Текст книги "Душа в тротиловом эквиваленте (СИ)"

Автор книги: Юрий Семецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)

– Не могли бы Вы составить перевод? – с надеждой и интересом осведомляется Илья Николаевич.

– Мог бы... Но не стану – это действительно только мне. Личное, – резко отвечаю я.

– Ну, коли личное, то вопросов более у меня нет. Разве что, один: почему именно Вы?

– Потому как Семецкий! – демонстрирую свои 26 молочных зубов. Включая и тот, что начал шататься и вот-вот выпадет.

–?

– Дело в том, дражайший Илья Николаевич, что некие ухари от литературы объявили, что человека с фамилией Семецкий, именем Юрий и отчеством Михайлович на просторах бывшего СССР не существует.

И на этом основании начали меня вставлять в разные фантастические книги. Была даже серия, в которой меня убивали каждый день и разными способами, иногда – совсем экзотическими.

Согласно этой писанине, о каждой моей смерти людям, находившимся в тот момент неподалеку, приходили на коммуникатор сообщения, в которых излагались обстоятельства моей очередной гибели.

– А что такое коммуникатор?

– Для простоты скажу, что это устройство позволяет получать текстовые сообщения. Такие вещи существовали реально.

– Понятно.

– Так вот, на самом-то деле я существовал! Жил, работал, детей растил, внуков нянчил. Надо полагать, старуха Клио решила в очередной раз саркастически ухмыльнуться. И к моменту перехода я был поставлен жизненными обстоятельствами в практически безвыходное положение.

Хлопая дверью, я ни на что не рассчитывал. Как видите, напрасно. Вот, сижу, наслаждаюсь вашим шикарным кофе. И теряюсь в догадках, я ли был тем, кому писал Сет Хаккам, или мне была подарена личность этого парня. А может, он действительно был моим предком? Темно все как-то.

– Не мучайтесь. Знания и воспоминания реальны. Даже если это дар, они все одно – Ваши.

Писавшие о Вас как о вымышленной фигуре, действительно сформировали новую реальность. Им же кто-то да поверил, не правда ли?

–Наверное, поверил.

– Вот вам и лишний камушек в коллективное сознательное.

– Камушек, песчинка, дуновение ветра, в итоге лавина, и вот я здесь. А ведь как спокойно и хорошо я жил до определенного момента! Никаких тебе реинкарнаций!

Хотя... Да пожалуй... Одного несчастного, кричавшего о вселении в него чьей-то души я припомнить все же могу.

– В Городе просто не могло не быть сумасшедшего, вообразившего себя Наполеоном или Марксом.

– Ну таких я не знал, они тихо лечились где-то там. Известных, патентованных шутов у нас два. Ося 'Паровоз', грезящий искровыми передатчиками для всех, и бегающий за пару копеек с членом наперевес от Привоза до Екатерининской. И несчастный бездомный Мотя, вообразивший себя бароном Августом фон Эшевальдом.

А вообще-то, Илья Николаевич, – произнес я внезапно севшим, хриплым голосом. – Как по мне, так лучше было к чертям в ад, чем сюда. Я же вижу! И это – проклятие. Вы представить не можете, сколько вокруг мерзости, грязных мыслей, гнилых душ.

Попробуйте влезть в мою шкуру, и вы проклянете день и час, когда обрели способность видеть мир таким, каков он есть!

– Тогда не могу не задать вопрос. Молодой человек, вы догадываетесь, что ваша деятельность вызывает серьезные опасения? Только вот, пока серьезные люди не определились, что с Вами делать.

Все, что Вам удалось осуществить, произошло лишь потому, что никто не успел опомниться и вычислить источник возмущений. Но, как вы сами понимаете, умных людей у нас более чем достаточно, а после того, что вы уже сотворили...

И вот еще что: сe n'est pas bon, подменять базовые характеристики личностей, с вами соприкасающихся. Чревато, знаете ли. Меня охватывает ужас от одной только мысли, что вот так, легко и просто можно стереть с лица Земли что личность, что народ, и заменить его чем-то иным, искусственным, не имеющим истории развития. Неужто по-другому – никак?!

