Текст книги "Душа в тротиловом эквиваленте (СИ)"

Автор книги: Юрий Семецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

Сжавшийся на краешке стула человек продолжил:

– Таятся они обычно. Потом – лотерея, на скачках играют, чужие стихи публикуют, чужие песни поют. Иногда пытаются проявить себя в науке или изобретательстве – примерно так. Коллектива вокруг них обычно не возникает, вреда особого они тоже не чинят. Заигрался – нейтрализуем по стандартной процедуре. Полезен – используем. А этот – с места в карьер! Ну, не ожидал же никто!

– Значит, говоришь, обыкновенный, как булыжник в мостовой, дважды рожденный?! – начал накаляться Аркадий Львович. – И как на грех, в аккурат в точку бифуркации?! Это, по твоему, что?

На стол с шелестящим звуком шлепнулась одна из брошюр. Вопрошаемый вздрогнул.

– Одна из версий 'Риторики для Герения', адаптированная к современному восприятию, ничего нового.

– Так ты значит, уроки Гурджиева уже забыл? И читаешь по диагонали? Две минуты, и ты объясняешь, ЧТО это такое, или у нас возникает вопрос о чьей-то профпригодности!

В кабинете установилось тягостное молчание. Сжавшийся человек перелистывал страницы. Начальство было в чем-то право, но не до конца. Он умел читать. Глаза не скользили по строчкам, наоборот, взгляд застывал. Через пару секунд текст на обоих страницах усваивался, и отправлялся на анализ. Ровно через две минуты последовал вердикт:

– Это не 'Риторика', это сплав считавшихся утерянными 'Наставления Герению' и общеизвестного 'Искусства оратора'. Я не уверен, но судя по стилистике документа, обильно цитируется еще пара неизвестных мне источников. Разумеется, с поправкой на перевод и достаточно вольную интерпретацию исходных документов применительно к современной официально принятой фразеологии. Неизвестные мне источники явно старше и написаны не на латыни. Может, стоит произвести дополнительную экспертизу?

–Не стоит, считай, вывернулся. Но какая небрежность! Принять Воина за обыкновенного дважды рожденного.

–Виноват. Я искренне заблуждался. Считал, что это всего лишь теория. Ничем, кстати, до этого момента, не подтвержденная.

– Нет, уроки Гурджиева все-таки не пошли тебе на пользу. Подумай, когда и в каких случаях возможно, что реципиент не только сохраняет память прошлой жизни, но и еще способен зачерпнуть знаний из Колодца Душ?

–Однозначно, это не ритуал и не жертвоприношение. Остается только одно – хладнокровно организованная собственная гибель с полным уничтожением оболочки. Значит, были помощники.

– Или он ушел в пламя. Как вариант, качественно подорвался в большой компании. Но до этого он должен был каким-то образом встретить Проводника, пожелать, быть услышанным и принести кровавую жертву. Несоблюдение любого из условий – и ничего бы не было. Итак, кто перед нами?

– По принятой терминологии, Воин. Как по мне, чистая зверюга, аж мороз по коже! Которой либо помогли, либо повезло. Так сказать, вмешался один из демонов Максвелла. Их, конечно, быть не может, но все же...

– Когда обстоятельства нечистой силе благоприятствуют, я в нее верю, чего и тебе советую, – процитировал Горчакова хозяин кабинета. – А здесь явственно пахнет серой. Судя по количеству эйдетиков и интуитов, внезапно появившихся вокруг Семецкого, он просто инициирует людей! Возможно, что и не подозревая об этом.

– Какие будут распоряжения? Может, нулевой вариант?

– Наоборот, ты пылинки с него сдувать будешь! Если принять твое предложение, получится, что этот деятель окажется там, где мы предпринять ничего не сможем. Поступим по другому...

27 октября 1952 года, понедельник.

Врачи констатируют – выздоравливаю. Испросил разрешение если не читать, то хотя бы слушать радио. Зав отделения пожал плечами, возвел очи горе, долго мялся, но все-таки разрешил. Уменьшили дозу успокоительных, и о чудо, голове еще больше полегчало. Пропало ощущение, что это котел, наполненный тяжелой влагой, болтающейся внутри при малейшем шевелении.

