Текст книги "Ментакль (СИ)"

Автор книги: Юрий Мори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

  Он уронил руку с копеечной «нокией» на колено, словно устал держать вес. Посопел, потом сообщил то, о чём я и сам догадался.

  – Согласен со мной наш д"Артаньян. Дорого, конечно, но куда... Оплата по факту. Договор или расписка – как тут у вас принято, не знаю, сейчас могу. Печати, правда с собой нет. Ну, подпись же моя будет.

  – Просто расписку, что заплатите в случае успеха. В произвольной форме. – Браться за дело не хотелось, но за прошлый месяц отказал троим, а Люся... Марковна мне потом втык устроила. Лера же ей стучит, как большой пёстрый дятел, об отказах в том числе. – Мне, наверное, к вам съездить придётся на днях, осмотреться.

  – А чего же на днях? – Горбунов даже язык высунул от усердия, дописывая последние слова расписки дешёвой шариковой ручкой, которую вынул чуть ли не из-за пазухи. – Дело срочное, Кирилл э-э-э...

  – Сергеевич.

  – Да-да, простите! Вот, возьмите. Срочное, сейчас и надо ехать. Вы ж на машине? Вот и прокатимся. Это за городом, но недалеко. Мы на площадях «Термоприбора» арендуемся.

  Вот же жук! Ещё и ехать с ним прямо сейчас... Знаю я этот завод, одна радость – пропускная система жесточайшая, несмотря на половину пустующих зданий. Из посторонних вряд ли кто-то забрался, свои спёрли, сто процентов. Но дыра дырой, хорошо хоть дождей пока нет, половина дороги по лесу, яма на яме, последние диски там оставить можно.

  – Да знаю, где это, – недовольно откликнулся я. – А вы оттуда пешком, что ли, пришли, машины нет?

  – В ремонте, – поджав губы, ответил Горбунов. – Моя, в смысле. А так – коллега подвёз, но он по делам дальше.

  Вот откуда у людей эта пугающая простота?! Ещё и половину слов глотает в разговоре, как ненужные. Одно слово, технарь. Уж это-то хорошо заметно.

  Я поднялся из кресла, положил расписку, по диагонали пробежав глазами – вроде, нормально всё изложено, сумма, дата, подпись, – в шкаф для документов. Лера потом оформит дело в отдельную папку, честь по чести. «Щит и меч», ха! Но двадцать тысяч зелёных, из которых мне достанется полторы... Можно и поработать.

  Одна радость: ехать можно было не через забитый сейчас машинами центр, а сразу выскочить за город, сделать изрядный крюк по окружной, а потом уже углубиться в лес. Так я и сделал.

  Горбунов, первым делом аккуратно пристегнувшись, сидел молча, поглядывал только из окна с видом важным и задумчивым. Небось радуется поездке на дорогом автомобиле, когда ещё придётся.

  – Скажите, Кирилл Сергеевич, а у вас вот это... Ну, способности давно?

  – Врождённые, – ответил я, не отрываясь от дороги. Над асфальтом стояло марево, лето в этом году жаркое, душное, до конца июня дело ещё не дошло, а уже утомило. – Талант с детства. Но одним талантом, сами понимаете, многого не достичь. Заинтересовался, начал развивать, к окончанию университета создал авторскую методику, много работал над этим.

  – А официальная наука что говорит?

  – Им не докажешь.

  Горбунов почесался, мгновенно потеряв важность. Глянул на меня остро, потом снова отвернулся к окну, словно разговор его не волновал совершенно.

  – Ну, я слышал, – продолжил он с ленцой в голосе, – есть какие-то секретные учреждения... У военных, что ли. Или эфэсбэ. Там занимаются. Вы бы Родине послужить не хотели, раз такой дар?

  – Не хотел. Я в армию-то не пошёл, а вы говорите – способности изводить ради каких-то интересов государства! Нет уж.

  – Простите, вы, наверное, оппозиционер, угадал?

  – Мимо. Я на своей стороне, где много денег и свобода.

  – Понимаю, понимаю... Эх. Чертежи надо найти, тоже денег хочется.

  После этого он снова схватился за телефон, набрал какого-то Дорохова и минут десять занудно выяснял подробности работы неведомой мне линии обработки. Я не прислушивался, да если бы и попытался понять, чёрта ли мне в этих марках стали, силовых кабелях и непонятных терминах.

