Текст книги "Узники смерти"

Автор книги: Юрий Мокшин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц)

Юрий Мокшин
Узники смерти

ОТ АВТОРА

Те мои друзья, что уже успели прочитать сие произведение, неизменно задавали один и тот же вопрос: ’"Что это – жестокая правда или буйство твоей фантазии?"

Не стану ни опровергать, ни подтверждать ваши предположения, дорогие читатели. Пускай каждый решает сам, опираясь на свою осведомленность.

О многом, что творилось в кабинетах «тайной полиции», в сверхсекретных лабораториях и кулуарах партийно-государственной элиты, мы не знаем и, может быть, не узнаем никогда. Не исключено, что действительность окажется намного суровее, чем она изображена в моем романе. Кто знает, может быть, участь Андропова в моем романе разделит в скором времени и наш сегодняшний президент… или следующий… или все мы?

Хочу выразить благодарность обозревателе, спецкорам и авторам газеты «Совершенно секретно», а также писателе. В. Соловьеву, Е. Клепиковой, Д. Корецкому и многим другим, чьи произведения помогли мне в работе над романом.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЗАГОВОР З0МБИ

Началась эта история, как это часто бывает, весьма обыденно, в сутолоке большого города и потому незаметно для окружающих.

Стоял солнечный сентябрьский день. Обычно мрачный, серый и почти всегда мокрый Ленинград неожиданно преобразился, радуя глаз своей величественной холодной красотой. Я шел вдоль Гостиного двора останавливаясь у книжных лотков в поисках чего-нибудь новенького. В городе, особенно в районе Невского проспекта невозможно ходить медленно и на тех, кто еле тащится, невольно обращаешь внимание. Проносясь мимо торговцев, я чуть не налетел на мужчину, слегка задев его плечом. Он неторопливо переставлял ноги, не замечая ничего вокруг и не обращая внимания на толчки прохожих. По инерции я прошел мимо, но что-то очень знакомое мелькнуло в облике этого человека и заставило меня притормозить. Я обогнул одну из колонн, поддерживающих балкон Гостиного двора, и вышел навстречу незнакомцу.

– Товарищ майор! Дмитрий Николаевич! – выпалил я, радостно улыбаясь неожиданной встрече.

Он остановился, неторопливо осмотрел меня с головы до ног и как-то очень устало скривился в улыбке. В этом сгорбленном, больном на вид человеке трудно было узнать некогда стального майора Зотова. И тем не менее это был он.

– Сержант Машков, если не ошибаюсь?

– Так точно, товарищ майор. А может, уже полковник?

Зотов покачал головой:

– Нет, сержант, подохну майором.

– А что так мрачно?

Дмитрий Николаевич промолчал, отведя взгляд в сторону. Мгновенная гримаса исказила его лицо. Я успел заметить недобрый огонек, вспыхнувший в глазах.

– Надолго к нам? – поспешил я переменить тему.

– Вечером уезжаю, – сухо ответил майор.

Разговор явно не клеился. Я решил, что пора вежливо расставаться, но неожиданно для себя спросил:

– А какими судьбами в Ленинграде?

Дмитрий Николаевич некоторое время смотрел на меня, видимо решая – говорить или нет, и наконец произнес:

– Семь лет назад умерла моя жена – Елена Николаевна Бортник. Она просила похоронить ее рядом с матерью, в Ленинграде. Поэтому каждый год я на один день приезжаю в этот город.

– Простите, я не знал. Как это случилось, ведь насколько я помню, она была молодой, красивой и здоровой женщиной?

В глазах майора вдруг отразилась такая сильная боль и тоска, что я пожалел о своей назойливости.

– Ее все-таки убили, – выдавил он из себя. – Медленно, но верно.

– Не понял…

Я был крайне удивлен и почувствовал необычайное волнение, какое испытывал всегда находясь на пороге неизвестного.

– И не надо, – ответил Дмитрий Николаевич. – Это мрачная история.

И опять наступила пауза. Я уже начал подыскивать нужные слова, чтобы раскрутить майора на исповедь, но он сам сделал первый шаг.

– А знаешь, давай выпьем. Я последнее время делаю это в одиночестве, но сегодня мне кто-то нужен. Ты ведь знал Лену. Давай помянем. Я тут уже раздавил одну на кладбище.

– Я заметил, – сказал я.

