Текст книги "Римаут. Ледяной ключ (СИ)"

Автор книги: Юрий Мори

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

Сила внутри Агаты заворчала, клубясь, завинчиваясь в спирали. Девушка чувствовала, что не умеет пока ею пользоваться так, как надо, но некогда учиться.

– Не умирай! – коротко приказала она Марии и положила свою руку на рану, откинув материнские пальцы в сторону. Через окно, которым теперь стала Агата, начали просачиваться лучики тепла, подобно первому весеннему солнцу. Они пронзали ее насквозь, но не убивали и не разрушали. Они доходили до кончиков пальцев, пощипывая подушечки, тонкими иголками впиваясь в чужую плоть.

– Ты… – Мария открыла глаза. Кожа ее порозовела, сменив мертвенную бледность на почти здоровый цвет. – Ты же…

– Да, мамочка! Это я. Все будет хорошо. Теперь точно все будет хорошо!

– Ты… одета как жрица любви! – наконец договорила мама и поморщилась. – Это непристойно.

Лири, с трудом поднявшийся на ноги, с кровоточащими руками и шеей, громко засмеялся за спиной Агаты. Засмеялся, тут же скорчился от боли и сполз по крылу разбитого пулями автомобиля, потеряв сознание. Однако сама девушка осталась совершенно спокойной.

Действительно – ну что еще могла сказать ее мама?

14. Возвращение к себе

Вдоль трещины в асфальте медленно ползет гусеница. Зеленая с белым, пушистая, смешно перебирает многочисленными лапками по огромным – для нее – ухабам. Отец ломает длинную травинку и, присев, зависнув над личинкой свифтовским великаном, пробует подцепить гусеницу под брюшко. Почти удается, но – нет! Смешно извиваясь, она соскальзывает вниз и, словно не обратив внимания на кратковременный полет, ползет дальше.

– Вот ты как!..

– Ка-а-арл… Делать тебе нечего! – фыркает мама. Она стоит за спиной отца. Он чувствует, как порывы ветра изредка задевают его полой платья, словно гладят по шее невесомыми крыльями. – Двадцать лет, а как ребенок…

– Двадцать один, Марта! – серьезно отвечает он, вставая.

– Через месяц, – парирует мама и обнимает его. – Поцелуй меня! Я гораздо лучше гусеницы.

– И мягче… – шепчет отец, уткнувшись носом в ее светлые волосы. Она прижимается к нему всем телом и замирает. Так они и стоят на одном месте, не в силах оторваться друг от друга.

По обе стороны узкой тропинки, покрытой старым асфальтом, растут высокие кусты, превращая проход в часть сказочного лабиринта. Начало он берет в парке, а ведет к спуску к реке. К великому и прекрасному Майну, на котором и стоит город, в котором они хотят жить.

– Мы купаться-то пойдем? – с трудом оторвавшись от отца, спрашивает Марта. – Или так и будем стоять?

Она улыбается. Широко и беззаботно, как только и нужно улыбаться в двадцать лет, когда вокруг лето, впереди жизнь, а рядом – любимый.

– Конечно, солнышко мое! – Он поправляет висящую на плече сумку, обнимает Марту за талию, и они идут дальше. – Здесь почти рядом.

Дорожка вьется среди кустов, то поворачивая прихотливыми петлями, то вытягиваясь на пару десятков метров в узкую серую струну. Идти становится легче, все больше вниз, под горку, значит…

Река внезапно выныривает из-за поворота. Заросший травой пляж, редкие деревья у самой воды. Повезло, людей здесь сейчас нет. Место хорошее – на машине сюда не заедешь, а пешком из парка – дорогу знать надо. Далеко не все знают.

На другом берегу рядами стоят многоэтажки Франкфурта. Серая полоса жилых домов, вечером напоминающая огромную крепостную стену с горящим кроссвордом окон, а за ней небоскребы делового центра. Но пока в разгаре день, да и вовсе не это привлекает взгляд: прямо от пляжа, сходясь в тонкую нитку вверху, ведет мост. Шириной метра четыре, не больше. С низкими, по пояс перилами. Где-то за километр отсюда – еле видно – он опускается на другой берег. Тонкие изящные опоры на всем протяжении, подвесные арки крепежа, ничего общего с грубым бетоном быков обычных городских мостов.

