Текст книги "Ментакль (СИ)"

Автор книги: Юрий Мори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 17 страниц)

  Дело не в дороге, которую мы выбираем; то, что внутри нас, заставляет нас выбирать дорогу.

  О. Генри

  01. Пути неисповедимы

  Девяностый год был мутным и обманчивым, как суп из пакета. Вроде и есть что-то внутри кастрюли, плавают намёки на вермишель и жирные пятна, а жрать нечего. Ещё вовсю реяли красные флаги, а по телевизору изредка показывали заседания партийных людей в плохо пошитых костюмах, уныло жующих слова о перестройке, обновлении и некоем пути дальше.

  При этом ушлые кооператоры вовсю торговали матрёшками с лицом Горбачева: открываешь – а там внутри Брежнев, и так далее, до совсем уж игрушечного Ленина. Такому не в мавзолее место, а скорее среди игрушек маленькой девочки, между поддельной польской Барби и совсем уж древней советской куклой, с гидроперитовыми кудряшками и истошным «Ма-ма!», если наклонить. Хорошо продавались также ушанки, военные кокарды и армейские ремни со звездой во всю бляху.

  Чтобы блестело? Сделаем... Слово покупателя – закон.

  Вот он и весь путь дальше. Просто через пару-тройку лет матрёшки превратятся в безразмерные составы с лесом, титаном и нефтью. Масштаб обычно не меняет сути, так оно и вышло.

  Но пока ещё медленно толкался локтями девяностый.

  Ещё по весне на рынки завезли неведомого происхождения джинсы «пирамид» с неулыбчивым верблюдом на этикетке. Уже лето в разгаре, цена чуток упала, и Станислав как раз хотел себе именно такие. «Бананы» уже вытерлись и приобрели сероватый оттенок от частой стирки. Да и тесноваты, не без этого.

  Из армии он вернулся полгода назад, впереди маячила свобода. Ага, равенство и братство, учитывая полное отсутствие денег, образования, родителей и талантов. То есть родители-то были живы и умеренно здоровы, но каждый в новой семье, а он потерялся между. Как человек на вокзале: там состав на север, там – на юг, а ему бы пирожное-трубочку с заварным кремом, бутылку «Буратино» и ни-ку-да не ехать.

  Впрочем, после армейки больше подошло бы пиво, пусть тёплое и на разлив, рядом с дрожащими алкашами. Пусть. Так он сейчас и думал.

  «Я-я-яблоки на снегу, розовые на-а-а белом», – завывал динамик над ларьком звукозаписи. Стас вздрогнул, песня была неновая, да и в части надоела ему до зла горя. Сержант Мурзоев закрутил эту пластинку до дыр.

  На речку, что ли, съездить... Жара, лень. Глупо всё.

  Станислав плюнул на покупку новых штанов: днём раньше, днём позже – какая разница. Бабка всё равно будет ругаться, грызть, старой закалки человек. Лучшая одежда по её словам – ватник, брезентовые портки и сапоги по колено. А что? Дёшево и практично. Поскольку жил он у неё, приходилось выслушивать все соображения.

  – Ста-а-ас, здорово! Вот как раз шёл, думал, надо бы позвонить, а то ты в армию, из армии, два года пролетело, крепкий стал, здоровый, – затараторил Валенок. Блин, последний, кого хотелось бы встретить, но на базаре не увернёшься: кто попался случайно, тот и забьёт голову.

  – Здорово, здорово, – солидно согласился Станислав. Пожал руку однокласснику, стиснул пальцы, тот аж скривился. А не фига, не попадайся! – Сам чего не служил?

  – Да я ж это... Ну, мать меня в институт как-то, я и...

  Понятно. Глиста штатская, уклонист.

  – Зря. Армия из детей мужиков делает.

  – Ну типа да. Слушай, а у тебя деньги есть?

  Стас неопределённо пожал плечами. Футболка была ему после дембеля маловата, затрещала подмышками. Вот, тоже надо бы обновить. Работу бы нормальную, в грузчиках всю жизнь не походишь. Чёрт с ним, со статусом, платят мало. А своровать на станции нечего, не уголь же сумками домой переть. Водилой можно, права-то есть, но тоже тоска-а-а.

  Солнце палило – смерть, даже худенький очкастый Валенок потом заливался. Да, пивка бы не помешало.