Я ответил ему цитатой.

– Говорилось: 'Оставь нас и дай нам идти своей дорогой'. И был ответ: 'сердце мое полно жалости, я не могу этого сделать'. Такие дела, профессор.

– Je veux vous inviter... к себе, в Питер. Вы же понимаете...

– Понимаю.

– Едем немедленно.

Часом позже.

– Вера! Как тебе не стыдно! Тебе не говорили, что подслушивать нехорошо?! А в ментальном пространстве, так и неприлично!

– Ни капельки, братик! Я с детства знаю – тебя только оставь без присмотра, потом убирать замучаешься. И что из того, что ты вырос? Как был разгильдяем, так им и остался. Даже не удосужился заметить, что за тобой присматривали! Так я им магнитофон сожгла – здесь им не тут!

– Гулять с щенком будешь?

– И гулять, и кормить – куда же я денусь... Только возвращайся скорее, мы ждать будем.

– Обещаю!

      – Салон-вагон? – удивленно протянул я, войдя вслед за Ильей Николаевичем в правую дверь внешне ничем не примечательного вагона. – Да кто ж вы такой, на самом-то деле, а?

– Не берите в голову лишнего, Юрий Михайлович, – отмахнулся Вельяминов. – Вагон перегоняют в Ленинград, а то, что мы в нем едем, всего лишь дружеская любезность хорошего человека.

Профессор явно лукавил. Судя по подобострастно выпученным глазам одетого в новую, с иголочки униформу проводника, все было намного интереснее.

Неопределенно махнув в воздухе тонкими пальцами аристократа, Илья Николаевич распорядился:

– Тимофей, голубчик, сообрази нам чего-нибудь ...эдакого. А то у молодого человека маковой росинки во рту с утра не было.

– Будет исполнено, – произнес наш проводник, после чего скрылся в недрах вагона. Он так напрягался, изображая усердие, что приобрел несомненное сходство с сосредоточенно гадящим котом. Терпеть не могу лакеев по жизни!

– Пока не принесли ужин, мне надо немного поработать, – сказал я своему спутнику.

– Да ради бога! Вот, располагайтесь. Как видите, письменные принадлежности в зажимах. Чувствуйте себя как дома, Юрий Михайлович.

– Ну, дом у меня нескоро будет – пробурчал я, вытаскивая из зажима лист бумаги.

Минут через пятнадцать, Илья Николаевич, глядя на бесконечные столбцы цифр и знаков, соединяемых тонкими, толстыми, прерывистыми линиями и стрелками, не утерпел и поинтересовался:

– Стесняюсь спросить, но что это?

– Расшифровка того самого послания, что вы так тщательно перерисовали на кальку.

– Так Вы же его еще в больнице прочитали?!

– Да нет, Илья Николаевич, то был первый слой понимания.

– А подробнее нельзя?

– Если интересно, можно и подробнее. Серьезные вещи пишутся обыкновенно в пять уровней.

– Почему именно в пять?

– Дань традиции. Не более того. При желании, можно и в семь, и в 'n+1'. Однако, традиционно выделяется именно пять уровней понимания текста.

– Мне известно лишь четыре, – задумчиво произнес профессор. – Пшат, то есть уровень прямого понимания, ремез – аллегорическое осмысление, драш – толкование с совмещением логических и софистических построений и сод – тайный, мистический смысл.

– С Вами приятно разговаривать, профессор! Добавьте к перечисленному пятый, אמת, и все станет на свои места. Буквальный перевод звучит как 'истина', однако, это скорее синтез всего существенного, извлеченного внимательным читателем на каждом из уровней. Без пятого, последнего звена, все предпринятые ранее усилия пропадают втуне.

– Да, это понятно, – задумчиво пробормотал мой визави. – Как же я раньше не предположил такой возможности?!

– Ваш покорный слуга ничем не лучше. – заметил я. – Привык тут, понимаешь, существовать в окружении плоских, как ленточные черви, текстов, и расслабился.

Хаккам не имел привычки зря переводить пергамент! У него все, что он хотел сказать, всегда паковалось плотнее, чем вьюк у бедуина!

– Ну, раз так, не буду Вам мешать.