Такая вот неожиданность.

– Не понял… – мгновенно растеряв всю свою напускную солидность, произносит Карл. Сумка выскальзывает у него из руки и неслышно падает в траву. Он растерян. Он сейчас как сельский мальчишка, впервые увидевший стереокино или встретивший на улице, запросто, своего кумира-футболиста из телевизора. – И почему река такая широкая?

– Любимый, а откуда здесь это? – шепчет мама, тесно прижавшись к плечу. Ей любопытно и немного страшно: еще неделю назад здесь ничего не было. – Есть же Хольбайнштейг, зачем городу еще один пешеходный мост?!

– Да вот черт его… – грубовато отвечает отец и подходит к невысоким ступенькам, ведущим к узкому, явно пешеходному полотну моста.

Все выглядит основательным и – вот странно! – не очень новым. Словно не один год он стоит здесь. Камни ступенек обросли понизу мхом, перила немного заржавели. Даже полосы цемента, покрывающие уходящую вдаль дорожку – местами потрескались. Странно, но на перилах нет вездесущих замков от влюбленных, а на полотне – ни следа граффити.

Карл достает из сумки карту. Все есть – парк, центральная аллея, дорожки эти и то обозначены, узкая полоса пляжа, – а моста нет.

Хоть тресни.

Хотя он – вот он, руками трогай, ногами наступай. А его нет. Да и зачем он здесь, если задуматься? Есть другие мосты, Майн ими не обижен – езжай не хочу. На кой черт кому-то понадобилось воткнуть пешеходный переход при наличии новенького Гольбейнского мостика?

– Марта, я не знаю… – как-то смущенно говорит он, пряча карту. – И ведь выглядит не совсем… новым.

– А давай по нему пройдемся? – предлагает девушка. – Искупаемся на том берегу, какая разница. Зато – приключение!

Она прекрасна сейчас. Ветер с реки распушил темные волосы, туго обтянул платьем стройную фигуру. Марта мечтательно смотрит мимо Карла туда, над водой, вдоль моста. Она словно видит другую жизнь, еще более прекрасную, чем их общая молодость.

– Ну… – с сомнением тянет отец. – Да можно… Опасно только: вдруг он не достроен. До середины дойдем, а дальше – пусто.

– Вернемся тогда, подумаешь. Да и ограждение было бы.

Они поднимаются по ступенькам, словно служащим связкой этого берега, заросшего травой, с другой реальностью. Мосты и перекрестки – они этим славятся, какой-то странной границей между «где-то здесь» и «уже там».

Сумка снова на плече у Карла, он держит маму за руку. За перила хвататься смысла нет – грязноваты они. Да и так идти вполне нормально, не сдует. Мостик под ногами поднимается над водой, пологой дугой уходя вверх. Яркое солнце отсвечивает от мелких волн под ногами, слепит глаза, если посмотреть вниз.

– Карл, а ты меня любишь? – внезапно спрашивает мама. Она поворачивает голову и смотрит на него в упор.

– Конечно, моя дорогая!

– Точно?

– Да…

Ответ отца эхом звучит над водой, как крик заблудившейся речной птицы, хотя он отвечает тихо и с нежностью. Через пару десятков шагов Карл понимает, что что-то не так. Над водой стоит тишина: ни ветра, ни плеска волн. Мертвый штиль, как будто кто-то выключил весь звук на свете. Разом.

– Странно как-то… – говорит Марта. – Слишком здесь все… не так.

В ее голосе что-то изменилось. Неуловимо. Еле заметно. Только Карл бы и смог заметить. Она стала говорить более печально и как-то… взрослее, что ли? Он смотрит на маму и замечает, что она и внешне стала чуть-чуть иной. Волосы немного короче, появилась рыжеватая прядь, как случайный мазок краски. Вместо платья на ней немного смешной офисный наряд – белый верх, темный низ.

– Ты тоже изменился… – шепчет мама, заметив его внимательный взгляд. – Галстук только слишком яркий.

Только сейчас он обращает внимание, что одет не в любимые рваные джинсы и майку с Че Геварой, а в серый с блеском костюм и рубашку с галстуком. Ничего подобного у него никогда не было. Галстук действительно яркий, но… В общем, такой бы он и купил, если бы пришла в голову столь странная идея.