Сразу после обхода ко мне пришел Вячеслав. Заговорщицки улыбаясь, он положил на тумбочку стопку свежих газет. 'Комсомолка', 'Труд', 'Известия'. Положительно, где-то совсем близко перевернулся грузовик с печеньем!

–Доброе утро, – улыбнулся он.

– Доброе, – ответил я. – Что, через день на ремень?

– А что мне остается? – поинтересовался интерн. – Платят восемьсот рублей, а кушать хочется.

Просматриваю газеты. И почти сразу нахожу статьи о состоявшемся в Москве всесоюзном совещании младшего командного состава. Вождь и учитель почтил собравшихся своим присутствием, произнес совершенно дежурную речь и даже беседовал с молодыми офицерами. Скоро годовщина Революции, так что проходило это мероприятие под дежурным лозунгом 'На страже завоеваний Октября!'.

Но вот в чем загвоздка – раньше вождь мало общался с младшими командирами – по большей части его интересовали, как минимум, выпускники академий.

Так, повнимательнее, читаем 'Труд'. Точно. Есть! В коротенькой заметке сказано, что завтра и послезавтра пройдет всесоюзной слет ударников коммунистического труда. В коллективах уже выбрали лучших из числа рядовых работников, мастеров и бригадиров. Если вождь будет присутствовать и там, то ... Но пока что подождем до завтра.

Веским подтверждением того, что врачи поверили в мое выздоровление, стал визит плотного cсредних лет мужичка с невыразительным, будто стертым лицом. О профессии посетителя гадать не стоило – из-под небрежно наброшенного халата торчали синие галифе, из кармана коих он вдруг достал огромное яблоко.

– Угощайся! – сказал он.– Меня зовут Валентин Михайлович.

И тут же хорошо отработанным движением махнул перед моим лицом красной книжечкой. Интересно, их специально учат так лихо предъявлять документы?

Приглядевшись, я заметил, насколько этот человек устал. И вовсе не стертое у него лицо, просто умотался он. Глаза добрые, от наружных углов век разбегаются морщинки.

Валентин Михайлович оказался прекрасным собеседником. Не давил, спрашивал исключительно по делу, быстро писал. И, что приятнее всего, стремительно откланялся.

Неловко ставя левой рукой на указанном месте закорючку, символизирующую подпись, я поинтересовался:

–Какое значение могут иметь показания несовершеннолетнего?

– Ты свидетель и потерпевший. А свидетель – это тот, кто может что-то показать по делу. Вне зависимости от возраста.

Снова забежал Вячеслав. Утащил газеты. И вернулся поболтать.

– Юр, -начал он.– Ты про заваленных камнями греках рассказывал. Я пришел домой, попытался лечь спать. Ну, ты не знаешь еще, но если сутки не поспишь, сразу заснуть не удается.

– И при чем тут греки?

– Да не про греков речь. Оказывается, я тоже помню, где кто лег.

–Ничего не понял!

– В общем, дело было в 42 году. Мне – четырнадцать лет. Здоровый уже парень, в принципе. Отец меня и пристроил на Придачу. На угольный склад. Официально или нет, просто не знаю. Денег не платили, но зато подкармливали. И нет-нет, да разрешали угля домой взять.

– Придача, это где?

– Воронеж, левый берег, недалеко от авиазавода. Немцы туда не дошли, линия фронта по реке проходила. Но бомбили часто. В общем, не перебивай, сейчас расскажу.

Я в тот день домой пораньше отпросился, и уже уходил. Но начался налет. Визг, вой, грохот. Но любопытно, смотрю. Даже не думал, что голову лучше не поднимать. И вижу, стену склада и бытовку, откуда я только что ушел, рвет в клочья. И тут – второй взрыв, прямо в облаке разлетевшегося в разные стороны угля. Наверное, что-то тяжелое сбросили, первый взрыв намного слабее был. Там, где только что был склад, встало облако желто-оранжевого пламени. В общем, такой был взрыв, что даже тел не нашли, так, кусочки.

– Страшно было?