Карандаш легко скользил по бумаге. Цифры, знаки, линии выстраивали законченный в своем совершенстве узор.

Илья Николаевич без видимого смысла рисовал в блокноте абстрактные фигуры. Тимофей, старая казаться бесплотным духом, споро накрывал на стол. Одышливо выдыхая пропахший махоркой воздух, он расставлял на свободных местах тарелки, судочки, вазочки, рюмки и графинчики.

Судя по обилию спиртного, о детской диетологии представления у него были своеобразные. Никакой Гаргантюа, даже с помощью пары вокзальных грузчиков, не справился бы с той батареей спиртного, которая уже выстроилась на столе, и за неделю.

Проводник занудливо суетился у стола, норовя, если не услышать хоть что-то, так заглянуть из-за моего плеча в записи. Не выдержав, я выдал:

– Тимофей, если ты такой любопытный, подслушивай под дверью или смотри в дырочку, а не воняй тут свой махрой. Утомил уже!

– Да-да, голубчик, – поддержал меня Илья Николаевич.– Иди себе. Мы тебя потом позовем.

После того, как за проводником закрылась дверь, вагон слегка дернуло и поволокло. Поезд набрал ход, с каждым ударом колеса по стыкам, приближая нас к Ленинграду. В салоне царило молчание. Мы даже не притронулись к изобилию, расставленному на столе.

Закончив, я встал, подошел к окну, и долго смотрел на уносящиеся назад серой лентой перелески, слегка припорошенные снегом. На мокрые хлопья, тающие на стекле, на тяжелое, сизое от снеговых туч небо, нависшее над нами.

– Вам нехорошо, Юра?

– Да нет, Илья Николаевич, со мною все нормально. Просто чувствую себя как тот страус, думавший спрятать голову в песок и нечаянно заглянувший в катакомбы.

Собеседник коротко хохотнул.

– Да, я слышал этот прелестный анекдот про ваш городской зоопарк еще до исторического материализма, как модно нынче выражаться. И все-таки, не стоит так расстраиваться! Давайте хотя бы пообедаем!

После того, как проводник собрал со стола, я заметил:

– А ведь Вы были правы, профессор. Частично, мои нынешние способности возникли и оттого, что писавшие о многочисленных смертях организовали достаточно длинную цепь перерождений, фактически, загнав в подсознание тысяч людей сказку о ежедневно возрождающемся и умирающем Семецком. Учитель предполагал, что письмо будет получено много позже...

– Ну да, общественное Сознательное таких терминов, как 'понарошку', не воспринимает. А если цепочка перерождений очень, очень длинная, и в промежутках Вы нагрешить просто не успевали, то... Я так понял, что у Вас открылись новые возможности?

– Пожалуй, – криво усмехнулся я, из чистого озорства заставляя стакан с подстаканником растечься бесформенной лужицей стекла и металла. Заплясали робкие язычки пламени. Пахнуло паленой тканью. Илья Николаевич, беззвучно шевеля губами что-то нецензурное, проворно вылил на стол графин воды.

– Теперь главное – ими не воспользоваться!

Салон заволокло паром. Тут же прибежал встревоженный Тимофей. С его помощью мы быстренько навели в салоне порядок, убрали немилосердно воняющую скатерть и выкинули в мусор черную спекшуюся массу, только что бывшую хрустальным стаканом, оправленным в витое серебро.

Захлопывая окно, я обратился к проводнику:

– Будешь подслушивать – спалю.

Тимофей внимательно посмотрел на впечатляющих размеров горелое пятно, и дематериализовался, не произнеся ни слова.

Илья Николаевич долго смотрел на меня, закусив губу, а потом произнес:

– Единственное, что мне осталось сделать, это доставить вас к выбранному Вами вокзалу. Какой предпочитаете, Юрий Михайлович?

– Пожалуй, Финляндский.

– Хорошо, я распоряжусь.

И мы разошлись по купе.

Письмо от Сета Хаккама было не только якорем, активизировавшим память, оно оказалось своего рода спусковым крючком. Добравшись до пятого смыслового слоя, я запустил процесс трансформации, уже непонятно какой по счету.