Рядом с мамой по мосту смешно вышагивает неведомо откуда взявшийся рыжий котенок. Тонкий хвост вверх как антенна, и слишком большие уши.

– Его зовут Фрик, – говорит Марта. Она смотрит куда-то за перила, на застывшее полотно бывшей реки, но откуда-то знает, что думает Карл. – Мы когда квартиру сняли – завели. Он большой вырастет.

С каждым шагом котенок действительно растет, превращаясь в роскошно лохматого зверя. Наряд мамы тоже немного меняется: пиджак, более узкая юбка.

Отцу почему-то становится страшно. Он оглядывается и понимает, что они прошли уже почти половину. Треть – точно. Парк за спиной слился в мутно-зеленую полосу, но и дома впереди, кажется, не приблизились. Они идут и идут над застывшей водой, и вокруг них ничего не меняется. Изменения происходят с ними самими: кот перестал расти и просто идет рядом с хозяйкой, ровно и молча, как заводная игрушка.

Достаточно было Карлу на мгновение отвернуться, чтобы обнаружить: мама теперь катит впереди себя коляску. Модная трехколесная конструкция иногда чуть подпрыгивает на перемычках между цементными участками.

– Манфред, – ровно говорит мама. На ней теперь не офисная роба, а что-то уютно-домашнее. – Манфред Вильгельм Лири. Ты рад?

У отца пережимает горло, он ничего не может сказать, только кивает в ответ.

– Ты слишком много работаешь, любимый… – шепчет она, на ходу поправляя что-то в коляске. – Зато своя квартира.

Отец опускает взгляд и понимает, что одет уже не в костюм: что-то удобное, обычное и не столь официальное. Он машинально расстегивает пуговицу и видит свою руку, а на безымянном пальце – сверкнувшую полоску кольца.

Марта избавилась от коляски и ведет теперь за руку мальчишку лет четырех-пяти. Он до ужаса напоминает самого Карла на детских фотографиях: те же растрепанные светлые волосы, та же готовность к улыбке и что-то неуловимо-хитрое в выражении лица.

– Привет… Вилли! – наконец произносит отец. Мальчуган серьезно кивает в ответ, почему-то не говоря ни слова. Возле ноги матери кот прямо на ходу начинает словно таять в воздухе, становясь все более прозрачным с каждым шагом.

– Девять лет прожил зверь… Жалко, мог бы больше. – Она говорит как диктор на вокзале, четко, но без интонаций. Словно читает заранее заготовленный текст.

Сын заметно вытягивается, на вид уже класс третий-четвертый. Растрепанные волосы теперь коротко подстрижены, выбриты по бокам. Странно, но ему идет.

Тишина продолжает давить. Еле слышны только шаги – самих родителей. Манфред Вильгельм, несмотря на внешнюю материальность, ступает абсолютно беззвучно.

– Ты меня любишь? – спрашивает мама.

– Да, моя хорошая… Но мне что-то страшно. Вот честно. Где мы? Что это все?!

– Это все?.. Жизнь. – Помолчав, отвечает она.

Сын уже почти с нее ростом, а перед мамой снова коляска. Другая, не та, что в первый раз. Да и сама Марта заметно изменилась – она явно лет на десять старше, чем была совсем недавно. Сильно обрюзгла, на руках заметные морщины.

– А у тебя – живот и повышенное давление, – немедленно откликается она на взгляд Карла. – Ничего страшного, возраст. Зато – Алиса. Хорошая девочка, давно бы надо было…

Возле ее ноги снова топает котенок, теперь серый с полосками.

Рядом с испуганно оглядывающим себя отцом – черт, правда живот толстый! – появляется незнакомая женщина. Ей лет двадцать пять, вряд ли больше. Не очень яркая, но что-то в ней цепляет. Он смотрит краем глаза, пытаясь понять, кто это.

– Это Фрик Второй. А это – Матильда. Ты с ней работаешь. И спишь. Ты же большой мальчик, пора заводить новые игрушки.

– Я… Да нет же!