– Не то слово. Стыдно вспомнить. Но я о другом хотел сказать. Понимаешь, оказывается, что я не хуже того грека вспомнил всю бригаду. Дядю Колю, дяду Вову, Николай Петровича – да всех! – его голос сорвался.– В деталях могу рассказать, где кто сидел, как выглядел, во что был одет. Я ж с обеда уходил, мужики еще на работу не встали, сидели, перекуривали. А потом я долго мечтал, чтобы такое же облако над всей Германией встало. И выжгло там всех, как клопов!

Я слегка подтолкнул собеседника.

–Долго мечтал?

–Долго. А вчера вдруг понял, что это было. Не было там никакой особо мощной бомбы. Бомба была обычная. То адское пламя – всего лишь от угольной пыли и кислорода. Получилось что-то типа оксиликвитов, о которых нам рассказывали и на химии, и на военной кафедре. Огромная поверхность горения, и никакой мистики. Та же взрывчатка. Топливо – почти чистый углерод, а окислитель – вот он, мы им дышим.

– Так выходит, в оксиликвитах особого смысла нет? Можно сделать проще?

– Ну да, получается, – пробормотал представитель самой мирной профессии. Создать облако и поджечь его. Только вот с углем будет неудобно.

–Похоже, ты неплохо знаешь химию, – польстил я собеседнику.

– Увлекался! – ответил он.

Некоторое время мы молчали. Затем Вячеслав, медленно подбирая слова, выдал:

– Значит так. Лучше всего будет расширяться сжиженный газ. Он и так стремится это сделать. Скажем, пусть это будет метан...

– Слишком высоко давление в баллоне. Боеприпасы будет сложно хранить.

– Тогда окись этилена, пропан.

Последний вопрос. Дальше он сам.

– Усилить действие взрыва можно?

– Почему нет? Слегка загустить и добавить, к примеру окись железа, она дешевая. Нет, пожалуй все же лучше алюминий или магний. Окиси нам не нужны.

– А теперь пиши заявку на патент! И никому ее не показывай. Только что ты придумал воистину страшное оружие! Его будут применять широко, оно дешево. Конечно есть ограничения – дождь, снег, ветреная погода. Но оно способно выкурить любого противника из щелей, окопов, подвалов, горных ущелий и даже городов.

– Понял, аэрозольное облако способно затечь куда угодно! – радостно подхватил мои слова Вячеслав, вытащил из кармана блокнот, сделанный из обрезка общей тетради, и начал писать.

–Как видишь, мечты сбываются, первый шаг ты уже сделал.

Похоже, молодой интерн, забил на дежурство. Он сбегал в ординаторскую, принес бумагу и ручку, и мы продолжили. Периодически его дергали к больным, и он выходил. Потом возвращался, и продолжал. К вечеру удалось составить черновик патентной заявки. Успели слегка проработать математику процесса. Отдельно оговорили применение термобарических боеприпасов при разминировании, застолбили вязкие смеси на основе окиси этилена с заполнителями, аналогичными бутадиен – стирольным каучукам. В качестве основного заполнителя сошлись на обыкновенном алюминии.

Куда только делся вечно задерганный и усталый интерн? В нем почти ничего не напоминало о мальчишке, бессильно лежавшего под бомбежкой в сухом бурьяне. Мальчик вырос и, как вдруг оказалось, ничего не забыл. Теперь он знал, как предъявить счета к оплате. Оставалось только решить – кому.

Глазами интерна Ледовского на мир глядел Демон Войны. А лопнувшие капиллярные сосудики в белках глаз уже не казались следствием бесконечной череды дежурств – в них отражалось ревущее пламя будущих пожаров.

29 октября 1952 года, среда

... Строительная бытовка на пустыре, продуваемом всеми ветрами. Под потолком плавают сизые клубы табачного дыма. Малиновым огнем светит намотанная на асбестовую трубу спираль самодельного обогревателя. Душновато, устоявшийся запах несвежей одежды, и влажного дерева. Перекур закончен, но никто не расходится. Сосредоточенное молчание бригады прерывает Веня Звягинцев, худенький и остролицый ученик штукатура:

–Петр Иванович, а что теперь будет? Как товарищ Сталин закончил выступать, так по радио – только военные песни и марши крутят. Ни новостей, ничего. Из парткома никого не было, а раньше-то как вождь чего скажет, бегом летели растолковывать.