Было ли больно? Пожалуй, да. Очень и еще немного сверх того, что можно пережить, оставаясь в сознании. Под утро я очнулся, посмотрел на пятна крови, запекшиеся в волосах, на постельном белье и подушке, после чего пошел умываться. Завершив утренний туалет, вышел в салон.

За кофе, попросил Илью Николаевича на всякий случай принести аптечку и, желательно, иголку с ниткой. Ни слова не говоря, он вышел и вернулся с объемистой брезентовой сумкой защитного цвета.

Взяв на кухне поварской нож, я нанес длинный и глубокий разрез на предплечье. Ткани, уступая остро отточенному куску металла, послушно разошлись. Но вот крови не было. Совсем. Рана вспыхнула серебром и затянулась.

Сидящий напротив рафинированный, бог весть в каком поколении интеллигент, забыл французский, на одном дыхании выдал Малый Петровский Загиб и восхищенно закончил:

– Эль-Ихор?!

– Да что хотите, но это только со стороны смотреть интересно!

02 декабря 1952 года.

Вокруг комплекса зданий, сложенных в 1890 году из красного кирпича производства артели братьев Стрелиных, стояло усиленное, тройное кольцо оцепления.

Движение по Арсенальной набережной было перекрыто.

В кабинете бывшего начальника знаменитых на всю страну 'Крестов', вдруг ставшим тесным, работала спешно собранная комиссия. Представители партийных, советских органов, милиции и госбезопасности скрупулезно протоколировали картину происшедшего, оставив все попытки понять, что послужило причиной драмы.

Сам начальник ни участвовать в работе комиссии, ни отвечать на ее вопросы не мог. Он лежал в переполненном тюремном морге, намертво зажав в окостеневшей ладони осколок граненого стакана, и улыбался миру широкой рваной раной, опоясывающей горло. На его лице навсегда застыла причудливая смесь страдания и надежды.

Из непрерывно поступающих докладов вырисовывалась достаточно странная картина. Событие случилось вскоре после полудня. Оставшиеся в живых вспомнили, сначала все как будто впали в странное оцепенение. Некоторые слышали Голос, но никто не помнил слов.

Неожиданно для всех, в больничке сами по себе исцелились безнадежные. Затем, сначала заключенные, а потом и персонал, впали в глубокую задумчивость. Через недолгое время, многие из них твердо решили лишить себя жизни, что и было проделано с переменным успехом тем, что оказывалось под рукой.

В ход было пущено табельное оружие, осколки стекла, ножи, бритвенные лезвия, ложки, карандаши. Особо одаренные умудрялись применять каустическую соду, бензин, снотворное.

Те, кого впоследствии удалось спасти, и кто мог говорить, слабым голосом материли эскулапов, но на вопросы отвечать не отказывались. Заключенный Попков так вообще заявил:

– Зря это вы, ребята. Все одно, руки на себя наложу.

– Почему?!

– Не смогу я жить, граждане. Я со вчера чувствую, как она умирала. Она же любила меня, а я... Каждый ее миг, каждую секундочку чувствую! Я зверем был, она долго умирала... Доктор, у тебя ж скальпель есть! Резани меня, а? Ну сделай милость...

Выжившие после пережитого ужаса тюремщики, тряслись от страха и охотно признавались в мелких прегрешениях, таких, как воровство из продуктовых передач, побои и издевательства.

При более детальном опросе, все выжившие, как один, начинали нести форменную чушь. Получалось, что они вновь и вновь переживают страдания, принесенные ими людям, как свои.

И все, тоже как один, просили смерти. Делайте что угодно, граждане, но прекратите ЭТО!

У молоденького сержанта не выдержали нервы. Благо сумели вовремя скрутить. А то упокоил бы кого парень из жалости, и сам бы пошел по этапу.

Члены комиссии обоснованно предполагали применение каких-то неизвестных боевых психотропных веществ.

Несмотря на наличие партбилетов, многие украдкой крестились, шепча:

–Есть Господь, однако, есть! Вон оно все как поворачивается...