Честно говоря, мне не хотелось на этой почве поддерживать компанию, ибо я человек непьющий и пропускаю рюмочку лишь на Новый год и в дни рождения близких и друзей. Но отказываться было неприлично, тем более, что я сам невольно напросился. К тому же мне чрезвычайно интересно было услышать рассказ о смерти Елены Николаевны.

Я видел, как майор тяжело переживает смерть жены, несмотря на то, что прошло уже столько лет. Мне показалось, что Зотов хочет выговориться, но профессиональная привычка держать язык за зубами мешает ему. Дмитрию Николаевичу необходимо было излить все, что накипело в душе.

– Мы обязательно помянем, – заверил я, сочувственно кивая головой. – Елена Николаевна была прекрасной женщиной. Кстати, напротив нас неплохой бар.

Майор согласился, предупредив, что все расходы берет на себя.

Перейдя на другую сторону Садовой, мы вошли в бар. Устроившись в свободном углу, Дмитрий Николаевич заказал коньяк и кое-какую закуску.

Первую рюмку пропустили молча. Зотов подпер голову руками и, казалось, отключился от внешнего мира.

За стойкой работал телевизор. Диктор в который раз поносил августовских путчистов и восхвалял героических защитников Белого дома.

Неожиданно майор гаркнул бармену:

– Эй, шеф, погаси ящик, слушать противно!

Бармен несколько опешил, а затем нагловато-вежливым тоном спросил:

– А вы что – товарищ?

– Козел тебе товарищ! – выругался Дмитрий Николаевич и уже тише произнес. – Радуетесь, идиоты, и не понимаете, что вас всех вокруг пальца обвели.

Он залпом осушил еще одну рюмку и снова поник головой.

– Что вы имеете в виду и почему думаете, что нас обманули? – не очень решительно осведомился я, наблюдая, как на нас с нескрываемым интересом посматривают посетители.

– Было время подумать. Долго рассказывать.

– Но нам пока некуда спешить. А когда у вас поезд?

Майор взглянул на часы.

– Через шесть с половиной часов.

– И все-таки? – не унимался я.

Дмитрий Николаевич уставился на меня и, чеканя каждое слово ответил:

– Юра, чем меньше знаешь – тем легче жить, и не я это придумал. То, что ты хочешь узнать, является государственной тайной. Узнав ее, ты становишься потенциальным врагом для сильных мира сего, а значит, и потенциальным покойником. Я не хочу обрекать тебя на это и брать на себя такую ответственность.

– Увы, Дмитрий Николаевич, во вы уже заинтриговали меня.

– Ничего, разинтригуешься. Расскажи лучше о себе.

– А что рассказывать? Женат, двое детей – мальчик и девочка…

Тут я сообразил, что сделал промашку, сказав майору о детях. Это обстоятельство могло завязать ему язык.

– Работаю как умею, – быстро продолжал я. – В общем, кое-как перебиваемся.

Зотов налил еще по рюмке и знаком предложил присоединиться к нему.

– За тебя, Юра, за твою семью. Хотя скоро будет еще хуже.

Я терпеливо ждал, кода майору надоест говорить одними загадками, постепенно подводя его к нужной мне теме.

– Дмитрий Николаевич, – спросил я, – а куда вы потом исчезли? Я вернулся из отпуска, а вас уже и след простыл, и никто толком ничего не знает. Или молчали?

– Нет, не знали.

Я понял, что попытка Зотова сохранить тайну – всего лишь последняя вялая схватка перед капитуляцией. Он сам об этом знает и сам этого хочет. Майор опять уставился на меня и долго изучающе смотрел. Спиртное постепенно стало развязывать ему язык и момент откровения настал. Вздохнув, он произнес:

– Если ты так настаиваешь, я расскажу тебе все с самого начала. Дело тут не в смерти Елены Николаевны, хотя для меня это самое главное. Все вертелось вокруг совершенно другого светила. Мы оказались втянутыми в игры высшего порядка и, естественно, не могли не поплатиться за это.

Он тяжело вздохнул и как-то по-театральному, трагично махнул рукою.

"Ну, майор, понесло тебя, – с тревогой подумал я, глядя в его осоловевшие глаза. – Сейчас либо меня запугает, либо сам испугается и замолчит."

Возникла опасность так ничего и не узнать, и я решил срочно форсировать события.

– Вы все говорите вокруг да около. – обиженно произнес я. – Может быть раскроете простому наивному обывателю свои карты.

Майор натянуто улыбнулся:

– Надеюсь, ты помнишь, что восемьдесят третий год был годом Андропова?

Я кивнул головой: "Еще бы я не помнил!"