Бригадир неспешно и основательно, аж с прокрутом, затушил окурок в самодельной пепельнице, уперся ладонями в колени, встал, и ни на кого не глядя, буркнул:

– Хорош ночевать, мужики. Что б там ни было, план никто не отменит. А тебе, Веня, я вот что скажу – слушай радио.

Как раз в этот момент крутили 'Священную войну', и речь неоднократно битого жизнью бригадира наложилась на слова: 'Отродью человечества сколотим крепкий гроб'.

Не говоря более ни слова, Петр Иванович повернулся и толкнул дверь. Работу действительно никто не отменял.

Вопрос о том, как следует понимать сказанное Вождем и Учителем интересовал не только ученика штукатура Веню. Над ним ломали головы миллионы людей, не в силах поверить, что сказанное Сталиным – действительно сбудется.

...– Да вы закусывайте, закусывайте, Лев Николаевич, а ты уже восьмая рюмка без закуски, – говорил своему шефу секретарь-референт за столиком 'Метрополя'. – Даст Бог, образуется. Вот бутербродики, икорка. Не то переживали!

Собеседник перевел на него залитые водкой глаза и раздраженно осведомился:

–Что, уже рюмки считать начал?!

–Да никоим образом. Только погрузнели вы за последние годы сильно. Один я вас до квартиры не дотащу. Может урон репутации получиться! Опять же, супруга ваша...

Двойной подбородок и обвисшие щеки Льва Николаевича пришли в движение. Поперхнувшись, он произнес, отсекая слова кивками головы:

– Ты. Не. Понял. Ничего. Это – не конец карьеры сотен людей из высших эшелонов власти. Это – смерть. Так что не хер тут рюмки считать!

–Не сгущайте краски, Лев Николаевич, – осмелился возразить молодой человек. Мы живы, все остальное образуется. В конце концов, чистки пережили, войну переждали, сберегли и приумножили, так сказать. Что-нибудь придумаем, в конце концов, и он не вечен.

Лев Николаевич пару мгновений покачался на стуле. Затем рука вдруг вытянулась, и ловко опрокинула в широко раскрытый рот рюмку, заблаговременно налитую услужливым халдеем. Выдохнув, смахнул набежавшую на глаза слезу. Вновь проигнорировав закуску, он неожиданно трезвым голосом произнес:

– Вот потому-то ты секретарь, и боле звать тебя никак. А я – вижу! Ты говоришь, он не вечен. А я заявляю – он уже там! Чтобы стать бессмертным, надо либо правильно умереть, либо ярко прожить. Не каждый сможет! А наивный мечтатель Сосо – смог. Теперь память о нем будут хранить десятки поколений. И оболгать ее уже ни у кого не получится.

То, на что ты так неуклюже намекал, сделать никто решится, да и смысла в этом не стало! Разве что, кто-то решит сделать его святым великомучеником, но как раз это никому и не нужно. Он уже не при делах, он свое дело сделал... Ладно, чего уж там, домой пошли...

...В далеком южном городе на ту же тему говорили два пожилых человека, послушав которых, ни у кого бы не возникло вопросов об их национальности.

–Я таки вот что вам скажу, Абрам, и вы со мной обязательно согласитесь. Никого нельзя загонять в угол долго и методично. И уж тем более это нельзя делать с такими людьми. А что они? Они делали это долго и изобретательно!

– Таки да, Яков, могут быть неожиданности. И бывают! Особенно, если делать кого-то болваном, и пробовать иметь свой маленький гешефт от чужого имени. А что, в коммерции такое не редкость!

– Вот они и нарвались! Это ведь совсем не коммерция! А все почему? Эти поцы даже не подумали, что наш Иосиф не всю жизнь подписывал бумаги.

– Ты сказал наш? Первый раз от тебя такое слышу!

– Наш, дорогой мой, наш! Для каждого, независимо от национальности – наш! И ты не ослышался, – говоривший достал из бокового кармана пару густо исписанных стенографическими символами листков и слегка встряхнул ими в воздухе. – Идочка записала, пока я глазами хлопал. Таки я их перечитал трижды, и вот шо понял...