  Ага, вот и съезд с трассы под указатель «Термоприбор». Теперь скинуть скорость и постараться не поймать ни одной ямы на узкой извилистой дороге между деревьями. Асфальт ещё при Брежневе клали, похоже, а про ремонт и не слышали.

  – При Горбачёве, – сказал Горбунов. Вероятно, последнюю мысль я высказал вслух, сам того не заметив, вот он и поправил. – В девяностом. А ремонта и правда не делали, денег нет.

  Я кивнул и прибавил громкости в магнитоле. Опять сложная международная обстановка – как будто она когда-то простая была? «Зенит» проиграл «Краснодару». Конференция по новым видам короновирусов. В Сирии снова неспокойно, а в Ливии и вовсе война. Тьфу, задолбали уже! Музыку давайте.

  – Метеорит приближается, друзья! Ещё дней десять назад траектория была непонятна, это был повод для мемов и анекдотов, но увы – сейчас у учёных растёт опасение, что он столкнётся к концу лета с нашей хрупкой плане...

  Да чтоб вы сдохли! Я выключил радио и дальше рулил в тишине. Клиент, слава Богу, тоже помалкивал, изредка почёсываясь. Блохи у него, что ли? Директор непонятно чего, а мне потом машину опрыскивай дихлофосом.

  Солнце пробивалось сквозь кроны деревьев, расцвечивало дорогу полосами. Иногда ярко вспыхивало между ветвей, хотелось зажмуриться, но миг – и машина уже проскакивала дальше, где ничего не мешало всматриваться в асфальт в поисках ям, тормозить, аккуратно объезжать наследие проклятого прошлого.

  Меня почему-то задел вопрос Горбунова по поводу службы отечеству.

  Я давным-давно сформулировал своё отношение к государству: оно пусть само по себе, а я как-нибудь сам. Нищее детство, особенно после смерти отца, научило меня не ждать помощи неведомо от кого. Сам, всё сам – пусть даже деньги на фирму дала Людмила Марковна, я же их отрабатываю. И в офисе, и... на нейтрально-постельной территории. Хотя она лет на десять старше, но пока ещё ничего, некоторые старух трахают за скромный прайс, а Люся тётка подтянутая, ухоженная. Потерплю. Но вот Нани обязательно надо заняться, надеюсь, к семи часам в город вернусь сегодня, не хотелось бы откладывать свидание.

  С блогерки мысли соскочили почему-то на Филиппа. Нет, ничего сексуально-окрашенного, как немедля решила бы Сайонара. Просто ассоциации из-за этих похожих аватарок.

  Филипп был моим другом детства, жили в соседних подъездах, ходили в один класс. Единственным другом он был, если уж совсем честно. Других как-то и не припомню. И он единственный, кроме Люси, знал в подробностях о моём странном таланте: что проявляется редко и совершенно сам по себе, что никакой авторской методики, естественно, нет, а я большую часть времени просто морочу людям голову. Даже про Марковну он знал – нетрепливый человек, надёжный.

  Был человек и весь вышел.

  Два года назад связался с мутными ребятами, с очень мутными, тоже хотелось денег – впрочем, кому они не нужны? Я даже не знаю, чем они там занимались: я не спрашивал, он не говорил. Похоже, чистый криминал, по крайней мере деньги у него завелись в не меньших, чем у меня, количествах. Даже в больших, он-то свою квартиру купил быстро, это я всё коплю, чтобы не сталкиваться дважды в день с сумасшедшей матерью.

  А потом он попросил у меня помощи. Спрятать его, организовать какое-то место, где хотя бы месячишко можно отсидеться. Не от полиции прятался, это понятно, то ли от своих «друзей», то ли от конкурентов. Я спросил у Людмилы Марковны совета, был грех, она строго-настрого велела ничего не делать. Хотя у них с мужем коттедж в Репном, построек куча на территории, работники, могла бы его поселить хоть в сарае каком, взяла бы временно садовником или ещё кем.

  Но нет.

  – Ты, Киря, не связывайся. Раз он сам дурак – пусть сам и решает.

  Я и отказался помогать.