  – Зачем про деньги спросил? – поинтересовался Станислав. Как-то не по-русски прозвучало, но после армии это частенько: мозгами первые полтора года пользоваться было запрещено, а последнее полугодие перед дембелем – уже и лень.

  – Да если есть... – Валенок ткнул пальцем в переносицу, очки отчаянно съезжали на кончик потного носа. – Так можно на дачу ко мне махнуть. Мать приболела, а поливать надо, жара же. Заодно и прибухнули бы вечерком. Суббота же, завтра тебе не на работу?

  Завтра – нет. Идея хорошая, на даче Валенковой матери он бывал ещё до армии, ничего так, уютно. Девок только нет, рядом депрессивная деревня, а в садовом кооперативе одни пенсионеры.

  – На пару пузырей найду. Только это... По талонам же?

  – Фигня. Самогона возьмём там в деревне, я знаю у кого. Вонючий малёк, зато прозрачный – слеза! – Валенок зажмурился от восторга, став похож на кролика из мультика про Винни-Пуха. Который «и незачем так орать!». Смешно.

  – Точно нормальный, не потравимся?

  – В натуре слеза! Я раза три брал. Да там и вся деревня, и дачники покупают, все живы.

  – На электричке с Курского?

  – Ну да! – радостно кивнул Валенок. – Да ты помнишь ещё, прикольно. В семь пятьдесят две вечера, билет не бери, там сейчас не проверяют. Не опаздывай!

  Шустрый Валенок ввинтился в толпу, пропал, как и ни было. Руку на прощание жать не рискнул, понятное дело.

  Прозвище Валенок огрёб ещё в школе, классе в шестом, когда на уроке географии вызвали отвечать про населяющие Америку коренные народы. Когда ни черта не учил, а язык подвешен от рождения, договориться можно до многого. Ацтеков в Канаде учительница ещё стерпела, китайских пиратов тоже, но эскимосы в валенках были уже перебор.

  С бабкой разговаривать не хотелось, поэтому Стас шлялся до вечера по городу, с вокзала только позвонил, ударив кулаком таксофон – две копейки не деньги, но сам принцип! – бесплатно. Предупредил, что уедет на день. Бабка заворчала, начала что-то говорить, но он повесил трубку. Так, одна проблема... Валенок он же и есть Валенок, он же с голыми руками приедет. Нет в нём смекалки. В маленьком магазине при вокзале Стас купил еды: консервы рыбные, сырки «Дружба», полбуханки хлеба. Колбасу брать не стал, не бывает зелёной колбасы на свете.

  Сложил покупки в спортивную сумку, которую прихватил ещё с утра, чтобы было куда положить джинсы, прикинул, что с деньгами. Впритык, конечно, но на «пирамид» пока хватало. Даже с учётом литра самогона – дешевле же водки должен обойтись. Присел на скамейку и начал ждать Валенка. Тот едва не опоздал, об электричке объявили дважды, но за пять минут до отхода примчался, тяжело дыша. Будто гнались за ним.

  – Чего расселся? Давай, скорее, а то опоздаем!

  Герой, блин, его же ещё и крайним сделал.

  Станислав поднялся, не торопясь пересёк вокзал от входа до дверей на перрон, степенно перебрался через рельсы – дембели не спешат! – догнал там Валенка и уже вместе с ним зашёл в электричку, пыльной зелёной змеёй стоящую на втором пути. Успели. Двери, зашипев, закрылись, так и поехали. Дороги больше часа, скучно. Развлекали только нищие и назойливый дед с гармошкой, который наигрывал что-то из военных маршей. На сопках славянки. Стас даже хотел сунуть ему денег, но сдержался: самим мало.

  Контролёров действительно не видать, поэтому весь поезд ехал «зайцами». С длинными ушами и летней серой шёрсткой, воняющей потом, семечками и ядом от колорадского жука.

  – Дождь ночью обещали, – догрызая высохший на прилавке сырок, сказал Валенок. – Мать разоралась, говорит, дома сиди, чего там поливать. Еле вырвался. Но обещал завтра на сарай слазить, крышу починить. Поможешь?

  Вот ты жучара! Полночи бухать будем, за его же счёт, а утром на крышу? Коз-зёл.