Отдаленный гарнизон. Ротная канцелярия. Печатая шаг, к столу, за которым сидит пожилой старшина-сверхсрочник, подходит молоденький солдатик.

Старшина Калиткин поднимает глаза от вороха ведомостей.

–Что за хождения после отбоя?!

– Разрешите обратиться с вопросом, товарищ старшина, а то заснуть не могу!

– Обращайтесь.

– Как он решился? Враги народа могли отключить радио!

– Глупый ты, Петренко! Отец наш вышел к своему народу. Это просто. А не отключили его от связи, потому что после первых фраз все ясно было: кто решится, тот всем нам враг.

Иди спать, завтра на склады столько народу придет – протолкнуться негде будет.

Понятно, где...

–Нет, Вячеслав Михайлович! В ваши игры я более не играю!

И смачный хлопок резко захлопнутой двери.

... Разговор под стук колес. Купе поезда ?2 'Москва– Владивосток'. Приглушенный свет, на столике два стакана чая в устойчивых железнодорожных подстаканниках и нехитрая снедь, купленная на вокзале.

– Давай спать, Игорь, ты что, в Москве не наговорился?

– Заснешь тут, как же. Ты сам-то представляешь, что теперь будет!

– Я ему верю. Правильно все будет. Ленина я читал, тот тоже был уверен, что государство будет отмирать. И партия – это только часть общества!

– Ленин не утверждал, что это будет, начиная с завтрашнего дня. Сначала, говорил он, построим коммунизм, а потом, потихоньку... А Сталин сказал, что вот сейчас и начнем. Как бы не вышло чего!

– Утомил ты меня, Костя. Все будет правильно. Про отмену налогов слышал?

– Так вместо них – взнос! То же самое, в принципе.

–Далеко не так! Но это тебе сразу не объяснишь. В общем, давай спать, глаза слипаются. А если беспокоишься, что выйти может криво, так тебе оружие дали. И не только тебе. Мне тоже. Завтра народ на склады придет. Фронтовикам – бесплатно, остальным – за деньги. Считай так – нужен обществу порядок, оно его и установит.

– А как кто по-пьяни, да в соседа?

– Обнажил ствол – стал мишенью. Когда у народа оружие, – при этих словах Игорь довольно покосился под подушку, – не забалуешь! Уроды быстро кончатся. Помнишь, как нам прямо в перерыве оружие раздали, и мы вернулись в зал. Кто-нибудь смог бы выстрелить в него? Возможность – то была!

– Да нет, кто б дал! Да я бы такого первый!

– Ну вот, сам себе и ответил, – сонно пробормотал Игорь, натягивая на себя одеяло.

Вечер 29го – 30е октября 1952 года.

Старуха с косой подошла совсем близко. Он остро ощущал ее присутствие. Дальнейшее было вопросом времени. Может быть, минут, может – часов, в лучшем случае – дней. И то, если с ним захотят говорить. Но инстинкт гнал его в лабиринт арбатских переулков. Прочь от зеленого купола дома Второва, завершающего перспективу Каменной Слободы. От знаменитой полуротонды, от специально пристроенного концертного зала, где когда-то дирижировал Сергей Прокофьев и весело танцевали гости.

Побега на рывок не вышло. Все теперь в прошлом – и власть, и афинские ночи.

Живой труп двигался в неровном, рваном ритме, оскальзываясь, наступая лакированными туфлями в грязь и небрежно разбрызгивая лужи. На некогда благообразном, холеном лице, украшенном профессорской бородкой-клинышком застыла странная гримаса, причудливое сочетание ненависти, страха и отчаяния.

Все усилия оказались тщетны. Те, кто обещал и гарантировал, брезгливо отвернулись. Он стал для них отработанным материалом. Даже дверей не открыли! Лишь охранник, уютно устроившийся в будке, сказал, будто сплюнул:

– Велено передать, что в этом доме Ваше присутствие нежелательно.

Милиционер, стоявший рядом, просто отвернулся. От него! Который еще вчера мог его в порошок стереть! Вот именно, что вчера...