  Через три дня его расстреляли на парковке, полная машина вещей была, где-то он норку себе нашёл, да вот не успел уехать. Так и остался возле своего «тахо» лежать в луже крови, а рядом пара ТТ со спиленными номерами и пустыми магазинами. Нашпиговали парня до полной несовместимости ранений с молодой жизнью.

  Такой вот завтрак по-македонски получился.

  А накануне вечером он ведь мне звонил. Последний был разговор, самый последний, но кто ж тогда знал. Даже не ругались, просто поговорили по душам, но осадок остался ядовитый: будь я человек совестливый, сам себя бы загрыз потом. Ничем ведь не помог, даже, считай, не попытался, друзей нет, но знакомых-то немало... Как сволочь поступил.

  Но я на своей стороне, только на своей. Бог с ним, пора забыть. Хотя и жалко Филю до соплей, и первые месяцы телефон в руки брал, пальцы сами открывали мессенджер, вот написать бы, встретиться.

  Эх...

  За очередным поворотом лесной дороги нас ждала неожиданная встреча: две разрисованные полосами и эмблемами полицейские машины. У одной беззвучными всполохами крутится мигалка на крыше, яркая в лесном приглушённом свете. Рядом с автомобилями, прямо посреди дороги, двое бойцов в форме, с небрежно висящими на ремнях автоматами. В стороне – ещё трое. Все при оружии, лица недовольные.

  Кучно выстроились, бандитов, наверное, ловят.

  Один из стоящих на разделительной автоматчиков властно махнул рукой на обочину, второй взялся за оружие: давай, мол, тут всё серьёзно.

  Это я и так понял, какие уж шутки: колёса прострелят, ковыляй потом отсюда пешком обратно в город. Горбунов тоже напрягся, наклонился вперёд, насколько хватило ремня безопасности, озабоченно сказал:

  – Неужто на заводе чего? Ох ты ж, как невовремя.

  – Да вряд ли, скорее, опять из колонии кто убежал, – успокоил я его, а заодно и себя.

  Прислушался к спящим своим талантам: нет, тишина, ничего внутри не ворочалось. В такие вот моменты было особенно обидно, что не просыпалось ни предвидение, ни воздействие на людей по заказу, от нажатия невидимой кнопки.

  – Что случилось? – опуская стекло, спросил я у лениво подошедшего полицейского. Тот молча посмотрел на меня, на Горбунова, заглянул в салон машины, проверяя, нет ли кого сзади, на сидениях или на полу.

  – Заглушите двигатель. Выйдите из машины, – сказал он. Спокойно, но твёрдо, ясно, что не поспоришь. – Оба.

  А что оставалось делать? Второй автоматчик уже откровенно держал нас на прицеле, оружие в руках, трое остальных полукольцом подходили ближе. Горбунов закряхтел что-то, но расстегнул ремень и вылез на дорогу, зачем-то громко хлопнув дверью. Я выдернул ключ из замка зажигания, сунул в карман и тоже выбрался пообщаться с представителями власти. Не привыкать: у меня почти сто процентов работы – длинные беседы со всеми на свете.

  Однако, разговор не сложился. Тот, что командовал, молча охлопал мои карманы, аккуратным жестом карманника выдернул из одного ключи от машины, из второго – телефон, и отступил в сторону длинным скользящим шагом. Было бы смешно, но я и улыбнуться не успел.

  Один из троицы поднял руку и – также без лишних слов – прыснул в лицо чем-то из маленького баллончика: я его и увидел-то только в последний момент. Успел подумать, что он меня ударить хочет.

  Но нет. Не ударить. Деревья, люди, машины почему-то завалились на бок. Кажется, меня кто-то подхватил сзади, чтобы я не разбил себе голову о старый асфальт, но в этом уверенности уже не было. Всё перекосилось, поплыло в глазах, защипало и в конце концов завершилось темнотой, словно на голову накинули плотный пыльный мешок.

  Руки коснулись острые иголки: разрядником, что ли, решили добавить? К чему, я и так уже дуба даю...

  – Потенциал неплохой, если машинка не врёт. Придётся забрать к себе, значит, – сказал кто-то серым голосом Горбунова, но и это было не точно.

  Возможно, мне всё уже мерещилось в дальнем пути из ниоткуда в никуда.

  05. Агентство

  – Филипп – это кто?

