трубку табаком, Волков отправился на корму, вдруг отчего-то захотелось побыть одному. Палуба мерно опускалась и поднималась, остро попахивало сгоревшей соляркой, и Волков, ощущая всем телом привычное движение судна по воде и вдыхая такие знакомые, просто родные запахи, думал, что скоро, очень скоро другой теплоход, из другого порта понесет его в далекие океанские широты. Странный затянувшийся отпуск кончался, жизнь снова войдет в привычные рамки, но это будет уже другая жизнь: и море, насыщенное воспоминаниями и ожиданиями, будет другим, и суша, пожалуй, тоже…
– Глядите, кит! Это ведь Жорка… Да что же с ним? – услышал он вдруг испуганный голос Альки. – Да ведь он же на риф выскочил.
«Этого еще недоставало», – подумал Волков, отправляясь на полубак, где стояли Лена и Алька. Высунувшись из двери рубки, Ваганов потыкал пальцем в берег и подал Волкову бинокль. Стекла приблизили воду и стайку бакланов, летящих в цепочку, будто связанных одной веревкой. А вот и кит. Из воды торчала черная лоснящаяся спина и круто изогнутый плавник: кит крутился на месте, хлестал хвостом, белые космы воды взлетали над ним, и по воде расходились большие синие круги.
За косячком рыбы погнался и выскочил на риф, – сказала с сожалением Лена. – Вот уж дуралей. Отлив начнется, и погибнет китишка.
– Не погибнет! – убежденно сказала Алька. – Мы его спасем! Правда, Волк? Ну скажи – спасем. Ну скажи?
Ну как ты его зовешь? – тихо сказала Лена.
– А как же его еще звать? – с вызовом спросила девочка. – Как?
– Ну я не знаю как… Но все же… – Лена не знала, что сказать, и поглядела на Волкова, ища поддержки. – Ну, в общем…
– Ну, в общем, действительно нужно спасти китишку, – сказал Волков. – А что? Подойдем на шлюпке поближе, гашу ему на хвост и… Как считаешь, Толик?
– У тебя в котелке что? – спросил Толик и постучал кулаком по своей голове. Но в словах его сквозила задумчивость. – Морская капуста, что ли? Он хвостищем ка-ак хряснет!
– Толик, Толя! – воскликнула Алька, дергая его за рукав. – Ты же такой отчаянный, ты же такой… настоящий морской мужчина. Ну же?
– У тебя в голове что? Ему ж гашу надеть на хвост надо, а он как задерет хвостище да ка-ак… – пробормотал Толик, размышляя. И все же он настоящий мужчина! Расправив плечи, Толик сделал зачем-то несколько приседаний и хриплым от волнения баском сказал Ваганову: – Эй, усы! Может, сдернем зверюшку с рифа? Это ведь Жорка.
– У тебя в котелке что, морская капуста? – пробурчал капитан «Кайры», но и в его словах не чувствовалось особой твердости. – Ясное дело: жахнет хвостищем, хошь верь, хошь…
– Жахнет-жахнет! Да близко не надо подгребать, – сказал вдруг моторист Сеня, высунувшись из люка машинного отделения. – А ежели в воду надо кинуться, гашу ему надеть, то и я могу.
– Ладно уж… «кинуться»! – оживившись, оскорбленно сказал Ваганов, уловив в словах Сени нечто вызывающее. – Толик, марш в трюм, достань капроновый трос японский. Волк, ты пойдешь на веслах, а Толик… Эй, Толик, слышишь? Ты нырнуть под кита сможешь?
– Нырну, – гулко послышался голос Толика из трюма.
Через десяток минут шлюпка шлепнулась днищем о воду, Волков сел на весла, а Толик с решительным озабоченным лицом – на кормовую банку. От сейнера, где он, покачиваясь в небольших волнах, лег в дрейф, до кита было метров сорок, и, глядя через плечо, Волков погреб. Вода была прозрачной, светило солнце, и хорошо просматривался покрытый мохнатыми водорослями риф, на котором застрял Жорка. Чем ближе к нему, тем осторожнее греб Волков и посматривал на Толика, который возился со своими очками. Привязав к дужкам резинки, он надел их, шмыгнул носом и сплюнул в воду.
– Дело-то пустяковое! Кха! – взбадривая себя, выкрикнул он. – Главное, это чтоб он не шелохнулся, а уж я ать-два… Эй, травите конец!
Гаша троса лежала у ног Волкова. Филинов, поднявшийся из кубрика, майнил его с кармы, и красный трос плыл по воде за шлюпкой, похожий то ли на красную жилу, то ли на пуповину, связывающую сейнер со шлюпчонкой. Гребок, еще один… Кит, приподняв над поверхностью океана хвост, с силой ухнул им по воде, столбы воды разметались в разные стороны, шлюпка подскочила на волне, поднятой от этого шлепка, и Талик побледнел. А ну его, подумал Волков, бросая весла и быстро снимая свитер, сапоги и брюки. О-о-х! Ветерок-то освежает! Толик неуверенно роптал и даже хватал Волкова за руки, но тот строго сказал ему:
– Не гребец я, понял? Нырнуть – это пустяк. А ват шлюпку к киту ближе подвинуть, чтобы он ее, стервец, не шмякнул, это уметь надо. Понял?