  Вслух Стас ничего говорить, понятное дело, не стал – армия приучила помалкивать. Пожал плечами и нечто неопределённо буркнул, мол, завтра решим. Валенка устроило и это. Он облизал фольгу от сырка, поковырял её липким пальцем, добывая из складок остатки «Дружбы». Скомкал и выкинул себе под ноги, под скамейку. Посучил разбитыми кроссовками, заталкивая дальше, в глубину, виновато улыбнулся.

  – Чего свинячишь?

  – А, да плевать всем. Ты не привык ещё? Всем на всё плевать, жизнь такая стала.

  – И что, без вариантов?

  – Ага. – Валенок отвернулся, уставился в грязное окно, за которым мелькали бесконечные поля, перелески, редкие домики. Там, за окном, всё тоже было серым, немытым; вероятно, так же пахло креозотом и грязью, как и сам вагон.

  Станислав задумался. Вообще-то жизнь изменилась, это он и сам заметил. Но чтобы настолько, что всем плевать? Понятно, лозунги выцвели и заплесневели, другие придуманы с трудом и вызывают только смех. Ускорение, перестройка... Мыло по талонам. И сахар. Говорят, из-за самогонщиков. Вот и проверим, куда народное добро девается, на какие цели.

  От станции – приподнятой на метр платформы с ограждением, билетной будкой и табличкой «236 километр» до дачного посёлка шли уже в сумерках. Не доходя до дач, Валенок ткнул его в бок и показал на дорожку в стороне:

  – Нам туда. Стемнеет – загребёмся стучаться, сейчас возьмём.

  Сейчас так сейчас, невелика проблема. Он точно пока не устал, можно и прогуляться сразу в деревню.

  Лаяли собаки, посреди пропахших пылью и навозов невысоких оград задумчиво промычала корова – не подоили, что ли, по пьяни? Нужный дом нашли быстро, Валенок оставил приятеля у калитки, забрав смятую кучу рублей: «Они чужих не любят, вдруг менты!», и скользнул во двор. К запахам деревни прибавилась нотка сырости, словно где-то неподалёку образовалось озеро. Небо над головой, и так уже почти чёрное, набухло облаками. Поднялся и сразу утих ветер, словно испуганный своей смелостью. Куда-то разом сгинули полчища комаров, досаждавшие от самого полустанка.

  А ведь вольёт сейчас. И так вольёт, что смоет всё к чертям, вместе с деревней, дачами и самогоном. Ну и с ними, естественно.

  Валенок тоже сообразил, долго торговаться не стал, уже выскочил на улицу с двумя бутылками беловатого раствора, заткнутыми плотными кляпами из газет.

  – Слезы сегодня нет, – огорчённо сказал он. – Вот это только... Зато дёшево. Сказали, не отравимся.

  Кретин. Мало того, что пришлось переться черти куда, так ещё и пить придётся дрянь.

  Дождь тем временем не просто приближался, он обволакивал землю и всё на ней сущее, сочился изнутри травы и деревьев, разом отяжелевшей одежды и сумки изнутри.

  – Муха-бляха! – озабоченно сказал Валенок. – Сейчас как даст... А нам ещё поле перебежать нужно.

  Они уже вернулись на дорогу в дачный посёлок, достигли первых домов, но была одна беда: если идти по грунтовке, получалось минут на десять дольше, чем направо и напрямую через луг. Темно вот только, да и ливень...

  Он уже был здесь. Рядом. Над и вокруг.

  Беременное водой небо готовилось разрешиться могучим летним ливнем, ему плевать было на двух пацанов.

  Они рванули через поле, по протоптанной поколениями дачников тропинке. Бежать даже в темноте было нормально, не оступишься, дождь пугал больше. В совершенно чёрном небе проскакали всадники на огненных конях, пока ещё редкие, словно передовой отряд молний. Разведка боем. Где-то далеко ухнул раскат грома, следом ещё один – ближе, звучнее. По голым рукам, по головам и земле начали глухо шлёпать первые, самые тяжёлые капли. Началось.