  Слова растягивались, невидимые буквы то звонко щёлкали, как первые капли весеннего дождя по окну, то глухо, змеями, шипели где-то в пустом пространстве вокруг меня.

  – Ты меня слышишь? – теперь каждый звук отдавался эхом. – Ы-ы-ы, я-я-я, шишь-шишь-шишь...

  Последнее вот самое правильное: я даже не мог понять, кто я есть, но что шиш – то шиш. С маслом, насколько я понимаю.

  Из глубин памяти самому себе незнакомого организма выплывали осколки воспоминаний, всё почему-то вспышками, стоп-кадрами: вот мама, костлявая женщина с настороженными, как у лесной белки, точками зрачков, а вот – Люся, дальше офис, потом почему-то школа, я сижу за одной партой с Филей. Он лепит из жёваной бумаги маленькие аккуратные шарики, а я пристраиваю их в крошечную рогатку, прямо на кусок ярко-красной резинки, чтобы...

  Чтобы что? А чёрт его... меня... нас всех знает.

  Чёрт всеведущ, если верить людям. Хорошо, я доверчивостью вовсе не страдаю.

  – Друг, – шепчу я в ответ на какофонию звуков. Не то, чтобы мне важно и нужно ответить, просто жутко болит голова и хочется тишины. И... Я не мог не ответить, непонятно только, почему. – Он умер.

  – Странно, обычно мать вспоминают. Или баб каких-нибудь, а он вот друга. Ладно. Давай, Валентиныч, подключаем его. Тестировать будем.

  Голос знакомый, но непонятно, чей. Я напрягся, пытаясь вспомнить, совсем недавно же, вот час назад... День? Год?

  – Ему бы в себя прийти, товарищ подполковник. Можем угробить мозг.

  – Да брось, Боярский! Он нас уже слышит. Пока будет готово подключение, очухается. Под мою ответственность.

  – Генерал нам потом головы снесёт, Иваныч...

  – Думаешь? Хм. Ну ладно, потрещим тогда здесь чуток. Пусть приходит в себя.

  Я открыл глаза. С напряжением, словно некто нехороший залепил их воском. Ладно, не воском – с ним я бы и вовсе не справился, просто сладкой ватой, мешая раздвинуть веки. Но я смог.

  Ура, молодец? А вот чёрт его знает.

  Вокруг была больничная палата. Это я понял мгновенно: насмотрелся, когда мать время от времени укладывали подлечиться, да и мой аппендицит год назад давал представление о подобном – она, она и есть. Белые с неприятно-розовым стены, плотно задёрнутые занавесками окна, короткий ряд коек – три штуки, потом стойка под капельницы, напоминающая дерево-мутант. Такие могли бы выращивать роботы у себя на планете. В углу высокая тумбочка, а рядом с ней пара шкафов – один с плотно стоящими папками документов, второй стеклянный, внутри ряды явно медицинских баночек, бутылок, ампул, стопки коробок лекарств. Отдельной пулемётной лентой лежали свернутые в прозрачную упаковку шприцы.

  Из квадратного агрегата в потолке тянуло свежестью, которая, однако, не могла перебить устойчивый аромат хлорки, спирта и чего-то сугубо больничного. Неяркие лампы рядом подсвечивали сверху весь этот пейзаж. Ну и меня заодно.

  – А вот и Кирилл проснулся! – с деланной радостью сказал кто-то. Я повернул голову. Рывком – сперва глянул вверх, потом вправо. Возле моей койки сидел на неудобном на вид офисном стуле Горбунов, а рядом с ним настоящей каланчой возвышался ещё один мужик, решительно мне незнакомый. Оба в костюмах и при галстуках, но на плечи небрежно накинуты белые больничные халаты.

  Вместе с этим открытием я обнаружил прозрачную трубку капельницы, уходящую в пластиковую защёлку на моей руке. Чуть дёрнулся, но безуспешно. И руки, и ноги – хотя этого я не видел, боясь поднять голову, но ощущения не врали – были пристёгнуты к койке креплениями. И это я, навещая мать, раньше видел. Сам только вот так не лежал никогда.

  – Психушка? – спросил я.

  Горбунов криво улыбнулся, а вот его спутник-великан нервно расхохотался. Вот спасибо, это я, значит, пошутил удачно.