– Ну почему нет, когда – да. Не волнуйся так сильно, давление же…

Вилли уже совсем взрослый. Дочка – подросток. Матильда, прошагав немного, исчезает. Была – и нет. Ее сменяет еще несколько женщин, ни одну из них Карл пока не знает. Он боится спрашивать, а мама молчит.

Карл замечает, что ему становится тяжелее идти. В руке откуда ни возьмись – тяжелая трость с лакированной изогнутой ручкой. Он опирается на нее, стараясь не останавливаться. Почему-то нельзя ни на секунду остаться на месте.

– Авария. – Так же пугающе ровно говорит мама. – Ничего страшного, но ногу повредил. Так и будешь хромать дальше.

Марта начинает стремительно худеть. С каждым шагом. Сперва ей это даже к лицу, но потом она болезненно высыхает, выглядя старше и старше.

– Это рак, любимый. Слишком поздно обнаружили. И даже не взялись оперировать, да. Так случается даже в Германии.

Он, тяжело наваливаясь на палку, бросается к ней, проходя сквозь совсем взрослую дочку, сквозь подругу сына, но не успевает. Мама тает в воздухе, напоследок грустно ему улыбнувшись. Карл понимает, что кричит, но не слышит даже сам себя.

Отец отворачивается и на ходу тычет палкой в очередную незнакомку сбоку от себя. Воздух. Просто воздух. Все эти фигуры – просто непонятные призраки. А рядом с сыном теперь идет совсем молоденькая девушка, неуловимо напоминающая Марту. Алиса, выглядящая старше своей спутницы, переглядывается с ней, обе безмолвно над чем-то смеются.

Кажущиеся огромными дома на том берегу нависают над ним, равнодушная сетка балконов и слепых окон, в каждом из которых отражается солнце.

Мост закончился.

Нужно сделать всего несколько шагов и сойти на другой берег. Здесь все равно уже нет дороги назад. Гусеницы становятся бабочками и умирают, иных вариантов пока не придумали.

Вильгельм Лири рывком открыл глаза. Подушка под головой была пропитана холодным потом – казалось, на нее выплеснули ведро воды и заставили лечь в самую сырость. В приглушенном свете ламп он понял, что находится в больнице. Судя по всему, удалось выжить во всей этой дикой истории, случившейся в Римауте.

Болезненный, и от того еще более яркий и достоверный сон не отпускает его. Кажется – прикрой на мгновение глаза, и снова окажешься там же. На мосту. Рядом с еще живой мамой, от которой остались только память и небольшой памятник на тихом франкфуртском кладбище с надписью «Марта Лири, 1970–2016». А отцу надо бы позвонить. Он после аварии действительно плохо ходит, уже давным-давно. Надо же, и у Фрика был такой же лохматый предшественник…

Лири скосил глаза влево и обнаружил, что у него, оказывается, появилась прекрасная сиделка.

– Здравствуйте, милая барышня! Где это мы?

Агата выпала из странного полусна, в котором находилась последние сутки – после победы над носатым убийцей пришлось слишком многое организовать. Счастье еще, что на помощь к потерявшему сознание Лири быстро приехали его коллеги. В отличие от специального агента, выглядевшего довольно богемно, трое участников его группы явно относились к спецслужбе. Это было понятно начиная с оружия у каждого и черного микроавтобуса, на котором они примчались, и заканчивая удивительной легкостью, с которой трупы Каневски и Лизы были отправлены на экспертизу, тело Павла в морг, а Мария, Виктор и сам специальный агент попали в больницу Адлерауге. При печальном состоянии дел с медицинскими страховками Фроманов – из-за которых отец и противился госпитализации, – это было чудо почище победы над призраками.

– Мы в больнице, Бонд, – грустно улыбнулась Агата. – Специальные агенты тоже страдают от собачьих укусов.

Только после этой улыбки Лири наконец понял, кого он видел во сне рядом с собой. Рядом с сестрой. Как же она, Агата, похожа на его покойную мать…

– Ты всех победила, милая барышня! – говорит Лири и снова проваливается в болезненное забытье. – Там… была… ты. На мосту.

Он, запинаясь, время от времени проваливаясь в сон, рассказал ей, что видел совсем недавно. И, кажется, видит до сих пор. После долгого молчания Агата встала и поправила спящему Лири одеяло.