– Его приход к власти, – продолжал Зотов, – очень многим пришелся не по душе, и это вполне соответствовало планам нового генсека. Конечно, Андропов знал, на что идет, но переоценил свои силы и недооценил силы противника. Грандиозный план, который Юрий Владимирович начал претворять в жизнь, ударил прежде всего по нему самому. Но автор готов был пожертвовать собою ради победы своих идеалов. Даже свою собственную смерть Андропов предусмотрел в том чудовищном замысле, что стал затем продолжать его ученик, а ныне Великий президент и реформатор. Причем преемник и понятия не имел, что является обычной, хотя и центральной куклой спектакля.

– Кого вы имеете в виду: Горбачева или Ельцина? – перебил я.

– Они оба стоят друг друга и оба тщательно готовились на свои роли. Миша подбирался на роль "хитрого", а Борис на роль "прямолинейного".

Пока мне были неясны эти определения, но я не. стал задавать вопросов, надеясь найти им объяснения по ходу рассказа.

– Корни этой истории уходят глубоко в прошлое, но ветки ее дотягиваются до сегодняшних дней и будут тянуться далее, пока до конца не выполнят заветов Андропова. Он был великим человеком и страшным человеком!

Майор замолчал, наблюдая как содержимое рюмки переливается в свете цветных лампочек бара. Затем, как бы продолжая ход своих витиеватых мыслей, спросил:

– Ты думаешь, "новые" будут лучше "старых"?

Я уж и не знал, что ответить. Зотов скорчил кислую мину:

– А ты уверен, что через энное время гэкачепистов не возведут в лоно святых мучеников? Ты уверен, что они не окажутся августовскими декабристами 20 века? А-а, то-то!..

Майора снова понесло на философию, а время шло. Я еще раз попытался вернуть его к исходной точке.

– И все-таки, мне пока не ясно, что заставляет вас так думать. Вы боитесь разглашать?

– Мне уже нечего терять, кроме своей, никому не нужной головы, – возразил майор. – А ты можешь здорово пожалеть. Хотя…

– Любопытство сильнее страха. У нас же гласность, – хмыкнул я.

– Не будь наивным, – майор не уловил моей интонации. – Гласность только тогда, когда это выгодно. Запомни это.

– Я слушаю…

Дмитрий Николаевич несколько минут сидел молча, собираясь с мыслями и пролистывая страницы своей жизни. Затем вдруг усмехнулся:

– Скажи, сержант, ты до сих пор считаешь, что охранял секретную радиоточку?

– А разве это не так?

– Нет, не так. Я расскажу тебе, но только то, что видел собственными глазами и с того момента, когда начал принимать активное участие в развивающихся событиях. Выводы делай сам.

И я их сделал…

1

Доктор Елена Николаевна Бортник находилась в расцвете женской красоты. Институтские мужчины, независимо от семейного положения, сходили от нее с ума.

Стройная и длинноногая, с пышными каштановыми волосами, с высокой грудью и обезоруживающими доверчивыми глазами, она с явным удовольствием и кокетством частенько говорила про себя, что если бы не ушла в медицину, то обязательно стала бы супермоделью.

Энергичная Бортник одинаково хорошо умела как подчиняться сама, так и подчинять других. Она умела быть сильной и слабой, мудрой и по-детски наивной.

В любви Елена Николаевна придерживалась свободных взглядов, однако никто из местных представителей сильного пола так и не завоевал сердце женщины. В институте решили, что у Бортник любовник на стороне. Замужем она не была, за исключением одной неудачной попытки еще в студенческие годы.

Потом все как-то не получалось: хорошие мужики были заняты, а плохие и даром не нужны. Но она была женщиной и хотела обыкновенного бабьего счастья, уютного теплого дома, любимого и любящего мужа, послушных веселых и симпатичных детей.

Господь Бог дал ей все: красоту, положение в обществе, здравый ум и материальные блага, но лишил самого главного – семьи. Все хорошо не бывает, но Елена Николаевна, будучи натурой сильной и волевой, твердо верила, что рано или поздно и на ее улице будет-праздник.

В лаборатории стояла полная тишина, и лишь изредка брякали колбы и пробирки в руках лаборанток.

Затрещал телефон. Ассистентка сняла трубку.

– Елена Николаевна, вас…

Выслушав говорившего, доктор направилась к двери.

– Девочки, закончите без меня. Вызывают наверх – и она ткнула пальцем вниз.

Секретарь директора, нацепив вежливую улыбку, открыла дверь:

– Проходите пожалуйста, вас ждут.