  – Ну что ты, Кирилл, – сухо заметил Горбунов. – Такие таланты и способности, да ещё с авторской методикой и ста патентами – в психушку? Ну уж нет. Государство не может себе позволить такую роскошь. Это Агентство.

  – Страховое?

  Спутник Горбунова – я почему-то догадался, что это и есть тот самый Боярский, о котором он упоминал в разговоре – снова рассмеялся. Гулко, хрипловато, с подвыванием в конце. Очень неприятный смех, если бы спросили моё мнение.

  Но они не стали.

  – Почему сразу «страховое»... Федеральное. Но ты у нас Родине служить не рвёшься, так что тебе пока достаточно. Просто Агентство.

  Горбунов даже говорить начал длинными вменяемыми фразами, не то, что в моём офисе или в машине.

  – Ты вот расскажи, реально что-то можешь или вся эта тема с фирмой – сплошное надувалово? Мы потом и по приборам проверим, а пока поговорим. Рассказывай, парень.

  И я начал рассказывать, словно долго сдерживался, мучался, а теперь кто-то вынул изо рта кляп и меня прорвало поделиться всем-всем-всем. Начал с той истории про чуть не умершую от инфаркта соседку, потом пошли истории, как меня изредка накрывало в школьные годы чудесные: без особых последствий, но стороной меня начинали обходить даже записные хулиганы. Дальше больше, а самой замысловатой в юности была история про отчима.

  Мать решила выйти замуж, когда мне было шестнадцать.

  Анатолий Анатольевич не то, чтобы не понравился мне сразу: я отнёсся к нему с предельным равнодушием. Ну, мужик. Усы, бородка, незлое лицо. Неплохой парфюм, начищенные туфли, отглаженные рубашки – для меня эти черты всегда были в людях важны. По идее, должно было расположить к нему, но опять-таки не случилось.

  Сперва он появлялся в гостях довольно редко: торт, цветы, бутылка вина для них с матерью, что-нибудь кока-кольное для меня. Взрослые трепались о своём в гостиной, я сидел у себя, выходя только поприветствовать гостя и попрощаться, когда он уходил – в довольно раннее время, никаких ночёвок и даже посиделок за полночь. Потом он стал задерживаться. Я уже ложился спать, а они всё журчали о чём-то с Сайонарой, но с утра Анатольича уже не было. Дальше он стал оставаться на ночь.

  Мать пыталась мне что-то рассказывать о создании новой ячейки общества, о любви к отцу, но «нельзя вечно любить ушедших» и прочую чепуху, которую, наверное, рассказывают всем детям в подобных ситуациях. Если честно, мне было наплевать. Пока потенциальный отчим был ни плох, ни хорош, а с кем спит мать, меня вообще не касалось.

  – Серьёзно? Обычно пацаны реагируют как-то, – удивился Горбунов. – Ну, злятся там, из дома убегают. В тапки ссут.

  – Да, серьёзно.

  Потом они с матерью расписались в ЗАГСе. Без гостей, свидетелей и понятых. Я присутствовал, понятное дело, но меня и эта церемония оставила равнодушным. Анатолий Анатольевич переехал к нам. У него была своя квартира, но тесная и где-то на окраине. Кажется, в Отрожке, хотя... Я не вдавался в подробности.

  Всё шло совершенно ровно до одного утра. Даже у мамы закидоны куда-то пропали, она посвежела, перестала ругаться и называть меня педиком, даже вскакивала теперь раньше всех, чтобы приготовить завтрак, чего я лет десять не видел.

  Я налил себе чашку воды и начал сыпать туда кофе и сахар. Да, вот так, наоборот: я знаю, что люди обычно заливают вязкую бело-коричневую смесь кипятком, но мне было противно поступать как все. Сыпал и размешивал, равномерно постукивая ложкой. Мать суетилась у плиты, а Анатольич, расплывшийся за время житья у нас, уже давно без парфюма и глаженой рубашки, шумно отхлебнул чай, почесал волосатую грудь под майкой и спросил:

  – А ты, Кирилл, всё так делаешь неправильно?

  Я даже замер, услышав вопрос.

  – Наверное. А кого это волнует, как я что делаю?