С агентом все будет хорошо, хотя поход в кино, конечно, отложился надолго. А у нее сейчас слишком много хлопот, чтобы всерьез сожалеть о такой мелочи: Вик крепко повредился рассудком, и что с этим делать – врачи не знают. Понятно, что испытаний на его долю выпало немало, но как теперь быть? Мария, спасибо вовремя переданной ей Агатой частице силы, не просто выжила, но и уверенно идет на поправку. С мамой точно все будет хорошо, но как же жить дальше?

Сила… Это прекрасно, но кроме нее есть масса бытовых деталей – начиная с того, где теперь жить. Мария вряд ли согласится вернуться в дом, где так жутко погиб отец, а денег ни на что у них теперь нет. И не предвидится: зарабатывал в семье только Павел, а его больше нет.

– Запиши мой телефон. – Лири на минуту проснулся вновь и продиктовал цифры. – Сил что-то совсем нет…

Он снова отключается. Врачи долго удивлялись, как он протянул столько при огромной кровопотере. Да и шрамы на руках теперь навсегда. Агата не стала говорить, что после помощи маме подходила и к нему. Как объяснить, что она сделала? Никак… Поэтому лучше помалкивать в таких случаях.

Автобус до Римаута оплатил один из коллег Лири, извинившись, что они крайне спешат и не смогут отвезти обратно. Агата не возражала.

Она сейчас хотела только одного – попасть обратно в свой дом. А до моста они с Лири доберутся позже. Если повезет.

15. Не всё то, чем кажется

Городок жил своей жизнью. Конечно, слухи здесь разлетались со скоростью света, и на вышедшую из автобуса Агату многие посматривали с любопытством. Впрочем, тому виной мог быть и ее наряд – одеяние воительницы, неведомо как оставшееся ей на память. Или обожженная выстрелом щека под толстым слоем мази. Конечно, кожаные брюки и куртка были излишне облегающими – в чем-то мама права, но зато высокие сапоги прекрасно подходили для ходьбы по брусчатке Римаута.

Возле ворот были заметны следы ночной битвы. Мелкие осколки стекла окон машины, присыпанная чьей-то рукой песком лужа крови на месте гибели Каневски, поломанные кусты там, где Лири дрался с призраком собаки.

Саму машину на руках закатили во двор и бросили на площадке под навесом. Заниматься ремонтом теперь некому – хозяин покоится в городском морге. Да, вот еще одна забота – предстоящие похороны отца, на которые нет ни сил, ни денег.

– Госпожа Фроман? – к ней навстречу от ворот шагнул незнакомый полицейский, усатый мужчина слегка за сорок – если она не ошиблась в его возрасте. С таких визитов и начинались здесь все неприятности, поэтому Агата отшатнулась.

– Не волнуйтесь! Никаких расспросов – все вчерашнее дело взято под свою ответственность Санитарным контролем, это больше не наш вопрос. Я по другому поводу.

Она старшая теперь в семье. Старшая. Единственная, кто может действовать. Никаких эмоций, вежливый тон, легкая улыбка.

– Я вас внимательно слушаю, – ответила она.

– Ваш дом пока взят под наблюдение, на случай… непредвиденных обстоятельств. Ах, да! Прошу прощения, моя фамилия Петерс. Сержант Петерс, к вашим услугам. Нас теперь в местной полиции осталось трое, но вас-то мы точно защитим!

Агата улыбнулась. Бравый сержант даже не подозревал, от чего ее пришлось бы защищать еще совсем недавно. Но полно – беды закончены. Все. Хватит.

– Вы не родственник ли?..

– Моя жена работает в школе, совершенно верно. Очень вас хвалила и ждет возвращения к занятиям, несмотря… ни на что.

Сержант выглядел надежно. Но к полицейской форме после общения с Каневски Агата еще долго будет относиться с подозрением.

– Я счастлива находится под вашей защитой, сержант, спасибо! А теперь, если позволите… Мне надо переодеться и поспать. После всего, вы же понимаете?

Петерс козырнул девушке и пропустил ее во двор, сам оставшись на посту снаружи.