  Валенок, даром что ещё там в деревне сунул Стасу обе бутылки – ну а чё, ты ж с сумкой! – мчался впереди. Его белая футболка как цель в тире мелькала перед глазами, не давая сбиться с пути. Тёмная полоса садов, в одном из которых и стоял вожделенный домик, была рядом – вот-вот, руку протяни. Но никак не успевали: дождь уже хлёстко мял вокруг траву, простреливал насквозь футболку и джинсы. Старые кеды Стаса начали шлёпать по мгновенно раскисающей тропинке, скользить. Он едва не упал, махнув в воздухе сумкой, в которой звенели бутылки. Снова поскользнулся.

  – Давай! – крикнул Валенок. Он уже почти добежал до деревьев, за которыми виднелись заборы.

  Станислав едва не упал ещё раз, притормозил: а что это он, собственно? И так уже насквозь мокрый, так хоть не грязный пока. И не надо.

  Зашагал осторожно, медленно, чуть косолапя разъезжающимися ногами.

  И ведь дошёл, не упал. Почти дошёл.

  Небо над полем раскололось, ярко, до последней травинки осветив всё на земле. Извилистая молния ударила не вертикально сверху вниз, а затейливо, по диагонали, ломаясь на каждом повороте, ветвясь и треща неумолимой силой. Даже ливень, казалось, замер на мгновение, уступив место более страшному, мощному собрату. Гром хлопнул с такой силой, что Валенок даже присел у стоящего возле забора дерева. Но продолжал смотреть: такое вообще мало кто видел в этой жизни.

  Яркая ломаная дуга столкнулась с землёй, весь мир дрогнул, а неторопливо идущий по тропинке Стас будто осветился изнутри призрачным сиреневым сиянием, весь: от коротко стриженой головы, ярко-рыжих волос, до мокрых кед. Даже сумка вспыхнула у него на плече, будто внутри внезапно загорелась гигантская прожекторная лампа.

  Валенок едва не ослеп. Он сидел на корточках и тёр глаза, под веками которых никак не остывало сияние жуткой вспышки. Едва не плача, он нащупал ствол дерева, поднялся, опираясь. В глазах плясало дьявольское пламя молнии, не желая никуда деваться.

  – Стас! – пискляво крикнул он. – Ну Стасик, ты живой?!

  Ливень заглушал все звуки. Снова сверкнула молния, но уже в стороне, даже не над деревней, а дальше. Гром запаздывал. Гроза явно шла стороной, только вот...

  – Станислав! – заорал Валенок, но вновь безответно.

  Зрение вернулось минут через десять. На поле ничего видно не было, никто никуда не шёл, это уж точно. Парень испуганно осмотрелся, но выходить под дождь и шлёпать по грязи, пока не наткнёшься на покойника – а что того убило на месте, Валенок даже не сомневался, – ну уж нет! Страшно.

  Да и бессмысленно, зачем ему это.

  Он открыл заднюю калитку в заборе, до которой не добежал каких-то десять метров, дошёл до дома, отпёр дверь и включил свет: на веранде, потом в комнате. Хилые лампочки резали светом глаза, но оставаться в темноте было ещё страшнее. Зачем-то полез в ящик с инструментами, достал топор. Потом, уже с ним в руке, опомнился: дурак, что ли?

  С кем сражаться, с ушедшей грозой или с покойником на лугу?

  Сунул обратно, сел к столу и стал думать. У соседей вон свет горит, можно пойти, объяснить, попросить помощи, да только какой? Пенсионеры, бабка Зоя и муж её, Витёк, сердечник. Что они могут? Витька и просить не о чем, увидит труп – инфаркт. Бабка... Ну скажет, беги на станцию, к обходчику, телефон только там, «скорую» вызови. Так это Валенок и сам знал. Вот же блин, сейчас выпить бы для храбрости, а самогон у Стаса остался в сумке. То есть, пропал.

  – Вот же хрень... – сказал он вслух. Это придало сил, приободрило. – Долбаная хрень в натуре. Жёваный крот. И епишкин пистолет...

  Ну да. А что ещё скажешь? Валенок встал, покопался в материном шкафу, нашёл фонарик под квадратную массивную батарейку. Порылся ещё, нашёл и её саму, вставил, щёлкнул. Светит, но как-то неуверенно, блёкло. Сойдёт. Схватил дождевик с вешалки, накинул на себя, вышел во двор и медленно потопал к калитке.

  Всё равно посмотреть надо, как он там. Может, живой. Вдруг. Хотя и вряд ли.