На мгновение остановившись, бывший человек достал из внутреннего пиджака серебряную фляжку и сделал пару щедрых глотков. Привычно обожгло пищевод. Скоро в теле появится приятное тепло, станет немного легче. Он давно и прочно привык к большим дозам алкоголя, поэтому выпитое взбодрило лишь самую малость.

Встряхнув опустевшую флягу, убедился, что на добавку рассчитывать не стоит. Потом зачем-то попробовал засунуть ее в туго набитый портфель. Не получилось. Опять не получилось!

Нервы не выдержали. Коротко размахнувшись, он попытался швырнуть портфель со всем его содержимым прямо на дорогу. Но руку перехватили, в лицо ударил свет. Слабенькая лампочка карманного фонарика показалась прожектором летящего по рельсам паровоза.

– А вот этого делать не стоит, Николай Александрович, – спокойно произнес человек, материализовавшийся из промозглых осенних сумерек.

– Товарищ Павел?! Павел Анатольевич?

– Да какой я тебе, сука, товарищ! В машину его!

Так завершилась карьера бывшего 1го заместителя Председателя Совета Министров, куратора органов госбезопасности, члена Бюро Президиума ЦК и прочая Николая Булганина. Далее все пошло по стандартной процедуре.

Многоходовая комбинация, задуманная за океаном, с треском рухнула. Теперь не будет ни волны антисемитизма, ни дела врачей, ни Мингрельского погрома, ни траурного марта.

...Сначала ему не удалось связаться с собственным заместителем. При этом, никто из подчиненных не мог толком объяснить, куда это вдруг подевался Василий Степанович Рясный. Дозвониться до Булганина также не удалось. Даже Никита был не в курсе, куда запропастился его сосед.

Попытка что-нибудь узнать о происходящем от Эллы тоже не увенчалась успехом. Она просто бросила трубку. Перезванивать он не стал – все равно бесполезно.

Через пару часов пришли известия, расставившие все по своим местам. Ребята Маленкова, главное управление специальной службы при ЦК, наведались в Варсонофьевский переулок и изъяли из лаборатории ядов Сергея Ивановича /Огольцова/ и Григория Моисеевича /Майрановского/. И заодно, заветный конверт из сейфа.

Вы думаете, всесильному министру об этом доложили подчиненные? Да как бы ни так! Он для них был всего лишь надзирателем от ЦК. Позвонила жена и срывающимся голосом попросила включить радио. Оказалось, что Майрановский дает показания прямо в эфир.

Сжав кулаки, Семен Денисович начал метаться по кабинету. Возбуждение, охватившее его, требовало хоть какой-то разрядки.

– С-суки, – выдохнул он сквозь зубы.

Тем временем, Майрановский говорил, говорил, говорил.

– Основным мотивом моей преступной деятельности была алчность. Определенно судить о мотивах остальных заговорщиков не берусь, но полагаю, что ими двигало обыкновенное властолюбие.

Слишком многим в партийном руководстве не нравилась политика Сталина, направленная на поэтапную передачу власти от партийных органов – советским. Аппарат был недоволен планируемым сокращением затрат на его содержание, отменой денежных выдач в 'конвертах' и тому подобными действиями вождя.

Было принято решение вытеснить из ближнего круга Сталина лично преданных ему людей, не останавливаясь ни перед их дискредитацией, ни перед физическим уничтожением.

Мы давали им яды через пищу, различные напитки, вводили при помощи уколов шприцом, тростью, ручкой и других специально приспособленных колющих предметов. Также вводились яды через кожу, обрызгивая и поливая ее.

На наших жертвах опробовались новые вещества как снотворного, так и смертельного действия. Мне была дана установка, что следует искать пути введения ядов через вдыхаемый воздух. Большую помощь в нашей работе оказывало посольство Соединенных Штатов Америки.

В частности, чтобы отравление Сталина прошло незамеченным, планировалось использовать антикоагулянт варфарин. Этот препарат предложил применить Этингер. Тогда следы отравления, говорил он, обнаружить не сможет никто. Ничего подобного у нас не выпускается, но Огольцов обеспечил. Как он обмолвился, его предоставили американцы. Конкретно, сотрудник посольства Гаррисон Солсберри.