Камеры были открыты настежь. Но никто не бежал. И никто не мешал бывшему бухгалтеру Канцелевичу неприкаянно бродить по территории, распевая нечто непонятное и заунывное, будто посвист пурги над снежной пустошью.

ОКБ – 172, расположенное на территории тюремного замка, совершенно не пострадало. Более того, в шарашке даже не заметили ничего странного, кроме двухчасовой задержки обеда.

Видимо, у содержащихся там конструкторов, скелетов в шкафах не оказалось. В отличии от ответственных товарищей, которые, знакомясь с ситуацией подробнее, начинали зябко ежиться.

Члены комиссии отчетливо понимали что все, запачканные тяжкими, непрощаемыми грехами, уже либо в мире ином, либо на его пороге. И то, лишь в том случае, если поторопились или выбрали неправильный способ самоубийства.

Как ни бились, как ни старались, причины происшедшего выявить не удалось. Последняя надежда на химиков, и та не оправдалась. Лучшие специалисты, привлеченные в помощь из Университета и НИИ Оргсинтеза, наличие психотропных, отравляющих, наркотических вещества в воздухе, воде, продуктах, категорически отрицали.

Оставалась лишь чистая метафизика. Отдельные безответственные личности распространяли слух, что, дескать странность была: в толпе женщин, ожидавших вестей под стенами, долго стоял мальчишка. Стоял, не смешиваясь с толпой, смотрел куда-то вдаль, шевелил губами, будто говорил с кем-то. А потом – повернулся и ушел.

Ни примет, ни роста. Как зовут – неизвестно. Да и был ли мальчик?

Страшно, граждане – товарищи, страшно...

... Поздним вечером следующего дня я со вкусом ел чебуреки в зале ожидания Казанского вокзала. Ныли плечи, болела голова, тело было залито по самое горло тяжелой, будто свинец, усталостью. Позади оставались старая Таганская тюрьма, Бутырка, Лефортово – как было пройти мимо?

Рядом, трое слегка выпивших мужичков, сидя на узлах и чемоданах, душевно пели бессмертное:

'Пьем за то, чтоб не осталось по России больше тюрем, пьем за то, чтоб не осталось лагерей!'.

Патрули и милиция старательно обходили нас по дуге большого круга.

      5 декабря 1952 года.

Воронеж, Проспект Революции, 'красный' корпус Университета.

Двое преподавателей неспешно идут через примыкающий к университетскому зданию сквер, между запорошенными легким снежком молодыми деревцами.

– Да нет, Василий Николаевич, значение доклада Вельяминова можно скорее недооценить, чем переоценить. Более того, с полученными нами, биологами, данными предстоит всерьез разбираться и юристам, и политикам, и историкам.

– Да что же вы там такого обсуждали, что мне пришлось ждать тебя час сверх оговоренного?

– Да хорошо, что только час... И то насилу выбрался. Народ-то еще спорит.

– И у каждого, я так полагаю свое суждение.

– Да нет, как раз наоборот, последствия обсуждают. Давай, я тебе вкратце, без лишних сложностей поясню, что произошло.

– Давай.

–Тогда слушай. Во-первых, выяснилось, куда это месяц назад пропал наш корифей-агробиолог Трофим Денисович.

– И куда же?

– Как нам сегодня сообщили, Лысенко умер в Бутырской тюрьме.

– Слышал. Там вообще что-то странное было. Но за что Лысенко-то?

– По обвинению в заведомо ложном доносе. Много народа из-за этого скота пострадало. Так что, поделом.

– Ты к сути давай. Что за Вельяминов, что за доклад?!

– Вельяминов профессорствует в Ленинградской военно-медицинской академии.

– Давно?

– Как сказать. Можно считать, что с 1923 года, а можно, что недолго. Восстановили его недавно. О его научных работах я до сего дня ничего не слышал, разве что слухи о его экспедициях с покойным Бокием и его ребятами, которые по всему миру искали разную мистическую чушь. Сам знаешь, сколько биологов они задействовали себе в помощь.

А доклад он позавчера читал в Ленинградском институте усовершенствования врачей, причем посвящен он был сугубо биологическим вопросам, а именно генетике.

– Так её ж сильно не одобряют, чтоб не сказать большего.