  Мать повернула голову и недобро на меня глянула. Сейчас на защиту обожаемого супруга кинется, чую. Но защита отчиму – как он думал – была совершенно не нужна. Анатольич поставил чашку на стол, вытер рукой губы и без замаха, прямо через стол, отвесил мне затрещину. Несильно, но обидно.

  – Ну-ка не хами! Я тебя спросил, давай отвечай... извращенец.

  Голова у меня слегка гудела, рука у мужика была тяжёлая. Мать молчала, поджав губы.

  Будь я старше и крепче, полез бы в драку, но это мне было ни к чему. Воздух передо мной, погружая кухню, стол, обоих людей в сероватую дымку, сгустился. Дыхание слегка перехватило, будто меня рывком закинули на высоту в пару-тройку километров. Вместо Анатольича я теперь видел спутанный силуэт из светящихся нитей, узелков и дымных хлопьев. На месте головы коричнево-чёрным сияла в воздухе разлапистая клякса – видимо, так я видел его злость.

  Убивать я его не хотел. Да и не стал, мать было тогда жалко.

  Я потянулся пальцами к этому пятну в голове, чтобы стереть, убрать это навсегда, такое отношение ко мне. Какого чёрта, какая разница этому мужику, что я делаю с кофейным порошком и желтоватой крупкой сахара – заливаю их водой, сыплю в неё или вообще втираю в подмышки?! Не его проблемы.

  Первой закричала мать. Она со звоном уронила кастрюлю, которую собралась убрать с плиты в холодильник, вылила себе на ноги холодный – к счастью – суп и отбила крышкой пальцы, но даже не заметила этого. Он стояла и на одной невыносимо высокой ноте орала, глядя на меня. Можно подумать, я на её глазах превратился в зубастого слизня со щупальцами и пятью ногами.

  Отчим поперхнулся и попытался отскочить от стола, не вставая с табуретки. Трюк этот сложен в исполнении, ему оказался не по силам, поэтому Анатольич вскрикнул что-то невнятное и упал назад, крепко треснувшись спиной о стоящий позади шкаф с посудой.

  – Изыди, сатана! – наконец обрела дар речи мать и начала мелко-мелко крестить воздух, разбрызгивая с пальцев остатки супа. Мягкие ошмётки макарон разлетались вокруг, падая.

  – Бесы! – захрипел из-под стола отчим и всхлипнул, неожиданно тонко, по-детски, как внезапно обиженный ребёнок. – Ты дьявол, уходи! Про-о-очь!

  Он так забавно протянул последнее слово, что я, уворачиваясь от макарон, не поленился приподнять край скатерти и посмотреть на отчима под столом. Человека я по-прежнему не видел, пока ещё была вязанка из нитей, узлов и пятен, но я дотянулся рукой до пятна в голове – впрочем, уже не коричневого с чёрным, а ярко-красного, с оранжевыми искрами, и другой формы, и ткнул в него пальцем.

  Спроси меня, что я делаю – я бы не ответил. Я и сейчас не знаю.

  – Сурово... – протянул после паузы Горбунов. – И что?

  – Да ничего. Я его больше не видел. Он в трусах и майке ползком до входной двери добрался и убежал. Меня уже отпустило, это я видел как обычно. Сидел и ржал, глядя. Мать ему потом вещи и документы отвезла, а развелись, нет – не знаю. На его месте я бы развёлся.

  – Так что им померещилось? – уточнил спутник Горбунова.

  – Да хрен их знает. Не мои проблемы.

  – Тоже верно, – признал он и снова рассмеялся. – А что, Иваныч, клиент интересный попался. Остальные скучные.

  От этого неприятного, со скрежетом, смеха у меня в голове словно повернули выключатель: я вспомнил всё с самого начала. Щёлк – и понятно: кто я, что я. Всё вспомнил, от визита Нани и до струи газа в лицо. Почему-то понял и что всё это случилось не сегодня. И не вчера.

  Сколько же я пропустил?

  – Кстати, забыл. А давай-ка знакомиться. С кем по новой, а с кем и впервые. Иван Иванович Горбунов, подполковник. Сергей Валентинович Боярский, майор. Мы будем тобой, Кирилл, заниматься. Всерьёз, скажу сразу.

  На небольшом мониторе, закреплённом на стене за спинкой моей койки – я, скосив до предела глаз назад, рассмотрел только неопределённо-угловатые очертания пластиковой коробки – нервно запищал сигнал.