– О ком из заговорщиков Вам известно?

– Насколько я понимаю, возглавлял заговор Булганин. Активными участниками, о которых мне известно, были Хрущев, Игнатьев, Этингер, Огольцов, Элла Каганович.

У Хрущева расстреляли сына, Булганин не справлялся с работой, но хотел власти. О мотивах остальных мне ничего не известно.

Поймите, я был очень занят в лаборатории!..

Теперь, стоя перед лицом народа, который я предал, мне остается только покаяться и честно сотрудничать со следствием. Я понимаю, что снисхождения не заслуживаю, но все же надеюсь на него. Я обращаюсь к великодушию русского народа, пожалуйста, сохраните мне жизнь!

...Представитель ЦК в министерстве государственной безопасности и член Президиума Семен Денисович Игнатьев, никуда бегать не стал.

Некоторое время он бездумно перебирал бумаги, пытаясь сосредоточиться на какой-то очень важной, но постоянно ускользающей мысли. В голову лезли сентиментальные сопли о семье, родне, детях.

– Нет, это дьявол! – подумал он. – Мы же уже его, как волка, со всех сторон обложили! А тут он вдруг обращается к народу, уходит за флажки и становится недосягаем.

В дверь постучали. Сначала вежливо,потом, не дождавшись ответа, ударили прикладом.

Не дожидаясь пока упадет дверь, Игнатьев быстро вытащил из верхнего ящика письменного стола новенький пистолет Макарова, и секунду поколебавшись, приставил ствол к виску.

– Кто же мне говорил, что в таких случаях флотские офицеры стреляли в рот, предварительно заполнив ствол соленой морской водицей? – мелькнула совершенно неуместная в данном случае мысль.

С треском лопнула доска. В пролом тотчас же просунулась рука, и принялась деловито нашаривать замок. Судя по уверенности, с которой производились эти действия, товарищ явно знал, где и что искать.

– А вот хрен вам! – решил Семен Денисович, и нажал на спуск.

30 октября 1952 года, вечер.

Исполняющий обязанности посла, или, проще говоря, Charge d'Affaires Яков Бим обреченно забился в кресло.

– Будь проклята эта трижды fucked страна с ее трижды fucked непредсказуемыми лидерами! Они стократ хуже индейцев маори, глушивших своими дубинами англичан, несших свет цивилизации!

Стоило его учителю, Джорджу Кеннану, сказать в Берлине всего-то пару слов о необходимости сдерживания дикарей, что вообще-то понятно и даже оправданно, как его объявили 'persona non grata'! И эти недолюди даже не дали почтенному представителю WASP забрать из Москвы семью! Просто выкинули, как грязную тряпку. Потому – нет им прощения!

Но пустить того идиота в резиденцию было просто неразумно. Тем более, идиот – проиграл. Слушая речь Сталина, приходилось вспоминать намертво врезавшиеся в память строки этого их поэта. Как его... Ага, Блока. Да, те самые, о мясе белых братьев...

Бим понимал, что Булганина, приходившего вчера за спасением, спасти не удастся. Эти fucked Russians все равно выковырнут его из посольства, не обращая внимания ни на какие нормы международного права. Короче, пустишь урода в дом – местные спалят всех!

У них теперь вооружен каждый первый! И он удивлен, что двум русским polismen у ограды удается сдерживать натиск многотысячной вооруженной толпы. Которая вот-вот сомнет вдруг ставший хрупким высокий забор, и вторгнется в резиденцию. Не иначе, эти polismen просто волшебники...

Говорят, что в этой стране происходят просто жуткие, с точки зрения цивилизованного англосакса, вещи. Добропорядочный протестант от такого вообще отведет глаза!

Общество всерьез восприняло тезис этого демона из Грузии, что человека нельзя унижать неволей. Может отработать ущерб, пусть живет. Не может – должен умереть. Может он действительно из древнего рода Сассанидов, и выбор псевдонима был вовсе не случаен? Или он – левит? Из тех, кого не обрезают?

Кто бы ответил... Только никто не ответит. Сами не знают, кто их царь. И взять с них нечего – дикари!