  Мокрые ветки хлестали по дождевику, мутный жёлтый овал света выхватывал то забытое ведро, то грядку с полёгшим луком, то уложенную кусками старого асфальта тропинку. Вот и калитка, а за ней – невдалеке – поле.

  – Стасик!.. – жалобно позвал Валенок и прислушался. Дождь почти затих, слышно было малейший звук, но никто не отозвался.

  Он поводил фонарём по сторонам: трава, опять трава, тропинка из раскисшей грязи, вон отпечатки его кроссовок, уже оплывшие от воды, похожие на цепочку продолговатых ямок. Вздохнул и пошёл по траве, стараясь не наступать на полосу земли.

  Станислав лежал лицом вниз. Совсем недалеко, чуть-чуть не успел дойти. Сумка, от которой шёл заметный запах горелого и кислого, валялась рядом. Валенок криво перекрестился зачем-то, хотя никогда верующим не был, подошёл к телу, остановился. Футболка на приятеле словно побывала в костре, под обгоревшими прорехами тряпки светилась кожа. Воротника вообще не было, будто хозяина последний момент рванул майку на груди: стреляйте, мол, сволочи!

  Вот они и выстрелили.

  Валенок неумело встал на колени, примостил у ноги фонарик, кое-как освещающий тело одноклассника, потянул на себя массивную тушу Стаса, стараясь перевернуть на спину.

  – Э-э-э... – промычал тот. Валенок от неожиданности отпустил его плечо, отчего потерпевший, чуть уже приподнятый, снова рухнул в грязь.

  Живой?! Фантастика...

  – Стась, давай как-нибудь до дома, а? – жалобно сказал Валенок. – Хоть как-то? Сюда ж «скорая» не проедет, развезло всё.

  Молчит. Раз только отозвался – и молчит. Вот же, блин. Как быть-то?

  – Синий, – очень тихо, каким-то загробным голосом сказал Станислав, не делая ни малейшей попытки подняться. Вообще не двигался, только пробубнил:

  – Весь мир синий. Весь мир вокруг синий...

  Слова звучали невнятно, но Валенок расслышал и обрадовался, снова схватил за плечо, за руку, и рывком перевернул его на спину.

  Передней части футболки вообще не было, одни обгоревшие обрывки ткани. Во всю грудь Стаса наподобие татуировки отпечатался причудливый извилистый след от удара молнии: сине-красный, с чёрными подпалинами, огромный и страшный, как врезавшийся на огромной скорости осьминог, ставший частью кожи. Щупальца ожога уходили подмышки, по животу вниз, под ремень с покосившейся бляхой.

  – Ты меня слышишь? – спросил Валенок. – Встать можешь?

  У него внезапно разболелась голова, словно вечер закончился как задумано, а сейчас наступило грубое похмельное утро, когда любой звук – горе, любой свет – издевательство. В виске билась, разгораясь, болезненная искра.

  – Синий, – снова сказал Станислав. Похоже, он ничего не слышал. Лицо его, перепачканное грязью, мертвенно-белое, было перекошено застывшей гримасой; между на половину прикрытых век виднелись только белки глаз, будто кто засунул ему туда варёные яйца. Ни намёка на осмысленность.

  – Вставай! – попросил Валенок. Ему сейчас стало даже жутче, чем сидеть в домике и думать об однокласснике как покойнике, на деле всё оказалось ещё страшнее. – Давай на дачу пойдём, отлежишься.

  Стас открыл глаза. Они были налиты кровью, словно парень перекупался, а теперь вот выбрался на берег и пытается сообразить: где он, кто, почему так холодно.

  Бычьи глаза, бешеные.

  Упёрся мутным взглядом в Валенка, с трудом поднял руку, растопырив пальцы, снова уронил её на землю. Странно, но головная боль у приятеля от этого отступила, прекратилась почти мгновенно. Станислав с трудом разжал запёкшиеся губы, шумно сглотнул:

  – Самогон...

  – Чего, выпить хочешь? Вот эт-та номер... Лежи, лежи, я сейчас посмотрю!

  Валенок вскочил на ноги, метнулся к сумке. Нет уж, спиртного этим вечером не видать: всё содержимое сплавилось в один комок, из которого торчали странно округлые края стекла, куски почерневшей фольги и острый срез жести от консервной банки. Воняло рыбой и протухшими яйцами.