  – Пациент не очень стабилен, – прогудел откуда-то сверху Боярский. – Гипертензия, спазмы сосудов. И тахикардия налицо.

  – Давай-ка периндоприл. И гипотиазид, пожалуй. По обычной схеме. Ну и церебролизин можно. Курсом не стоит, но разово надо бы.

  У меня было ощущение, что оба товарища со званиями отыгрывают надоевший спектакль. Роли расписаны, реплики повторены до полного автоматизма и лёгкой усталости. Пыльный занавес за спиной давно не прислушивается к актёрам, живёт своей жизнью, как и оркестровая яма, из которой вместо музыки сочится лёгкий дымок.

  Вот это меня понесло.

  – Зачем я здесь?

  Звякнули над головой ампулы, потом ещё раз. Хрустнуло стекло. Я ожидал тычка иглой куда-нибудь в руку, но нет. Наверное, подкололи лекарство напрямую в бутылочку капельницы, и такое я уже видел раньше.

  – Это довольно долгий разговор, – ответил Горбунов. – Не сейчас. Пока мы должны протестировать твой молодой цветущий организм, обладающий интересными нам талантами. А потом уже и поговорим.

  Боярский хмыкнул.

  Я почувствовал, что снова... нет, не засыпаю – впадаю в какое-то странное забытье, стою на границе между сном и явью, но не могу сделать ни шагу в одну из сторон. Боярский шагнул в сторону, потянул на себя мою койку. Она довольно легко покатилась на него, проехав мимо стула с подполковником. Тот, впрочем, тоже встал и начал помогать катить меня по палате, потом открыл широкие двойные двери, как раз и рассчитанные на перевозку таких вот, как я.

  Каких? Как я. Чёрт его знает, что здесь происходит. Зачем и почему.

  Бутылка капельницы вместе с прозрачной трубкой болталась над головой, я покосился назад: монитор тоже никуда не делся, он не на стене висел, а на спинке каталки.

  – В тренировочный? – коротко и непонятно осведомился Боярский.

  – Давай к третьему терминалу. Там удобнее.

  Что удобнее? Кому? Я и так ничего не понимал, а теперь это ощущение ушло куда-то в минус. Ну, к терминалу так к терминалу, надеюсь, хотя бы не в космонавты меня готовят.

  Коридор я толком не рассмотрел. Стены и стены. Лампы пунктиром над головой. Потом с шумом открыли ещё двери, закатили меня в непонятное помещение. Насколько я мог рассмотреть в полусне, лежа лицом вверх, какая-то лаборатория, но уже не медицинского, а сугубо технического свойства. Здесь и пахло уже не больницей, а нагретой изоляцией, пластиком и резиной. И ещё – почему-то – невнятно-цветочным ароматом, словно распылили дешёвый освежитель для туалетов.

  – Давай его туда, – буркнул Горбунов. – А я за пульт.

  Каталку развернуло в лихом полицейском развороте, меня слегка тряхнуло – похоже, койку упёрли в стену рядом с массивной стойкой сложной компьютерной системы, с кучей проводов, мигающих индикаторов и кнопок. Изнутри стойки довольно громко гудели вентиляторы охлаждения.

  – Монитор? – осведомился подполковник.

  – В пределах нормы.

  – Давай датчики.

  Боярский, отпустив поручень каталки, нагнулся и достал откуда-то из низа стойки толстый пучок проводов, перехваченный по всей длине пластиковыми креплениями. На конце этого удава провода расходились в стороны, заканчиваясь резиновыми пятачками присосок. Цвета резинок были разными – несколько красных, два чёрных, остальные зелёные. Весь этот набор неживых щупалец обвис у него в руке, но ненадолго. Майор поднёс связку к моей голове и начал деловито цеплять присоски на лоб, виски, шею, за ушами. Две чёрных, насколько я видел, примостились на груди, чуть выше сосков.

  Во всем этом была какая-то система, но понять её мне не удалось.

  – Готово.

  – Следи за монитором, – откликнулся Горбунов. – Парнишка любопытный для наших целей, хоть и сволочь. Подонок, как раньше говорили.

  Я открыл рот, чтобы возразить, но уже не смог. Всё пропало: лаборатория, мешающие смотреть провода на лице, задумчивый Боярский, глядящий надо мной на монитор.