– А что сейчас можно понять? Вчера-так, сегодня – эдак. Хорошо, политику с наукой мешать перестали.

– Так что он поведал миру, ваш Вельяминов?!

– О работах Серебровского, Тимофеева-Ресовского, Кольцова ты чего-нибудь знаешь?

– Это важно?

– Предельно. Кольцов предсказал матричный механизм репродуцирования генов и синтеза белков еще в 1928 году. А немцы в 1933, на основании его работ умудрились создать модель дезоксирибонуклеиновой кислоты в виде двойной спирали. Потом они позаимствовали у Дубинина его генетико-автоматические процессы и вуаля! – родилась популяционная генетика. Примерно теми же вопросами занимался Холдейн в Великобритании, Райт в США и Малеко во Франции.

У нас наиболее интересные результаты получил Вавилов. Что с ним произошло, знаешь. Так вот, дело в том, что он пришел к выводам, тождественным тем, что сделами немцы.

Применив белковый электрофорез для изучения полиморфизма популяций, он пришел к концепции нейтральной эволюции, понятиям гаплотипа и гаплогруппы.

– Как эволюция может быть нейтральной?!

– А так! По Вавилову, речь идет, главным образом о том, что подавляющее большинство мутаций на молекулярном уровне нейтральны по отношении к процессу естественного отбора.

– И что это означает?

– Что главный механизм эволюции – не отбор по Дарвину и не воспитание по Лысенко, а появление случайных мутантных аллелей, которые либо нейтральны, либо почти нейтральны.

– А почему я о ней ничего не слышал?

– А потому, что выводы, к которым пришли наши ученые и их германские коллеги, настолько противоречили господствующим в тот момент расовым теориям и установкам, что их сначала перепроверили, а потом упрятали с глаз подальше. После войны, архивы попали в распоряжении Вельяминова, который всего лишь систематизировал, дополнил и опубликовал материал.

Кстати, большинство воспринимает это как научный подвиг. Либо он ничего не боится, либо ему нечего терять.

– Петр Иванович! Да что же там такого, страшно важного, в ваших клеточка– – колбочках обнаружилось?!

– Многое, Василий Николаевич. Тут 'Соки-Воды' рядом, зайдем, , а то на сухую такое рассказывать не хочется.

...Итак, гаплогруппы. Сами они генетической информации не несу, она находится в аутосомах – первых двадцати двух парах хромосом. Это, Василий Николаевич, метки, немые свидетели того, как в давно прошедшие времена формировались современные народы.

ДНК содержит 46 хромосом. Половина, как ты понимаешь, папины.

– А половина – от мамы?

– От кого же еще? В одной из 23 хромосом, полученных от отца, так называемой Y-хромосоме, есть набор нуклеотидов, передающийся без изменений в течение тысячелетий. Вот что такое гаплогруппа.

– У аристократии была Бархатная Книга. Это нечто похожее, получается?

– Да, Василий Николаевич! Клетка как хранилище информации надежнее любых родословных. Подделать – невозможно! У тебя, дорогой мой, гаплогруппа в точности такова же, как и у твоего отца, деда и прадеда.

Народ в павильоне начал внимательно прислушиваться к разговору. Первой не выдержала буфетчица:

–Это что ж, папу всегда точно узнать можно? – заинтересованно спросила она.

– Разумеется, – подтвердил Петр Иванович.

– Слышали?! Хана вам теперь, кобели, не отвертитесь! – не обращаясь ни к кому конкретно, сделала вывод о наболевшем труженица прилавка.

Тем временем, собеседники слегка промочили горло, и Петр Иванович продолжил.

– В общем, четыре с половиной тысячи лет назад, где-то на среднерусской равнине, мутировала гаплогруппа R1a и возникла гаплогруппа R1a1.

В отличие от тысяч и тысяч других, она оказалась крайне жизнеспособной, и теперь ее несут примерно 300 миллионов человек.

У тех, кто считает себя русским, носителей этой гаплогруппы – от 70 до 80 процентов, у поляков – 56 процентов, у белорусов – 51 процент, у киргизов – 64 процента, шорцев – 56 процентов, алтайцев – 54 процента, таджиков – 53 процента.