Елена Николаевна вошла в кабинет. Директор был не один: за столом напротив восседал человек среднего телосложения, темноволосый, с приятными чертами самодовольного лица. Невооруженным глазом было видно, что он любит покрасоваться перед всеми и прежде всего перед самим собой, что он любимец женщин и начальства.

Неизвестный был в штатском, но по тому, как он держался, по незначительным штрихам присущим только офицерам, Елена Николаевна поняла, с кем в действительности имеет дело. Что-то в облике этого человека показалось ей очень знакомым, но – Бортник не смогла вспомнить, где видела его раньше.

Между тем директор, поспешно подошел к ней и поцеловал руку:

– Разрешите представить: краса и гордость нашего института – Елена Николаевна Бортник. А это товарищ из Комитета государственной безопасности.

Товарищ встал и вежливо поклонился:

– Петр Александрович Саблин.

– Очень приятно, – она кивнула в ответ. – Чем обязана такому вниманию к моей скромной персоне?

Петр Александрович улыбнулся:

– Скромные нас не интересуют…

Он красноречиво посмотрел на директора и тот, якобы вспомнив о неотложном деле, вышел из кабинета. Елена и Саблин сели за стол.

– Вы знаете, – начал Петр Александрович, – я, честно говоря, представлял вас несколько иначе и приятно удивлен, увидев такую обаятельную и красивую женщину. К сожалению, ум и красота очень редко уживаются в одном лице, но вы – очаровательное исключение.

– Разве в моем личном деле нет фотографии?

– Ну-у, – Петр Александрович развел руками, – разве маленькая фотокарточка может дать истинное представление о женщине?

Бортник улыбнулась:

– У вас там, в КГБ, все такие галантные кавалеры?

– В присутствии такой женщины любой им станет, – комитетчик еще раз вежливо поклонился.

– Простите, Петр Александрович, – неожиданно спросила Бортник. – Не сочтите это за бестактность, но мы раньше нигде не встречались? Ваше лицо мне знакомо.

– Увы! – Саблин развел руками. – Эту минуту я бы запомнил на всю жизнь.

Он, конечно, соврал. Ознакомившись с личным делом доктора, Саблин очень долго вспоминал, где раньше он мог видеть эту женщину. Но память не спешила открывать свои кладовые. Информационный центр также не дал ответа и вопрос остался непроясненным.

– Ну что, начнем? – спросил офицер.

– Смотря что… – ответила женщина, лукаво блеснув глазами. Но, несмотря на приятное начало разговора, Бортник чувствовала настороженность.

"Ах ты кокетка! Жалко упускать тебя из Москвы", – подумал Петр Александрович, а вслух произнес:

– Пока начнем лишь беседу, уважаемая Елена Николаевна. И прежде всего хочу вас предупредить, что независимо от принятого решения, эта беседа должна остаться между нами.

– Не волнуйтесь, мне об этом говорят с тех пор, как я связалась с вами.

Комитетчик принял деловой вид.

– Мы вас хорошо знаем, – продолжал он. – Знаем все разработки и высоко ценим ваш вклад в советскую науку. Вы единственная у нас в стране и за рубежом так далеко ушли в исследованиях данной области… Мы хотим предложить вам работу особого рода: сроки не ограничены, разработки на ваше усмотрение, материалы любые и в любом количестве, по любому вашему запросу тут же будет даваться информация, как союзная, так и зарубежная. Лаборатория оснащена по последнему слову техники. Кроме того: двойная зарплата, а точнее, два оклада старшего лейтенанта Советской армии. Плюс полное гособеспечение. Проживать будете в академгородке в однокомнатной квартире со всеми удобствами. Правда, объект закрытый и находится под Горьким, но московская прописка, квартира и машина у вас остаются.

Бортник усмехнулась:

– Позвольте, во-первых, почему у меня будет офицерская зарплата, а во-вторых, после института я и так уже семь лет работаю на вас.

– На нашу Родину, – поправил Саблин. – В этом НИИ вы работаете не так продуктивно, как нам хотелось бы, но это не ваша вина. К тому же вы сами доложили руководству, что вам необходимы новые масштабы. Что же касается офицерского оклада, то вам, дорогая Елена Николаевна, придется на некоторое время надеть лейтенантскую форму. Это связано с местными особенностями.

– Ого, вы меня кажется заинтриговали.

Оба рассмеялись.