   – Слышь, чего: нечего нам пить! Расплавилось всё на хрен.

  – Жалко. Печёт всё внутри, в груди, в голове... Надо залить. Надо.

  Стас захрипел, но не потерял сознание, как боялся его приятель, а вовсе наоборот – рывком сел, помогая себе непослушными руками.

  – Я видел её, Валенок.

  – Да кого? – расстроенно бросив сумку, буркнул тот.

  – Наверное, это ангел. Весь белый, с головы до ног, лицо белое, руки, плащ. Аж светится. И в руке меч, не брешут в церкви, как есть меч.

  – А почему «она», если ангел? Они ж мужики.

  – Сам ты мужик... Она это была. Вся в белом, светится, а глаза – чёрные. И тут я понял, Валенок, я вообще всё понял. Жизнь – собрание ненужной дряни в месте, которого мы не знаем.

  «Скорая», вызванная от обходчика, приехала только утром.

  Пациент был жив, умеренно здоров – Валенок даже хотел, чтобы одноклассник был компактнее, очень уж тяжело тащить такую тушу на дачу почти волоком, – но совершенно свихнулся. Он то узнавал приятеля, то называл его сержантом Мирзоевым, то вдруг вытягивался на топчане, куда сгрузил его уставший Валенок в струнку, пытался поднести руку к голове, сложив пальцы лодочкой и хрипло орал: «Так точно, товарищ капитан! Рядовой Анциферов по вашему приказанию прибыл, разрешите выполнять?».

  Похмельный фельдшер, пожилой уже, небритый и равнодушный, осмотрел Стаса. Пощупал пульс, померял давление, с некоторым даже интересом изучил след от ожога молнии.

  – Психическое это что-то, – сказал он Валенку. – Не наш профиль, но до больницы довезём. Родственники есть?

  – У меня? – растерялся тот.

  – Тоже дурак, что ли? Всех тут молнией шибануло? У него, – он махнул рукой в сторону Станислава, который на прибытие медицинской помощи так и не отреагировал, разговаривая с многочисленными, но, увы, невидимыми собеседниками.

  – Ну он это... У бабки живёт, в городе. Я адрес знаю!

  – Вот в психушке и назовёшь, собирайся уже, поедешь с нами.

  Так и осталась крыша сарая в этот раз непочиненной. Фельдшер сходил к машине за раскладными носилками, втроём с водителем они перетащили на них дюжего Стаса и отнесли в «скорую». Валенок ехать не особо хотел, но и бросать так пострадавшего было западло.

  Не по-пацански.

  Из психиатрического отделения Станислава выпустили через год, как раз во время путча.

  Пока на экране мямлили говорящие головы комитета-по-спасению-неведомо-от-чего, а по Москве хозяйски перемещались танки Таманской дивизии, к Валенку домой явился похудевший, больше похожий на наряженное в длинную холщовую робу пугало, приятель. Был он почему-то босиком, без вещей, с одним только тощим мешком на лямках, висящим на плече.

  Уколол взглядом протянутую руку, но жать не стал.

  Отстранил с порога и сразу пошёл к матери Валенка, закрыв за собой дверь. Тот так и остался в прихожей, недоумённо протирая очки. О чём был разговор – да и разговор ли? – Валенок так и не узнал. Мать и жутко изменившийся за этот год Стас вышли из комнаты, причём мама почти плакала, совала пачку денег, все их накопления, в руку гостя.

  – Со мной поедешь, – сказал тот однокласснику. – Собирайся.

  – В смысле?.. – начал было тот, но наткнулся на бешеный взгляд и замолчал.

  Глаза Стаса теперь не были красными, налитыми кровью, пугающими. Обычные человеческие глаза, карие, с еле заметными жёлтыми искрами, они просто давили, топили собеседника на месте. Ни спорить, ни что-то обсуждать желания не было.

  – Стас... – всё-таки прошептал Валенок.

  – Велением Господа нашего и присных Его принял я имя Добросил, им и называй меня впредь. Твоё поименование тоже близко, ибо собираю я учеников и соратников. Так будет.

  Валенок вскинул голову, но не произнёс ни слова. Просто посмотрел в глаза приятеля... а, да какого, к бесам, приятеля – Учителя! – и пошёл к себе в комнату за вещами.