– И медведю ясно, – радостно воскликнул Толик. – Кха! Я ее сейчас так осторожненько подвину, что ты на кита верхом сядешь.
«Тельняшку снимать не буду, – решил Волков, – не прохватило б опять… А ну кыш!..» Несколько больших серокрылых чаек, прогуливающихся по спине кита и считавших, видимо, его уже своей добычей, с разочарованными криками слетели. Толик уверенно, спокойно подогнал шлюпку к киту, заплывая ему с головы. Волков присмотрелся; да ведь это действительно Жорка: шрам светлый на морде.
– Сдерживай, – скомандовал он. – Ближе не подходи.
– И медведю ясно!.. – подтвердил Толик, разворачивая шлюпку к киту кормой.
Набрав в легкие побольше воздуху, Волков перекинул ноги через борт, вздрогнул: Брр… Глаза на лоб полезли. «Все же буёк у меня на плечах, а не голова… Буёк, набитый морской капустой», – подумал он и, стиснув зубы, чтобы не заорать от холода, скользнул в воду.
– Давай! – выкрикнул он, протягивая руку, и Толик подал ему гашу.
Расправив громадную петлю, которую при швартовке судна надевают на палы, тумбы, вцементированные в пирс, Волков осторожно поплыл к киту. «Шлепнет он меня сейчас хвостищем, – подумал он, коснувшись шершавого бока кита рукой, – и в лепеху, как муху». Дико ломило пальцы ног и рук; живот подтянулся к самым ребрам; кит шевельнулся, хвост его приподнялся, и будто взрыв потряс воду. Миллионы пузырьков заметались вокруг, как будто Волков оказался в громадном стакане с газированной водой… «Не могу больше, я ж околею, – подумал он. – Ну его к чертям собачьим… Ведь в лепеху же!..» Волков покачивался в волнах возле головы Жорки, размышляя, как же поступить. Толик что-то кричал, советы давал, но Волков не обращал на него внимания. «Нет, это безумие, – решил все же он, – одно движение глупого кита – и не будет для меня ни „Полярной звезды“, ни нового рейса, ни радостной встречи будущей весной. Назад, назад! Ты же не ребенок, Волков, ты ведь взрослый мужчина!» Все было логично, ведь так правильно и умно размышлял, коченея и болтаясь в ледяной воде возле кита, Волков и не мог, ну просто никак не мог вернуться к шлюпке. Потом вдруг странные звуки привлекли его внимание. Бум-бум-бум – совсем рядом на самых малых оборотах работал мощный двигатель. Бум-бум-бум… «Так это ж сердце кита бьется?! Ах, Жорка, сукин ты сын», – подумал Волков и осторожно поплыл к хвосту кита, подбираясь к его лопастям со стороны сужающегося туловища.
Трос был тяжел, и Волков еле тянул его. Кит не шевелился – обессилел; замирая, Волков набросил гашу; на одну из лопастей хвоста; кит вздрогнул… Волков протащил петлю и через вторую лопасть, передохнул и, чувствуя, что совсем мертвеет от холода, нырнул и затянул гашу на основании хвоста. Кит вздрогнул. Хвост стремительно взметнулся к поверхности, Волков рванулся в сторону и, бешено махая руками, поплыл к шлюпке. А-аа-ах! Прогремело за его спиной… Разевая рот, как оглушенная взрывом рыба, Волков ухватился за борт шлюпки, и Толик, выкрикивая какие-то восторженные слова, потащил его.
– Ну, дернули, – сказал Ваганов и заурчал в переговорную трубу: – Сеня, давай помалу. Только пла-авненько. Понял?
– Сей секунд… – хрюкнула труба.
Выдохнув облачко сизого дыма, сейнер стронулся с места. Одетый в овчинную шубу, уже выпивший полстакана для «сугрева», Волков глядел, как трос выполз из воды и натянулся. Все столпились на палубе. Толик стоял с топором, ждал команды.
– Давай, давай, Сеня, веселее! – взбадривал моториста капитан и, высунувшись из рубки, крикнул на палубу: – А ну все, кто лишний, отойди!
Никто не отошел, потому что никто не считал себя лишним в этом деле. Вода бурлила. Трос, вибрируя, вытянулся в струну, и кит медленно сполз с рифа. Он тотчас провалился в глубину, и сейнер, вздрогнув, задрал нос. Оскалившись, Толик рубанул, и, звонко лопнув, капрон взвился в воздух… Все закричали, Алька бросилась к Волкову, поцеловала его в щеку, страшно смутилась и, покраснев, спряталась за Лену. Жорка вынырнул, выбросил с пыхтением парной столб брызг и, шевельнув хвостом, поплыл в океан. Трос издали казался красной ниткой.