– Такая у меня работа. Я, конечно, не требую немедленного ответа. Подумайте хорошенько, взвесьте все за и против, свои возможности, а завтра мы снова встретимся. Договорились?

– Договорились.

Выйдя от директора, Бортник прошла в оранжерею, углубилась в самый дальний и укромный уголок и, сев на скамеечку, задумалась.

Она жила одна. Отец умер от рака, когда ей было всего два года. Мать пережила отца на пять лет. Из Ленинграда маленькую Лену забрала к себе в Вологду ее бабка, у которой она и прожила вплоть до окончания школы.

Затем московский мединститут, работа на кафедре. Вскоре товарищи из Комитета госбезопасности предложили Елене Николаевне новую тему, и с тех пор судьба женщины нераздельно была связана с этой всемогущей организацией…

"Эти ребята не привыкли получать отказ и, судя по тому, как они меня торопят – дело серьезное. А впрочем почему бы и не согласиться, что я теряю? Все равно не отстанут. Раз уж назвалась в свое время груздем – полезай в кузов. Интересно, что за новые темы они хотят всучить? Меня от старых-то тошнит".

Неожиданно для себя Елена Николаевна вспомнила, как несколько лет назад, завербованная КГБ, впервые пришла в лабораторию профессора Озерова. Она была готова к предстоящей работе чисто теоретически, но на практике все оказалось намного ужаснее.

Она вспомнила разговор, когда они остались вдвоем в лаборатории и Озеров, видя подавленное состояние новой сотрудницы, стал объяснять ей всю необходимость их работы. Он был добрым человеком и все понимал, боясь за Елену Николаевну чисто по-отечески, оберегая ее от возможных необдуманных поступков и глупостей.

– Я, конечно, понимаю твои переживания, – сказал профессор. – Но поверь – это скоро пройдет. То, что мы здесь делаем, необходимо нашей стране. Пока все спокойно, всегда найдутся моралисты, кричащие во все горло о правах человека. Но случись страшное, понадобятся наши знания, и если мы не сможем их дать – люди спросят именно с нас, потративших на исследования народные деньги. Им будет наплевать на мораль, следуя которой мы не убивали единиц, чтобы потом погибли миллионы. И те же самые моралисты с пеной у рта будут опять в первых рядах возмущенной толпы.

Бортник не могла согласиться с доводами профессора, считая их демагогией. Гитлер тоже оправдывал свои деяния великими целями уничтожая евреев, цыган и других "второсортных" во имя спасения "великой расы", но это ни в коей мере не оправдывало его поступков.

– К нам присылают потенциальных мертвецов, осужденных за страшные преступления к смертной казни, – продолжал Озеров, – так что для них все едино: что пуля в затылок, что нож профессора.

Елена Николаевна покачала головой: "Интересно, к какой казни приговорят нас за наши преступления, якобы во имя людей и науки? Не думаю, что бактериологическая ампула или мучительная смерть от лучевой болезни лучше пули".

– Не волнуйся, – произнес профессор, как бы читая мысли женщины. – Во-первых им не дают долго мучиться, а во-вторых, их муки ничто по сравнению с теми преступлениями, какие они совершили на свободе.

– Человек есть человек, – возразила Елена Николаевна. – И суд над ним может вершить лишь Господь Бог.

– На небе – может быть, но мы на грешной земле, и судят здесь люди.

Хотя профессор и приводил множество доводов в защиту исследований, но сам эти доводы принимал только умом. Сердце же восставало против варварства и жестокости, так как по натуре своей Озеров был против любого насилия, и если прибегал к нему, то лишь в исключительных случаях, когда ничего другого просто не оставалось. В душе он был полностью на стороне Бортник, но что он мог сделать? Озеров молчал, как молчали многие в этой стране, прекрасно понимая, что их голоса никто не услышит, кроме, пожалуй, всемогущего КГБ.

– Успокойся, дочка, – улыбнулся профессор. – Ты мне все твердишь, что опыты над людьми запрещены и бесчеловечны, но у нас везде в той или иной степени они проводятся. Мы замечаем лишь единичные и лежащие на поверхности случаи, а как быть с менее заметными, когда задействованы десятки тысяч, миллионы людей? Почему их никто не замечает, не потому ли, что они массовые? Учителя испытывают свою методику обучения на миллионах детей, калеча их души и будущее. Врачи испытывают и проверяют новые препараты на больных, лишь приблизительно догадываясь о последствиях. Ученые подкидывают идейки, от которых потом вымирают целыми городами и районами. Политики ввергают огромные страны и народы в такие ужасные испытания, по сравнению с которыми наша лаборатория просто детская игрушка…

– Константин Васильевич, не надо собственные грехи прикрывать чужими. Если все люди на Земле начнут творить зло, ссылаясь на то, что кто-то делает еще хуже, все погибнем, человечество погрязнет в жестокости, лжи, насилии, в собственной крови…

– Я с тобой совершенно согласен, но ты меня неправильно поняла. Я битый час пытаюсь объяснить тебе, что мы-то и являемся спасением человечества, ибо создаем противоядие от всей той заразы, что обрушилась на людей за последние сто лет.