  Сюда он больше не вернётся, это было понятно сразу.

  Добросил тем временем взял деньги у матери Валенка, небрежно, словно старую газету, скомкал, сунул их в заплечный мешок. Прошёлся по квартире, иногда останавливаясь то у книжных полок, то перед картинкой на стене, изображающей заснеженную деревню, то у окна, внимательно глядя вниз. На детской площадке играли в песочнице малыши, рядом на скамейке бабки возбуждённо квохтали, обсуждая что-то. Не иначе, последние события в столице: «Лебединое озеро» всё-таки гениальное музыкальное произведение.

  Шедевр мастера. Та-та-тата, тарам-пам-пам.

  – Мир слаб, мир неустойчив и холоден, – внезапно сказал он, ни к кому конкретно не обращаясь. – Спастись и победить может только братство, союз связанных между собой душ. Братством силы нарекаю его я, и сегодня первый апостол последует за мной во имя спасения.

  Он обернулся к Валенку, стоящему уже за его спиной в готовности, с рюкзаком, набитым вещами.

  – Волею ночного ангела и адского огня, брат мой, нарекаю тебя... В голову ничего и не приходит. Ну пусть, Силохват Первозванный. Да. Коряво, конечно, извини. У меня с фантазией туговато сегодня.

  И приятель, и его мать слушали Стаса с совершенно пустыми глазами, словно куклы. Можно матом ругаться, можно псалмы петь – им всё равно.

  Он усмехнулся. Его путь – никакое не будущее братство, это так, кормовая база. Его путь могущество и одиночество; у богов не бывает друзей.

  Добросил поднял руку, словно показывая кому-то дорогу. Валенок вздрогнул, его мать опёрлась о стену, будто внезапно обессилела. На детской площадке, прямо из песочницы, поднялся небольшой вихрь, крохотное рукодельное торнадо, закрутилось в воздухе штопором, поднялось на несколько метров вверх и упало колючим дождём. Песок обрушился на детей, на заткнувшихся наконец бабок, ссыпался вниз будто из ладони великана.

  – Поехали, брат Силохват. Поехали. Нас ждёт великое будущее.

  02. Obsession

  Цепочка следов по дуге уходила между деревьями.

  Ветер стирал отметины на снегу, завывал, щедро сыпал снежными зарядами. Перепуганный заяц мчался, не обращая внимания на погоду – сейчас бы под куст, да отсидеться, но нет. Невидимое и неслышимое гнало его подальше отсюда, куда угодно, лишь бы не оставаться на месте – навстречу волкам, под ружья охотников, пусть даже на присыпанную снегом дорогу. Плевать.

  Он бежал, и его можно было понять.

  Разное можно встретить в русском лесу: знакомое и непонятное, тревожное и до боли родное. Такие уж у нас края, непредсказуемые, словно национальный характер.

  С хитринкой, но добрые – просто очень глубоко внутри.

  Вот эти, например, три десятка построек в лесу, обнесённые высокой – метра четыре, повыше иных деревьев рядом – оградой, гордо именовались городом. Хотя раньше, при советской власти, даже до деревни или хуторка они никак не дотягивали. Ферма она и есть ферма, постоянное место жительства для коров перед тем, как их, сердечных, отправят на мясо в скотобойню, где всё давно пропахло страхом и кровью.

  Пусть не людей, только бурёнок, но всё равно – некогда Божьих тварей, тут уж как ни крути.

  Но не так давно это стало городом: так решил с момента основания (а на деле, конечно, захвата пустующих строений, к которым и дорога, и действующая – о, чудо! – линия электропередач вели со времён упомянутой власти) глава братьев Добросил. Упоминать этого человека вместе с его пышным титулом от братьев требовалось в письменном виде с больших букв, а на словах – с почтительным придыханием, делая возвышенное выражение лица. Ну а что, имя у него такое. Тщательно собранное из красивых кусочков им самим, будто новомодный паззл – сопливым мальчишкой.

  Затем и он изобрёл имена остальным братьям, да и всему посёлку заодно.