А во дворе, словно специально выбрав самое заметное место, лежала, блестя в лучах солнца, маленькая кукольная фигурка. Вот ты где, приятель… Как же это тебя спецслужбы проглядели?

Агата не хотела брать чужой талисман в руки. Даже звонить коллегам Лири не было ни малейшего желания. Проходя мимо, она повела рукой в сторону игрушечного воина. Он вспыхнул неправдоподобно ярким пламенем, будто брошенный в самый центр раскаленной печи. Деревянные конечности и тельце превратились в пепел сразу, а голова и две растопыренные сабли держались пару секунд, но сдались и растеклись по каменной плитке лужицей металла. Девушка повела пальцем. Металлическое пятно, повинуясь ее жесту, растеклось в форме сплетенных букв «А» и «Ф» и начало застывать. Пусть это будет ее автографом, раз уж никому больше этот оберег не пригодился.

А сейчас – спать. Ничто не помешает ей хоть немного отдохнуть после бурно проведенного времени.

В дверь дома позвонили часа через четыре, когда солнце уже далеко перевалило за полдень, а Агата смогла наконец немного отдохнуть.

Поскольку никого больше дома не было, девушка пошла открывать сама. Возле входа топтался доктор Кольбер, без своего привычного чемоданчика с лекарствами и инструментами. Да и в целом вид у него был какой-то понурый и… виноватый, что ли.

– Добрый день, доктор, – сказала Агата, открывая дверь.

– Здравствуйте, госпожа Фроман. Я зашел… Хочу принести вам свои искренние соболезнования в связи с гибелью отца. Это ужасно… Я подозревал, что у нас в городе неладно, но чтобы настолько…

Доктор был на самом деле опечален. Даже его пижонские усики сейчас не были завернуты колечками, так рассмешившими Агату в первый раз, когда она его увидела.

– Благодарю… Мы справимся. Вик вот только…

– Да, я понимаю. С вашим братом дела обстоят действительно… Но я хотел бы еще извиниться.

– Вы? За что? – Агата подозрительно оглядела доктора.

– Мне было страшно, понимаете. Я же не местный, хотя и давно живу здесь. Приходилось ладить с полицией, иногда даже во вред…

– О чем вы? Да, проходите же в дом, – спохватилась Агата. – Что мы в дверях стоим…

– Нет, нет! Я и тут… Понимаете, это инспектор Каневски требовал от меня, чтобы я намекал о продаже дома. Ваш отец на меня разозлился и был совершенно прав, да… А теперь они оба погибли, а у меня на душе груз. Мне-то это все было не нужно, живите на здоровье здесь. Если хотите, конечно.

– Спасибо, доктор! Я принимаю ваши извинения. Дело прошлое. Живите спокойно.

Не сказать, чтобы Кольбер повеселел, но что-то в его взгляде изменилось. Он кивнул, снова глянул на Агату и попрощался.

Странный визит. Зато еще одна деталь сложного механизма последних дней встала на место. Осталось понять только одно – зачем вообще покойному полицейскому потребовался дом и что за ключ он имел в виду? Агата вышла во дворик и задрала голову: нет, привычный двухэтажный дом. Где все эти многочисленные этажи? Да и есть ли они на самом деле, или это было просто наваждение? Слишком дорогая цена за все эти смерти…

Она вернулась в дом и занялась обедом. Еще одна проблема, пожалуй, самая серьезная после избавления от поднимавшего призраков убийцы. Деньги. Скоро элементарно не на что будет поесть – да и пока спасают запасы, сделанные родителями, не более. В холодильнике уже не было привычного изобилия – не считать же за него сиротливо приткнувшиеся в углу бутылочки йогурта и полупустую банку ореховой пасты.

Краткий отчет о событиях ночи Агата отправила наставнице еще из Адлерауге (кстати, интернет тоже оплачен только за этот месяц, что потом?), но в ответ получила только короткое «жди».

Кого ждать? Сколько? Зачем? Агате хотелось как-то воспользоваться силой – но как? Грабить с ее помощью банки или подчинять себе людей, чтобы они отдали деньги – совершенно не вариант.