– Да как вы не понимаете, – не унималась Бортник, – что заботиться о человечестве надо созидая, а не уничтожая.

Профессор вскочил с кресла и заходил из угла в угол в сильном волнении.

– Это ты не можешь понять, что мы всего навсего приводим справедливый приговор суда в исполнение, и что у нас не простые люди, а страшные убийцы и насильники, которым и в аду места нет. Пускай хоть напоследок принесут пользу человечеству, раз уж принесли столько горя.

– Я вообще-то шла работать в институт, а не в камеру смертников.

– Человек рождается в муках, – продолжал Озеров, не обратив внимания на реплику женщины. – Он всю жизнь несет этот крест, да и жизнь наша, как мне кажется, изначально запланирована на одни лишь испытания. Все мы – мученики и мучители – обречены вечно терзать друг друга физически или морально, и неизвестно еще, что лучше. Ты думаешь, такая лаборатория только у нас, а за бугром их нет? Да и у нас она не единственная. Есть еще несколько колоссальных по масштабу.

– Что вы имеете в виду?

Профессор не ответил. Лишь несколько лет спустя, находясь в командировках в Челябинске, на Новой Земле, в Семипалатинске, Елена Николаевна поняла, о чем именно хотел сказать Озеров. Она поняла, что это за "колоссальные по масштабу лаборатории", в тысячу раз большие по площади и количеству людей, вовлеченных в эти страшные опыты и виновных лишь в том, что испокон веков живут на своей земле, выбранной высокими дядями под ядерные полигоны.

Постепенно Бортник осознала, что является лишь песчинкой в этом бескрайнем океане насилия и жестокости, именуемым человеческой жизнью. Она смирилась с тем, что лаборатория нужна и своевременна. Ну а то, что в качестве подопытного материала использовались люди, так это не вина ученых.

Елена Николаевна была продуктом советского воспитания, верила в незыблемость принципов коммунизма, в счастливое будущее, хотя и видела окружающую действительность. Но иногда она срывалась чисто по-женски, воспринимая все не умом, а сердцем, давая полную волю эмоциям. Тогда никакие уговоры, приказы, ласки не могли изменить ее решения. Часто она от этого страдала, но оправившись, благодаря своему обаянию и сильному характеру, снова брала верх над ситуацией.

И все-таки система приручила ее, как приручила подавляющее большинство населявшее великую империю. Бортник твердо уяснила одну истину: плевать против ветра – себе дороже. Да и что она могла противопоставить холодному и беспощадному слову "НАДО" – любовь к ближнему, гуманизм и милосердие? Но почему-то об этих понятиях забывают, когда речь заходит о государственных интересах.

И лишь единственное, что хоть как-то успокаивало совесть Елены Николаевны – ее собственная тема, имеющая важное значение для практической медицины. Она знала, что материалы ее опытов помогают сохранить сотни человеческих жизней.

– Ну как, договорились? – спросил директор, войдя в кабинет.

– Не вижу причин для отказа.

Саблин встал и повернулся к выходу.

– Все ясно, – вздохнул профессор разведя руками. – Жаль, конечно, расставаться с таким ученым, как Бортник, но государственные интересы превыше всего!

– Вы абсолютно правильно все поняли, – комитетчик улыбнулся протягивая для прощания руку. – До завтра.

После сдачи дел в лаборатории, Елену Николаевну направили в пункт переподготовки. Там с ней проводили беседы об особенностях ее будущей работы, проверяли на различных тестах психику, приверженность принципам коммунизма и общее состояние здоровья.

Кроме того доктору пришлось усиленно изучать Устав строевой службы ВС. Ей выдали форму лейтенанта связи, и когда подшив ее по фигуре и донельзя укоротив юбку, Бортник выходила на плац, – офицеры штабелями падали к ее ногам. Мужественные сердца таяли под напором женского очарования, и они долго еще вспоминали прелестные ножки и высокую грудь бравого лейтенанта.