  Город Братское, так-то вот. Потому как расположилось здесь Братство Силы (насчёт букв и выражения лица поступать таким же образом), средоточие талантов и единственная верная религия на всём постсоветском пространстве. Никаких обещаний загробного блаженства, торжества духа и спасения души, если что; всё, как в хорошем ресторане – здесь и сейчас.

  Но, как и в кабаке, кто-то открывает с поклоном двери и принимает в гардероб шубы, другие таскают баки с помоями, а самый удачливый вальяжно сидит за столом, благосклонно кивая: да, ещё немного шато ляфон-роше, благородный напиток, господа присутствующие!

  И омаров, непременно, омаров.

  Все они – люди, все присутствуют в ресторане, но насколько отличаются их, занятые волею судеб, позиции. Зато обещанное исполняется при жизни.

  Брат Сильяк (чем ниже статус, тем проще придуманное имя, такова была обычная практика Добросила) дежурил сегодня на воротах. Само собой, он был не один – недалеко в караулке, тесноватой и холодной по зимнему времени, сидели ещё трое, – а он вот мёрз непосредственно у левой створки, повесив автомат на шею. Сжимал и разжимал кулаки в паршивых нитяных перчатках – холодно! Возле правой створки, под таким же навесом, который если от чего и спасал, так только от снега за шиворот, топтался на месте напарник, брат Светон.

  Струйки пара от дыхания замерзали в паре десятков сантиметров от лица, мороз-то градусов двадцать, не меньше. И ветер, чёртов ветер, воет как собака над покойником, глуша остальные звуки.

  – Когда смена? – хрипло прошептал Сильяк. – Замёрз уже к гребеням, прости меня, Сила.

  Брат Светон пошуршал насквозь промороженной телогрейкой, потопал ещё ногами – кирзачи тоже не по погоде, потом неохотно откликнулся:

  – Как темнеть начнёт – сменят. Часа через четыре...

  Почесался, звякнул антабкой автомата о карабин ремня, устраиваясь удобнее, после чего всё-таки сказал:

  – Брат...

  Обращение друг к другу именно так было обязательным. За этим строго следили все Высшие Сильные, да и рядовые братья не упускали возможности настучать на ослушника. Просто Светон сильно злился из-за проигрыша в карты – запрещённые братьям, конечно, как выпивка, сигареты, чай, кофе, женщины и масса остального, – но оставшиеся одной из немногих отдушин в скучноватой жизни рабочей силы. А Сильяк вчера сел играть с ним в паре в «козла» и пару раз словно нарочно подкладывал крестовую даму под чужую семёрку. Вдвоём они продули противникам месячную порцию дефицитного сливочного масла. Каждый.

  – Спасибо, брат Светон! – подчёркнуто вежливо отозвался Сильяк. Ему было стыдно, но поделать-то уже нечего: проиграли так проиграли. – А давай вечерком...

  Увы, но его предложение осталось невысказанным. Учитывая дальнейшие события, видимо, навсегда: за оградой, перекрывая вой ветра, взревел мощный двигатель. Это же на дороге, побери её Сила, совсем рядом с воротами! Из караулки выскочил на звук брат Мироправ, старший смены, на ходу натягивая телогрейку. Автомат, который он держал за ствол, волочился по снегу, загребая прикладом, ремень зацепился за плохо приколоченный кривой порог. Мироправ дёрнул оружие, едва не оторвав доску.

  – Что за хрень?! – крикнул он. – В ружьё!

  – Чего там? – встрепенулся брат Светон. – Эх, жаль собак всех извели, они б раньше почуяли...

  За оградой, уже не таясь, тоже орали что-то.

  Двигатель рыкнул громче, потом ворота, казавшиеся мгновение назад надёжными как скала, рухнули под мощным ударом. Из обломков досок, крепящего бруса и металлических полос оковки высунулось рыло грузовика – обрешеченное, с усиленным приваренными железными клыками бампером. «Урал» проломил себе дорогу окончательно и уже не останавливался. Из кунга посыпались автоматчики, неуклюжие из-за бронежилетов и непривычных толстых шлемов с забралами, но довольно меткие: Мироправ так и не успел перехватить автомат для стрельбы, как в него уже попало с пяток пуль. Откинуло назад, изломало, оставило остывать в замерзающей вперемешку со снегом крови. Телогрейка, которую он успел надеть наполовину, сунув одну руку в рукав, светилась теперь клочьями ваты из дырок.