После скромного обеда она прошлась по дому. Да, непередаваемое ощущение – стены, если их коснуться, будто теплели под ее узкой ладонью. Дом, как бездомная собака, обрел хозяйку и теперь ласкался, показывал всем своим видом, что хотел бы помочь. Но как? Деньги из стен не посыплются, да и еда сама не вырастет. Ощущения приятные, но совершенно бесполезные в ее ситуации.

Она зашла в свою комнату и посмотрела на часы.

Угрюмая башня из черного лакированного дерева больше не казалась ей мрачной и бессмысленной. Агата приоткрыла стеклянную дверку и потянула вниз цепи, поднимая гирьки. Потом толкнула пальцем маятник влево. Он скрипнул и начал раскачиваться, мерно, проходя от одной стенки до другой внутри своего узилища. Потом девушка глянула на смартфон и приоткрыла верхнюю дверцу, закрывавшую циферблат. Попыталась выставить время – три часа дня и еще какие-то минуты, но остановилась. На белом круге с приклепанными давным-давно медными цифрами часов было что-то не так.

Тринадцать делений, вот в чем дело!

Между девятью и двенадцатью не две полоски, а три… Чудеса какие-то. Кому и зачем нужны такие часы?! Но она не сдалась, поставив стрелки на верное время. К вечеру и посмотрим, что будет показывать этот странный механизм, стучащий как большое сердце, ровно, медленно, звенящий какими-то металлическими внутренностями. Даже часы ей теперь нравились.

Надо было зайти в родительскую спальню, но для этого необходимо собраться с духом. Агата понимала, что сожженное тело отца давно увезли коллеги Лири. Да и минимальную уборку там наверняка сделали, но заставить себя…

Она стояла у двери и не решалась ее открыть. Потом решительно повернула начищенную ручку и все-таки вошла. Если бы не черный, с неровными краями круг на полу, ничего страшного в комнате не было. Кресло аккуратно поставили на место, даже кровать застелили. На нее-то Агата и присела, бездумно глядя на следы пожара. Темные обгоревшие доски в эпицентре были выжженными на пару сантиметров вглубь, шершавыми, а ближе к краям – просто обожженными до черноты, но гладкими.

И как с этим жить дальше?

Дело не в досках, конечно, дело в том, что отец никогда не вернется. Его больше нет.

Казалось, дом негромко вздохнул вместе с ней. Немного позже ее вздоха. И вновь воцарилась тишина. В заботливо приоткрытое агентами окно пахнуло теплым ветром. Странно, но горелым не пахло. В комнате вообще застыли умиротворение и покой – как на городском кладбище.

Внизу звякнул звонок. Кто бы это ни был, Агата сейчас была искренне благодарна: сидеть здесь и медленно сходить с ума совсем плохо.

Пришла Энни, но не одна. Позади нее стояла госпожа Петерс, а от ворот, не в силах сдержать любопытства, поглядывал сержант.

– Здравствуй, Агата! – вежливо, словно напоказ, сказала подруга, теребя в руках сумку. – Можно зайти?

– Здравствуйте, дорогая! – повторила за ней учительница.

– Э-э-э… – Агата даже немного растерялась. – А, да! Конечно, конечно, заходите! Здравствуйте! Пожалуйста.

Энни, с любопытством оглядываясь, зашла в холл. Госпожа Петерс вела себя скромнее. По крайней мере, головой по сторонам не крутила.

– Пойдемте на кухню, – сказала Агата. – Ни разу не принимала здесь гостей, но больше вроде бы как и негде.

– Включи чайник, я здесь немного… Мама передала… – немного путано объяснила Энни, встряхнула своими разноцветными волосами и начала выкладывать на стол пакетики с выпечкой, бутерброды, нечто, завернутое в промасленную бумагу.

Агата налила воду и включила чайник. Госпожа Петерс села на стул, очень прямо, словно демонстрируя осанку.

– Прежде всего, дорогая Агата, позволь принести наши соболезнования. От меня, от мужа, – она махнула рукой в сторону входа. – От всей нашей школы. Мы глубоко скорбим… Ваша семья только переехала, и сразу столь жуткие события. В городе говорят, что Томас сошел с ума и заявился к вам с канистрой бензина, верно?

Ага… Ну что ж, неплохой слух запустили. Молодцы агенты! Не рассказывать же правду о том, что здесь произошло.