Нет, положительно, и чувство меры у них отсутствует напрочь!

Любой цивилизованный человек, в здравом уме и твердой памяти, не способен оспорить претензии к этим дикарям, накопившиеся у цивилизованного сообщества! У людей, единственно достойных войти в прекрасное завтра!

Только, судя по звукам на улице, им на это абсолютно наплевать.

Превосходный шотландский виски, ароматизированный горелым торфом до состояния дезодоранта, комом стал в горле.

Кинув взгляд в полуциркульные окна, скопированные с особняка Гагариных, Бим погрустнел. Никакого погрома не намечалось, будто бы дикари думали о реакции цивилизованных стран на свои действия.

Никто не собирался валять ворота и выдирать из нежных розовых ушек распутных секретарш золотые сережки. Все было намного страшнее.

Русские 'grazdane' повели себя вполне цивилизованно. Они отрядили представителей, которые жестко потребовали:

– Все документы, касающиеся сотрудничества посольства и наших внутренних изменников – на стол!

Что поделать, пришлось отдать. В глазах пришедших явственно читались образы поднятых на копья голов, ножа в брюшной полости, заостренного кола в анальном отверстии. Было страшно. Он отдал все. Только ради того, чтобы эти страшные люди, наконец, ушли! Только для блага!

Судорожные, злые мысли покатились своей чередой.

– Polismen однозначно не смогут удержать толпу у ворот. И его жизнь, такая прекрасная и столь ценная для мира, вдруг прервется. С ним исчезнет мир! А этого допустить никак нельзя!

В конце концов, в туристических путеводителях составители прямо советуют отдать грабителю все, что он попросит – жизнь ценнее.

Правда, в 'New York Times' однажды писали, что пожилой русский бухгалтер из делегации Внешторга, поняв, что требуют от него обдолбанные ниггеры, просто разогнал их при помощи металлической урны. Статья особого доверия не вызвала, поскольку там писали, что пожилой бухгалтер вырвал из бетона пару толстых анкерных болтов. Но автор особо подчеркивал, что этот толстенький лысый человек впал в боевой транс, что по слухам, умели только викинги. Или русские, даже если они башкиры, так их!

А я не викинг, да и никогда не стремился им быть! Поэтому я пойду и просто отдам им все, что они просят! Страшно же, в конце-то концов!

Нет, я не переоценил способности дикарей, из которых едва ли каждый десятый способен читать на языке Шекспира. Но такие были, есть и будут, поэтому шансы подсунуть закупочные ведомости вместо агентурных досье, отсутствовали напрочь.

Получасом позже.

– Странно, чего они так возмутились?– подумал Яков, когда жуткий стресс, вызванный посещением резиденции лучшими представителями местного этноса, прошел.

Мы же имели полное право предъявить им... претензии по нескольким пунктам:

Во-первых, их экономика стала слишком быстро обгонять нашу. Еще десять лет, и что прикажете с этим делать? Мы же рассчитали, что если темпы роста большевикам удастся сохранить, то к 1970 году советский объем производства в 3-4 раза превзойдет американский. То же самое произойдет и с потреблением.

Во-вторых, в 1950-52 годах Сталин предпринял меры по переводу рубля на золотое содержание и созданию недолларовой зоны торговли. Торговля – и без нашего доллара! Вы можете представить себе что-нибудь более абсурдное?

В-третьих, Сталин стал требовать назад залоговое золото, которое было присвоено после 1914 года Англией и Францией. Вдумайтесь, этот варвар посягнул на наш доллар! Просто так отдать 214 тонн золота и проценты за просрочку – это немыслимо!

Опять же, корейская проблема. И весь этот клубок противоречий приходится распутывать нам! Что ж они обижаются!?

Некоторые подумали: эта система работает только под Сталиным, возможно – Берией. Значит, обоих следует уничтожить. Мы взяли на вооружение принцип, выдвинутый великим Клаузевицем, безотносительно к тому, что немцев в итоге всегда били: 'Россия – не такая страна, которую можно действительно завоевать, то есть оккупировать. Такая страна может быть побеждена лишь внутренней слабостью и действием внутренних раздоров'.