  Серый туман, плотный, непрозрачный – даже в шаге не увидеть ничего. И я шёл сквозь него, медленно, но не останавливаясь ни на секунду. Поднять ногу над твёрдым, но невидимым чем-то, опустить, поднять вторую, опустить. Шаг за шагом, вперёд и только вперёд.

  Поверхность под ногами казалась неровной, как будто я шагаю по уложенной великанскими камнями брусчатке. Или по арбузам-рекордсменам. Или... по чьим-то головам.

  От последней мысли, вялой и снулой как дохлая рыба, мне стало на мгновение неуютно, но это быстро прошло.

  – Дерьмовый ты человечишко, – прозвучало где-то в глубине тумана. – Сволочь. Правы эти уроды из Агентства. Мне их любить причин нет, но и ты дрянь какая-то. Друга слил, отчима напугал до усрачки, мать вон до жёлтого дома довёл. И это я ещё молчу, что с чужой женой ради бабла живёшь.

  Здрасте, приехали!

  Я попытался разозлиться, но внутри меня клубилась такая же неопределённая пустота, как и вокруг. Неведомое серое нечто. Никаких эмоций, ноль чувств, сплошное серое зеро.

  – А ты кто есть-то? – наконец осведомился я. Собственный голос звучал устало, блёкло, будто меня обернули в плотный слой ваты да так и забыли на пару веков.

  – Я связь миров, повсюду сущих, я крайня степень вещества; я средоточие живущих, черта начальна божества...

  – Державин, – ответил я. – Гаврила, стало быть, Романыч. Хороший стишок, мощный, хотя и звучит нынче старомодно.

  Никто не отозвался. То ли я сам с собой беседовал, то ли не счёл меня собеседник достойным продолжать беседу.

  Туман остался позади. Теперь я шагал по снегу, присыпанному хлопьями пепла, почерневшему местами. Так бывает, когда недалеко произошёл пожар. Всё уже потушили – или само догорело дотла – но следы вокруг ещё долго видны, пока не укроет новым снегопадом или не зальёт внезапным дождём в оттепель.

  Впереди виднелось крепко порушенное здание, похожее на гигантский сарай, только без крыши, с выбитыми рядами окон. Возле крыльца ветер, которого я не чувствовал, лениво шевелил волосы и края одежды шестерых мертвецов. Сплошь мужики, наряженные в длинные белые рубахи с кровавыми отметинами пулевых ранений, почему-то все босиком.

  – Кто ж это их? – невольно спросил я мироздание. Оно предпочло отмолчаться.

  Вокруг явно морозно, но я ничего не чувствовал. Просто как заглянул в виртуальный квест, не больше. Найти бы отсюда выход или – хотя бы – снять массивные очки. Я даже потрогал лицо рукой: нет, ничего не надето. Нос, губы, неожиданная для меня щетина – я её ненавижу, иной раз два раза в день бреюсь, это всё было, а вот очки напрочь отсутствовали.

  Увлекаемый непонятным чувством, я прошёл мимо развалин, миновал покойников и свернул за угол. Картинка вокруг неуловимо перетекла в следующую, не рывком, а плавно перерисовав всё по-другому – от снега под ногами, вдруг ставшего асфальтом, серым от старости, в трещинах и пучках рыжей травы из них, до неба – из свинцового превратилось оно во вполне бодрую голубую высоту.

  В зените висел раскалённый добела кружок солнца. По обе стороны от дороги уходило до горизонта поле, местами неровное, заросшее дикими травами мне по колено. Такая вот пастораль, понять бы ещё – к чему оно всё.

  – Я царь – я раб – я червь – я бог! – негромко закончил я цитату за давно стихший голос. Хорошо быть начитанным, это иногда добавляет уверенности в себе в мире людей, уткнувшихся в смартфоны.

  В совершенной тишине, неестественной для летнего поля, наполненного обычно стрекотом насекомых, шуршанием травы на ветру, криками птиц – да звуком моих же шагов по асфальту, в конце-то концов! – небесную синеву, лишённую и признака хотя бы лёгких туч, прочертила огненная полоса. На её острие, будто чудом отлетевший кусок солнца, нестерпимо ярко сияла белым точка, за которой тянулся длинный хвост дыма.