– Да-да, – неопределенно кивнула Агата. – Он еще стрелял… Вы не поверите, насколько все было страшно.

Энни, не дожидаясь чая, ухватила бутерброд и впилась в него мелкими, но на удивление белыми зубками. Агате она напомнила сейчас белку – они с отцом в детстве кормили их в глобургском парке. С отцом…

– Простите, – она едва не заплакала. – Я не хочу вспоминать. Мать с братом сильно пострадали, они сейчас в больнице.

Про Лири никто ничего не знал, что даже к лучшему. Меньше сплетен.

Госпожа Петерс с благодарностью приняла чашку чая, неодобрительно глянула на жующую Энни, но промолчала.

– Я даже не знаю, как нам дальше жить… – честно закончила Агата. – В дом вложены все семейные деньги, отец даже должен остался.

– Вот! – качнула чашкой учительница. – Об этом я и хотела с тобой поговорить, дорогая. Меня крайне заботит твоя дальнейшая судьба. По закону нужно опекунство, либо ты должна переехать в приют, пока не выздоровеет твоя мама. Как член городского совета, да и просто как неравнодушный человек, я обязана прояснить ситуацию. Доктор Кольбер сказал, что твоя мама – не говоря уже о брате, но речь сейчас не о нем, – не совсем психически… гм, стабильна. Что-то нужно делать!

Прекрасно… Кроме всего, что уже стряслось, эти люди хотят засунуть ее в приют.

Агата почувствовала, как внутри собирается тугой вихрь ищущей выхода силы, но не представляла себе – что ей делать. Размазать по стене эту сушеную выдру? А смысл? Да и к тому же нельзя решать все на свете насилием. Кругом же не враги.

На втором этаже астматически вздохнули часы. От этого протяжного скрипа Энни подпрыгнула на месте и едва не уронила бутерброд. Даже госпожа Петерс нервно огляделась по сторонам, словно испугавшись. Послышались пять глухих, с паузами ударов.

– Часы, – сказала Агата. – Это просто старые часы, не волнуйтесь.

– Я не волнуюсь, дорогая моя, – важно заметила госпожа Петерс. – Меня, нашу маленькую госпожу Трогарт, всех нас крайне тревожит твое ближайшее будущее, а с этим вопросом нельзя допустить ни малейшего промедления…

Энни удивленно вскинула голову, услышав свою фамилию, но не успела вмешаться.

– С каким вопросом, уважаемая? – заходя на кухню, спросила наставница.

Она? Здесь?! Откуда она вообще взялась?

Агата подбежала к ней к криком:

– Мадлен! Ты приехала!!!

– Тетя Мадлен, если не сложно, – степенно произнесла наставница, обнимая ее. – Мы же договаривались, что при посторонних – тетя Мадлен.

Госпожа Петерс поджала губы и внимательно рассматривала неведомо откуда взявшуюся женщину. Мадлен глянула на нее, слегка улыбнувшись, отпустила Агату и по-хозяйски села на свободный стул.

– Да, тетя Мадлен! Разумеется! Кофе?

– Я обожаю кофе, ты же помнишь! С удовольствием, моя хорошая, с большим удовольствием.

Она достала из пакета булочку, не спрашивая ни у кого разрешения, и разрезала ее ножом пополам.

– Дай мне масла, племянница.

– Масла? Ох, я боюсь, что у нас…

– Не бойся. Никогда ничего не бойся! – отчеканила наставница. – Оно в холодильнике, поищи. Кажется, на верхней полке.

Энни внезапно спохватилась, что выглядит невежливой:

– Здравствуйте! Вы же тетя Агаты? Я рада вас видеть, меня зовут…

– …Энни Трогарт. Я знаю, девочка. Взаимно рада.

Агата широко улыбнулась. На неподготовленного человека наставница производит убойное впечатление. Впрочем, на хорошо знакомых обычно – тоже.

Холодильник был битком набит едой. От свежих овощей, пытающихся ускользнуть из слишком тесного для них прозрачного ящика внизу, до разнообразных колбас, сыров и прочей снеди. Нашлось и масло, как же без него. Еще бы понять, когда Мадлен успела все это привезти и загрузить…

Госпожа Петерс смотрела на родственницу Агаты с некоторым подозрением.