В Норвегии тридцать процентов населения несут гаплогруппу R1a, в Германии – 15 процентов. В Иране, и то процентов 10 населения – носители нашей родовой метки!

– Да не верится как-то. Мы с ними на лицо совсем не похожи!

– Гаплогруппа подтверждает родство, а не переносит внешние признаки. Они – в ведении других механизмов. Ты представь, даже в Индии наши, русские корни у трети населения! У верхних каст, блюдущих чистоту крови, процент увеличивается до 43.

Для некоторых носителей R1a1 характерны монголоидные черты (киргизы, алтайцы, хотоны и т.д.), но в большинстве случаев люди с этой гаплогруппой имеют европейский вид (поляки, русские, белорусы и т.д.).

Да и финны тоже нам частично родные! Судя по анализам крови, века так с девятого. Наверное, именно в этот период туда пришли славянские колонисты.

Василий Николаевич, задумавшись, начал отхлебывать водку как чай, мелкими глотками, не чувствуя ни крепости, ни вкуса. Потом поставил стакан и сказал:

– Пожалуй, теперь понятно, почему биофак домой не спешит. Скоро то же самое начнется у философов, юристов и историков.

Нет, что все люди – братья нам давно говорили. Но никогда не думал, что настолько.

Дела... Получается, что миф о том, что СССР – многонациональная страна, можно забыть. Нам говорили, что СССР -винегрет из русских и кучи коренных народов.

А на самом деле, 70 процентов населения – русские, как бы они себя ни называли, а на долю остальных 170 народов, народностей и племен приходится всего лишь тридцать процентов. Стало быть, страна у нас мононациональная, хоть и полиэтническая, и это две большие разницы!

Во всяком случае, у белорусских и украинских националистов почвы под ногами не остается. Теперь они будут выглядеть не как борцы за свободу и независимость, а как недоумки, гадящие в общем доме.

Вот тебе и биология, – задумчиво произнес Василий Николаевич. – И что, данные неоспоримы?

– В том-то и дело, что неоспоримы, а материал получен учеными из многих стран. Такое опровергнуть невозможно, можно только замолчать. Что и делалось.

О нас ведь как принято в Европах думать? Варвары, пасущие медведей на клюквенных полях, дикий отсталый народ, живший во мраке невежества до прихода христианских миссионеров.

–А получается все наоборот! – с жаром подхватил Василий Николаевич. – Никто в мире не создал ничего подобного! Достижения, приписываемые мифическим арийцам – суть наши!

С нами связано возникновение трех мировых религий – индуизма, буддизма и зороастризма.

– А также приручение лошади, изобретение колеса, металлургия, брюки, мощение дорог и станции для смены лошадей.

– Тогда еще один вопрос, Петр Иванович. Есть в Москве такая женщина, философ и математик Лович, аргументировано опровергающая даже возможность татаро-монгольского ига...

– Вас интересует, нет ли у русских монголоидных гаплогрупп?

– Именно! Сами понимаете, чем сопровождается завоевание земель и покорение народов.

– Так вот, как это ни странно для историков, их нет! Русские демонстрируют поразительную чистоту крови. Сплошная R1a1 и ничего более. В крови остальных народов монголоидные гаплогруппы присутствуют, но в совершенно незначительном количестве. Я бы сказал, в в пренебрежимо малом количестве. А кого историки окрестили татарами, вообще непонятно. Нет такого народа! Как нет и многих других... Да и не ясно мне теперь, точно ли русские – правильное название для нашего народа.

– Ты что, не слышал...

Неожиданно разговор в павильоне был прерван появлением наряда милиции.

– Завадский Петр Иванович? – с профессиональной строгостью в голосе осведомился сержант.

Посетители испуганно притихли. Продавщица огорченно прикрыла лицо ладошкой.

– Да, это я, доцент Завадский Петр Иванович – неуверенно прозвучал ответ.

– Да вы не беспокойтесь, – улыбнулся сержант. – Нам тут руководящие указания Министерство спустило. В них рекомендовано обращаться за разъяснениями к специалистам, медикам и биологам. В университете рекомендовали Вас. Пойдемте, райотдел тут недалеко, на Чайковского.

Слегка ошарашенный таким поворотом событий, доцент Завадский пошел разъяснять неизвестные ему руководящие указания. Дорогой он все же спросил:

– А что, в мединституте никого не нашлось?

– Мы тут рядом, но лучших специалистов успели разобрать в другие районы. Да Вы не беспокойтесь, домой на машине отвезем, Петр Иванович!

В красном уголке райотдела было душновато и тесно. Не спасали даже открытые настежь форточки. В небольшом помещении собрались все сотрудники, свободные от несения службы.

– Товарищи, я же не могу так сразу, без подготовки, – жалобно произнес Петр Иванович.

– Товарищ Завадский. По сути, документ краток. Вот, ознакомьтесь, сержанты, и то за пару минут прочитали. Необходимо, чтобы личный состав, так сказать, проникся необходимостью перечисленных в приказе профилактических мероприятий. Для того и велено специалистов приглашать в обязательном порядке. Чтобы люди потом без формализма к делу подходили, – доброжелательно разъяснил ситуацию пожилой майор с колодками орденских планок.

Ознакомившись с текстом, занимающим чуть больше половины машинописного листа, Петр Иванович удивленно покрутил головой, встал, одернул пиджак и приступил к пояснениям по теме.

– Товарищи! Еще в 1928 году мюнхенский врач Иоханнес Ланге опубликовал занимательную книгу, названную им 'Преступность как судьба'. Позже появились работы, в которых исследователи сравнивали близнецов на конкордантность в отношении преступного поведения.

– А проще сказать? – последовала вопрос. – Мы тут по большей части, высоких образований не имеем...

– А проще, – задумчиво повторил доцент. – Проще уже давно сказано: 'Яблочко от яблони...'

– ...недалеко падает, – поддержали собравшиеся. – Известное дело!

– Тихо! Не мешайте! Не видите, волнуется человек! – тут же вмешался начальник.

– Да, товарищи, – продолжил Петр Иванович. – Есть люди, о которых мы говорим: 'соль земли'. А есть – так себе, из поколения в поколение – дрянцо.

Вот, к примеру, была такая Ада Юрке, родившаяся еще в 1740 году. Среди ее потомков – 181 проститутка, 76 разного рода преступников, 142 асоциальных личности и ни одного нормального человека. Или еще один хрестоматийный пример – печально известное в США семейство Джюков. Возникло оно в восемнадцатом веке от брака пьяницы и проститутки. Итог: из поколения в поколение среди Джюков было более 50 процентов слабоумных, остальные – преступники. Из поколения в поколения, товарищи!

Американцы посчитали ущерб, нанесенный стране этим семейством за столетие. Вышла огромная по тем временам сумма – 1,2 миллиона долларов! Для справки: в те годы рабочий в среднем получал 2 доллара в неделю, хорошая винтовка стоила 40 долларов, фунт телятины – 3 цента.

Наверняка присутствующим здесь, прекрасно известны семьи, из поколения в поколение воспроизводящие преступников.

– Да что тут далеко ходить?! – раздраженно высказался начальник. – Свежий пример: только вчера задержали рецидивиста по кличке Ямщик, вора и мошенника. Так у него и отец в тюрьме сгинул, сынишка сидит, и сестра – проститутка.

Зачем примеры из Америки? Вы бы, товарищ доцент, к нам почаще заходили, тут вам материала для изучения – на века! Такие, стало быть, преступные династии есть, что только ой! Хоть на Рабочем Городке, хоть на Низах. Да в любом районе найти можно.

– Да я все-таки несколько иными вопросами занят, – смутился Петр Иванович. – Однако, мне известно, что непосредственно перед войной собирались данные по семьям отечественных заключенных.

Статистику приводит в своей работе товарищ Вельяминов. Группу из 15697 осужденных сравнили по частоте привлечения к уголовной ответственности с их родными и приемными родителями. Никакой связи по частоте осуждений между неродными людьми выявлено не было. Зато выявлены четкие совпадения по частоте привлечения к уголовной ответственности между детьми и биологическими родителями.